Такие разные странные судьбы

Лена долго смотрела в глаза Андрею и видимо в них была такая боль, что она смягчилась и сказала:

– Ладно, пойдем ко мне. У тебя десять минут, но если попытаешься распустить руки получишь по морде.

Они вошли в ее квартиру. Сели на кухне и Андрей ей выложил все без утайки, о себе, маме, Наташе, о том почему расстался с ней и как он жалеет об этом. Лена выслушала его молча, не перебивая, не задавая никаких вопросов, а когда он закончил – встала, подошла к сидевшему Андрею, обняла, положила его голову на грудь и гладя по волосам тихо произнесла:

– Господи, какой же ты несчастный дурак, а ведь я тебя так любила!

– А может быть ты мне дашь второй шанс?

Лена подняла ему голову, так чтобы он смотрел ей прямо в глаза, долго смотрела в них:

– Может быть, посмотрим. Только давай начнем все с начала.

И Андрей понял, что может быть и в его жизни и в жизни Наташи все таки наступят счастливые дни

Школьный роман длиною в жизнь

Посвящается моей внучке

Эта история началась в далеком 1976 году, когда после окончания 9-го класса всех учеников нашего и параллельного классов на месяц оставили приводить школу в порядок после прошедшего учебного года. Мы должны были мыть окна, двери, стирать сообщения о любви и ненависти со стен и парт, во общем, пытаться привести школу в хоть немного удобоваримый вид.

Нас – восемь девушек и двух парней отправили на четвертый этаж мыть окна и двери во всех кабинетах коридора. Ну, вернее, мыли девчонки, а мы, я и мой друг Андрей, таскали воду из туалета, открывали и закрывали заржавевшие шпингалеты, ну, в общем, были на подсобных работах. Наша классная руководительница сказала:

– За Вами все кабинеты этажа, вымоете и свободны, за две недели так за две, за три – так за три, а если будите лодырничать, то сидеть Вам в школе весь месяц. А чтобы вы хоть что-то сделали, не вывалились из окна и не подожгли школу, за вами будет смотреть Наталья Александровна, она окончила два курса педагогического училища, у нас была на практике и осталась на месяц в школе, согласившись приглядывать за вами. Вы уж ее не обижайте «оболтусы», затретируете бедную девушку, насмотрится на то, во что превращаются ее любимые первоклашки и сбежит она из училища.

И тут в класс вошла она – Наталья Александровна, Наташа, Ната. Стройная, не высокая, с золотистыми волосами, стянутыми в конский хвост и огромными, в пол лица, ярко синими глазами. Я смотрел на них и не мог оторвать взгляда, мне казалось, что я утону в их синеве. В общем, как говорили у нас, я мгновенно в нее «втюрился».

Начались наши «суровые трудовые будни». Наташа, а именно так она попросила называть себя, как только ушла представившая ее учительница, просидела, наблюдая за нами только один день, а со второго, сменив длинную юбку на джинсы, стала во всем помогать нам в благородном деле приведения школы в нормальное состояние.

Так прошла неделя. Я старался крутиться поближе к Наташе, почаще попадаться ей на глаза, но она, казалось, не обращала на меня никакого внимания. Хотя выглядел я не плохо – чемпион города по волейболу среди школьников, достаточно стройный, высокий и как мне казалось, довольно красивый. Выглядел намного старше своего возраста, и маму мало знакомые люди часто спрашивали:

– На каком курсе учится ваш сын?

Я притащил из дома гитару и в перерывах работы пел песни любимых мной авторов-исполнителей, а также всеми любимые «дворовые» песни и мне казалось, что Наташа с интересом слушает их. Но все было тщетно.

Так бы и закончился, не начавшись, мой школьный роман, если бы не случай. Наташа, чтобы казаться немного повыше, всегда носила туфли на высоких шпильках и вот однажды, наступив в мыльную лужу у окна, она поскользнулась, упала и довольно сильно разбила колено о батарею отопления. Прибежавшая на крик одной из девчонок, наша классная руководительница, Валентина Николаевна, долго охала, а затем попросила меня довести хромающую Наталью до дома, который был расположен в трех кварталах от школы.

Наташа смутилась, почему-то покраснела и стала говорить, что сама спокойно доковыляет до дома и провожатых ей не нужно. Я взмолил бога, чтобы классная не изменила решение и она, не смотря на протесты Наташи, настояла на своем, чему я, конечно, был страшно рад, но старался ничем выдать свою радость. И мы медленно пошли к ее дому. Сначала Наташа, наступая на больную ногу, только немного опиралась на мою руку, но постепенно, по мере приближения к дому, хромота становилась все больше и больше и, в конце концов, она буквально повисла на моей руке. Я посмотрел на искаженное болью лицо и спросил:

– Что очень болит колено?

Наташа, стоя на одной ноге, поморщилась, покачала больной ногой и с какой-то жалобной улыбкой сказала:

– Нет, колено почти перестало болеть, но разболелась лапка ноги и чем дальше – тем больнее становится.

Я сразу понял, что у нее растяжение мышц (у нас в волейболе это обычная травма, сначала почти не больно, а затем становится все больнее и больнее. Единственное что помогает – минут на десять лед, тугая повязка эластичным бинтом и покой).

Так мы и шли, вернее, ковыляли к ее дому. Последние десятка два метров она, опираясь на мою руку, буквально скакала на одной ноге. Но, подойдя к старой «хрущевской» пятиэтажке, где на втором этаже жила Наташа, мы столкнулись с новой, казалось неразрешимой, проблемой. Лифта в доме не было, а подпрыгивать на ступеньках на одной ноге на шпильках – это прямой путь к травме уже второй ноги.

Как, наверно, и у каждого школьника после девятого класса, эта влюбленность у меня была далеко не первой, но раньше в силу своей застенчивости, я не решался даже подойти к предмету своих чувств и хоть как-то выразить свое отношение. Девочки, конечно, выбирали других парней, и очередная моя влюбленность постепенно сходила на нет.

Мать всегда говорила:

– Тюфяк ты нерешительный, только на волейбольной площадке ты всеми командуешь, будешь так продолжать всю жизнь – останешься один.

Но тут меня понесло, как будто щелкнул какой-то спусковой крючок, я не узнавал сам себя. После пары не удачных подскоков Наташи, когда она действительно чуть не повредила и другую ногу я, как более нейтральным тоном, но внутренне ликуя, предложил:

– Давайте я Вас подниму по лестнице на руках.

Она прекратила попытки скакать вверх, густо покраснела и с возмущением произнесла:

– Ты что, с ума сошел, допрыгаю как-нибудь! Но меня было уже не остановить.

– Допрыгаетесь до перелома, перестаньте стесняться, аккуратно возьму, донесу и поставлю у квартиры. Хватайтесь за шею и поехали!

Не слушая больше возражений, я подхватил ее на руки и медленно понес вверх. Ее руки обхватили мне шею, голова лежала на моем плече и я вдыхал легкий аромат ее духов и балдел от счастья. Хоть и было достаточно тяжело, я специально шел как можно медленнее желая продлить это удовольствие.

Наташа сначала как-то пискнула от неожиданности, затем покраснела еще больше, хотя мне казалось, что больше уже не возможно, а потом покорно ждала окончания подъема.

Но все когда-то кончается, кончились и два с половиной пролета лестницы, и я поставил Наташу у ее квартиры. Мы вошли и я, не давая опомнится, стал командовать:

– Садитесь на диван, положите ногу на стул.

Наташа, с абсолютно растерянным выражением на лице, подчинилась и молча села.

– У Вас есть лед в холодильнике и эластичный бинт?

Льда не оказалось, и я принес из морозилки два куска замороженного мяса и через тонкое полотенце привязал их с обеих сторон к голеностопу, а сам пошел, следуя указаниям Наташи, искать эластичный бинт.

Делая вид, что усердно ищу бинт, я осмотрел небольшую, довольно скудно обставленную двухкомнатную квартиру. В основном я смотрел на фотографии – нет ли среди них какого-либо парня, с которым она могла бы встречаться, но на стене висели только фотографии двух женщин – более молодой и совсем пожилой. Как я потом узнал – это были мать и бабушка Наташи. Отец Наташи умер, когда ей было десять лет, а с отчимом, который появился через два или три года после этого, отношения не сложились и она переехала жить к бабушке. За год до нашей встречи бабушка скончалась и Наташа осталась в квартире одна.

По прошествии 15 минут я снял полотенце с уже начинавшим подтаивать мясом, сел на стул и сказал:

– А теперь давайте наложим бинт, положите ногу на мое колено.

Наташа смущенно улыбнулась, но все же медленно подняла ногу с пола и положила ее на меня. Я сидел не двигаясь, с интересом наблюдая за ней. Так прошло около минуты, тут она не выдержала и сказала:

– Ты почему не перевязываешь ногу? Мне же больно так сидеть.

Я посмотрел на нее с улыбкой и спросил:

– А спать Вы в колготках будите?

Только тут до Наташи дошло, что она как была в колготках, так и осталась в них, что не мешало мне приложить лед, но делало невозможным накладывание тугой повязки. Она снова покраснела как рак, отдернула ногу и заявила:

– Тогда я сама потом завяжу!

– Ну, попробуйте дотянуться до стопы со своим больным коленом.

Наташа взяла бинт, нагнулась и попробовала обернуть его вокруг стопы, но боль была такой, что она тут же со стоном откинулась на диван и чуть не заплакала. Тогда я предложил ей:

– Давайте я уйду на кухню, а Вы спокойно переоденетесь и когда будете готовы, то позовете меня.

Так я и сделал и примерно через пять минут меня позвали в комнату. За это короткое время Наташа успела не только снять колготки, но, стянув юбку и кофточку, переодеться в длинный темно синий халат с яркими красными и белыми розами.

Я сел на стул, Наташа положила мне свою ногу на колено и я сделал ей тугую повязку.

– Ну вот, теперь все будет хорошо, только на пару дней надо дать ноге покой. Я скажу завучу, что два – три дня Вас не будет в школе.

Мы посидели еще минут пять и я стал мысленно собираться на выход, не зная какой придумать предлог чтобы остаться подольше. Вдруг на полочке, где стояло несколько книг, я увидел зелененький четырехтомник Есенина – моего любимого поэта, страсть к стихам которого мне привил дед, работавший старшим мастером на заводе, но собравшим за свою жизнь огромную библиотеку. Я спросил Наташу:

– Вы любите Есенина?

– Да это мой самый любимый поэт!

– Но это и мой любимый поэт, я знаю его почти всего наизусть. Не верите? Давайте поспорим, что я смогу пол часа читать наизусть его стихи ни разу не повторившись.

Наташа заинтересовано посмотрела на меня и спросила:

– На что спорим?

– Если выиграю, то я Вас поцелую, а если нет – выполню Ваше любое желание.

Наташа засмеялась:

– Хитрый ты однако, ладно поцелуешь, но только в щечку, а если проиграешь – сходишь в магазин. Я собиралась после школы за продуктами, но видишь, как получилось, а в доме шаром покати.

Я с радостью согласился, так как совсем недавно выиграл такой же спор у своей двоюродной сестры и бесстыдно забрал у нее два билета на концерт «Городницкого».

– Засекайте время, я начинаю!

И я начал читать своего любимого Есенина, я мог читать его и дольше, так как одно время буквально бредил его стихами, особенно персидским циклом и «Москвой хулиганской». Время прошло незаметно и вот Наташа сказала:

– Все, сдаюсь! Выиграл!

Я подошел к вновь зардевшейся Наташе, нагнулся и осторожно поцеловал ее в щеку, а потом сказал:

– А сейчас я сбегаю в магазин, давайте деньги и список того, что надо купить.

Получив не очень длинный список необходимых продуктов и деньги на их приобретение, я вприпрыжку бросился в магазин, благо он был через дом от нас. Быстро закупив все, что просила Наташа, я в кондитерском отделе купил небольшой тортик весь покрытый толчеными орехами.

И на вопрос:

– А тортик зачем?

Весело ответил:

– А чтобы Вам было не так грустно и горько болеть!

На самом деле у меня был другой расчет, который полностью оправдался.

– Ну тогда давай пить чай, произнесла Наташа, и я конечно сразу же согласился.

Я сходил на кухню, вскипятил чайник, и мы сели пить чай с тортом и баранками, которые нашлись у Наташи в буфете. Во время чаепития мы болтали о разных пустяках и я с каждой минутой все больше убеждался в том, что наши вкусы почти полностью совпадают. И она, и я зачитывались Ремарком, любили джаз и обожали авторскую песню, Кукина и особенно Клячкина, чем я сразу воспользовался, пообещав принести запись его последнего концерта в «Клубе самодеятельной песни». Как-то незаметно в середине разговора мы, вернее я, перешел на «ты» и Наташа молча это приняла.

Посидев за чаепитием около получаса, я стал собираться домой, клятвенно пообещав завтра же принести записи Клячкина и еще нескольких любимых мною бардов. Так бы я и ушел от Наташи в тот вечер, если бы она, как говорила потом, не решила в знак благодарности поцеловать меня на прощанье в щеку. Я же, увидав, что любимая мной девушка тянется губами к моему лицу, в меру своей «испорченности», понял это абсолютно по другому, схватил ее в охапку и стал покрывать поцелуями ее лицо и шею.

Дальше говорила только Наташа:

– Игорь, прекрати немедленно! Перестань! Ну, пожалуйста, перестань! Это не правильно ! А будь что будет ! Да, да, да !

Когда же я на руках нес ее к дивану, она шепотом сказала мне на ухо:

– Только ты учти – я еще никогда не была с мужчиной.

– Если ты думаешь, что я был с женщиной, то глубоко ошибаешься. Ничего разберемся.

И разобрались.

Я ушел от теперь уже моей Наташи через три часа, абсолютно счастливым человеком.

С этого и начался наш школьный роман. Мы виделись с ней два, три раза в неделю – по средам, когда у Наташи в училище было только три пары и по субботам или воскресеньям. Шифровались страшно. Она жила недалеко от нашей школы, где часто на улице или во дворе можно было встретить знакомых и я пробирался к ней непрерывно оглядываясь по сторонам. В выходные же дни мы часто выбирались подальше за город, особенно часто мы ездили в Павловский парк, где находили отдаленную скамейку и в тени деревьев целовались на ней. Поскольку на взгляд мы были ровесниками, мы не опасались редких прохожих, иногда проходивших мимо нас и с улыбкой наблюдавших за очередной влюбленной парочкой.

Особенно нам понравилась небольшая скамейка, расположенная за деревьями на холме, откуда открывался прекрасный вид на пруды и дворец. Мы называли ее «наша целовальная скамейка».

Наташа все время боялась, что кто-нибудь узнает о наших отношениях:

– Тебе-то ничего не будет, это ведь я совратила малолетнего школьника. Меня же сразу выпрут из училища с волчьим билетом и не возьмут в школу даже в качестве уборщицы, а учить маленьких детей я хочу, наверно, с шестого класса школы и не представляю свою жизнь без этого. Это в лучшем случае, а если твоя мама заявит на меня – то могут и посадить.

Ну, за свою маму я был абсолютно уверен, она никогда в жизни не сделала бы этого, ведь она любила меня и не смогла бы сделать ничего против любимого мной человека.

Так прошел почти ровно год.

Наступил день выпускного бала по случаю окончанию школы. К этому времени Наташа тоже уже сдала экзамены, стала полноправной учительницей первых – третьих классов и получила распределение в соседнюю восьмилетнюю школу.

Я твердо решил провести эту ночь не на празднике на Неве, а у нее, ведь до сих пор мы встречались только днем, а к вечеру я должен был возвращаться домой, чтобы мама не подняла панику. Но сбежать из школы после торжественного вручения аттестатов было не так просто – на выходных дверях школы был посажен физрук, не выпускавший никого из здания, хотя рвались многие (конечно не к любовницам, а в ближайшее кафе, где можно было купить стаканчик сухого вина, заесть его мороженым и вернуться в школу на танцы).

Однако все принятые учителями меры приводили только к удлинению процесса побега из школы, и группа за группой исчезали из нее и через некоторое время вновь появлялись там, часто с ярким румянцем от выпитого вина. Некоторые даже возвращались через главные двери школы и физрук, с понимающей улыбкой, молча пропускал их обратно. Я присоединился к одной из таких групп, выбиравшихся из школы через вскрытый выход зала физкультуры. Как только мы вышли я со словами: «встретимся в школе», отделился от группы и пошел к Наташе.

Мой побег из школы и отказ праздновать вместе с классом окончание школы в дальнейшем дорого обошелся мне. Поскольку я ничего не мог объяснить, многие обиделись, объявили мне бойкот и я не был приглашен на первую встречу выпускников. Лишь самые верные друзья остались верны мне, да и то только после того, как я рассказал им часть правды (конечно не про Наташу), а про то, что провел ночь с любимой девушкой.

Наташа встретила меня с какой-то странной задумчивой улыбкой, на которую я не очень обратил внимание, тут же взяв ее в объятия. Покинул я квартиру только в восемь утра. В течение вечера Наташа несколько раз замолкала, долго смотрела на меня и, казалось, думала о чем-то совсем постороннем. Я даже пару раз спрашивал ее:

– О чем задумалась?

– Ни о чем, так просто.

Утром я изложил свой план моих дальнейших действий:

– Дожидаюсь когда мне стукнет 18, приду просить твоей руки и никто не сможет нам помешать и сказать, что это не правильно!

Наташа посмотрела на меня, как-то грустно улыбнулась и тихо сказала:

– Доживем, посмотрим. Может быть за этот год ты и разлюбишь меня.

Я, конечно, начал протестовать, но остановила мой монолог поцелуем и повторила:

– Доживем, посмотрим.

Через день мама увезла меня на три недели в Литву на игналининские озера, отдохнуть перед вступительными экзаменами в институт.

Все это время я страшно скучал по Наташе, телефона у нее не было, поэтому я не мог даже поговорить с ней. Под предлогом более качественной подготовки к экзаменам в институт я уговорил маму сократить отдых дней нас пять, по сравнению с нашими начальными планами.

На следующий день после возвращения в город я поехал сдавать документы в институт, а на обратном пути заехал к ней домой.

Дома никого не оказалось и я бросил в ее ящик записку: «Ната, я приехал. Буду завтра к шести часам. Очень соскучился! Люблю!».

Но и через день ее все так же не было дома, а через дырочки деревянного почтового ящика просвечивала моя записка. Я заходил к ней еще несколько раз, все с тем же результатом и тогда я решил, что она тоже уехала куда-то отдохнуть перед первым учебным годом. Ну, уж к сентябрю она же должна была обязательно вернуться и вечером второго сентября я был у ее квартиры. Записки в ящике не оказалось и я с радостью позвонил в дверной звонок. Дверь открыла какая-то незнакомая женщина и у нас состоялся следующий диалог:

– Наташу можно?

– Она здесь больше не живет.

– А где же живет она теперь?

– Не знаю, у нас был четвертной обмен, и я знаю только тех, кто переехал в мою старую квартиру.

Я простоял в полной растерянности несколько секунд и уже собирался уходить, когда женщина спросила:

– Молодой человек, а как Вас зовут?

– Игорь.

– Тогда для Вас у меня письмо.

И она дала мне запечатанный конверт, на котором было только одно слово, «Игорю».

Я обрадовался, так как думал, что в нем Наташа сообщает свой новый адрес, но там было совсем другое. Это письмо настолько глубоко впечаталось мне в память, что я могу повторить его дословно:

– Игорек! Я так больше не могу! Я очень люблю тебя, но наши отношения это ошибка. Я не могу больше всех бояться. Я учительница и если кто-нибудь о нас узнает, то со мной конец. Прости и, пожалуйста, не пытайся меня найти. Наташа.

Я долго стоял в парадном и не мог придти в себя. Меня поразило не то, что Наташа порвала со мной, а то, как она это сделала. Не сказав в глаза все, что она думает, не выслушав меня.

Если бы это хоть было немного позднее, я бы конечно отыскал ее, но что понимает в жизни семнадцатилетний пацан – я обиделся и даже не пытался разыскать Наташу.

***

Прошло шестнадцать лет. За это время я окончил институт, поступил на работу и заканчивал учиться в аспирантуре.

За это время я несколько раз пытался устроить свою судьбу, но ничего не получилось, так как всех девушек, с кем я встречался, я невольно сравнивал с Наташей, хотя, может быть, и не признавался себе в этом. И они все проигрывали.

В 1993 году мене в руки попал CD диск с паспортной базой Санкт-Петербурга. В то время такие диски продавались на каждом углу. От нечего делать я стал искать адреса своих школьных и институтских друзей и, до сих пор не знаю зачем, решил найти и Наташу.

Компьютер мгновенно нашел ее. Фамилию она не изменила и проживала в квартире вместе с еще одним человеком. Я подумал, что с мужем, но рука сама ввела запрос и я чуть не упал со стула. Ответ гласил: «Юрий Игоревич…. Дата рождения … 1977 года». Быстро отняв от даты рождения Юры девять месяцев, я понял, что это мой сын, поскольку был уверен, что в самый расцвет наших отношений ни с кем другим Наташа не встречалась, да и отчество было мое, а фамилия была Наташи.

На следующий день, взяв отгул на работе, я с раннего утра дожидался Наташу в сквере, у ее парадного.

Прождав минут сорок, я увидел, что она вышла из дома и пошла мимо меня по скверу в сторону остановки. Наташа практически не изменилась, только вместо длинного «конского» хвоста обзавелась модной короткой прической.

Я окликнул ее: – Ната!

Она посмотрела на меня и на ее лице быстро промелькнул целый каскад эмоций: удивление, растерянность, сменившиеся твердой решительностью.

– Игорь! Как ты меня нашел? Давай отойдем подальше!

Она схватила меня за руку и быстро отвела вглубь сквера, где стояла скамейка закрытая от дороги высокими кустами. Мы сели на нее. Наташа нервно теребила ремешок сумки и выжидательно смотрела на меня

– Ната, Юра это мой сын? Сразу спросил я.

Наташа на несколько секунд задумалась, было видно, что внутри нее происходит борьба, но потом резко встряхнула головой и решительно сказала: «ДА».

– Как ты могла уехать и не сказать мне о беременности?

– А что бы я могла сделать? Я что могла сказать маме от кого у меня будет ребенок? От шестнадцатилетнего подростка, школьника, которого соблазнила развратная учительница? Она настояла бы на аборте, а я твердо хотела сохранить его.

– Что же ты ей сказала?

– Я сказала, что ребенок от моего жениха, студента, альпиниста, который погиб в горах ничего не зная о моей беременности. Это же я сказала и Юре.

– Но я хочу, чтобы у ребенка был отец! Я сейчас же пойду к нему и все расскажу.

Тут выражение лица Наташи с растерянного и даже немного жалобного резко поменялось на какое-то злое и отчужденное и она почти закричала:

– Ты никогда не сделаешь этого! Я буду все отрицать и никогда не позволю тебе видеться с ним.

Так мы препирались около десяти минут, затем я согласился и дал слово, что не расскажу ничего Юре, но, однако, вытребовал возможность бывать у нее дома на правах старого друга, с которым на время потерялась связь и с которым случайно встретились на улице.

И я стал бывать в доме Наташи. Сначала раз в три, четыре месяца, затем чаще. С сыном мы быстро подружились, особенно на почве взаимной любви к шахматам. Сначала мы играли только тогда, когда я приходил к ним в гости, затем стали играть по две, три партии в неделю по телефону. В несколько лет наши отношения прошли стадии «Игоря Михайловича», «дяди Игоря», а затем и просто «Игоря».

В 2001 году Юра, женился и в результате новых разменов уехал жить с женой в отдельную квартиру, а Наташа осталась одна.

Все прошедшие годы у нас с ней были теплые, но чисто дружеские отношения. А тут я предложил Наташе попробовать вновь сойтись. Во-первых мне казалось, что я по прежнему люблю Наташу, а во-вторых, что может быть самым главным, я думал, что официально войдя в семью сына, решил бы большинство наших проблем. Она согласилась, и мы стали жить вместе, пока, правда, не афишируя это перед сыном ни перед моей мамой. Однако мы скоро поняли, что ничего путного у нас не получается – в отношениях осталась нежность, теплота, чувство долга, но ушло что-то, что называется «настоящая любовь».

Однако, непосредственным поводом к разрыву послужил один разговор. Я в очередной раз попытался уговорить Наташу все рассказать сыну, она, как обычно, отказывалась. Тогда у меня вырвалось:

– А мне ведь не надо твоего подтверждения, я могу сделать генетическую экспертизу, которая и покажет – кто настоящий отец Юры.

Что тут сделалось с Наташей! Она вскочила, лицо ее стало каким-то злым, чужим, каким я ее ни разу не видел и почти во весь голос закричала:

– Тогда я скажу, что ты меня изнасиловал, а я пожалела тебя и никуда не заявила! И уж после этого ты к сыну вообще никогда не подойдешь!