Мальчики Берджессы

8

Это была истинная правда. Он бестолочь. Боб сидел без движения на диване у Сьюзан. «Ты всегда был бестолочью!» – проорала ему Сьюзан, прежде чем уехать. Пришла несчастная собака, ткнулась длинной мордой под колено.

– Ничего, ничего, – тихо сказал ей Боб, и собака улеглась у его ног.

Боб посмотрел на часы. Еще не было и полудня. Он осторожно вышел на заднее крыльцо, опустился на ступеньку и закурил. Ноги по-прежнему дрожали. Резкий порыв ветра сорвал с клена желтые листья, принес под крыльцо. Боб затушил об них сигарету, зажег другую, трясущейся ногой сгреб листья в кучку. Перед домом притормозила машина и свернула на подъездную дорожку.

Машина была маленькая, неновая, с низкой посадкой. Женщина за рулем казалась высокой; когда она вылезала, ей пришлось как следует пригнуться. На вид ровесница Боба. Очки у нее висели на кончике носа, мелированные русые волосы, кое-как собранные на затылке, скрепляла заколка. Она была одета в мешковатое пальто из какого-то черно-белого твида, и в ней чувствовалось что-то знакомое – что-то такое, что Боб иногда чувствовал в людях из Мэна.

– Здрасьте! – Женщина направилась к Бобу, поправляя на носу очки. – Я Маргарет Эставер. Вы дядя Зака? Нет-нет, не вставайте. – И, к удивлению Боба, села рядом с ним на ступеньку.

Он затушил сигарету, протянул руку, и женщина пожала ее, хотя обмениваться рукопожатием, сидя рядышком на крыльце, было довольно неудобно.

– Вы подруга Сьюзан?

– Хотелось бы… Я священница унитарианской церкви. – Добавила еще раз: – Маргарет Эставер.

– А Сьюзан на работе.

Маргарет Эставер кивнула, будто и сама об этом догадывалась.

– Полагаю, она вряд ли бы мне обрадовалась, но все-таки… все-таки решила заглянуть. Она, наверное, очень расстроена.

– Да, очень. – Боб полез за очередной сигаретой. – Я прошу прощения, вы не возражаете?

Она махнула рукой:

– Я сама раньше курила.

Он зажег сигарету, расставил колени и оперся на них локтями, чтобы скрыть, что ноги у него дрожат. Дым он старался выдыхать в сторону.

– Я вдруг очень ясно поняла сегодня утром, – проговорила Маргарет Эставер, – что должна протянуть руку помощи Заку и его матери.

Боб, прищурясь, покосился на ее живое лицо.

– Знаете, я еще больше напортачил, – признался он. – Одна сомалийка думает, что я хотел ее переехать.

– Я слышала.

– Уже?! – Боба вновь охватил страх. – Я нечаянно. Честное слово.

– Конечно, я понимаю.

– Я звонил в полицию. Говорил с копом, с которым вместе учился в старших классах. Не с Джерри О’Хейром, с ним я тоже учился. С другим, с Томом Левеском. Он дежурил в участке. Он сказал не беспокоиться.

На самом деле Том Левеск сказал, что все эти сомалийцы долбанутые. «Забудь. Они просто нервные как не знаю кто. Забудь, короче».

Маргарет Эставер вытянула ноги, скрестила лодыжки. Боб рассматривал ее ступни в темно-синих сабо. Носки у нее были темно-зеленые. Эта картинка запечатлелась в сознании Боба, а Маргарет меж тем поясняла:

– Сомалийка не утверждает, что вы ее сбили. Только что якобы пытались сбить. Она не станет заявлять на вас, никаких последствий не будет. Многие сомалийцы не доверяют властям, сами понимаете. А сейчас они особенно болезненно на все реагируют.

Ноги у Боба по-прежнему дрожали. Даже пальцы тряслись, когда он подносил сигарету ко рту. А Маргарет продолжала:

– Я слышала, Сьюзан уже несколько лет воспитывает Зака одна. Я сама из неполной семьи и знаю, что это несладко. Многие сомалийки тоже растят детей без отцов, но у них, как правило, есть сестры, тетки, старшие дети. А Сьюзан, видимо, очень одинока.

– Так и есть.

Маргарет кивнула.

– Говорят, у вас тут намечается демонстрация, – сказал Боб.

Маргарет снова кивнула:

– Да. Через несколько недель, как Рамадан закончится. Это будет демонстрация в поддержку толерантности. В парке. Мы ведь самый «белый» штат в стране, вы, наверное, знаете.

С легким вздохом она подтянула колени к груди и обхватила их руками. В этом жесте было что-то юношеское, непосредственное, и Боб почему-то удивился. Она повернула голову и посмотрела на него:

– Сами понимаете, мы несколько отстаем по части культурного разнообразия.

У нее был легкий акцент, свойственный уроженцам Мэна, этакая знакомая его уху сухая неправильность.

– Зак не чудовище, просто в жизни парню не повезло… У вас есть дети?

– Нет.

«Она лесбиянка, – произнес голос Джима у Боба в голове. – Женщина-священник».

– У меня тоже. – Боб потушил сигарету. – Хотя мне хотелось.

– Мне тоже. Всегда. Я верила, что однажды они у меня будут.

«Ах, как неловко!» – саркастично заметил голос Джима.

А Маргарет продолжила более энергичным голосом:

– Я не хочу, чтобы Сьюзан подумала, будто эта демонстрация направлена против нее и Зака. Меня немного беспокоит, что кое-кто из местного духовенства пытается привнести этот вот настрой «против». Против насилия, против нетерпимости к религиозным различиям. В целом они правы. Однако пусть осуждением и вынесением приговора занимается закон. Духовенство должно воодушевлять. Разумеется, высказывать свою позицию, но в первую очередь воодушевлять. Вы, наверное, считаете, что это очень плоско…

«Плоско… Слова-то какие…»

– Я вовсе не считаю, что это плоско, – заверил ее Боб.

Маргарет Эставер встала. Боб смотрел на ее встрепанную шевелюру и широкое пальто, и на ум ему пришло словосочетание «через край». Он тоже встал. Он был выше, несмотря на ее высокий рост. Когда она опустила голову, что-то ища в кармане, Боб заметил седые корни ее волос. Она протянула ему визитку:

– Можете звонить в любое время. Я серьезно.

Боб еще долго стоял на заднем крыльце. Потом вошел в дом и сел в холодной гостиной. Он думал о том, как Зак плачет у себя в комнате. О том, как Сьюзан кричит. О том, что ему лучше остаться. Но внутри у него бурлила тьма. Ты ни на что не годный гребаный идиот.

Когда оператор назвал ему сумму, в которую обойдется такси из Ширли-Фоллз в аэропорт Портленда, Боб сказал, что ему плевать.

– Подайте машину как можно скорее, пожалуйста. К заднему крыльцу. Я буду ждать там.

Книга вторая

1

Центральный парк утопал в спокойных осенних красках: приглушенная зелень травы, бронзовые дубы, нежно-желтые кроны лип, рыжие листья кленов – вот один плывет по воде, другой кружится в воздухе. Но небо было ярко-голубым, а воздух теплым, и окна ресторана «Лодочный домик» у озера в этот вечерний час оставались открытыми; над водой простирались полосатые навесы. Пэм Карлсон сидела у барной стойки и наблюдала за тем, как взмахивают веслами люди в немногочисленных лодках. Все вокруг напоминало ей замедленную съемку, даже бармены, которые работали с неспешной уверенностью – мыли бокалы, смешивали мартини, вытирали руки о черные фартуки.

А потом вдруг раз – и в баре стало многолюдно. В двери хлынула целая толпа: бизнесмены, на ходу снимающие пиджаки, женщины, встряхивающие волосами, слегка ошарашенные туристы – мужчины несли рюкзаки с бутылками воды в сетчатых боковых кармашках, как будто весь день лазали по горам, а за ними шли растерянные жены с картами и фотокамерами.

– Нет, тут сидит мой муж, – сказала Пэм, когда немецкая пара попыталась забрать высокий стул, стоящий рядом с ней. Положив на стул сумочку, она добавила: – Извините.

Годы жизни в Нью-Йорке многому ее научили. Например, искусству параллельной парковки или тому, как заставить таксиста, у которого закончилась смена, отвези тебя куда надо, или тому, как вернуть в магазин товар, который возврату не подлежит, или тому, как твердо и решительно произнести: «Тут очередь!» – когда кто-то пытается бесцеремонно прорваться к окошку на почте. На самом деле жизнь в Нью-Йорке, думала Пэм, копаясь в сумочке в поисках телефона, чтобы узнать, который час, это блестящая иллюстрация древней мудрости, известной величайшим генералам в истории, – побеждает тот, кому больше всех надо.

– «Джек Дэниэлс» со льдом и лимоном, – сказала она бармену, постучав по стойке рядом со своим бокалом вина, к которому не успела притронуться. – Для моего мужа. Спасибо.

Боб, как всегда, опаздывал.

Ее настоящий муж должен был вернуться домой лишь через несколько часов, сыновья ушли на футбольную тренировку, и никого из них не волновало, что она встречается с Бобом. Дети называли его «дядя Боб».

Пэм пришла в бар сразу из больницы, где по две смены в неделю работала администратором в приемном покое. Ей бы хотелось пойти вымыть руки, но она понимала, что если встанет, место тут же займут немцы. Ее подруга Дженис Бернстайн – которая когда-то училась в медицинском институте, но бросила – говорила Пэм, что после работы нужно первым делом мыть руки, ведь больницы – это буквально чашки Петри для всяких бактерий, и Пэм была с ней полностью согласна. Несмотря на частое использование обеззараживающего лосьона (от которого сохла кожа), мысль о притаившихся микробах заставляла Пэм нервничать. Дженис говорила, что Пэм вообще слишком много нервничает, надо как-то себя контролировать – не только ради собственного комфорта, но и чтобы не выглядеть навязчивой, это не круто. Пэм отмахивалась – мол, в ее возрасте уже не принято волноваться о том, что круто, а что нет; впрочем, положа руку на сердце, это ее волновало. В том числе и поэтому она всегда с удовольствием общалась с Бобби, уж он-то был насколько не

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.

Примечания

1

Орентал Джеймс Симпсон – знаменитый игрок в американский футбол, которого в 1994 г. обвинили в убийстве жены и ее любовника. В итоге Симпсона оправдали – согласно распространенному мнению, лишь благодаря мастерству его адвокатов из т. н. «команды мечты». – Здесь и далее примеч. перев.

2

Стербридж-Виллидж – музей под открытым небом, посвященный быту Новой Англии на рубеже XVIII–XIX вв.

3

«Мокси» – безалкогольный газированный напиток, символ штата Мэн.

4

Последнюю смертную казнь в Техасе до введения моратория провели с ошибкой, в результате чего казнимый оставался в сознании около двадцати минут вместо обычных трех-пяти, и смертельная инъекция была сделана ему повторно. От первого укола до смерти прошло тридцать четыре минуты.