bannerbanner
Настройки чтения
Размер шрифта
Высота строк
Поля
На страницу:
2 из 7

– Преподобный Глоуфорд! У вас прелестные дочери, особенно младшая, – приветливо сказал граф пастору, пожимая ему руку.

– Да, сэр, Кэсси – мое сокровище и напоминание о прошлых грехах, – коротко ответил на это пастор, задетый за больную струну в сердце.

– Один из ваших прихожан сказал, что она – ребенок по развитию, – сказал ему Доминик Уилворт.

– Да, ей семнадцать лет, но по разуму – не больше шести.

– Простите, что говорю об этом, ведь, должно быть, я причиняю вам боль, но лечили ли вы ее? – поинтересовался виконт.

– Нет. Кэсси дана мне Богом, а значит, она совершенна, – серьезно ответил ему пастор Глоуфорд. – Но, прошу вас, не будем об этом. Лорд Дрэймор, не уделите мне минуту вашего внимания?

– Прошу прощения, преподобный, но в данный момент я не располагаю свободным временем, – торопливо сказал граф, желая хоть на день отделаться от разговора с пастором и этой ужасной деревни. – Меня ждут безотлагательные дела. Видите ли, служба уже заставила меня опоздать.

– О, сэр, прошу прощения за то, что задержал вас, – сконфузился пастор.

– Не стоит, преподобный. Если вы имеете желание побеседовать со мной, обязательно приезжайте в мое поместье: я готов дать вам аудиенцию, – объявил Колин, садясь в экипаж. – Завтра я буду лишен всех хлопот и срочной переписки, потому, приезжайте в любое время. Можете взять с собой ваших прелестных дочерей.

– Благодарю вас, лорд Дрэймор, за такую высокую честь! – обрадовался пастор.

– Желаю вам приятнейшего дня, преподобный.

Пастор отошел от вельмож и обратился к своим прихожанам: после службы он всегда интересовался у них о том, поняли ли они его проповедь.

– Что ты задумал? Зачем он должен привозить своих дочерей? – нахмурился виконт Уилворт, не одобряя предложение друга.

– Я всего-навсего придерживался рамок вежливости. Не беспокойся: старик не так прост, каким кажется, – усмехнулся граф, но его мысли заметно отличались от его слов.

Глава 3

– Что такое?

Кристин подняла равнодушный взгляд на Кэтрин – та с неудовольствием смотрела на сестру и на ее глиняную миску, полную каши.

– Эта каша отвратительна, – угрюмо ответила Кристин сестре.

Она солгала: на самом деле, причиной ее задумчивости была не пресная пшеничная каша, а мысли о красивом лендлорде, что пристально и восхищенно глядел на Кристин в церкви, и девушка с упоением размышляла о том, что мог значить его взгляд.

– Отвратительна? – Кэтрин нахмурилась. – Даже Кэсси ест эту кашу, и ей она не кажется отвратительной.

– Само собой, ей не кажется! Дай ей хоть помои, она и их съест, – издевательски пробормотала раздраженная Кристин.

– Как ты можешь? – резко спросила Кейт, возмущенная обидными словами о младшей сестре. – Извинись сейчас же!

– Не буду, – пожала плечами Кристин. Она взглянула на Кэсси: та усердно зачерпывала деревянной ложкой кашу и, увлеченная своим занятием, не смотрела на сестер. – Эта дуреха совсем ничего не поняла.

Лицо Кэтрин напряглось – она не могла смириться с тем, что Кристин так пренебрежительно относилась к бедной Кассандре.

– Не ее вина в том, что она родилась нездоровой! Господь послал ее нам! – процедила она сквозь зубы. – Постыдилась бы говорить такое!

Разозленная нотациями старшей сестры, Кристин сердито бросила ложку на стол и стремительно покинула дом. Кэсси вздрогнула от стука деревянной ложки о такой же стол и вопросительно взглянула на Кэтрин.

– Все хорошо, милая. Кристин захотела прогуляться по полю, – успокоила ее Кейт, привыкшая ограждать младшую сестру от огорчений.

– А можно я тоже пойду погулять? – спросила Кэсси, слизывая с тарелки остатки каши.

– Я же говорила: так делать некрасиво! – увидев поведение сестры, строго сказала Кейт.

Кэсси тотчас прекратила свое занятие и поставила тарелку на стол.

– Кэти, я могу погулять? – вновь с надеждой спросила девушка.

– Мы должны дождаться отца.

– А-а-а, – разочарованно протянула Кэсси. – А когда он вернется?

– В скором времени он уже будет здесь. Знаешь, что? Давай-ка починим твое платье, – сказала Кэтрин, поднимаясь из-за стола и убирая грязные тарелки. – Но сперва вымоем посуду.

Она схватила тарелки, вышла во двор, тщательно вымыла их в бочке с водой и вернулась домой. Затем Кэтрин достала из сундука с одеждой порванное платье Кэсси и принялась чинить его короткими незаметными стежками.

– Откуда здесь такая дыра? – поинтересовалась Кэтрин у сестры.

– Где? – равнодушно отозвалась та. – Не знаю, Кэти.

Кэсси уселась на свой тюфяк и принялась играть с отвратительной соломенной куклой, которую любила, несмотря на уродство последней. Других игрушек у девушки не было.

– Милая, постарайся быть аккуратнее, хорошо? – ласково сказала ей Кейт. – Ты же знаешь, что вещи нужно беречь? Ты постараешься?

– Угу. Можно я пойду погулять?

– Нет. Отец еще не вернулся.

Кэсси грустно взглянула на Кэтрин, отбросила куклу в угол и принялась следить за тем, как сестра ловко зашивает ее рваное платье. Увидев любопытство на лице младшей сестры, Кейт ласково улыбнулась и погладила ее по кудрявым волосам.

«Бедная Кэсси! Она не осознает того, что Кристин не испытывает к ней ни капли сестринской любви! Но, должно быть, так и нужно: Господь нарочно оберегает ее больной разум от обид и сожалений» – с грустью подумала Кэтрин.


Охваченная обидой на упреки Кэтрин, Кристин поспешила скрыться далеко от дома: она села под большим, покрытым весенними почками дубом, укуталась в свой прохудившийся шерстяной платок и со слезами на глазах принялась размышлять о своей нищете. Вальсингам, что два века назад был большой, цветущей и богатой деревней, но постепенно превратившийся в вымирающую крошечную деревушку, сковывал тщеславную красавицу. Кристин чувствовала себя запертой в темном каменном доме Глоуфордов: глиняный пол, холодные стены, потрескавшиеся рамы единственного окна – все это давило на девушку, лишало радости и покоя. При всем при этом, ее жизнь отравляла младшая сестра: Кристин недолюбливала Кэсси за то, та требовала деликатного ухода, как редкостного вида цветок, и была полна зависти того, что отец любил Кэсси сильнее, чем ее. И Кэсси была так красива, что сердце Кристин истекало ядовитой желчью зависти к красоте больной сестры. Девушка была в отчаянии, и самой сокровенной ее мечтой было сбежать от умирающих вальсингамских руин. Однако ей не хватало храбрости решиться на такой смелый шаг.

«Как поступить? Я засыхаю здесь как растение, лишенное влаги! Что ценного есть в моей жизни? Красота? Лишь меня в церкви заметил лендлорд… Он бросал на меня такие восхищенные взгляды! Он так красив! Но разве может он заинтересоваться простой бедной девушкой? Лишь в сказках! – с горечью подумала Кристин, и слезы отчаяния и безысходности вновь заструились по ее щекам. – Вырвусь ли я из этого темного угла? Когда я, наконец, буду жить в своем собственном красивом доме, кушать сладости и носить нарядные платья?»

Когда стемнело, Кристин вернулась в ненавистную ей лачугу, где ее ждал горячий ужин и молчаливое неодобрение старшей сестры. Аппетит у Кристин отсутствовал, ведь в очередной раз трапеза представляла собой пресную кашу, которой девушка пресытилась давным-давно. Сняв с себя башмаки и повседневное рабочее платье и оставшись в грубом нижнем, Кристин, не обращая внимания на сестер и отца, улеглась на свой тюфяк, лицом к стене, и нарочно скрыла голову под одеялом.

– Ты не приболела? – озадаченно спросил пастор Кристин, заметивший мрачное настроение дочери. – Скоро будет вечерня, и тебе нужны силы. Поешь, дочь моя.

– Я не голодна, – коротко ответила та, не желая вести разговоров.

– Тогда ты сможешь отведать каши лишь завтра утром. Не разделив с нами вечернюю трапезу, ты останешься голодной – Пастор был обеспокоен поведением средней дочери: ранее Кэтрин сообщила ему о том, что Кристин вновь ушла из дома.

– Мне не до каши, папа. Мне плохо, – безразлично солгала Кристин. Она не желала идти на вечерню: проповеди отца о благородии нищеты пресытили ее угнетенную этой самой нищетой душу. Объятая меланхолией и чувством безграничной безнадежности, девушка мечтала остаться одной.

– Вот еще! Ты не можешь пропустить вечерню! – настойчиво сказала Кейт, недовольная упрямством сестры.

– Я не пойду, – тихо, но твердо сказала Кристин.

– Но разве святой Христос прекращал проповедовать, когда его одолевали недуги? – поучительным тоном сказал ей пастор.

– Оставь ее, папа. Бог видит ее сердце и знает, что в нем происходит, – сказала Кэтрин отцу: она разгадала план сестры увильнуть от вечерни, но промолчала, решив, что Кристин пойдет на пользу побыть в одиночестве и подумать над своим «нечестивым» поведением. – Только прошу тебя, Крис, помой тарелки. Я не успеваю.

Ответом Кристин был раздраженный вздох.

Четверть часа спустя, пастор, Кэтрин и Кэсси надели свои лучшие платья и поспешили в церковь.

Кристин долго орошала слезами свою бедную постель, но, успокоившись, взяла глиняные тарелки и, выйдя во двор, принялась мыть их щеткой со свиной щетиной. Вдруг, в очередной раз ощутив горький прилив сожаления о своей напрасно угасающей жизни, Кристин не смогла сдержать порыв злости и, схватив одну из тарелок, с силой бросила ее на землю – та разбилась на несколько крупных кусков. Собрав осколки, Кристин вернулась в дом, поставила чистые тарелки на полку, вновь легла на свой тюфяк и горько заплакала. Когда Глоуфорды вернулась с вечерни, девушка уже спала, утомленная переживаниями и черными мыслями, но Кэтрин разбудила ее, чтобы та послушала отрывок из Писания, что каждый вечер читал пастор Глоуфорд.

– Здесь не хватает одной тарелки, – заметила Кэтрин, бросив взгляд на полку.

– Она выпала у меня из рук и разбилась, – угрюмо сказала ей Кристин.

Кейт села рядом с ней на тюфяк, усадила рядом с собой полную радости от возвращения домой Кэсси, и семья принялась внимать строкам Писания, которые с чувством читал пастор Глоуфорд. Голос пастора то затихал, то наполнялся силой, то мягкостью, то грозным предупреждением о тщетности бытия и ужасных последствий грехов. После прочтения очередного отрывка пастор отложил книгу. Семья взялась за руки и помолилась, но сердца двух из четырех были безразличны к молитвам: сердце Кристин было уязвлено темными мыслями и чувствами, а сердце Кэсси совершенно не внимало молитве, и девушку больше занимали мысли о завтрашнем дне, ведь она и местные мальчишки сговорились ограбить яблоню старого ворчливого соседа. Во время молитвы Кэсси с восторгом следила за пауком, ползущим по стене и скрывшимся в одной из щелей.

– Завтра, после утрени я пойду к нашему новому лендлорду, – завершив молитву, сказал пастор.

– К графу Дрэймору? – воскликнула ошеломленная новостью Кристин. – Зачем?

– Чтобы иметь с ним разговор о нашей церкви. Я подошел к нему сегодня после службы, но он торопился, однако пригласил меня на аудиенцию в свое поместье.

– Но разве он не в силах приехать собственной персоной? – Кристин надеялась вновь увидеть этого лорда и смутно чувствовала необходимость ввергнуть его в еще большее восхищение ее красотой.

– Граф Дрэймор – высокородная особа. Думаю, мы никогда больше не удостоимся чести увидеть его в Вальсингаме, – с легкой усмешкой ответил ей пастор.

Сердце Кристин упало: ее вдруг охватило непреодолимое желание увидеть графа, но слова отца разочаровали девушку.

– Надеюсь, во время моей аудиенции вы не будете предаваться лени, а приберетесь в церкви, – объявил пастор дочерям.

– Когда ты вернешься? Ты успеешь к ужину? – забеспокоилась Кэтрин: она ревностно следила за тем, чтобы отец не голодал.

– Думаю, да. А теперь нам следует отдохнуть от дневных трудов.

Семья улеглась на свои убогие постели.

Первой всегда засыпала Кэсси, но в этот вечер она была полна энергии, и ей отчаянно хотелось затеять шалость.

– Кэти, давай споем песенку? – вдруг раздался в темноте ее звонкий голосок.

– Уже поздно, милая, нам нужно спать, – ответила ей Кэтрин.

– Но мне не спится. Давай споем!

– Боже, Кейт, успокой ее! – раздался недовольный голос Кристин.

– Крис, тебе следует быть сдержанней, – строго сказал ей отец. – Кэсси, мы обязательно споем, но завтра.

– Но я хочу сейчас! Это такая веселая песенка про курочек…

– Да замолчи ты, наконец!

Громкий окрик Кристин испугал бедную Кэсси – она тут же замолчала и глубоко задышала от страха.

– Бог накажет тебя за это! – прикрикнула Кейт на Кристин, осведомленная о том, что означает это тяжелое дыхание Кэсси. – Ты напугала ее! Кэсси, иди ко мне.

Кэсси быстро перебралась на тюфяк Кейт и обняла сестру за шею. Она никак не могла отойти от испуга и не могла понять, чем же она так рассердила Кристин – ведь ей всего лишь хотелось спеть песенку про курочек!

Но Кристин было совсем не совестно: она закрыла уши ладонями и пыталась не слышать вздохи Кэсси, которые лишь раздражали ее.

Утром Кэсси стало дурно: ее лоб горел и был покрыт обильной испариной, а кожа была горячей и влажной. Девушка не пошла на утреню. Кэсси долго ворочалась на своем тюфяке, но все же смогла уснуть. Узнав о том, что Кэсси плохо, соседи Глоуфордов пообещали принести для нее немного молока.

После утренней службы пастор Глоуфорд направился в поместье графа Дрэймора – Риверсхольд, в котором за все время своего пребывания в Вальсингаме не был ни разу, так как старый лендлорд никогда не интересовался судьбой своих крестьян. Пастор шел пешком: он любил пешие прогулки, и в такие моменты чувствовал себя полным сил. Лошади у него не было, а беспокоить прихожан своими проблемами он не желал, да и лошадь в деревне была лишь одна. Поэтому, переодетый в свой лучший костюм, давно затертый и залатанный руками Кэтрин, пастор Глоуфорд шел по пыльной дороге в Риверсхольд. По пути пастор молился о том, чтобы Бог внял молитвам его прихожан, повернул к ним сердце лорда Дрэймора и внял их нуждам. С собой он нес большой пожелтевший ватман со старым чертежом церкви, желая показать его графу, с целью возможной ее реставрации. Как ни странно, пастор верил новому лендлорду и считал, что сам Господь привел его в Вальсингам. Но вдруг пастор вспомнил о болезни Кэсси и разволновался: как чувствует себя его сокровище? Однако знание того, что за ней присматривает Кэтрин, успокоила его: лицо пастора просветлело, и он с новыми силами и надеждами в сердце твердым шагом направлялся в поместье.

Глава 4

Два лорда расположились в большой роскошной гостиной, обставленной дорогой мебелью в английском стиле, пили бренди и обсуждали вчерашнюю поездку в Вальсингам.

– Как в начале девятнадцатого века могут существовать такие убогие места? Я думал, что все они исчезли еще пару веков назад! – удивленно сказал лорд Дрэймор и саркастически усмехнулся. – Ох, дядюшка Бак, какую обузу ты взвалил на мою шею, в обмен на это поместье!

– Но почему твой дядя даже не обмолвился о деревне, когда передавал тебе свое завещание? – спросил его виконт Уилворт.

– Понятия не имею. Возможно, он даже не подозревал о том, что на его земле есть эта деревушка. Я и сам узнал о ней от своего секретаря.

– Но, друг мой, при твоем богатстве, ты можешь сделать для этих крестьян много добра. Ты же видел, насколько они бедны, как кривы их домишки, как бедно они одеты… Нищие, убогие люди.

– Да, Доминик, видел. Но в этой грязи мои глаза узрели не только бедность, но и прекрасный цветок, – сказал Колин Дрэймор, вспоминая красивую скромную дочь пастора – Кристин.

– Будь серьезней. Тебе не следует думать о той девушке, – нахмурился виконт. – Пусть этот цветок останется неоскверненным.

– К чему эти нравоучения? У меня нет желания иметь дело с этой красоткой. Она крестьянка! Я просто отдаю должное ее красоте, – насмешливо усмехнулся граф.

– Тогда следует сказать, что младшая Глоуфорд намного прекраснее твоей красотки, – заметил Доминик Уилворт, и его сердце сжалось от жалости к Кэсси.

– Да, безусловно, но она больна, и это ее портит.

– Но речь идет только о внешности.

– Да, эта малютка с дивными кудрями просто чудо. Мне даже жаль ее, – пробормотал Колин, не желая распространяться о своем негативном мнении о ней.

В тот момент, когда он увидел Кэсси, в его разуме мелькнули те же темные мысли, что и тогда, когда он увидел ее сестру Кристин. Но слабоумие Кэсси оттолкнуло его. Виконт Уилворт, наоборот, проникся к Кэсси искренней симпатией и жалостью. Его очень удивило то, что пастор не лечил ее в детстве и то, как спокойно относился он к болезни дочери, как к должному.

– Я помогу этим крестьянам. Пора показать им блага цивилизации и Просвещения. Я отстрою их дома, церковь, мельницу, другие здания, дороги, заборы… Не сразу, конечно: для начала нужно разобрать все документы, что остались после дяди. Нужно осмотреть сад и избавиться от уродливых скульптур. И откуда у дядюшки была такая любовь к античности? Обновить парк, сад, конюшни. Мне мало одной конюшни, следует построить еще одну, – задумчиво сказал лорд Дрэймор, представляя, как изменит обличие Риверсхольда.

– Лучше позаботься о крестьянах, – настойчиво посоветовал ему друг. – Твои замыслы никуда не денутся, но, пока ты воплотишь их в жизнь, умрет с полсотни крестьян.

– Ах, брось. Ведь жили они как-то все эти годы.

– Да, жили, и поэтому их деревня превратилась в «гнилое местечко», а со временем вообще исчезнет с лица земли. Сколько крестьян там обитает?

– Сто пятьдесят один. Из них половина – дети.

– Вот видишь, если ты не хочешь получить кучу голодных детей, когда перемрут их родители, отстрой в первую очередь деревушку, а уже затем свое поместье.

Граф Дрэймор задумчиво улыбнулся, допил свой бренди, поставил стакан на столик, затем встал и подошел к окну. Из его головы не выходил образ Кристин, одетой в скромное белое платье и чепец.

«Иногда полевые цветы бывают прекраснее капризных светских роз, – подумал граф. – Но она – крестьянка, и подобная связь опозорила бы меня»

– А вот и пастор Глоуфорд. И, как я и говорил, один, – с усмешкой сказал он другу, глядя на подходящего к дому пастора. – Этот старик вызывает у меня симпатию, но, кажется, он просто помешан на англиканстве.

– На то он и пастор, – тоже усмехнулся виконт.

Через пару минут дворецкий торжественно объявил о приходе пастора Глоуфорда и тут же получил приказ графа провести его в гостиную. Через минуту пастор стоял перед высокородными джентльменами из Лондона.

– Благодарю за то, что приняли меня, Ваше Сиятельство. – Пастор деликатно поклонился, не забыв о светских манерах, которые все еще помнил, несмотря на долгое пребывание в глуши. – Я польщен вашим приглашением, и это огромная честь для меня.

– Проходите, преподобный, присаживайтесь, – вежливо ответил ему граф. – Хочу представить вам своего доброго друга виконта Уилворта.

– Добрый день, – отозвался тот и протянул пастору руку для пожатия.

– Польщен, сэр, – ответил пастор, пожимая ему руку и думая о том, что этот виконт совсем не так чопорен, как лендлорд Вальсингама.

– Как я понимаю, преподобный, вы пришли по делу? – спросил лорд Дрэймор, указывая рукой на большое мягкое кресло.

Пастора охватила неловкость: он никогда не бывал в таких роскошных апартаментах и был смущен тем, что его пыльные туфли пачкали дорогой ковер, покрывающий полы гостиной Риверсхольда, и оставляли на нем следы. Но лорд Дрэймор и его друг понимали замешательство пастора и деликатно не обращали внимания на это обстоятельство: их вообще мало интересовали такие вещи, ведь у них имелись слуги, которые всегда уберут пыль и грязь.

– Благодарю вас, – коротко поблагодарил пастор Глоуфорд и сел в предложенное ему кресло.

– Чаю, преподобный? А может, вы предпочитаете свежезаваренный кофе? – спросил его граф и позвонил в колокольчик для прислуги.

– О нет, не стоит… – смутился пастор: бедность, в которой он жил, была ближе его сердцу, чем сейчас окружающая его роскошь.

– Не смущайтесь: путь от Вальсингама до Риверсхольда неблизкий, и вы, верно, устали, – отозвался на это лорд Дрэймор и приказал вошедшей горничной принести чаю и тосты для пастора. – Поведайте мне о своих прихожанах. Как лендлорда, меня очень интересует их жизнь. В данный момент в деревне находится мой секретарь, но я хотел бы выслушать того, кто как никто лучше знаком с ее жителями, – обратился граф к пастору, как только горничная покинула гостиную.

– Конечно, Ваше Сиятельство, я отвечу на все интересующие вас вопросы, – сказал пастор, поглядывая на большие настенные часы: он не рассчитывал на то, что граф будет интересоваться подобными вещами, и собирался быстро закончить с делом и вернуться домой к больной дочери.

Граф Дрэймор сел в кресло, напротив кресла пастора. Виконт расположился на близстоящем диване.

– Когда я был в деревне, то не мог не обратить внимания на то, как много в ней малолетних детей и женщин, и как мало мужчин, – начал граф. – Как могло сложиться данное несоответствие?

– Все дело в том, Ваше Сиятельство, что прошедшая зима принесла нашей деревне настоящую трагедию: много мужчин, женщин и детей умерло от болезней, иные замерзали насмерть в своих же постелях, – с тяжелым вздохом ответил пастор.

– Как много людей проживало в деревне до этой зимы? – спросил виконт Уилворт, заинтересовавшийся сведениями пастора.

– Сто девяносто пять, сэр.

– А осталось сто пятьдесят один, – задумчиво произнес граф. – Это печально, весьма печально.

– Да, сэр, это была большая потеря, но похоронили мертвых мы только в начале марта, когда земля немного отмерзла. Мои прихожане очень религиозны, добры и милосердны, их жизнь лишена многих благ и удобств, но все живут в страхе перед Господом.

– Чем живут жители деревни?

Вошла горничная, неся с собой поднос с чайником, чашками и большим блюдом с тостами. Поставив сервиз на низкий столик, перед пастором, она налила в чашку душистого свежезаваренного чаю и быстро удалилась.

– Хозяйством, Ваше Сиятельство: выращивают злаки, фрукты, овощи, смотрят за скотиной, ловят рыбу, пекут хлеб, а летом ухаживают за полем с картофелем. Но два месяца назад наша мельница вышла из строя и крестьянам приходиться молоть зерно вручную, – ответил пастор.

«Какое отвратительное средневековье!» – с отвращением подумал лорд Дрэймор, только сейчас по-настоящему осознав, какое огромное количество денег потребуется вложить в развитие этого глухого уголка. И растрата денег была ему не по душе.

– Сэр, наша деревня теряет людей каждую зиму: все больше становится одиноких матерей и сирот. Молодежи осталось совсем мало, не больше двенадцати человек, и в основном это – девушки, которым не за кого выйти замуж, в связи с отсутствием холостых мужчин… – Пастор тут же вспомнил о собственных дочерях. – Прошу вас простить меня, сэр, но я не могу задержаться надолго: моя младшая дочь заболела, и я должен быть рядом с ней.

– Мисс Кассандра? – удивленно спросил виконт Уилворт. – Но что с ней? Мы имели честь видеть ее после служения, и она выглядела совершенно здоровой.

– У Кэсси слабое здоровье, – ответил ему пастор, не желая вдаваться в подробности.

– Я пошлю с вами моего личного лекаря, – объявил виконт: его почему-то взволновала мысль о недомогании Кэсси.

Граф Дрэймор бросил на друга насмешливый взгляд.

– Право, не стоит, – запротестовал пастор: ему было неловко тревожить джентльменов своими личными проблемами.

– Не возражайте, преподобный, – безапелляционным тоном сказал ему граф. – Уверен, в вашей деревне нет врача, который осмотрел бы вашу дочь.

– Вы правы, сэр, врача у нас нет, но я немного разбираюсь в медицине, – тихо сказал пастор, сжимая в руках свою потрепанную шляпу.

– Решено: мистер Моррис едет с вами, – твердо сказал ему граф. – Но я не желаю задерживать вас, поэтому предлагаю перейти к делу. Вижу, вы что-то принесли с собой?

Пастор с готовностью развернул на крышке большого черного фортепиано, ставящего посреди гостиной, свой ватман с чертежом церкви.

– В первую очередь, Ваше Сиятельство, прошу вашей помощи с восстановлением церкви: она – символ нашей веры, но средств на ее восстановление мы не имеем, – осторожно сказал пастор, следя за выражением лица лендлорда. – Я понимаю, что мы не смеем беспокоить вас нашими трудностями, но вы – наша единственная надежда на спасение Вальсингама.

Граф Дрэймор внимательно осматривал чертеж церкви.

– Было бы неплохо снести вашу старую церковь и возвести новую, – решительно заявил он. – Ремонт старой обойдется в разы дороже постройки новой.

– Как? Снести? – ужаснулся пастор. – Эта церковь стоит здесь уже сто девяносто три года! Снести ее было бы настоящим святотатством!

«Как глубоко они цепляются за свои руины! – с насмешкой подумал граф. – Как эти бедняки любят свою церковь! Еще бы, в такой нищете не за что больше цепляться, как за веру».

На страницу:
2 из 7