Мне предоставлена возможность выступить перед вами, специалистами, лично знавшими отца, либо хорошо знакомыми с его научными работами. Возможно, мне придется в чем-то повториться, надеюсь, что найдется какая-либо новая грань в характере такого многогранного человека, каким был Александр Владимирович.

Многое уже на расстоянии, нет многих его учеников и со временем стирается облик человека, превращаясь в своего рода символ. Чтобы перейти к моему пониманию отца, как человека, разрешите поделиться с вами некоторыми размышлениями по этому поводу.

Что было основной сутью отца?

Прежде всего, доброжелательность к людям. Не разделяя и не взирая на лица, которые к нему обращались, он был со всеми ровен в обращении, умел выслушать до конца, проанализировать сказанное, даже если был не согласен с собеседником. Доводы отрицания давались в тактичной форме, аргументированными и продуманными. Самоконтроль не позволял резких возражений, оставляя возможность что-то уточнить, поправить, даже изменить свою точку зрения, или наоборот, более полно ее обосновать.

Отец умел в небольшом увидеть новое, перспективное, целесообразное для дальнейшего развития и творчества, поддержать здоровую идею для практического использования. Четкость и ясность изложения, доступность для понимания и восприятия замечена многими.

Принципиальность в решении специфических вопросов была основана на прочно сложившихся убеждениях, как правило, проверенных опытом или анализом. Отца отличало умение обобщать разрозненные явления, далеко не очевидные, в стройную систему знаний. В довоенные годы Александр Владимирович занимал пост председателя экспертной комиссии ВАК. Его принципиальность и беспристрастность помогала экспертной комиссии находить правильное решение в конфликтных ситуациях при защите диссертаций.

Приверженность отца к выбранной специальности, как известно, проявилась с юношеских лет. Овладев профессией агронома в Богородицком среднем сельскохозяйственном училище, он смог осуществить мечту – поступить в Петербургский лесной институт и стать лесоводом.

Заведуя Брянским опытным лесничеством, отец развернул большую научно-исследовательскую работу, способствовал становлению в лесной науке, например, такого известного ученого, как В. П. Тимофеев. Большое внимание Александр Владимирович уделял воспитанию младших братьев – будущему академику И. В. Тюрину и известному в биологическом мире будущему доктору биологических наук ихтиологу П. В. Тюрину.

В период работы в Воронеже, сначала в Воронежском сельскохозяйственном институте, а потом в Воронежском лесотехническом институте (ВЛТИ), появилась прекрасная плеяда лесоводов и организаторов лесного дела. Как известно, таланты образуются в научных школах, руководимых опытным и чутким руководителем. Авторитет школы поддерживается ее учениками. Такой школой до войны был ВЛТИ, где работал отец. Многие стремились туда в аспирантуру или на защиту докторских диссертаций. В этой связи хотелось пожелать ВЛТИ новых успехов.

Воронеж сыграл большую роль в становлении отца как ученого и профессора. Свыше двадцати лет отдано созданию и укреплению Воронежской высшей лесной школы и опытной базы института: Левобережному и Правобережному лесничествам. Творчески здоровая атмосфера, воодушевление молодых людей, пришедших в институт после Гражданской войны в период восстановления народного хозяйства, создали благоприятные условия для подготовки новых специалистов лесного дела.

Я далек от возможности перечислить многих известных учеников отца, самобытных и по-разному, оставивших о себе память. Некоторые из них в свое время сделали большой вклад в науку о лесе, способствовали организации в деле лесопользования и защите леса. Их деятельность достойна высоких оценок, особенно сейчас, когда забота о природных ресурсах леса стоит как государственная задача.

Вам судить о роли отца в научной деятельности Всероссийского научно-исследовательского института лесоводства и механизации лесного хозяйства (ВНИИЛМ, ранее ВНИИЛХ). Могу привести один из примеров по созданию лесозащитных полос в 1947 году, не потерявших значение и сейчас, и выдержавших испытание временем, а также создание монографии «Дубравы СССР» и целого ряда организующих инструкций и многое другое. Мне как неспециалисту лучше не касаться этого, но, чтобы хотелось отметить – данные работы отец выполнял в возрасте далеко за шестьдесят лет.

В беседах с отцом затрагивались обширные темы: его волновали и судьба чистоты озера Байкал, эрозия почвенного покрова берегов Байкала при рубках на склонах, возвращение в сельскохозяйственный оборот плодородных и пойменных земель, излишне затопленных мелководными водохранилищами (необходимость польдеров), легкая повреждаемость и трудная восстанавливаемость растительности Крайнего Севера при расширении хозяйственной деятельности в этих районах. Видим, что это комплексные темы, исследования по которым требуют привлечения многих институтов и предприятий, в том числе и смежных профилей.

Отец был широко интересующимся человеком, приятным собеседником. В нашем доме в Воронеже и здесь, в Пушкино, очень часто бывали ученики отца, товарищи по работе. Всегда они находили теплый прием. Особую роль играла хозяйка дома Екатерина Петровна, верный спутник жизни и первый помощник Александра Владимировича.

Уже будучи на пенсии отец вплотную занялся фенологией. Он не был учеником Д. Н. Кайгородова, учился по его книгам. Подвижничество, которое начал Д. Н. Кайгородов, способствовало созданию добровольной сети фенологов-корреспондентов. Отец продолжил практическое изучение массовых фенологических наблюдений для сельского и лесного хозяйства, за что был удостоен Почетной грамотой Географического общества Союза ССР.

В перерыве меня попросили рассказать о семье. Нас было трое сыновей. Все мы родились в Брянском опытном лесничестве. Мы, дети Александра Владимировича и Екатерины Петровны, многим обязаны нашим родителям. Все сыновья рано встали на ноги. После окончания вузов вышли на самостоятельную жизненную дорогу, внесли или продолжаем вносить свой вклад в развитие страны, пытаемся передать все лучшее нашим детям и внукам. Среди нас нет лесоводов, пока! Поживем – увидим…

Старший сын, Борис Александрович, профессор, доктор геологических наук, заслуженный геолог Казахской ССР. Долгое время работал в Казахстане и много сделал для развития производительных сил этого района страны. Последние годы работал в Москве. К сожалению, Борис Александрович рано ушел из жизни, в 1974 году после тяжелой болезни.

Средний сын, Владимир Александрович, присутствующий здесь на заседании Совета, ответственный работник одного из оборонных министерств, ныне персональный пенсионер и продолжает работать.

Я свыше 25 лет был главным конструктором Ленинградского КБ «Арсенал», в настоящее время персональный пенсионер, но продолжаю трудиться на «Арсенале».

Внуки – инженеры в промышленности и в вузах. Есть правнуки. Для внуков были написаны «Дедушкины рассказы о том, что было», в которых описаны доступные для детского восприятия явления природы и исторические события, в том числе, выходящие за пределы интересов семьи.

Не менее интересен отец как бытописатель семейной хроники за почти столетний период жизни. Эта работа ждет своего часа, надеюсь, что ею заинтересуются, и она будет опубликована. Ознакомившись с проектом решения Совета и прослушав предложение Н. А. Моисеева, поддерживаю предложение о создании книги об отце. В свою очередь, семья может предоставить рабочей группе материалы и фотоснимки. Неплохо привлечь опытного журналиста, умеющего обрабатывать подобные материалы и их популяризировать для широкой аудитории.

Отец в быту был очень скромным и нетребовательным человеком, зачастую отказывался от лишних хлопот вокруг себя, но это был не аскетизм, ничто человеческое ему не было чуждо. Его ценностями были другие категории, далекие от «вещизма». Отзывчивость и доброта к близким, желание помочь, прийти на помощь хорошо известны и остаются в памяти многих людей, которые его знали.

Пользуясь, случаем, разрешите от членов семьи Александра Владимировича выразить признательность Министерству лесного хозяйства СССР, руководству ВНИИЛМ, докладчикам – последователям отца, всем присутствующим за проявленное внимание к памяти Александра Владимировича и за работу по сохранению научного наследия замечательного ученого и человека, каким был наш отец.

Детство, отрочество, юность

Детство в Тимергане (1882—1890)

Когда началась Великая Отечественная война, мне было под шестьдесят. Тогда я ощутил необходимость рассказать о своей жизни. Первыми были написаны воспоминания о детстве, отрочестве, юности (в 1941 году). Представляю их для прочтения моим сыновьям, моим внукам, моим близким.

А. В. Тюрин

Немножко географии

В четырехугольнике, образованном на севере рекой Камой, на востоке рекой Белой, на западе рекой Волгой, а на юге железной дорогой Сызрань – Уфа, сбегает с юга на север, с возвышенных холмов Башкирии быстрая и извилистая река Ик. Она впадает в Каму, а километров за сорок до своего устья принимает слева небольшую, но круто падающую с юга на север реку Мензеля. На левом cеверном берегу этой реки, в нескольких километрах от ee впадения в Ик, расположен город Мензелинск. Покатая на юг к реке Мензеля возвышенность, на которой расположился город, поднимается к северу по мере удаления от реки и падает крутыми обрывами к реке Ик, окаймляющей возвышенность с востока и севера. Можно сказать, что северные и восточные окрестности города Мензелинска расположены на возвышенных обрывистых берегах Ика. С этих высот видна пойма реки Мензеля и реки Ик, сливающаяся с огромной поймой Камы. Весной эта обширная пойменная равнина заливается полой водой на несколько десятков километров.

В это время город Мензелинск делается похожим на приморский город так, что парусные суда с реки Камы в весеннюю пору могут подходить к самому городу. По обширному необозримому водному пространству в непогоду ходят настоящие морские волны, а дальние берега Камы едва различаются в легком тумане.

Окрестные возвышенности по рекам Мензеля и Ику покрыты лиственным лесом. На западе, в сторону города Набережные Челны, тянется старый тракт, окаймленный по бокам исполинскими столетними березами. Такой же тракт и с такими же гигантскими столетними березами тянется на юг, к Уфе. Между лесами расположены поля, а в пойме рек Мензеля, Ика и Камы раскинуты бесконечные озера, окаймленные тростником и кустарником из дуба и лозы.

Схема окрестностей города Мензелинск

В этом краю я провел свое детство и отрочество, с 1882 по 1898 год. Но родился я не в самом городе Мензелинске, а недалеко от него, в маленьком селении Нижний Тимерган, расположенном на маленькой речке Вязовке, в двадцати километрах от города. Речка Вязовка сбегает с возвышенного водораздела между Иком и Мензеля и впадает в Мензеля в том ее месте, где она делает крутое колено, наткнувшись на известняковый кряж, и огибает его у селения Сосновый Брод. Речка Вязовка пробегает не более пятнадцати километров. Начинаясь в лесах, она половину своего пути проходит среди перелесков и только в нижней части лишена леса. На правом ее берегу расположено два селения, одно небольшое – Верхний Тимерган, другое поменьше – Нижний Тимерган. На левом берегу расположено селение Вольный Тимерган. Возле Нижнего Тимергана, на правом берегу реки Вязовки, с начала ХIХ века и до начала ХХ века стояла дворянская усадьба. В прошлом она принадлежала помещикам Брудинским. Жители селения Нижний Тимерган были крепостными этих помещиков. При освобождении от крепостного права в 1861 году крестьяне получили дарственные наделы, а остальная земля в количестве около двухсот сорока гектар (двести семнадцать десятин) составляла частное владение. Помещики после 1861 года не сумели вести хозяйство на новых началах и сдали землю в аренду. Первым арендатором у них стал мой отец. Ему было около тридцати лет, когда он арендовал поместье, прожив затем на этой земле и ведя на ней хозяйство около тридцати пяти лет.

В конце 90-х годов отец совершенно разорился и прожил остаток своих дней в Мензелинске, приписавшись к мещанскому обществу этого города. В этой старой усадьбе я родился и провел свои детские годы. Усадьба занимала обширное пространство. При доме имелся передний двор, не менее половины гектара, такой же величины задний двор и огород, площадью около гектара. Ко двору примыкали верхнее и нижнее гумно и особый выгон. Вся усадьба имела не менее пяти гектар и примыкала к реке Вязовке. Последняя была перехвачена плотиной и образовала длинный, вытянутый пруд вдоль огорода и нижнего гумна. Просторы усадьбы были местом нашей детской и отроческой работы и наших игр. Деревьев на усадьбе было мало. Они сохранились лишь вдоль берега реки Вязовки и состояли из серых ольх и громадных черемух, являвшихся для нас единственными плодовыми деревьями. В углу усадьбы, на южной ее стороне, стоял дом. Он был построен из толстых дубовых бревен, обшитых тесом и утепленных мякиной между обшивкой и бревнами. Когда-то он был с мезонином, но отец перестроил его и снял мезонин. Дом был обширен и имел шесть комнат с отдельной кухней. Некоторые комнаты носили отпечаток давно ушедшего крепостного права. Так, одна из комнат называлась лакейской. В ней стоял сундук около окна и двери. Комната служила некогда местом пребывания казачков и лакеев. Около дома с южной стороны был палисадник, в котором росли старые кусты сирени, а по краям палисадника стояли очень толстые и высокие деревья желтой акации. Таких размеров желтой акации, какие были в этом палисаднике, мне не пришлось видеть потом нигде. Я и сейчас жалею, что, будучи мальчиком, не подсчитал числа годичных колец на каком-либо из срубленных деревьев и не определил их возраста. По-видимому, они были посажены в начале ХIХ века, и было им в то время, когда я их видел, около ста лет.

Панорама усадьбы в Нижнем Тимергане

Фасад дома выходил на южную сторону в палисадник. Из окон дома сквозь деревья виднелось селение Нижний Тимерган, состоявшее из десяти дворов, и излучина реки Мензеля с ее поймой, начинавшейся в двухстах метрах от усадьбы. До самой реки Мензеля было около одного километра. Далее по реке были видны селения: вверх по течению Кадряково с шумным еженедельным базаром, вниз Ямяково с высоким зеленым минаретом деревянной мечети. В Кадряковой жили крещеные татары. Они называли себя «кряшен», местные русские называли их «крещены». В Ямяково жили татары. Далее вверх по реке были видны кряшенские и татарские селения, а на далеком горизонте, за рекою, закрывая всю южную сторону горизонта, шел хребет, отделявший Мензеля от Ика. По этому хребту шел старый Казанский тракт, и были видны окаймлявшие его деревья. Это были такие же старые березы, как и на трактах вблизи города Мензелинска. Далекий тракт, идущий в город Казань, казался нам в детстве полным таинственности. С ним было связано слово Казань, неизвестный для нас обширный и красивый город. На юг от усадьбы до самого дальнего горизонта не было лесов. Это были давно распаханные степи. Отдельные татарские названия, такие как Кайнатау (что значит березовая гора) и названия урочищ, в которых входило слово кабан, свидетельствовали о том, что тут когда-то были лиственные леса, но они были вырублены, раскорчеваны и распаханы. На горе Кайнатау, нависшей над рекой Мензеля несколько ниже селения Ямяково, я еще застал последнюю березу.

Пойма реки Мензеля перед нашей усадьбой и к югу от нее была в то время покрыта густыми зарослями ивы, серной ольхи, дуба и осины. В ней было большое количество мелких озер и болот. Через эту часть поймы проходила речка Вязовка до ее впадения в реку Мензеля. В пойме жило огромное количество уток и куликов разных видов. К северу от усадьбы начинались леса и перелески, и они тянулись до самого города Мензелинска. Дорога от нас на Мензелинск шла наполовину среди лиственных лесов. Мои первые детские впечатления связаны с жутким чувством детской печали от вырубки окрестных лесов. Была погоня у всех за новой пахотной землей из-под леса, и «чищоба» (раскорчеванная земля) являлась предметом вожделения для землевладельцев.

Схема окрестностей усадьбы в Нижнем Тимергане

Я отчетливо помню, что северней нашей усадьбы находился осинник, в котором были крупные строевые деревья. Самовольные порубки в этом осиннике, которые нельзя было прекратить, вынудили отца вырубить осинник. Это было сделано однажды зимой, когда мне было очень немного лет. Я еще не ходил в школу и научился только считать. Но я был уже настолько восприимчив, что не мог спокойно отнестись к вырубке осинника. Я любил эти деревья, потому ли что часто гулял здесь, или потому, что здесь водилась клубника, и я плакал, когда стали вырубать деревья. К тому же однажды срубленным деревом зашибло неосторожно бежавшего зайца. Этого зайца принесли ко мне, и он умер у меня на руках. Детские впечатления были настолько сильны, что и потом, когда я был уже лесничим, я не мог спокойно видеть сплошную вырубку леса.

Арендованная отцом земля тянулась длинной полосой километра на четыре. Ее дальний конец приближался к селению Сосновый Брод на реке Мензеля. Около этого селения оканчивалось колено Мензеля, и она вновь принимала свое старое направление к северо-востоку. С высот правого берега Мензеля у Соснового Брода открывалась великолепная картина левобережья реки Мензеля и узкая долина реки Игини, впадающей в Мензеля слева у Соснового Брода. Вдали, на горизонте, у реки Игини виднелась белая церковь села Останково. С детских лет она была окружена для меня таинственностью, вызванной тем, что там, в этой церкви, как мне передавала моя мать, она венчалась с моим отцом в 1878 году. Впоследствии я получил огромное удовлетворение, когда смог проездом посетить это село и осмотреть церковь.

Край, в котором я провел детство, был разноплеменный. Вокруг нас жили русские, кряшен, татары, башкиры и чуваши. Нашим общим языком был русский, но мы немного говорили и по-татарски. Еще и теперь в моей памяти сохранились татарские слова и отдельные фразы, хотя прошло больше сорока лет с тех пор, как я уехал из родных мест.

Отец

Отец мой, Владимир Иванович Тюрин, родился в 1832 году в селе Рыбная Слобода на реке Каме. Он происходил из семьи ювелиров, крестьян Рыбной слободы, находившихся в крепостной зависимости. Ювелирный промысел для них был средством к жизни и давал им возможность платить оброк своему помещику. В качестве ювелирных изделий делались серебряные модные женские украшения (браслеты, серьги и прочее), преимущественно, для татарок, чувашек и женщин прочих народностей, населяющих Прикамье и среднее Поволжье. Однако мой отец не стал ювелиром. Десяти лет он был взят в услужение в качестве «мальчика» к одному разъезжему торговцу и вместе с ним исколесил все Прикамье. C течением времени, по мере накопления опыта, он превратился из «мальчика» в приказчика и доверенного, все также разъезжая по обширному Прикамскому краю.

Выйдя в 1861 году из крепостного состояния, отец приписался к мещанскому обществу ближайшего к Рыбной слободе города Елабуги и в таком звании состоял до самой смерти. К тридцати годам он располагал небольшими оборотными средствами и вздумал переменить торговое дело на сельское хозяйство. Отцу приглянулся Мензелинский уезд, и здесь в середине 60-х годов он арендовал понравившееся ему небольшое имение на речке Вязовке близ Нижнего Тимергана. Арендная плата на землю в двести семнадцать десятин составляла вначале около четырехсот золотых рублей в год. Впоследствии она была повышена до шестисот рублей в год. Середина 60-х и 70-е годы характеризовались подъемом сельского хозяйства. Запашки в Прикамском районе увеличивались, распахивались старые залежи, усиленно вырубались и раскорчевывались леса. Успех сопровождал предприятие отца. В течение первых двух десятилетий его хозяйство на арендованной земле крепло и расширялось. Ежегодно сеялось около ста пятидесяти десятин, то есть две трети всей земли, одна треть находилась под паром. В хозяйстве было большое количество скота, около тридцати лошадей, двадцать коров, пятьдесят овец и прочая живность.

Рыбная слобода. Пристань на реке Кама

Однако удачные годы двух десятилетий не дали денежных сбережений. Оборотных средств в запасе было немного. В середине 80-х годов урожаи стали заметно падать, как следствие истощения земли, не удобрявшейся навозом, несмотря на его избыток, так и из-за засух, примитивной обработки почвы, не способствовавшей накоплению влаги за осень и зиму. К тому же в конце 80-х годов обнаружилось сильное падение цен на зерновые хлеба, как следствие невыгодного для нас торгового договора с Германией. При уменьшившихся урожаях и при низких ценах на хлеб трудно было выплачивать ежегодную аренду в шестьсот рублей, стали накапливаться недоимки. Сейчас трудно поверить, насколько низки были тогда цены на хлеб и прочие продукты сельского хозяйства. Так, например, один пуд ржи стоил не больше сорока копеек, один пуд овса не больше тридцати пяти копеек, один пуд свинины стоил около одного рубля, а битых гусей я сам по поручению отца продавал зимой в Мензелинске на ярмарке в начале 90-х годов по пятьдесят копеек за штуку. И, несмотря на такую дешевизну, к моему великому горю, этих гусей у меня никто не покупал. В тоже время наемный труд был дорог. Так, например, уборка хлеба серпом (сжать, связать снопы и сложить их в копны) стоило в эти годы от пяти до семи рублей за десятину. Достаточно принять во внимание, что урожай зерновых в среднем был не больше пятидесяти пудов, из них десять пудов на семена, оставалось же сорок пудов. При цене сорок копеек за пуд это составляло шестнадцать рублей. Отсюда следует, что одно жнитво (сжать, связать снопы и сложить в копны) требовало от одной трети до половины всего урожая.

Не одно только наше хозяйство испытывало в этот момент болезненный надлом. Кругом нас беднели и разорялись средние владельцы, а также и крестьяне. В этот момент нужно было искать новые пути ведения хозяйства. Его нужно было индустриализировать, машинизировать, но для этого нужны были свободные средства. Таких средств не было, а искать их отец не имел ни сил, ни здоровья, так как был уже стар.

Мои первые сознательные детские впечатления (конец 80-х и начало 90-х годов) связаны с ощущением признаков начинающегося разорения. Постепенно и незаметно чувствовался упадок нашего обширного хозяйства.

Мне было не более десяти лет, но я чувствовал, как старший из детей, что на мне лежит ответственность за благополучие семьи. Со мной советовался отец, а чаще мать, по поводу различных хозяйственных неурядиц в ведении дела. В качестве хозяйского глаза я ездил в поле смотреть за работами, на соседнюю мельницу молоть зерно, на местные базары, чтобы продать муку или пшено. С детской хлопотливостью я принимал посильное участие в поддержании хоть какого-нибудь порядка во дворе, в конюшне, в поле, но не мог не понять своим детским умом, что процесс разрушения хозяйства идет неудержимо, и, что сил отца, матери, старшей сестры и моих недостаточно, чтобы удержать падение. Больше всех нас видел это отец. Окрестное население, особенно татары, в селение Ямяково, жили плохо. Большинство недоедало, а зимой буквально голодало. Я был свидетелем многих сцен, когда люди приходили к отцу с просьбой выручить их и дать им хлеба. Я не помню ни одного случая, чтобы отец отказал в просьбе. Но за то и в самом нашем хозяйстве бывало так, что в июле месяце незадолго за нового урожая у нас у самих не оказывалось хлеба. Я помню случай, когда однажды в июле месяце отец попросил меня съездить на соседнюю мельницу, в селение Ямяково попросить взаймы несколько пудов ржаной муки. Муки я привез, но мне было стыдно от сознания упадка нашего хозяйства.

1 2 3...8 >

На страницу:

Перейти

1 из 8

Другие книги автора

Роман в письмах (1937—1942). Памяти юношей, не вернувшихся с войны

Александр Петрович Тюрин