Патрик Леруа. Годы 1821—1830

– Вы не торопитесь? – робко спросил мсье Герье.

– Нисколько. Разрешите составить вам компанию?

– Разумеется! Присаживайтесь, пожалуйста, здесь очень удобные кресла… – хлопотал старик. – Откуда-то из книжных стопок он выкатил угрожающе поскрипывающий сервировочный столик и переставил на него серебряный кофейник.

– Вот! Я угощу вас отличным кофе!

С тревогой пощупав бок кофейника, он облегченно вздохнул:

– Ещё горячий… Вот моя чашка… – на столике появилась большая, не слишком изящная фарфоровая чашка с надбитым краем. – А вам… вам я сейчас найду. Где-то она была, точно, вторая чашка… Сейчас, сейчас… Где же она?

И мсье Герье пустился в поиски по всему столу, но чем дольше он ее разыскивал, тем больше становилось ясно, что вторая чашка существует только в воображении отшельника.

– Благодарю вас, мсье Герье, но кофе я не люблю, – соврал Леруа. Мсье Герье остановился.

– Как? Неужели вы предпочитаете чай, эту грязную водицу англичан?

Леруа виновато развел руками, признаваясь в извращенности своих вкусов.

– А вы не читали случайно памфлет депутата Шайе, где он утверждает, что потребление чая уничтожит наш национальный характер и превратит нас в холодных пуритан? – улыбаясь, спросил Герье.

– Как же, читал, – улыбнулся в ответ Леруа. – Депутату Шайе, который торгует кофейными зернами, простительно иметь такие взгляды.

Герье довольно рассмеялся.

– Вы надолго приехали? – спросил он, меняя тему беседы.

– Неделя, может, больше, но вряд ли. Задание у меня простое, а мадам Бенаж содержит все документы в идеальном порядке. Для женщины просто удивительно! – озвучил Леруа свои недавние рассуждения.

– Мадам Сильвию обычной женщиной назвать трудно, – уверенно заявил мсье Герье. – Представьте себе, она научилась читать в пять лет, причем совершено самостоятельно!

– Вы так давно здесь работаете? – Леруа был искренне удивлен. Если он верно запомнил (а память обычно не подводила его даже в самых несущественных мелочах), то Кристоф Герье был принят на должность библиотекаря вместе с остальными слугами, всего четыре месяца назад.

– Это смотря как считать, – попытался скаламбурить Герье. – Или совсем недавно, или очень давно.

Старик замолчал, растягивая удовольствие от беседы, интригуя гостя. Леруа, естественно, попросил его объяснить.

– Тридцать лет назад я тоже работал здесь. Тогда замок принадлежал деду мадам Сильвии, графу д’Эвре.

– Этот замок когда-то принадлежал семье д’Эвре? – непритворно удивился Леруа. Он знал, что нынешняя хозяйка замка родом из обнищавшей местной знати, но о том, что до Революции замок принадлежал именно ее семье, он даже не догадывался. Впрочем, незнание его было простительным: ему не было нужды выяснять историю предыдущих владельцев замка. Для его работы главным было то, что Арно де Бенаж владел им на законных, или, вернее, узаконенных основаниях. Все же мысленно Леруа упрекнул себя за недостаток дотошности.

– Да, с момента постройки. Четырнадцатый век! Квадратная башня как раз с тех времен… Был пожалован барону Филиппу д’Эвре по прозвищу Железнобокий. Была довольно мрачная история, еще при одиннадцатом Людовике – к королевскому домену как раз присоединяли Пикардию, и надо было казнить тех, кто помнил о вольностях Амьена, а заодно и нескольких наследников… Молодой Филипп не довел дело до казни, и обошелся кинжалом. После чего ко двору не попал, но Всемирный Паук дал ему этот замок.

Паук? Какой Паук? Ах, да, это прозвище… Подробности из школьной истории с трудом всплывали в памяти юриста, Леруа не мог похвастать такой же любовью к прошлому во всех его деталях.

– Замок всегда переходил по прямой линии, – горделиво продолжал Герье. – Мадам Сильвия еще ребенком приезжала сюда вместе с братьями – барон хотел видеть внуков…

– А их отец? – вскользь поинтересовался Леруа.

– Отец… я редко его видел. Он выбрал Париж, – недовольно признал Герье. – Он не любил ответственности. Предпочитал быть гостем, а не хозяином. В Париже ему жилось легко и весело, никто на него не давил, а требовали только одного – быть очаровательным. Это у него хорошо получалось… – снова улыбнулся старик. – Его старший сын очень на него похож внешне, но характер у него все же не тот.

– А мадам Сильвия?

– О, оно обожала этот дом, побывала везде, от крыши до винных погребов. И в библиотеку ко мне приходила не за сказками… как вы думаете, что она потребовала в первый же раз? Семейную хронику д’Эвре. Сидела, целиком поместившись в кресле, и разбирала старофранцузский… Помню, как она любила своего деда, – поток воспоминаний окончательно увлек старичка, Леруа оставалось только сидеть и слушать.

– Могла часами сидеть у барона в кабинете, и он с ней даже советовался – в шутку, конечно, но для семилетнего ребенка она была очень рассудительной… А я научил ее и ее брата играть в шахматы.

– Жана? – уточил Леруа.

– Нет, конечно же! – хмыкнул мсье Герье. – Старшего, Шарля. У него блестящий ум, математический… я слышал, потом, в Париже, он шахматам предпочел покер и почти всегда выигрывал. Но здесь, – старик обвел рукой библиотеку, – они играли в шахматы – со мной и друг с другом.

– И как же играла мадам Сильвия? – полюбопытствовал Леруа.

– Меня она побеждала в семи партиях из десяти, а с Шарлем почти на равных… Он все-таки играл чуть лучше. Но ему здесь не нравилось, он хотел домой, в Париж… поэтому любимицей барона была Сильвия… Но тут произошла эта… трагедия… – старик внезапно замолчал и принялся вытряхивать из кофейника последние капли себе в чашку.

Леруа сообразил, что под трагедией старик подразумевал Революцию. Теперь мсье Герье опасался реакции своего собеседника, слишком хорошо помнил времена, когда за симпатию к аристократам платили самой полновесной монетой – головой.

– А что же случилось с семьей после Революции? – спросил Леруа максимально нейтрально.

Герье допил свое кофе и тревожно всмотрелся в собеседника, но желание вспомнить прошлое оказалось сильнее его подозрительности.

– Когда начались беспорядки, их отец запретил вывозить детей из провинции. А сам не пережил девяносто третьего года…

В тот день барон узнал о его смерти, с ним случился удар, он потерял дар речи. Потом еще один, когда пришли конфисковывать замок. Слава богу, до этого он успел поместить Сильвию, Шарля и Жана на ферме. Их никто не тронул… Все же здесь, в провинции, всегда было спокойней. Несколько лет замок был полупустым – его изрядно пограбили, но потом выкупил некий Матло, торговец хмелем, который почти сразу погиб. Словом, почти до конца Директории мы существовали тут, приживалками понятно, во флигеле, и я надеялся, что всё утрясется. Потом прибыл этот лотарингец, не хочу его даже вспоминать… Словом, я тогда был вынужден уехать к родственникам, в Арль, но продолжал переписку кое с кем, и потому знал, что замок Моро купил какой-то очередной нувориш. Месяца за три до коронации императора.

– Вам писали о том, что здесь происходило?

– Я знал, что смерть своей первой жены он выдал за несчастный случай. Якобы она пошла конюшню, конь неожиданно взбесился и размозжил ей копытом череп. Они оба тогда только приехали их Парижа, никто их не знал… посудачили и забыли. Во второй раз, а это было уже в десятом году, он женился на здешней девушке, Антуаннете Ризо, подруге мадам Сильвии, кстати. Она слыла девушкой нервной, экзальтированной, любила поговорить о прелестях смерти, читала нелепые стихи этих новомодных поэтов… Говорили, она очень переживала, что никак не может родить мужу наследника. Постепенно отдалилась от всех, устраивала прилюдно бурные сцены… поэтому, когда она умоляла своих родителей забрать ее из замка, говорила, что дом сводит ее с ума, а муж хочет ее смерти, они решили, что у их дочери серьезное нервное расстройство. И через два года после их свадьбы она повесилась. На столбике балдахина их семейной кровати, представляете? Все решили, что это самоубийство, – подытожил Герье. Он взглянул на Леруа, чтобы определить, какое впечатление на него производит рассказ, и, видимо, остался доволен. Вздохнув, библиотекарь продолжил:

– Потом де Бенаж привез в замок еще одну женщину, – здешнему обществу он её, разумеется, не представлял, но все знали, что у него живет редкостная красавица. Говорили, что она была оперной певицей, пела ведущие роли в каком-то захудалом театрике, пока он её не услышал и не увез. Все ждали, сумеет ли она его окрутить, или нет… служанки рассказывали, что он задаривал ее драгоценностями, мехами, подарил личный экипаж, и она часто выезжала кататься по парку в одиночестве… И когда она исчезла, все решили, что она просто от него укатила, прихватив драгоценности.

После этого он надолго уехал в Париж и привез оттуда своего личного помощника и сделал его управляющим в замке. Постепенно поползли слухи… Никто ничего не знал определенно, но шептались, что это обязанности этого помощника состоят в том, чтобы привозить в замок красивых девушек… сплетничали, что в часовне, где повесилась его жена, происходят оргии в римском духе и поводятся ритуалы черной магии… Он скупил все книги, которые приписывают этому бедолаге, маркизу де Саду, – негодующе сообщил старик. – Они и сейчас здесь стоят, все же это книги, не та дешевка на грязной бумаге, как обычно издают подобную дрянь, нет; это издание ин-кварто в кожаном переплете, с иллюстрациями… Рука не поднимается выбросить, а спрашивать у мадам Сильвии разрешения, напоминать ей о том, что она пережила, я не хочу… Вот они, на той полке! – старик махнул рукой куда-то влево. – Все разрезаны, прочитаны… Я слышал, в часовне и подвале потом нашли старые пыточные приспособления…

Но тогда это были только слухи, – заключил Герье. – И когда он сделал мадам Сильвии предложение, ей даже завидовали… Хорошо, что она прожила с этим чудовищем совсем недолго.

– Правда? – удивился Леруа. Учитывая возраст мадам де Бенаж, он думал, что она пробыла замужем не меньше пяти лет.

– Да, всего полтора года… Вы наверняка знаете, что его застрелил Шарль, когда он погнался за мадам Сильвией с алебардой. В комнате нашли четыре отрубленных головы и отдельно тела, сложенные в непристойных позах. Им так и не удалось придать достойный вид для погребения…

– Значит, тел было всего четыре, – пробормотал себе под нос Леруа. – А я читал про тринадцать. – Но, взглянув на старика, он понял, что обидел его своим бестактным замечанием, и поспешил извиниться.

– Что здесь было потом – чудовищно! Но мсье Гийом, правда старался быть деликатен, но от репортеров, этих шакалов, такого не дождешься. Просто чудо Господне, что пережитое ее не сломило, что она сумела взять себя в руки. Ее спасла любовь к дому. Она занялась его ремонтом и переустройством, спустя пятнадцать лет отыскала меня, предложила должность, – расчувствовался старик.

Леруа негромко кашлянул.

– Скажите… Мне приходилось читать, что Арно де Бенаж был одержим. Одержим духом Жиля де Рэ…

– Полная чушь! – безапелляционно заявил старик. – Бенаж, конечно, был сумасшедшим, и жаль, он не угодил в Бисетр! Он заслуживал того, чтобы при жизни оказаться в аду, рядом с сумасшедшими, убийцами и венерическими больными! Но вся его одержимость духом де Ре высосана репортерами из пальца, на том хлипком основании, что незадолго до своей смерти он выкрасил для маскарада бороду в синий цвет, – неожиданно спокойно закончил Герье. Долгая тирада, по-видимому, утомила его.

– Ваша убежденность основывается только на этом?

– А вы верите в одержимость? – задал встречный вопрос Герье.

– Не знаю, – честно ответил Леруа. – Я верю в Бога, и, следовательно, должен верить в дьявола и его подручных. Однажды я был в церкви, и во время мессы женщина рядом со мной рухнула на пол и забилась в судорогах, а когда к ней подбежал священник, дико завопила «Отойди от меня!»

– И что с того? – скептически спросил Герье.

– Голос был мужским. Мужской баритон из уст юной девушки, довольно приятный, изрыгающий богохульства, которые я даже от своих солдат не слышал.

Герье молча пожал плечами.

– Не знаю, не знаю… Но одержимость именно духом де Рэ, как я уже говорил, полная чушь!

– Почему вы в этом так уверены? – удивился Леруа.

– Дело в том, что я сейчас занимаюсь историческими изысканиями… хочу написать книгу о роде д’Эвре, и мадам Сильвия меня в этом очень поддерживает… Так вот, род д’Эвре и род де Рэ имеют общие корни, и Жиль де Рэ был родным дядей супруги седьмого барона д’Эвре. После такого открытия, разумеется, я заинтересовался личностью Синей бороды и подробностями судебного процесса над ним, и выяснилась масса вопиющих несообразностей.

– Например? – заинтересовался инспектор.

Начнем с мелочей, – глаза Герье за стеклами очков азартно заблестели, было видно, что старик сел на своего любимого конька.

– Во-первых, у Жиля де Рэ было не семь жен, а всего одна, некая Екатерина де Туар, которая пережила его на тридцать с лишним лет. Во вторых, судя по всем прижизненным портретом, его борода была не синей, а светло-русой. В третьих, все признания де Рэ были вырваны у него под пыткой. А в-четвертых, – и это действительно важно! – тела жертв исчезли таинственным образом. Точнее, их никто не видел. Нет никакой информации о похоронах ста сорока детей, нет их могил ни на одном их кладбищ. Где же они? – риторически спросил Герье. – Я думаю, что ответ становится ясен, если приглядеться к судьям. Вы знаете, кто был судьями на том знаменитом процессе?

Леруа отрицательно качнул головой.

– Нантский суд, разбиравший «дело» бывшего соратника Жанны д'Арк, находился на содержании английских захватчиков, которые отправили на костёр Орлеанскую деву. Естественно, они ненавидели де Рэ за его отчаянные попытки спасти Жанну… И, в довершение всего, на обширные владения Жиля позарился герцог Бретани Жан V. Он их и получил после казни барона.

– И ведь это я излагаю вам вкратце, молодой человек, очень вкратце! – Герье сбился на профессорский тон, очевидно, какую-то часть своей жизни ему довелось побыть преподавателем. – А ведь это все задокументировано! И там, где говорится о преступлениях Жиля де Рэ, напротив, никаких убедительных документов нет. Только признания под пыткой и показания сомнительного колдуна Прелати и старухи Меффрэ, которые якобы поставляли Жилю детей. Их обвинили в пособничестве дьяволу, а после того, как они дали показания – как вы думаете, что с ними сделали?

– Сожгли? – предположил Леруа.

– Нет! – довольно улыбнулся Герье. – Их не сожгли, не повесили, не посадили в тюрьму… их просто отпустили! Балаган, разве тут могут быть сомнения? – торжествующе спросил он.

– Достаточно убедительно, – пробормотал Леруа, на глазах которого разрушился один из самых знаменитых мифов Франции.

– Вот! К чему я, собственно, клоню? – библиотекарь становился, словно потеряв на мгновение нить своих рассуждений.

– Я надеюсь, теперь вы понимаете, почему я не верю в одержимость именно духом Синей Бороды? – спросил старик и тут же, не дожидаясь ответа, добавил:

– Потому что Синей Бороды и не существовало никогда! Право, вокруг достаточно человеческого гнусного безумия, чтобы взваливать вину на потусторонний мир, – устало закончил Герье.

– Уверен, ваши изыскания, когда вы их опубликуете, станут сенсацией, – искренне заверил его Леруа.

– А я в этом не так уверен, – погрустнел Герье. – Я уже старик и знаю, что люди охотней верят в зло, чем в добро… Боюсь, моя книга ничего не изменит… И захотят ли они вчитываться?

– Я вас утомил? – встревожился Леруа.

– Нет-нет, что вы! Это я вас утомил, спасибо, что выслушали старика!

– Однако время уже позднее, я вас задержал, – огорченно заметил Леруа. – Позвольте, я возьму книгу на ночь?

– Да, конечно, выбирайте! – поспешил согласиться Герье. – Может, вы придете завтра вечером побеседовать? Я был бы очень рад, сейчас редко встретишь настолько внимательного собеседника…

– Если у меня будет время – с удовольствием, – отозвался Леруа.

Старик-библиотекарь укатил столик в свой закуток.

Леруа будто бы стер легкую улыбку с лица. Герье, бесспорно, хороший человек, и приятно было бы иметь такого в соседях, но, как и всякий обыватель, он слишком легко принимал за истину полуправдивые сплетни с третьих рук, ничего на самом деле о происходящем не зная. Разве что четыре вместо тринадцати…

Леруа внимательно посмотрел на книжные полки. Герье пытался поддерживать порядок, но ему, очевидно, не хватало сил, а слугам – желания соваться в его пыльное царство. Только на одной полке в нижнем ряду, резко выделяясь среди прочих, золотились совсем новые переплеты… Леруа осторожно, щадя колени, присел рядом с полкой, пробежался кончиками пальцев по названиям… Так и есть: «Жюстина», «120 дней Содома», «Диалог священника с умирающим», даже почему-то немецкий «Молот ведьм» в новейшем издании. Помедлив, Леруа вытянул с полки «Жюстину».

– Выбрали что-нибудь? – раздалось сзади вежливое покашливание. Библиотекарь смотрел на Леруа, сложив руки на груди и склонив голову набок, как остроносая птица; выпуклые линзы очков мешали понять выражение его лица.

– Еще нет, – Леруа медленно распрямился, пытаясь скрыть смущение. Он понимал, что Герье мог расценить его поступок только как проявление самого низменного любопытства, того самого, с которым толпа глазеет на казни, а буржуа листает воскресный выпуск в поисках убийств, грабежей и насилия; и, разумеется, жаждет подробностей.

Наугад Леруа взял с ближайшей полки томик поэзии и попрощался.

– Доброй ночи, мсье Кристоф.

– Доброй ночи, мсье Леруа. Рад был с вами побеседовать! Может, зайдете завтра? Или послезавтра? Я постоянно здесь…

– Как только появится свободное время – обязательно, – пообещал Леруа и наконец удалился.

Недоумение, ничем не выдаваемое внешне, царило в его душе, когда он возвращался в свою комнату. Леруа и сам когда-то, довольно давно, прочитал одну из книг, приписываемых знаменитому маркизу: кажется, «Жюльетту». Он соблазнился отзывами, по которым эта книга «ниспровергала устои» и, окажись она в свободном доступе, как ее героиня, могла бы «разрушить всякие моральные нормы». Прочитав, Леруа нашел книгу скучнейшей порнографией; описание оргий напомнили ему вялотекущий химический процесс, в ходе которого все меняется, но из одного непонятного вещества появляется другое, такое же непонятное. И Бенаж, весельчак и щеголь Бенаж нашел в этом какой-то источник вдохновения, свою Иппокрену злодейства? Не он ли когда-то заявлял студенту Фримеру, что «мне скорее изменит рассудок, чем хороший вкус!». Судя по его любимым книгам, ему одновременно изменил и тот, и другой.

* * *

Невнятным серым утром, когда горничная пришла открыть шторы и принести кофе, Леруа уже давно не спал. Сидя за письменным столом, он сосредоточенно изучал предоставленные ему документы. Он работал, как «мельница Бэббиджа», и ряд цифр, понятных только ему одному, занял уже два скомканных черновых листа; девушка зашла, когда он сдернул со стопки новый лист, одобрительным вздохом отметив качество бумаги.

– Ой, доброе утро! – смутилась юная горничная, застыв на пороге с подносом в руках. – А я думала, что вы спите еще, иначе бы не пришла мешать… Извините, мэтр, я кофе поставлю и уйду, да? Мне еще к мадам Сильвии надо…

– Да, спасибо. Как тебя зовут? – рассеянно спросил Леруа, и не в силах оторваться от письменного стола, он пробормотал себе под нос несколько цифр.

– Николь меня зовут, то есть я Николь, мэтр.

Девушка взглянула на Леруа из-под опущенных ресниц и поняла, что вряд ли он услышал её ответ. Бормоча что-то себе под нос, он зачеркнул последнюю строчку цифр и очень мелко вписал над ними другие.

.– А матушка моя всегда говорила «кто сам с собой болтает, тому рогатый отвечает!», – вдруг выпалила девушка и тут же испуганно съежилась, пытаясь скрыть страх широкой улыбкой.

– Мой профессор всегда так делал, – словно оправдываясь, ответил Леруа. – Дурные привычки заразительны. И к тому же, так проще заметить ошибку.

– А потом опять к Жанно опять пойдете, да? – полюбопытствовала Николь.

– Вполне возможно, – сдержанно ответил Леруа.

Горничная не то что новенькая, но ещё соврешенно не обучена манерам – в голове податного инспектора мимо воли всплыла цифра примерного жалования такой прислуги. Но это столичные расценки…

– Ну, значит, он опять за пиявками побежит, – вздохнула Николь.

– В прошлый раз, как вы ушли, он поставил себе десять штук, только тогда полегчало, – добавила она.

Леруа невольно улыбнулся. Одергивать девушку совершенно не хотелось.

– Мне жаль, что я произвел на мсье Жанно такое сокрушительное действие, – ответил он.

– Ой, тут жалеть не о чем, только спасибо сказать! – отмахнулась Николь. – Налить вам кофе?

– Да, пожалуйста, – с удовольствием согласился Леруа. – Только без сахара.

– Не знаю, как вы его пить можете, – рассуждала она, аккуратно наполняя чашку. – Он же и так горький! – Словно снова ощутив на языке вкус этого напитка, она скривилась в забавной гримаске.

– А молока добавить? – спохватилась она, тревожно глядя на наполненную до самых краев чашку.

– Не стоит, – отказался Леруа, – Это всё.

– Как вам угодно, – пожала она плечами. Даже в этих трех коротеньких словах ее простонародный напевный говор проявился донельзя ярко.

– Николь, а с мадам Сильвией ты тоже так разговариваешь? – полюбопытствовал Леруа, прежде чем Николь ушла.

– Да нет, вы что! – возмутилась девчушка и, подумав, добавила:

– С мадам Сильвией я вообще не разговариваю.

– Почему?

– Она мне запретила, – призналась Николь. Говорит, что от того, как я говорю, она страдает мегерами… нет, мигренями. Так что пока я ее причесываю и укладываю, я только да-нет могу сказать, и то изредка.

Нечаянный каламбур Николь снова заставил Леруа улыбнуться.

– Все говорят, что руки у меня умней, чем голова, – призналась Николь в мгновенном приступе самокритики и, вздохнув, поправила завернувшийся рукав.

– Это Жанно сделал? – Леруа отставил чашку в сторону. Своими сухими длинными пальцами он взял грубую ткань платья и снова обнажил запястье Николь. На нем уродливым браслетом желтели кляксы синяков.

– Да нет, конечно же, – небрежно ответила девчушка.

– А кто тогда?

– Ну… господин Шарль, – ответила Николь. – Да это еще на прошлой неделе было!

– И как же это произошло?

– Ну, как… – Николь явно не видела в происшествии ничего особенного, но рада была поговорить с интересным гостем.

– Господин Шарль смотрел, как я мадам Сильвию укладываю, а потом сказал, чтобы я к нему в мастерскую зашла. Сказал, что у него на картине руки не получаются, и нужно на живого человека взглянуть, чтобы понять, как надо, а у меня руки хорошие. Он мне велел поставить руки вот так, – Николь приложила один палец к губам в извечном жесте молчания, а второй рукой взялась себе за горло. – Ну вот…

Леруа кивнул, приглашая Николь продолжить.

– Ну, он рисовал, рисовал, а потом сказал, что у меня запястья тонкие, как веточки, можно двумя пальцами обхватить… Ну, обхватил и отпустил.

Николь снова пожала плечами, признавая за семейством д’Эвре право на любые прихоти.

Леруа про себя отметил, что он правильно сделал, оставив портрет в портфеле. Конечно, Николь нельзя было заподозрить в склонности к воровству, зато она, с ее простодушной непосредственностью, обязательно бы спросила, кто эта дама. Туманный ответ «девушка, которой никогда не существовало» подошел людям совсем другого склада, а ей пришлось бы врать о покойной жене…

– У меня больше, чем руки голова болела; гудела, прямо как колокол, из-за этого дыма господина Шарля.

– Господин Шарль так много курит? Трубку? – эта деревенская простушка была источником информации о замке, которым уж точно не следовало пренебрегать.

– Нет, господин Шарль не курит трубку, он курит через трубку, – хихикнула Николь. – Трубку я даже люблю, у меня отец ее курил, и запах мне нравится, сразу вспоминается много… А у господина Шарля там, где он рисует, стоит эта длинная египетская штука.

– Кальян?

– Наверное. Он разок черкнет – и трубку эту берет, дым идет такой густой, аж белый, клубами, завитками, как борода святого Николая… прямо не знаю, как он картину свою сквозь нее видит! – рассмеялась Николь.

Леруа промолчал и опустил глаза на бумаги. Николь тут же торопливо принялась прощаться.

– Ну, я пойду тогда, извините, что отвлекала, вы человек занятой, да и у меня работы вдосталь…

– Иди, конечно, – согласился Леруа. – Вот, возьми на сладкое к чаю, раз ты так не любишь кофе, – улыбнулся он и снова углубился в расчеты.

Николь, проникшись важностью его работы, осторожно, бесшумно прикрыла дверь и удалилась от нее на цыпочках.

Прислуга в замке новая и вопиюще неотесанная… Отчего?

Леруа, взглянув на часы, решил, что и самом деле пришло время навестить управляющего. Они работали долго и плодотворно, на вкус секретаря даже чересчур, но ни одно из финансовых ухищрений мсье Жанно не доставило инспектору таким затруднений, как письмо, которое он принялся набрасывать вчерне, вернувшись в свою комнату.