КНИГА 3. Горлинка Хольмгарда

Сжав руку в кулак, Барма почувствовал как съежился маленький сверток – плат с подарком для Услады, который он приготовил ей. Дорогая застежка для одежды – золотая булавка с красными яхонтами. Какой он глупец, о боги, истинный глупец.

– Вы можете быть свободны, – Рёрик отпускал Барму и Орма, с которыми обсудил все, что было задумано.

Глава вече и тиун вышли на улицу. Затянутое тучами небо не пропускало и единого лучика. Эти двое мужчин были совершенно разными, но одно их роднило: в городе их не любили. Барму не жаловали, поскольку считали перебежчиком. А Орма презирали как чужака. Вот они и подружились. Не друг для друга, а против кого-то. Такая дружба обычно проходит, как только устраняется раздражитель – общий враг. Но пока что этот момент не настал.

– Твоя племянница завоевала внимание князя, – поздравил Орм Барму.

– Даже не знаю, как такое произошло…– не солгал Барма.

– Лукавишь, – усмехнулся Орм. Он наблюдал долгие потуги Бармы и княжны Велемиры, связанные со сватовством Услады, которая лично ему, княжескому тиуну, казалась скучной бледной поганкой. Не было в ней огонька. Зато сама себе на уме, сразу видно.

– Клянусь, – заверил Барма. – Я же был в отсутствии.

– А вернулся, и тут такое…– Орм говорил без издевки. Он ничего не знал о тайной привязанности Бармы к племяннице.

– Вот именно, – мрачно отозвался Барма. – Неужели она все-таки полонила его? – Барма вымолвил вслух то, чего не собирался произносить.

– Не думаю…– отозвался Орм.

– Почему? – Барме племянница все еще казалась привлекательной. Прежде он не замечал других женщин, кроме жены. Его глаза были словно закрыты листом репы, которую Хлебослава так часто готовила. И вот однажды в этом плотном зеленом листе гусеница Услада прогрызла дырку и привлекла внимание главы вече к себе самой. Может, он и запал на нее, потому как других гусениц на листе рядом не было. А может, он просто всегда был верным мужем и в целом состоявшимся мужчиной, у которого имелось все для счастья: семья, достаток, положение в обществе. Зачем же он захотел лишнего?

– Потому что отпустил домой к тетушке…Если б полонила, то не отпустил бы…– продолжал Орм здравые рассуждения.

– Так он и жену свою, дочку Гостомысла, отпустил, – напомнил Барма.

– Нет, дочку Гостомысла он не отпускал. Она все еще его собственность, рьяно охраняемая…– подчеркнул тиун. – А Усладе подарил что-то и отпустил на все четыре стороны…

– Что подарил? – почему-то спросил Барма, словно это имело для него значение.

– Не знаю, какой-то сундук приказчик ей вынес…Да мало ли…Ткани, меха, может…Сам скоро спросишь…

– И то верно…– глава вече усмехнулся. Золотую булавку с рубинами изготовил мастер, по просьбе Бармы и по его наброскам: он лично нацарапал на бересте изогнутые линии лепестков, которые должны были украсить одежду Услады. А что «подарил» ей князь? Сундук с чем-то, чем он сам, обычно любознательный владыка, даже не интересовался, скорее всего…

В этот момент Барма и Орм увидели, что к ним бежит Путимира – средняя дочь Бармы. Девушка была растрепана и вся в слезах. У Бармы защемило в груди. И не сказать, что он не ждал этого. Как бы это ни было необычно, но он ждал, что случится нечто ужасное и непоправимое. Он отнял покой у Хлебославы, и обязан лишиться собственного. Это закон жизни.

– Звенемира упала в корыто с дождевой водой и…– Путимира зарыдала так безутешно, как если бы она сама была матерью утонувшего в слезах неба ребенка.

Барма смотрел вдаль, на расплывшееся по лугу темным пятном озеро. Озеро, отнявшее у него Ясыню. В уголке глаза Бармы налилась скупая, но тяжелая слеза. И правда, это великое благо – найти все таким же, каким оставил. Свой дом он покинул не так давно. Но сейчас он уже не найдет в нем всего, что было там раньше. И за эту свою «прогулку» он, глава вече, платит дорого. Прежде у него имелось все, что требовалось. Но ему казалось, что чего-то недостает. И вот теперь, действительно, недостает. Уже не кажется, а так и есть.

– Соболезную тебе, – на лице Орма вырисовалось неподдельное сочувствие. – Сначала Ясыня, потом маленькая…Дети не должны покидать родителей. Не должно так быть. Не этим должна была завершиться весна…

– Этим, – ответил Барма угрюмо. Он один во всем виноват. Он да та девушка, что соблазнила его. Девушка, несущая боль. – Ничем другим это не могло завершиться…

****

В княжеском детинце сегодня с раннего утра было шумно: Рёрик отбывал в Новгород вместе со своими боевыми другами. Множество людей вышло проводить хозяина Изборска.

– Мы будем ждать тебя, – Трувор прощался с Рёриком, который оставил его наместником в Изборске. – Прощай, брат.

– Дюжину дней будем молиться о благополучной дороге для нашего защитника и благодетеля…– пообещала Велемира, склонившись в поклоне.

– Доброго пути, князь, – пожелал Барма от лица боярского вече. Приезд Рёрика для него стал роковым. Но что ж поделаешь: лес рубят – щепки летят. За эти несколько дней Барма прожил целую жизнь, совсем короткую, но незабываемую. И вернулся к прежней.

– Живите по закону, в мире и согласии, – напутствовал Рёрик собравшихся. Сам он нередко нарушал и первое, и второе, и третье, но это не говорило о том, что он не знал, как правильно. – Берегите себя и свою землю.

Глава 10. Родня

Расположенный в живописном междуречье Рейна и Лека Дорестадт встретил Диву хмурым небом и моросящим дождем, обещая ей столь же пасмурное пребывание на новом месте. Церковь с крестом торжественно и гордо устремила ввысь свое чело, словно не желая глядеть на гостью, привезшую с собой своих богов, спрятанных в амулетах и обережных вышивках. Домики с соломенными крышами, подбоченясь сараями и амбарами, уставили на чужестранку зияющие темнеющими пятнами очи –окошки с цветными ставенками. Деревянный порт приготовил место для драккара своего хозяина, а его супругу обдал неприветливым ветром, почти сорвав с ее головы капюшон.

– Неужели это Дорестадт, – Дива не могла поверить, что путешествие, которое казалось ей бесконечно долгим, наконец подошло к концу.

– Пять лет назад сюда нагрянули даны, – вспомнил Гуннар недавний набег датских викингов. – Город был больше…Прежде тут имелся свой монетный двор и множество мастерских…

– Здесь часто идет дождь? – пропищала Углеша, на нос которой упала капля с неба.

– Почти каждый день, – отозвался кто-то из команды. – Лето обычно теплое, но не знойное…

– Непохоже, что теплое, – проворчала Углеша, кутаясь в платок.

– Сегодня просто выдался холодный день…

Привыкшая к каждодневным стенаниям и страданиям, Дива теперь отвлеклась от своих переживаний, с интересом озираясь по сторонам. Места были яркими: множество речушек и озер, свайных мостиков, пасущиеся стада белоснежных овец на цветущих заливных лугах.

И все же, несмотря на красоты вокруг, измученная Дива с сожалением понимала, что ее будущности на новом месте крайне незавидны. Кто она такая? Отставная жена, которую выслали за тридевять земель. Хорошо, если ей вообще окажут княжеские почести на подступах к городу мужа. Но гонца, возвещающего о скором прибытии путников, вперед все же выслали.

До жилища правителя добираться пришлось пешком. Каждый раз сходя на берег, Дива едва ли не шаталась, привыкшая к морской качке. Вот и теперь она еле ступала. Ей казалось, что земля под ее ногами колышется, но это было уже привычное чувство.

И все же упования не свершились. Никто не выехал встречать прибывшую из далекого Новгорода путницу. Лишь случайные редкие жители стали свидетелями сего события. Кое-как добралась Дива со своими провожатыми до обнесенного частоколом жилища правителя Дорестадта. Ворота оказались заперты. Шло время. Смерклось. Путникам, наконец, позволили войти во двор. Дива намерзлась. И без того ожесточенная всеми предшествующими злоключениями, она негодовала, вытерпев еще и подобное унижение впридачу. Что сложного в том, чтобы открыть проклятые ворота и впустить ее вместе с людьми Рёрика?!

Прием оказался не слишком радушным, почета и вовсе не было никакого. Никто не вышел поприветствовать Диву, кроме пары нерасторопных слуг. Привыкшая все принимать на свой счет, она расстроилась, предположив, что это не обычное положение вещей, а какой-то расчет, ей неясный. И правда, почему бы Умиле было не встретить ее?

Уставшая Дива сильно проголодалась. Кроме того, ей было холодно. Выяснилось, что покои, которые «подготовили» для нее, давно не протапливались, и оттого казались сырыми. Неуютно и стыло теперь было не только в душе, но и в отведенной для нее обители.

– Топим осенью и зимой, – сухо ответила домоправительница Диве на ее вопрос, можно ли как-то согреться.

Часто зябнущая Дива огорчилась. Ей было тяжело находиться в комнате без верхней одежды. Оставалось верить в то, что лето здесь все-таки теплое, а сегодня, как ей сказали, исключительный день, стылый и мрачный. Но это все лишь внешние трудности, которые в какой-то мере заслоняли душевные переживания. Разлука с дочерью, потеря князя, отъезд из родного города – все это значительно подорвало силы Дивы и ее дух. А оказанный прием не сулил многого на новом месте. На данный момент и поговорить Диве было не с кем. Она не смогла сдружиться с простушкой Углешей даже за время долгого пути и понимала, что теперь оказалась в отчуждении.

****

За неделю Дива немного освоилась. Не сказать, будто у нее появились друзья, но, по крайней мере, она уже знала, что и как здесь устроено, где колодец, кого из дворовых кликать в случае чего. За это время Умила ни разу не позвала ее к себе. Дива гадала, отчего такое: больна ли та, занята ли делами города или попросту не желает знакомиться с опальной невесткой. Однажды днем, когда Дива вышивала в своей комнатке, в дверь постучали.

– Дочку Гостомысла пожелала видеть правительница Дорестадта, – сообщила служанка.

Дива немного удивилась, поскольку уже перестала ждать приглашения. И почему это все здесь избегают титула «княгиня». Ведь она, Дива, не просто дочка Гостомысла, она еще и княгиня Новгорода. А к ней чаще всего вообще обращаются как-то обезличенно, словно она пустое место.

– Что ж, раз так, то я надену лучшие наряды, – усмехнулась Дива. И в ее ответе шутливости было меньше, чем кажется.

Вся сложность состояла в том, что Дива никак не могла смириться с собственным изгнанием. Не могла принять, что муж отослал ее. И пусть хоть имелись на то причины, и видела она сожаление в его глазах, но все равно ей было обидно. А главное, перед людьми совестно. Она ж не кривая, не умалишенная, чтоб ее гнали прочь. Поэтому и хотелось ей показать себя во всей красе, дабы злопыхатели знали, что князь услал ее, действительно, из надобности! А не потому, что она такая безвкусная и неинтересная!

Дива приукрасилась: в уши – серьги, на руки – те самые браслеты-обручи, коими одарил ее когда-то Рёрик. Вышитый нитями воротник, тонкий пояс и позолоченные пуговицы украшали платье. Дива оглядела свое отражение в начищенном подносе и осталась довольна собой, насколько это было возможно.

У дверей покоев правительницы Дорестадта служанка покинула свою доверенную и удалилась. Дива стояла в сомнениях у порога, не решаясь постучаться. И как это она только может тут жаться у входа! Она есмь княгиня Новгорода! Должна войти без стеснений!

Но трудность заключалась в том, что сейчас Дива уже не ощущала себя ни княгиней, ни женой своего мужа, ни, вообще, кем-то значимым. Это чувство усилилось после того, как ей не оказали соответствующего приема, а Умила соизволила принять ее лишь спустя неделю после прибытия.

После громкого стука Дива неспешно вошла, пытаясь подчеркнутой медлительностью придать себе степенности.

Первое, что бросилось Диве в глаза – пышность жилища, в которое ее пригласили. Покои самой Дивы были обставлены крайне просто, хотя в них и имелось все необходимое. Но тут, в чертоге Умилы, обстановка была ослепительной и роскошной. Толстые ковры, широкие занавеси, серебряная утварь, предметы искусства…Дива не могла оторвать глаз от большой пергаментной книги, созданной, кажется, для великана.

– Проходи, – старая княгиня любезно кивнула молодой.

Умила внимательно разглядывала невестку. Не нужно было обладать зрением орла, чтобы узреть красоту прибывшей в Дорестадт славянки. И Умила сразу сделала вывод, отчего это все шалости и проказы сходят с рук дочке Гостомысла, о которой Арви написал множество писем. Конечно, Умиле с самого начала не пришлась по душе вздорная девчонка, с которой пришлось породниться. А теперь и того больше. Вот не нравятся Умиле подобные типажи! С другой стороны, Рёрик ведь отослал несчастную, значит, не так уж она хороша, как кажется с виду.

Войдя в покои Умилы, Дива тотчас развернулась обратно к двери, неторопливо затворяя ее за собой. Тем самым она словно оттягивала момент приветствия, поскольку не продумала, что делать дальше и как себя вести. Вообще-то, батюшка объяснял, что, по правилам, полагается подойти к старшему в семье, будь то муж или отец, а в данном случае – Умила, и поцеловать его, точнее, ее руку. Ну или, по меньшей мере, приблизить начальственную длань к своими губам либо лбу.

Но теперь Дива даже как-то сомневалась, стоит ли ей тут паясничать и целовать перста той, кого она еще вчера называла безродной кухаркой. Умила помогла своей визитерше выйти из затруднения, протянув руку с перстнями вперед. Дива замялась. Но делать, похоже, нечего. Раз она здесь гостья, то надо выразить уважение хозяйке дома и матери мужа, даже если последняя ей не нравится. Отец учил так. Уважение к старшим превыше всего.

Выдохнув, Дива приблизилась к Умиле и, чуть склонившись, поднесла руку старой княгини к своему лбу.

– И за что это он ее такую красивую прогнал?! – вдруг послышалось откуда-то из угла комнаты. Дива сразу даже не заметила, что там кто-то был. И потому от неожиданности вздрогнула, выпустив руку Умилы. Старая княгиня едва улыбнулась. Не своей гостье, а, скорее, так просто, ради хорошего настроения своего.

Дива обернулась. Небрежно развалившись в кресле, покрытом ковром, полусидел-полулежал вызывающе улыбающийся богатырь. По его лицу было понятно, что он чрезвычайно в себе уверен и доволен собой. Диву удивило то, что он был очень похож на Рёрика, хотя, пожалуй, не во всем. Что-то в нем не понравилось ей. Не понравилось сильно. Хотя для многих он показался бы совершенством. Видимо, это и есть брат Рёрика – Синеус. Она слышала о нем мельком.

– Он не прогонял меня! – Дива не знала, как отвечать на его слова и потому, не подумав, изрекла то, что пришло на ум. – А отправил погостить на время и…– Дива не успела закончить, как грубый смех богатыря буквально перебил ее и заглушил речь, потонувшую в его хохоте.

– Синеус, – Умила неодобрительно оглядела сына, словно призывая того к сдержанности. Потом обратилась к Диве, которая стояла как вкопанная, не решаясь ни двинуться с места ни сесть без приглашения. – Историю твою мы знаем вполне. Не трудись повествовать…

Дива покраснела, проклиная себя за свой длинный язык: лучше б вовсе молчала! Наверняка, Арви не только давно поставил Умилу в известность обо всех приключениях жены Рёрика, но и приукрасил последние.

– Значит, вот ты какая, княжна Новгородская, – Умила опустила голову на бок, рассматривая Диву с любопытством. Враждебности во взгляде княгини не было.

Гордость гостьи снова была задета. Она, Дива, уже давно не княжна, а такая же княгиня, как и сама Умила!

И все же чувство неловкости заковало язык дочери Гостомысла, и та промолчала, не отваживаясь отстаивать свой титул.

– Знаешь, часто случается, что свекровь и невестка мало ладят…– задумалась Умила, умудренная житейским опытом. – Особенно если существуют такие обстоятельства, которые имеются у тебя…Твой грубый отказ моим послам от условленной прежде женитьбы…Твои дерзкие речи в присутствии моих поверенных…– в последнем случае Умила имела в виду Арви. – И прочие твои выходки…И все же мы начнем с тобой с чистого листа, не тая обид и не злоумышляя против друг друга…– Умила была большой мастерицей держать неискренние, но красивые речи. – Так ведь?

– Конечно, матушка…– Дива несколько растерялась. Идя сюда, она наперед чувствовала себя униженной и отвергнутой. Недаром же были все эти проволочки со знакомством. И вот теперь неожиданно доброхотное обращение Умилы сбило с толку неопытную Диву.

– По поводу чистых листов…– усмехнувшись, Умила постучала ладошкой по большой книге, лежащей рядом с ней на столе. – Ты знаешь, что это такое?

– Эм, нет…– оторопела Дива, которая прежде мнила себя ученым человеком, но, точно, не могла знать, что за труд пылится на столе Умилы.

– Это самая ценная рукопись на здешних землях, – милостиво пояснила Умила, ум которой тяготел к искусству. А Утрехтский псалтырь, безусловно, являлся достоянием, которым княгиня гордилась и которое, по ее мнению, подчеркивало ее образованность. – Помимо текстов, здесь содержится сто шестьдесят шесть рисунков, выполненных тушью…Ты владеешь латынью?

– Нет, – опешила Дива, которая теперь чувствовала себя глупой растяпой.

– Жаль. Я уповала, ты переведешь нам сие произведение…Твой отец писал мне в своих посланиях, что ты образована…Ну что ж…– Умила, разумеется, не задумывала совместного чтения, но не могла отказаться от идеи поставить Диву на место, дав той понять, как она ничтожна.

В свою очередь Дива вконец смешалась, ощутив в полной мере собственное невежество, захлопав пушистыми ресницами. Ее трогательная растерянность не умилила старую княгиню. Но понравилась Синеусу, который тоже не слыл искусствоведом. Зато знал свою матушку вполне и понимал, к чему все эти ненужные разговоры про книгу.

– А Нег не такой уж дурак…Сам женился на кроткой голубке, а мне подсунул ворчливую невзрачную сосульку, – без стеснений констатировал Синеус, вспомнив Ефанду. Разбалованный дозволенностью всего видимого, он делал и говорил что захочет, не щадя ничьих чувств.

Неумышленно Дива обернулась на деверя, точнее, на его вызывающую речь. Их глаза встретились. Властный и наглый взгляд брата Рёрика напугал ее. К тому же Синеус смотрел на нее с явным мужским интересом, беззастенчиво разглядывая. Ей даже сделалось не по себе от столь неприкрытой развязности и бесцеремонности. Смущенная Дива поспешила поплотней запахнуться в шаль.

– Сын, – Умила укоризненно оглядела Синеуса, словно желая, чтобы он со своими откровенными высказываниями не вмешивался в беседу. А потом опять обратилась к Диве. – Я слышала, ты родила.

– Да, девочку. Ендвинду…– Дива вспомнила лицо своей крошки и улыбнулась.

– Жаль, что не мальчика. Нашему роду нужны сыны. Законные, имеется в виду. А от девочек толку нет, к сожалению. Одни только хлопоты. Вот как с тобой…– слова Умилы были сказаны ровным тоном, но все же предполагали обиду.

И Дива вспыхнула. Ее чувства пустились вскачь, словно буйные кони. Они что, проверяют ее тут? Или нет никакой проверки, а это лишь обычная манера обращения с теми, кто у них в зависимости?! Диве захотелось поспорить, возразить, но присутствие Синеуса несколько охлаждало ее пыл. Если он хотя бы вполовину свиреп так, как его брат, то уж лучше не злить его, вступая с его мамашей в бесполезную полемику, которая окончится трагедией для гостьи. Не следует обращать внимания на речи Умилы и уж тем паче встрять из-за них в новые неприятности. Скорей бы уже уйти из этих душных покоев!

– Ну почему, ты не права. Девчонки тоже на кое-что сгодятся, – ухмыльнулся князь, охватив Диву столь непристойным взглядом, что ей показалось, будто с нее сорвали половину одежд.

– Расскажи, как там мой сын…Все ли ладно? – не останавливаясь на словах Синеуса, обратилась Умила к Диве так просто, словно до этого и не сказала ничего досадного.

А Дива совсем запуталась. То Умила предлагает не злоумышлять друг против друга, то говорит нечто, граничащее с оскорблением! Бабка хочет обидеть ее, Диву? Или что? Или нет…Или она лишь говорит правду, все так и есть…Толку от Дивы немного, а ее ценность уже не так велика…

– Все ладно с ним, – ответила Дива, грустно вспомнив Рёрика. Разлука сама по себе тяжела. Но тяжелее всего осознание, что вдали от нее, Дивы, внимание Рёрика сойдется на других женщинах. Это неизбежно. Он забудет ее окончательно, потому что и до этого не так-то часто вспоминал о ней.

– Он здоров? – тревожилась Умила.

– Здоров, – успокоила Дива.

– Что ж…Ну а ты сама…– продолжала Умила дальше, как будто уже без интереса. – Как дорога?

– Была успешной, – ответила Дива. Вообще-то, дорога была крайне скверной, но не хотелось жаловаться Умиле и что-либо ей объяснять.

– Слава богам, – Умила кивнула, но было видно, что заботы Дивы ее мало заботят. – Ну раз так, то ступай…А если тебе что-то понадобится, то дай мне знать. Я в ответе за тебя перед сыном, – на этих словах Умила опять выставила вперед свою уже немолодую, но все еще изящную кисть, унизанную перстнями. После всей этой неприятной беседы Диве совсем не хотелось приближаться к ладони Умилы, выпяченной для почтительного поцелуя. Однако сдержав порыв негодования, «княжна» приложилась лбом к перстню и пошла вон из покоев, решив для себя в будущем без особой надобности не встречаться с «матушкой».

Покинув высочайшие покои, Дива отчего-то почувствовала себя униженной. Кажется, ей не было сказано ничего грубого. И все же ею недовольны. Должна ли она пытаться угодить Умиле и Синеусу? Одно дело, когда Рёрик недоволен ею: это хоть как-то понятно, ведь он все-таки ее князь и муж. Другое дело – свекровь и деверь. С другой стороны, именно от них сейчас зависит ее судьба. О Сварог, ужели она останется в постылом Дорестадте до самой смерти?..

После знакомства с новой семьей Дива окончательно пала духом. Она почувствовала себя невыразимо одиноко. А Дорестадт теперь сделался для нее непреодолимо чужим. Она бродила по двору, даже не зная, куда и зачем идет. Она увидела чужого ребенка, бегущего ей навстречу, и на ее глазах навернулись слезы. Верещащая малышка врезалась в ее юбку, затем попыталась спрятаться от таких же маленьких преследователей, заслонившись подолом Дивы. Но потом снова бросилась бежать с веселым смехом, звонким, как колокольчик. Дива проводила взглядом маленьких бегунов, играющих в догонялки. Кажется, она сама совсем недавно играла в похожие игры. И вот теперь она так далека от беззаботности. У нее есть ребенок. Но материнство для нее – это не умиротворение, а, напротив, беспокойство и страх. А сейчас и боль.

Слезы заволокли глаза Дивы, и она не заметила вышагивающую ей навстречу женщину, с которой они чуть не столкнулись. Вероятно, незнакомка полагала, что спотыкающаяся и еле бредущая Дива уступит ей дорогу. Этого не произошло. И они едва разошлись. Высокая худая женщина ничего не сказала Диве, лишь подернула плечом и пошла дальше, гордо подняв подбородок. Дива даже очнулась от своих переживаний. Она не могла не обратить внимания на столь вызывающий выпад. Вот до чего дошло. Теперь еще ее нарочно задевают локтем. Она как будто не жена князя, а рабыня с рынка. И кто эта величавая бледнокожая женщина, с которой они встретились на узкой дорожке?

Дива не поняла, озвучила ли она свой вопрос вслух или так совпало, но совсем неподалеку от нее прозвучал голос, обращающийся именно к ней.

– Это Ефанда. Я бы советовала остерегаться ее…– из окна дома выглядывала молодая нарядно одетая женщина. На ее руках сидел пушистый бурый зверек с длинным телом и такой же вытянутой шеей. Темными бусинками блестели два хищные глаза на треугольной мордочке. – Настал момент и нам познакомиться. Я сейчас выйду к тебе. Дождись меня…

Ставни окошка затворились, а Дива осталась стоять посреди двора чуть растерянная и недоумевающая. За неделю своего пребывания в Дорестадте она почти не выходила из покоев, а когда ей все же случалось покинуть их, то она никого не встречала. А сегодня сразу столько новых лиц! Хорошо, что она оделась нарядно и не забыла об украшениях. Пусть будет видно, что она из благородных.

Послышался скрип двери, порог переступила стройная фигура. В ее руках была небольшая корзинка, закрытая плетеной крышкой.

– Пойдем и посидим возле воды…– предложила девушка просто. – Меня зовут Ума. По моему имени ты должна догадаться, кто моя мать…– усмехнулась дочка Умилы. – Ты жена Рёрика, стало быть, мы с тобой теперь сестрички…

Тропинка с заднего двора вывела в рощу, а оттуда к небольшому водоему. Заросший ряской пруд, в котором затонула старая ива, явился пристанищем квакающих лягушек. Еще издали различила Дива их шумные споры.

– Значит, ты ничего не знаешь о Дорестадте…– усмехнулась Ума.

– Скорее всего…– после посещения Ладоги Дива была готова уже к любым новостям.

Обе женщины присели на бережку. Несмотря на кваканье лягушек, пруд был тихим местом, безлюдным. Ума протянула руки к корзинке, которая стояла между ней и Дивой, и достала оттуда своего ручного зверька.