Император мира

– Василий Иосифович?

Генерал Гурко поднялся и хмуро заметил:

– Государь. Так или иначе мы не можем не учитывать тот факт, что хаос и дезорганизация во Франции создают угрозу скорого обрушения Западного фронта. А тогда германцы займутся нами. Сейчас нами усиленно строятся оборонительные линии в зоне ответственности Северо-Западного и Западного фронтов русской армии, но не хотелось бы проверять устойчивость нашей обороны и наших войск, если немец ударит по нам всей мощью, которая высвободится после падения Франции. Другое дело, что французские войска в окопах пока держат нейтралитет и не спешат признавать генерала Петена властью. Но тут, возможно, наше признание как-то качнет весы в пользу Петена, и Национальное собрание будет вынуждено пойти на переговоры с правительством в Орлеане. Так что я также за признание Петена.

– Что ж, господа, я вас услышал. В таком случае давайте продолжим переговоры и постараемся выжать из французов все, что только будет возможно. И, разумеется, все, что можно с них получить в самые короткие сроки. А пока перейдем к другим нашим вопросам…

МОСКВА. ЛИЧНЫЙ ВАГОН

Е. И. В. МИХАИЛА АЛЕКСАНДРОВИЧА.

7 (20) мая 1917 года

Доклад Имперской службы безопасности об интригах вокруг премьер-министра генерала Маниковского к веселью не располагал. Вчерашний министр вооружений и военных нужд, бывший ранее главой Главного артиллерийского управления, быстро набирал политический вес и формировал под себя собственную группировку. Собственно, многие тяжеловесы в политике и экономике сами переориентировались, делая ставку на него в том серпентарии, который называется политико-экономической элитой государства российского. А желающих сидеть поближе к финансовым потокам и распределению казенных заказов всегда было предостаточно в любой стране и при любом политическом строе.

Тем более что в связи с последними событиями в государстве шло мощнейшее переформатирование элит и, соответственно, финансовых потоков. С моим воцарением, а особенно после взрыва на Красной площади, денежные реки, традиционно ориентированные на сообщество великих князей, либо серьезно обмелели, либо вообще высохли. Члены императорской фамилии стремительно теряли влияние на распределение средств и заказов, а значит, и финансово-промышленные группы империи стали искать другие варианты и других покровителей. Добавьте к этому одномоментное появление в кругах высшей власти новых лиц, расталкивающих локтями представителей прошлой элиты, и вы сразу представите себе тот змеюшник, который творился вокруг меня. И это отнюдь не добавляло мне спокойствия. Все следили за всеми и всячески старались утопить конкурента. Радовало пока лишь то, что в этой грызне я был ключевым адресатом взаимных доносов и компромата. Так что доклады об интригах вокруг трона я читал с завидной регулярностью.

Далее был доклад все той же ИСБ о ходе расследования взрыва на Красной площади. Тут ничего особо нового не было, идиоты-революционеры попались в лапы следователей Имперской СБ, но дальше этих идеалистов-эсеров ниточки расследования пока не вели. Да, был анализ следов взрывчатки, было установлено, с какого армейского склада она взялась, были арестованы соответствующие должностные лица, но пока из этого всего не прорисовывались главные заказчики, которые и должны будут ответить за гибель сотен людей, включая целый перечень высокопоставленных персон, не считая такой мелочи, что я сам не погиб тогда лишь чудом. Разумеется, назначить виновных я мог за пять минут, но мне нужны были реальные персоналии, а не просто козлы отпущения. Уж их-то я присовокуплю к этому списку в любом случае.

Так, что у нас далее? А далее был обстоятельный доклад Министерства вооружений о производстве этих самых вооружений и боеприпасов, а также о поставках, равно как и о перспективах поставок всего военного добра из-за границы. В частности, целый меморандум из США на эту тему. Что ж, худо-бедно, но как-то вопрос движется. Причем, из-за французских перипетий, в правительстве и среди деловых кругов Америки возникает повышенный интерес к сотрудничеству с Россией. Резюмируя ход переговоров и консультаций, можно констатировать уверенное движение в сторону соглашения о ленд-лизе.

Кстати, действительно подтвердились слова генерала Жоффра о том, что президент Вильсон готовится произнести в Конгрессе речь, полную заботы о миролюбии, в которой пригрозит Германии вступлением в войну в случае, если немцы нарушат свои «Сто дней для мира» и начнут наступление на Западном фронте. Разумеется, о том, что, объявляя свои эти самые «Сто дней», Германия (как и Россия) обязалась не предпринимать наступательных действий только при том условии, что сама не подвергнется атаке, в этом заявлении вообще не упоминается. «Мясорубка Нивеля», давшая немцам формальный повод нанести ответный удар на Западном фронте, была Вильсоном просто выведена за скобки. Международная политика – она такая. Полная субъективного объективизма.

Впрочем, суть понятна. Аналитическая записка МИДа подтверждала, что американское общественное мнение в основном против вступления США в войну, и Вильсону нужен был серьезный повод для открытого объявления войны Германии. А не вступить в войну Америка не могла, слишком многое поставлено на карту, слишком большие деньги на кону, слишком многие влиятельные лица были в этом кровно заинтересованы. Так что есть все основания полагать, что, даже если немцы воздержатся от своего наступления, США найдут другой повод. Например, потопят очередной американский пассажирский лайнер и обвинят в этом «чудовищном преступлении» Германию. Или что-то в таком вот духе. Се ля ви, как говорится.

Хотя вряд ли германский генштаб воздержится от удара. Слишком соблазнительно одним махом вывести Францию из войны и вышвырнуть британцев за Ла-Манш. Американцы же еще не скоро смогут сформировать и перебросить через океан хоть сколь-нибудь значительное количество войск. А к тому моменту все в Западной Европе может быть кончено.

Доклад высочайшей следственной комиссии о злоупотреблениях и хищениях на казенных военных заказах вызывал у меня повышенный интерес. Так… виновные… принятые меры… аресты… трибуналы… Ну, все нормально в целом, едем дальше. Господину Батюшину мешать не стоит, на то он и Великий Инквизитор, как его называют в узких кругах. И, разумеется, я никак не визирую списки казненных. Если я против – просто вычеркну.

Что ж, пока Инквизитор не подводил. Авгиевы конюшни казнокрадства, приписок, а часто и откровенного саботажа за месяц, понятное дело, не вычистишь, но прогресс налицо, и шестеренки государственного механизма заработали быстрее и с большей эффективностью. Особенно после той ночи, когда ранее неприкосновенную публику тащили в «воронок» и усаживали на привинченный к полу стул. Кстати, без пошлых ламп в лицо также не обошлось, уж поверьте. И для наглядности кое-кого пришлось вздернуть на Болотной. В назидание остальным.

Разумеется, в этом деле немалую роль играл и мой премьер-министр Маниковский, железной рукой схвативший за горло всяких деятелей и болтунов, восстановив более-менее нормальную работу транспорта и наладив снабжение. Конечно, до полной нормализации нам было еще далеко, тут свою роль играло «тяжелое наследие царского режима» с острой нехваткой всего и вся – паровозов, вагонов, нормально проложенных железных и шоссейных дорог, отсутствие или слабая развитость целых отраслей промышленности и, разумеется, неэффективное сельское хозяйство. Да, нам (мне), конечно, не следует забывать про грядущий неурожай 1921–1922 годов, но тут бы пережить ближайшие год-два без всеобщего голода. Миллионы мужиков вместо производства хлеба заняты войной и вообще не пойми чем. И их тоже нужно кормить. Равно как и прочее народонаселение. А где взять это все для этих всех? Тем более что грядет земельная реформа, а значит, неизбежны перегибы и общая дезорганизация в поставках продовольствия, как на рынок, так и в «закрома Родины».

Конечно, я рисковал, делая Маниковского премьер-министром. Популярный честолюбивый генерал с диктаторскими замашками не мог не вызвать у меня здорового опасения. Но что мне оставалось делать? Тем более, следует признать, предшественник Маниковского покойный генерал Нечволодов, будучи главой правительства, не сумел обуздать этот гадюшник. А в условиях войны и возглавляемой мной революции, помноженной на бесконечные заговоры, я не мог позволить себе такую роскошь, как слабый и осторожный премьер-министр. Вот и приходилось, с одной стороны, вручить Маниковскому огромную власть, а с другой стороны, надзирать за его художествами со всех сторон. И не только силами официальных спецслужб, но и опираясь на информацию от конкурирующих группировок. А за ними всеми надзирали мальчишки, горничные и прочие истопники, получающие регулярные премиальные от моего личного камердинера Евстафия Елизарова. Пока этот канал информации ничем не уступал в эффективности Имперской СБ или Отдельному корпусу жандармов. А обходился казне не в пример дешевле. Впрочем, казне банда Евстафия не стоила ни одной копейки, поскольку оплачивал все я сам из собственных средств, нажитых непосильным трудом и удачным рождением в семье императора.

Правда, вступая в должность царя, мне пришлось сильно облегчить карманы предыдущего самодержца, оставив лишь «дочерям на булавки». Ну, пусть братец с бывшим августейшим семейством привыкают жить скромно, опираясь на выплаты из бюджета как членам императорской фамилии. Всего-то двести тысяч рублей в год Николаю, плюс тридцать пять тысяч в год на содержание дворца. Ну, еще незабвенной Аликс двести тысчонок в год, плюс Алексею сто тыщ в год, плюс девочкам по пятьдесят тысяч в год, да еще и по миллиону приданого из казны. Но я за этот миллион потребую от каждой из них множество всяческих услуг во имя государства российского. Например, выйти замуж в интересах империи. А я как глава дома должен одобрить любой их брак. Или не одобрить. И тогда они лишатся премиальных, в смысле приданого и прочих выплат, а также распрощаются со статусом членов императорской фамилии со всеми вытекающими из этого личными драмами и последствиями. Ну, не повезло девочкам с происхождением, ничего тут не попишешь!

Тут поезд дернулся и замер. В дверь постучали. Что-то я увлекся рассуждениями и прозевал прибытие на вокзал.

– Да!

На пороге появился мой адъютант полковник Качалов.

– Ваше императорское величество! Прибыли на Ходынку! Не желаете чего-нибудь перед выходом?

– Благодарю вас, Борис Павлович, пока ничего не нужно.

На перроне нового вокзала меня уже встречали исполняющий должность командующего Императорской главной квартиры генерал Кутепов и мой министр двора и уделов генерал барон Меллер-Закомельский. Выслушав рапорты и обменявшись стандартными фразами приветствия, я двинулся по перрону, оглядывая новостройку. Конечно, во всем чувствовалась некая спешка, не было приличествующей императору монументальности и прочего пафоса, но меня интересовали функциональность и кратчайшие сроки строительства, посему я одобрил временный, так сказать походный, вариант проекта.

Собственно, вокзалом это сооружение назвать было нельзя. Скорее, платформа, для прибытия императорского поезда или других грузов для дворца и всего комплекса на Ходынке. А комплекс был ого-го! Аэродром, ангары, мастерские, мощная радиостанция, казармы Георгиевского полка и Собственного конвоя, вся соответствующая этому инфраструктура и прочее. Ну и, разумеется, сам Петровский путевой дворец со всем, что ему полагается, в качестве официальной резиденции императора. Скажем так – официальной рабочей резиденции, поскольку официальной-официальной резиденцией все же был Дом империи в Кремле. Но нахождение за высокими стенами в центре большого города с узкими улицами было неудобным и создавало определенные неудобства с передвижением и безопасностью. Именно по этой причине для моего, так сказать, личного штаба было выбрано место подальше от центра и поближе к таким важным вещам, как железная дорога, аэродром, радиостанция и, чего греха таить, казармы верных мне войск.

Сюда я мог прибыть в любой момент времени, и, соответственно, отсюда я мог отбыть в любую сторону, возникни у меня такое желание или потребность. В моем распоряжении был императорский поезд, бронепоезд, броневагон, бронедрезина, бронеавтомобили, несколько легковых автомобилей и автомобиль с гусеничным приводом Кегресса. Добавьте к этому личную эскадрилью, включающую в себя как легкие двухместные аэропланы, так и парочку больших «Муромцев», способных за несколько часов доставить меня хоть в Петроград, хоть Могилев, буде возникнет у меня такое желание. Плюс, при определенном стечении обстоятельств, я мог воспользоваться даже дирижаблем. Другое дело, что надежность всей этой летающей кутерьмы вызывала у меня, как у военного летчика из третьего тысячелетия, очень и очень большие сомнения, а потому без особой нужды я старался в воздух на этих чудесах технической мысли не подниматься.

А вокзальчик, кстати, получился вполне себе ничего. Без особых изысков, но полностью прикрытый от посторонних взглядов строениями и заборами. И главное – от него до Петровского путевого дворца был проложен туннель под Петроградским шоссе. Таким образом, мое прибытие или убытие могло происходить без попадания на глаза возможным снайперам и прочим бомбистам.

Пройдя через туннель, я оказался непосредственно на территории дворцового комплекса. Барон Меллер-Закомельский распинался о проведенных работах. Я слушал, кивал, задавал вопросы. В целом мне понравилось. Правда, барон пытался сдать объект к 1 мая, но я запретил категорически. Нечего тут устраивать горячку и показуху, мне этого добра и в моем будущем хватало.

А сделано было, кстати сказать, немало. По мере выздоровления отсюда выписывали находящихся в госпитале раненых, новых сюда уже не завозили, благо активных боевых действий давно не велось и поток раненых значительно сократился, так что госпиталей хватало. Убрали из дворца следы госпитального разгула, сняли трамвайные рельсы со двора, слегка подмарафетили, и в помещения дворцового комплекса уже въехали соответствующие службы и структуры Императорской главной квартиры.

Обозрев местные достопримечательности, я отправился в свой новый кабинет. Вот всем дворец хорош, за исключением одного – большие прекрасные окна второго этажа видны отовсюду, а значит, всегда нужно учитывать возможного любителя пальнуть в мою обожаемую особу из чего-нибудь стреляющего. Из трехлинейки, например. Потому мне пришлось пойти на уступки моему начальнику охраны генералу Климовичу и дозволить изуродовать мой кабинет и мои покои, установив на окна стальные ставни, выдерживающие попадание винтовочной пули. Света они пропускали достаточно, но вот вид из окна мне портили капитально. Однако после череды покушений у меня как-то отпала охота спорить с Климовичем.

– Государь, генерал Гурко ожидает в приемной.

– Благодарю, Борис Павлович. Просите.

Что ж, с корабля на бал, точнее, с поезда да на совещание. А говорить будем о многом, вся война еще впереди.

Распахивается дверь, и мой адъютант оглашает:

– По повелению вашего величества, главнокомандующий действующей армии генерал-адъютант Гурко!

Входит мой главковерх и, вытянувшись, приветствует уже привычным:

– Честь в служении, ваше императорское величество!

– Во имя Отчизны, генерал. Присаживайтесь, Василий Иосифович. Сегодня мы здесь с вами надолго.

МОСКОВСКАЯ ГУБЕРНИЯ.

ИМПЕРАТОРСКАЯ РЕЗИДЕНЦИЯ «МАРФИНО».

9 (22) мая 1917 года

Мы расположились на поляне, слушая человека, который сидел на пеньке. А послушать было что! И если для меня все эти откровения были знакомыми или даже вызывали умиление своей наивностью, то вот для собравшихся вокруг него пацанов и девчонок это было нечто невообразимое. Цельнометаллические дирижабли, полеты на Луну, эфирные города, благородные и целеустремленные ученые, двигающие науку и все человечество в светлое будущее…

Юные глаза вокруг меня светились восторгом, наполнялись мечтами, они все это себе уже представляли, для них это все было самым настоящим, реальным и, конечно же, возможным. Да, Циолковский был увлеченным человеком и умел увлекать других своими идеями.

Разумеется, я сделал вид, что и меня он увлек, когда два часа назад выдержал с его стороны целый научно-фантастический штурм. Нет, многие его идеи были заведомо нереальными. Тот же металлический дирижабль никто не дал бы ему построить – это же сколько нужно дефицитного алюминия извести! Не говоря уж про прочие моменты и технические трудности. Но это никак не отменяло и никак не умаляло того факта, что Циолковский нужен мне и нужен России. Поэтому, «поддавшись» на его ходатайства, я распорядился выделить ему жилье и лабораторию в Звездном городке, а также одобрил бюджет на штат и исследования.

Вообще же я собирался в Звездном городке сделать своего рода кластер, собрав там не только учеников и студентов императорских звездных учебных заведений, но и лаборатории, мастерские, конструкторские бюро, а вокруг них уже создавать исследовательские институты и опытные производства. То, до чего местные еще не дошли, я должен был воплотить в реальность в этом новом проекте.

Конечно, проблема нехватки кадров никуда не девалась, но ведь что-то можно сделать и с тем, что есть в наличии. В конце концов, пока, слава богу, нет гражданской войны, нет разрухи и разгрома, нет массовой эмиграции и прочих прелестей, так что кадровый потенциал у меня как-то получше, чем был у большевиков в моей истории.

Когда Циолковский выдохся и прервался на попить водички, я взял слово:

– Ну, что? Понравилось вам?

Понятное дело, дальше я несколько минут слушал всеобщие восторги и рассказы наперебой, кому что понравилось. Детвора уже перестала меня бояться и как-то сильно комплексовать. Наоборот, многие уже сообразили, что я поощряю дискуссии и разбор тем, поэтому спешили явить миру (и мне) свою точку зрения и свои аргументы в ее защиту.

И пусть их сейчас всего около трех сотен, но большему количеству я просто физически не смогу уделить достаточное внимание. Они станут первыми моими посланцами в тот новый Звездный городок и Звездный лицей. И пусть осенью их станет уже шесть тысяч, именно эти триста должны стать точками кристаллизации воспитания новой элиты империи.

Наконец, я дождался снижения шума и продолжил:

– Вы все слышали уважаемого Константина Эдуардовича. Дирижабли, ракеты на реактивной тяге, эфирные города, полеты на Луну. Я верю, что вы не только застанете эти все чудеса, но и станете теми, кто эти чудеса науки и техники будет творить. Наша земля и наша планета обладает огромными ресурсами, и мы всего сможем достичь, сможем провести электрификацию и модернизацию всей России, сможем построить прекрасную и удивительную жизнь, но только при условии того, что мы все, все люди, перестанем отнимать и делить, перестанем тратить силы, деньги и ресурсы на войну и вражду. Освобождение мира от угнетения и вражды – вот наша цель. Служение общественному благу и общим интересам – вот наше средство. Честь и служение – так говорим мы. И это не просто слова. Это основа того светлого будущего, которое ждет все человечество. И мы освободим мир от угнетения, а народам укажем истинный путь в счастливое грядущее…

Тут я заметил, что мой адъютант как-то мнется и явно что-то хочет мне сообщить. Кивнув ему, я склонил голову, выслушивая короткое сообщение.

– Что ж, мои пионеры, вот и еще один шаг сделан народами на пути в светлое будущее. Только что пришло известие о том, что Франция объявила «Сто дней для мира» и призывает все воюющие стороны сесть за стол переговоров. Мир близок как никогда!

Вопли восторга и крики «Ура!» прокатились по поляне. Циолковский радовался наравне с другими мальчишками…

Глава IV

Франция зажигает огни

ФРАНЦИЯ. ВТОРАЯ КОММУНА. ПАРИЖ.

10 (23) мая 1917 года

– По приговору революционного трибунала!

Нож гильотины с грохотом упал вниз, отсекая голову какого-то очередного новоиспеченного трупа. Урядный уже даже перестал следить за тем, кого именно укоротили на этот раз и по какому обвинению. Может, это был идейный враг революции, может, буржуа, пытавшийся покинуть город с «народным достоянием», а может, показательно пойманный и казненный спекулянт. А может, просто жертва соседского доноса, что в Париже давно уже в порядке вещей. В общем, попался кто-то в лапы народных стражей, а там с врагами долго не разбирались, активно применяя опыт прошлых французских революций и машину гуманиста профессора анатомии мсье Гильотена.

– Граждане свободной Франции! Граждане Второй коммуны! Слушайте обращение Правительства народной обороны! Блокада Парижа, организованная врагами нашей революции, вот-вот будет прорвана. К нам на помощь пробиваются революционные отряды Бургундской Социалистической Республики! Войска старого режима спешно отступают! Со дня на день в Париж начнут прибывать вагоны с продовольствием из Марселя и Лиона! Вся революционная Франция идет нам на помощь!

Степан Урядный слушал истерически выкрикивающего пропагандистские несуразицы человека и лишь диву давался. Просто удивительно, как за какой-то месяц изменилась жизнь некогда респектабельного Парижа. Огромные очереди из голодных и злых людей перемежались с бесконечными митингами и демонстрациями. Публичные казни уже стали обыденностью. Общественный транспорт практически остановился.

В Париже была введена карточная система, всякий вывоз продовольствия из города карался смертной казнью. Кафе и рестораны либо были закрыты, либо кормили по талонам солдат и служащих новой власти. Магазины, те, что открыты, отпускают только товары по талонам, карточкам и другим средствам распределения Второй коммуны. Впрочем, распределять было особо нечего – склады пусты, железнодорожное сообщение с провинциями остановлено, никакого ввоза продуктов нет, не считая разосланных по округе отрядов, которые именем революции реквизировали любые «излишки», а под это можно было подвести все что угодно. Да, как правило, такие отряды выгребали все, что находили. Стоило ли удивляться, что часто доходило до настоящих боев, благо оружия в охваченной войной стране было предостаточно.

Сам Париж фактически находился в блокаде, поскольку с запада и юга держали позиции части генерала Петена, с севера стояли войска парламента, поддерживаемые англичанами, а с востока за Реймсом была линия фронта, которую с одной стороны удерживали британские войска и части бывшей французской армии, объявившие строгий нейтралитет, а с другой были германцы, выжидающие в своих окопах и укреплениях линии Гинденбурга. Хотя количество собственно французов на Западном фронте стремительно сокращалось, поскольку дезертирство приняло просто-таки массовый характер ввиду того, что большая часть солдат уже окончательно не понимала, во имя чего сидеть в окопах.

Части же столичного гарнизона полностью разложились и занимались большей частью революционным мародерством, фактически выйдя из подчинения любых властей. Новое Правительство народной обороны попыталось взять ситуацию под контроль, учредив народную гвардию и объявив, что довольствие будет выдаваться только тем солдатам, которые запишутся в эту самую гвардию. Но большая часть двухсоттысячного гарнизона Парижа не спешила вновь становиться в строй, предпочитая решать свои продовольственные и имущественные проблемы исключительно грабежом. Впрочем, в новую народную гвардию стали массово записываться простые парижане, как правило из беднейших слоев населения, поскольку практически никакой работы в городе не стало, а нахождение в гвардии давало более-менее стабильный источник к существованию.

Народная гвардия быстренько провела учредительные митинги новых революционных частей, выбрала из своего числа командиров и попыталась взять под контроль улицы французской столицы. И судя по круглосуточной стрельбе на улицах, с этим делом у нее пока не очень получалось. В новом же революционном правительстве шла увлекательная грызня, а сам Париж был фактически поделен на сферы влияния различных группировок социалистов и анархистов. Респектабельные буржуа либо попрятались по домам, либо пытались спешно покинуть охваченный безумием город. Но новая власть camarade Жака Садуля быстро и решительно пресекала подобные поползновения, выставив заставы на всех вокзалах и всех выездах из города. Покинуть Париж без пропуска было крайне сложно, а всякая попытка вывезти свое добро объявлялась кражей народного достояния, что влекло за собой прогулку к гильотине. Впрочем, и тот, кто сидел дома, не был ни от чего застрахован, поскольку обыски и реквизиции в пользу и именем Революции стали повседневной обыденностью.

Инфляция приняла эпические масштабы, печатный станок бывшего Банка Франции работал круглосуточно, но хождение денежных знаков все больше заменялось натуральным обменом и снабжением по карточкам. Единственным процветающим «общественным институтом» был черный рынок, который работал практически круглосуточно и на котором обменивали все на все – фамильные драгоценности меняли на дрова, награбленное и реквизированное менялось на спиртное и курево, оружие менялось на продуктовые карточки, консервы и хлеб меняли на патроны и лекарства. Все менялось на все. Лишь деньги уже не стоили ничего. Деньги и человеческая жизнь.