Сказка древнего Чиргара

Сказка древнего Чиргара

Наталья Кирилюк

© Наталья Кирилюк, 2021

ISBN 978-5-0053-4861-6

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Словно дождевое облако над океаном, отправляйся в путь,

Ибо без путешествия ты никогда не станешь мужчиной!

Фаридуддин Аттар. 12в.

Как пусто в душе

без миражей, без волшебства…

БИ-2. 21в.

ГЛАВА 1

Прогуливаясь ранним утром по уступу водопада, медленно низвергающего свои воды в пропасть, Ашур думал о том, что всё в его жизни череда нелепых случайностей. Сквозь прозрачную водяную завесу, на зеркально отполированной поверхности камня он увидел свое отражение – отражение человека, наделенного природной красотой и силой. Четкая линия бровей, миндалевидный разрез глаз, чуть раздвоенный кончик носа, еще по-юношески нежный подбородок и родинка на левой щеке – всё создавало картину, приятную для созерцания. Смущал лишь взгляд, он был печальный и отрешенный.

Ашур, сын простого горшечника, с детства мечтал о другой участи. С той поры, когда через его родной кишлак проехал, возвращаясь с охоты, эмир Эристана Мирза Шакир-заде, Ашур потерял покой. Он навсегда запомнил, как в лучах солнца летели всадники на лихих скакунах, как сверкала на голове эмира, украшенная золотыми чеканными пластинами тиара, как покачивалась в такт царственному парению черная, как южная ночь, завитая борода. Всадники растворилось в воздухе, оставив облако придорожной пыли….

Сейчас, стоя у водопада, Ашур подумал о том, что с того незабываемого дня прошло шесть лет, но для него это был один бесконечный день. Он всё ещё находился во власти чудного видения. Ашур научился придумывать целые истории из жизни эмира. В этих историях рядом с эмиром всегда был он.

Родители Ашура, простые люди, любили его искренно и преданно. Но он нуждался, в другом. Ашур грезил о славе, военных походах, о благоденствиях, которые мог бы дать всем людям, будь он сыном эмира. Всё чаще ему казалось, что его родители вовсе не Зухра и Ташиб, а сам эмир Эристана…

Совершив свою утреннюю прогулку, Ашур вернулся к хижине родителей. Они были давно на ногах. Когда Ашур уходил к водопаду, отец прилаживал свой гончарный круг, а сейчас комья глины лежали на земле. Увидев сына, Зухра прервала своё бесконечное домашнее хлопотание, и ласково, глядя на него, сказала:

– Твой отец, Ашур, опять не доволен своим кувшином. Мне нечего будет сегодня нести на базар.

– Молчи, женщина! Кривое не может сделаться прямым, и чего нет, того нельзя считать.

– Да, ты прав. Нет кувшина, и значит, нет денег.

– Я сказал, молчи! Мой кувшин должен быть лучшим. На нем стоит клеймо моего отца и деда.

Такие разговоры между отцом и матерью были привычны для Ашура. Он, дождавшись удобного момента, удалился от них.

За горой, на которой покоилось полуденное солнце, лежала широкая равнина, и на ней стоял богатый купеческий город Чахра с возвышающимся над всеми постройками дворцом эмира Эристана Мирзы Шакир-заде. Эмиру было 69 лет, и его почтенный возраст обязывал подумать о том, кому он передаст свою безграничную власть. Ко времени нашего рассказа у эмира было 10 дочерей и всего один сын, которому уже исполнилось 17 лет. Сын эмира, Шахрир, был тщедушным, больным юношей, передвигающимся не иначе как полулёжа на носилках под шелковым шатром. Кроме того, он был слабоумным, что делало горе эмира бесконечным.

В то утро, с которого мы начали наш рассказ, эмир приказал привести к нему верного визиря, и после краткого вступления поведал о своих намерениях.

– Долг правителя Эристана призывает меня принять трудное решение, о, мой визирь! Подбери шесть верных людей, и пошли их во все концы моего государства. Пусть отыщут они шесть юношей, наделенных умом и силой. И ещё, чтоб выбор их не был случаен, у избранных должна быть родинка на левой щеке и шестой палец на правой руке. Все гонцы должны быть лишены языков, а по исполнению секретного поручения убиты. Такой будет моя воля!

Прошло три месяца с той поры, как эмир послал гонцов на поиски юноши, который мог бы заменить ему, если не сына, то, возможно, наследника. Шесть гонцов выполнили непростое поручение своего господина – доставили во дворец шесть юношей и были обезглавлены. Все тайно выслеженные и бесследно исчезнувшие с родных мест юноши были статны, с родинкой на левой щеке. Но трое из них приходились роднёй приближенным эмира, а у одного из оставшихся троих не было шестого пальца на правой руке. Итак, осталось только два претендента на роль наследника эмира. Один из них нам известен. Волей судеб им оказался Ашур. Конечно, он не знал, зачем его похитили прямо у ручья, где он обычно копал для отца глину. Он успел разглядеть только, что нападавших было двое, и одеты они были во все черное. Их лиц Ашур не разглядел из-за капюшонов, закрывавших не только их головы, но и рты. Наш пленник знал, что такие капюшоны постоянно носили слуги эмира, для того чтобы их дыхание не могло достигнуть и потревожить Богом явленного владыку. Ашур, конечно, не догадывался, зачем его привезли во дворец эмира, но страх не коснулся его сердца.

Когда с глаз Ашура сняли черную повязку, он сразу понял, что попал в то место, о котором грезил. В огромном зале среди белых мраморных колонн на небольшом возвышении, устланном огромным шёлковым ковром, сверкала и переливалась самоцветами золотая тахта эмира Эристана. Повелитель восседал на своём сказочном троне, подогнув ноги и облокотившись на подушки из чистейшего шелка. Государь был одет в куртку из белого сатина, украшенную тонкой вышивкой из золота и серебра. На голове его был тюрбан из золотой ткани с султаном, прикреплявшимся к тюрбану крупным бриллиантом. Рядом с эмиром стояли евнухи: одни павлиньими хвостами отгоняли мух от повелителя, другие широкими опахалами освежали воздух, третьи, стоя в самых смиренных позах, ожидали, когда господину понадобятся их услуги.

Оглядевшись по сторонам, Ашур заметил, что неподалёку от него стоит ещё один пленник, которому также только что сняли повязку. Они были чем-то похожи друг на друга – юноши одной породы, рожденные одной землёй и одним небом. Да и одеты они были одинаково, как одевались простые селяне: длинная рубаха и штаны из хлопка, уже полинявшие от солнца, высокие остроносые башмаки со шнуровкой да белая повязка на голове.

Повелитель подал знак, и стражники подвели пленников поближе к возвышающейся платформе, и поставили их на колени.

Эмир задал каждому один и тот же вопрос:

– Кто ты?

Неизвестный юноша ответил первым:

– Я – Ходадад, сын Гафура-жестянщика.

Властелин чуть заметным жестом подал знак евнухам, и сына жестянщика увели. Почти беззвучно и незаметно он растворился меж длинных черных одежд его сопровождавших.

– Кто ты? – спросил эмир Ашура.

– Я – сын эмира, – ответил он без промедления, торопливости и дрожи.

Эмир пристально, не отрываясь, всматривался, казалось, в самое сердце Ашура. Сейчас, в эту минуту должно было решиться много больше, чем судьба дерзкого юноши. Повелитель был взволнован. Об этом говорили его руки, методично, один за другим поправляющие перстни, украшавшие каждый царственный палец. Пауза затянулась настолько, чтоб ожидать необычного разрешения. Эмир подал знак визирю, тот сам подошел к Ашуру и, скрестив руки у себя на груди, поклонился ему. Тут же, очень быстро, подлетели слуги, и помогли вновь обретённому сыну подняться с колен. И ещё раз совершил поклон в сторону повелителя визирь, готовый без слов улавливать любое пожелание господина. Эмир чуть заметным наклоном головы выразил свое одобрение, а легким жестом пальца с самым большим бриллиантом сопроводил свою волю, проводить сына эмира в его покои.

Удар вселенского Гонга – вот что такое случай.

День за днём прошёл год. В тайных покоях дворца Ашур постигал всё то, что нужно знать сыну эмира. Он жил в Золотой клетке. Так назывались покои принца, которые располагались на территории гарема. Это были несколько удобных комнат, в которых полагалось жить сыну эмира до восемнадцати лет, имея все удобства и не имея возможности ни с кем общаться, кроме личных слуг и учителей. Для всех людей, обучавших Ашура, он был Шахрир, исцелившийся чудесным образом по воле Аллаха. Сомнения ни в ком это чудо не вызывало – никто и никогда, кроме матери Шахрира-настоящего, не видел его вблизи. Те приметы, о которых знали особо приближенные – родинка и шестой палец, могли быть зримы особо дотошными. Но сомнения и так не посмели бы закрасться во дворец эмира – страх закрывает уста и останавливает мысли.

А что настоящий Шахрир? Эмир Эристана Мирза Шакир-заде был добрым человеком, насколько мог быть человеком падишах, блистательный хан, победоносный властелин, поборник правосудия, блеск государства, народная опора, упование земли. (Так величали Мирзу ежедневно, кажется, ему это было приятно.) Шахрир и его мать были помещены в самой недоступной и охраняемой части зиндана – подземной темнице. При них в услужении был оставлен верный эмиру евнух. В питье и пище они не нуждались. Выложенный из жжёного кирпича глубокий колодец был застлан коврами и состоял из двух камер (мужской и женской половины). Всё нужное спускалось и поднималось по верёвке приставленным евнухом. Для омовений и оправления естественных потребностей под землей было вырыто специальное помещение, в которое был вход из темницы. Властелин всегда заботится о тех, кто ему дорог….

Постигнув тонкости придворного этикета, научившись носить роскошную одежду непринужденно, то есть без излишнего любования своим отражением в зеркале, а также получив уроки каллиграфии, риторики, стихосложения, верховой езды и владения саблей, Ашур был подготовлен предстать перед подданными эмира как его сын и наследник. Ничто так не шло его красивому волевому лицу и ладной мужественной фигуре, как лазоревый парчовый кафтан, подпоясанный синим атласным кушаком, да белый заостренный кидарис на голове, обвитый по спирали голубой лентой. Ашур больше не мечтал, не грезил о будущем и не вспоминал о прошлом.

Родители Ашура не знали, куда он пропал, им оставалось только молиться и надеяться, что он жив, ведь они так любили его…

Однажды Зухра и Ташиб, собрав лучшие кувшины и бережно погрузив их в двухколесную арбу, запряженную ишаком, отправились в Чахру на базар. Ташиб не хотел ехать, но и отпускать Зухру одну он тоже не мог. До Чахры они добрались только к вечеру, и устроились на ночлег во внутреннем дворе караван-сарая, который приютил не только мелких ремесленников из окрестных сел, но и купцов, пилигримов со всех концов Эристана и даже из-за его пределов. Там-то родители Ашура и услышали о чудесном выздоровлении наследника эмира и о том, что завтра его покажут народу.

Зухра и Ташиб уже спозаранку были на базарной площади и расположились на обочине дороги, которая вела к дворцу эмира. Ровно в полдень из ворот дворца выехали всадники на украшенных голубыми попонами лошадях. Глашатаи и трубачи возвысили свой голос над всеми, кто был на площади:

– Наследник эмира Эристана Мирзы Шакир-заде принц Шахрир!

Трубы трубили так громко и блестели так ярко, что на какое-то мгновение старики растерялись. Но из ворот дворца выбежали бесчисленные слуги и непонимающих стали бросать на колени. Зухра и Ташиб неловко опустились на землю и склонили головы.

Медленно, на белом коне, в развивающемся красном плаще, с пером павлина на тюрбане мимо них ехал их сын Ашур. Что-то необъяснимое заставило Зухру чуть приподнять голову.

– Сынок, – прошептала она, протянув руки. Но Зухра не успела даже поделиться радостью с мужем, как к ней кинулся один из многочисленных безликих слуг эмира, в черном плаще и скрывающем лицо капюшоне, и незаметно вонзил ей нож в грудь. Она как бы обмякла от нечаянной радости, присев и низко, до земли опустив голову.

Услышал ли её Ашур? Когда он выезжал из ворот, его охватил невообразимый восторг. Сбывались самые смелые его мечты. Он, Ашур, сын эмира. Или, он – Шахрир, сын эмира. Впрочем, какая разница. Теперь его будущее определено. Его ждут великие дела. Он принесет много пользы своему народу и прославит свое имя.

«Сынок? Что это за шелестящий звук?» Он посмотрел вокруг себя, на других всадников, но не опустил головы, поэтому ничего не заметил.

Поздним вечером, когда небо черным бархатом опустилось на Чахру, Ашур собрался в город. Он оделся как простолюдин, и никто, даже он сам, не смог бы узнать в нём сына эмира. Его плоть хорошо помнила то время, когда он был сыном гончара. Даже глаза как бы ушли вглубь, запрятав свой новый блеск уверенной силы. Ашуру было интересно, что о нём говорят простые люди на площади.

Улицы в Чахре узкие, и извиваются между высоких сплошных глинобитных стен. Было темно, но Ашур не боялся заблудиться – он шёл на звук флейты, на которой играют обычно заклинатели змей. Вот уже всполохи света от больших площадных факелов осветили его путь, и звуки тягучей музыки, к которой добавились и ритмические бряцания бубна, зазвучали громко и отчётливо.

Внезапно улочка оборвалась, и Ашур оказался прямо на площади. Несмотря на поздний час, здесь было много народу, в основном, не горожане, а те, кто приехал в базарный день что-то продать или купить и не нашел места на постоялом дворе (в караван-сарае). Там и сям горели костры и висели над ними казанки с дымящей похлёбкой. Там и сям неспешно ходили стражники, смотрящие за порядком. Были здесь и оборванцы-нищие, и дервиши-странники в высоких конусообразных шапках из войлока, с посохами, лежащими у их ног. Они сидели с закрытыми глазами в стороне от костров, но искры от огня, рассыпаясь, освещали их чуть покачивающиеся спины в заплатах на халатах-хирках.

Оживлённым можно было назвать только одно место – то, где играл на своей камышовой флейте заклинатель змей. Несмотря на прохладу вечера, он был почти совершенно голым, в одной набедренной повязке. Перед ним стояла корзина, из которой торчала грациозно изогнутая шея кобры с раздувшимся капюшоном. Маленькие холодные глаза непрерывно смотрели на заклинателя, плоская голова покачивалась в такт музыки – кобра «танцевала». Рядом с заклинателем змей прорицатель в одежде звездочета предлагал всем желающим узнать свою судьбу: ручная обезьянка доставала из расписного, вертящегося на оси цилиндра маленькие глиняные таблички с мелко выведенной древней вязью. Ашур подошёл поближе, чтоб услышать, о чём говорят люди. Но разговоры были малозначительны и не шли далее того, что происходило на площади.

– Узнай свою судьбу, – прищурясь и улыбаясь, кланялся Ашуру прорицатель.

«Ну, пусть так», – подумал Ашур.

Обезьянка достала Ашуру осколок глины. Его рука почувствовала знакомое прохладное прикосновение.

– Я не знаю этого языка. Что здесь написано?

– Кривое не может сделаться прямым, и чего нет, того нельзя считать.

«Что это? Так всегда говорил отец. Я помню его поговорку».

– Откуда эти слова?

– Это мудрость древнего царя Соломона, но тебе ли знать о нем?!

«Соломона.… Но откуда отец знал эти слова?»

В это время отец Ашура, Ташиб, совсем недалеко от площади, во дворе караван-сарая, оплакивал свою дорогую Зухру. Тело её, закутанное в саван, было предано земле за городской стеной с последними лучами солнца. Ташиб ждал утра, чтобы уехать из Чахры – города, навсегда разлучившего его с Зухрой. Сейчас он был почти рядом со своей горячо любимой женой, и горе его было безмерно.

«Всю жизнь я занимался тем, что лепил посуду из глины. Я стремился работать хорошо, чтобы не стыдиться за свои кувшины. Это было главным. Так мне казалось. Но вот не стало сына, не стало Зухры, и моя работа потеряла смысл. Как я ошибался!»

Ашур держал на раскрытой ладони маленький кусочек глины, пребывая в некотором смятении.

– Эй, парень, это предсказание о том, что тебе нечего бояться того, чего ты больше всего боишься. Тут ясно сказано: « Чего нет, того нельзя считать». Это только в твоей голове.

– Что «это»?

– Ну, я не знаю.… Плати три фельса и можешь взять табличку себе.

Ашур достал из кармана золотой динар, более мелкой монеты у него не было, и, не оглядываясь, отошёл от предсказателя, который не преминул тут же попробовать деньгу на зуб. Глаза его округлились, облизнув золотую монету, и застыли примерно так же, как у змеи, смотрящей на факира.

Но вот у костра, недалеко от крепостной стены, Ашуру послышались слова, отвлекшие его от мыслей, которые тревожили, оставаясь непонятыми. Пламя костра освещало погонщиков верблюдов, которые, видимо, издалека вели свой караван и остановились в Чахре на ночлег. Их лица закрывали платки, но глаза были так живы и выразительны, будто всё общение с миром шло через них, без слов и мимики. Мальчик-подросток, полураздетый, весёлый и быстрый, бегал от верблюдов, лежащих в отдалении, к костру, что-то принося и унося из съестного, расставляя пиалы, горстями бросая в казан пахучие зерна. Но Ашура привлекли не эти жители пустыни, а сидящий у их костра, играющий на домре сказитель-бахши. В его песне он услышал своё имя.

Сегодня празднует весь мир!

И торжество сегодня скроено по нас.

По нашей стати и по росту, как атлас.

Да славится наш праздник и наш пир!

Наследник, город украшающий собой,

Сегодня нам явился лучезарною звездой.

О, как красиво на коне плывёшь,

Гарцуя плавно, в наш квартал течёшь,

Звеня, ручьём впадаешь в нашу реку

И с наших ног смываешь тяжесть гирь.

Да славится эмира сын, Шахрир! (на основе стихов Джалаладдина Руми 1207—1273)

Слушая песню сказителя, Ашур вернул себе душевное спокойствие. «Я принесу всем счастье. Это моё призвание, призвание сына эмира Эристана!»

Небо на Востоке кажется твёрдым из-за насыщенной синевы, как бы скрывающей за собой другой, но такой же, как наш, осязаемый мир. Солнце стояло в зените, и, хотя его не было видно из-за высоких гор, солнечное сияние земного мира, через которое люди и видят благодать непознаваемого, было лишь малым отражением непостижимой силы небесного светила.

В беломраморном дворце эмира всё было готово для пышной церемонии приёма посла дружественного Фархидстана. Посол привез приглашение эмиру Мирзе Шакир-заде и его сыну Шахриру быть дорогими гостями на свадьбе сына эмира Хасан-бека принца Бахтияра. Для Ашура это был важный момент в жизни. Впервые он должен был восседать в тронном зале рядом с эмиром. Пред ним преклонят колени и склонят головы в драгоценных чалмах достопочтенные мужи, приложив к груди руки с изумрудами и рубинами на каждом пальце. У Ашура немного кружилась голова от этих фантазий. Но он был умён и мужественен и гнал образы, которые казались ему недостойными. Волей разума он пытался обуздать своё горячее сердце.

Перед тем, как войти в зал приёмов, Ашур остановился у небольшого дворцового бассейна, украшенного самоцветами, вырезанными в форме цветов и листьев, а сверху покрытого стеклом. Струящаяся в нём вода создавала чарующуюся глаз иллюзию движения чудесных живых растений. « Вот так и я – только кажусь настоящим сыном эмира.… Какие странные мысли».

Справа от бассейна за ажурной решёткой находился внутренний дворик, ведущий на женскую половину в гареме эмира. Обычно Ашур не задерживался здесь, у решётки, но сейчас он подошёл и заглянул за ограду. Юная дева с покрытой тонкой шалью головой сидела в тени чинара. Её звали Гюзель. Она была последней и самой молодой наложницей эмира. Не далее как вчера её привез посол Фархидского эмира. Ничего этого Ашур не знал. Смиренный образ девушки, склонившей голову, был ему почему-то душевно созвучен. Ашур окликнул её:

– Эй, подойди сюда.

Гюзель подняла глаза и посмотрела на него. Глаза у неё были голубые, лицо, хотя и смуглое, но с правильными тонкими чертами, небольшим ртом и чуть заметной ямочкой на подбородке. Гюзель осторожно посмотрела по сторонам – не наблюдает ли кто-нибудь за ней и молодым господином, окликнувшим её. Кроме двух павлинов, мирно прогуливавшихся в отдалении, никаких иных возможных наблюдателей, она не заметила. Порывисто встав, Гюзель подбежала к ограде.

– Я не знаю, кто Вы, но я чувствую, что Вас мне послал Аллах. Я так молилась, и ждала хоть какого-то знака о спасении.

– Кто ты, прекрасное дитя?

– Меня зовут Гюзель. Люди Хасан-бека похитили меня, когда мне было тринадцать лет, чтобы получить выкуп. Они думали, что я Чиргарская принцесса, а я всего лишь её служанка. Меня держали рядом с госпожой и наряжали, как её, чтобы запутать врагов Чиргарского правителя. Когда правда раскрылась и Хасан-бек не получил выкуп, он отдал меня в свой гарем, чтоб я прислуживала его женам. Четыре года он не замечал меня, я не знала, что готовит мне судьба, пока Хасан-бек не решил подарить меня эмиру Эристана вместе с другими подарками.

– Стать наложницей эмира – большая честь для бедной девушки. Многие бы хотели оказаться на твоем месте, жить в роскоши и богатстве. Разве не об этом мечтает любая простая девушка?

– Видно, я не простая, если не хочу быть ничьей наложницей, – Гюзель грустно улыбнулась. – Да, мой отец не хан и не эмир, но для меня он самый большой и уважаемый человек. Быть достойной дочерью своего отца для меня куда почетней, чем быть наложницей эмира.

– Ты говоришь не как слабая женщина. Кто же твой отец?

– Его зовут Соломон. Он был целителем и прорицателем. Я говорю «был», потому что не знаю сейчас ничего о нём. Всё моё детство прошло в странствиях по свету с любимым отцом. Мы жили с ним в разных местах. Но всё закончилось в тот день, когда отец, вылечив от тяжкого недуга Чиргарскую принцессу, отказался стать придворным лекарем при дворе её отца. Его посадили в зиндан, а меня отдали в служанки дочери Чиргарского правителя. Мне было двенадцать лет, я была ещё слишком мала, чтобы помочь отцу, но я хорошо запомнила слова, что он сказал мне на прощанье: « Кривое не может сделаться прямым, и чего нет, того нельзя считать».

– О чём это ты? Что означают эти слова? – Ашур почувствовал, как забилось его сердце от неосознанного волнения, вызванного парой знакомых, но непонятных ему слов.

– О том, что зло есть зло, как его не назови. А добро есть добро, и пока я не добьюсь того, что есть добро, я не должна успокаиваться и называть зло добром.

– То есть?

– То есть я должна вырваться отсюда, а не принимать участь наложницы эмира. Я должна спасти своего отца, – Гюзель замолчала, опустив голову, чтобы скрыть загоревшиеся праведной страстью прекрасные глаза. – Кто бы ты ни был, но ты выслушал меня. Теперь моя судьба в твоих руках.

Ашур молчал. Но сердце его подсказывало, что это молчание не должно быть долгим.

– Гюзель, сейчас я не могу тебе ничего сказать. Ты тронула моё сердце, и я буду думать о тебе.

Гюзель, по-прежнему, молча, слушала его, склонив голову. Её глаз он больше не увидел.

Трубы призывно трубили, объявляя о начале торжественного приёма в тронном зале. Ашуру ничего не оставалось, как поспешить на их зов. Но уверенно проходя по коридорам дворца, он думал только о том, заметила ли Гюзель неловкость его прощального поклона.

Роскошная процессия, сопровождавшая Фархидского посла, состояла из двадцати, облачённых в белые чохи и белые же папахи с красным верхом, воинственных нукеров. Они шли попарно друг за другом, на расстоянии, как бы образуя в каре пространство, в котором находились наложницы и слуги в чалмах и шароварах, несущие несколько увесистых сундуков с дарами эмиру Эристана и его сыну. Замыкали процессию евнухи, следящим за общим порядком и соблюдением всех правил этикета. Тронный зал эмира являлся жемчужиной его дворца. Вместо стен он был опоясан вырезанными из мрамора ажурными решётками, которые чередовались с величественными колоннами. В центре зала возвышался столп с резной капителью, на которой находилась каменная платформа в форме фантастического цветка. В центре цветка, словно зародившийся в нём плод, восседал сам эмир. Этот цветок не повисал в одиночестве, а был соединён с галереей, окружающей зал по всему периметру. На этой галерее важно восседали сановники, приближенные эмира. Ашур сидел по левую руку от эмира и мог ощутить всю значимость своего положения. Когда Фархидский посол отдавал поклоны, Ашур смотрел на него сверху вниз.