Слава России

– Мужайся и крепись, духовный сын мой, как добрый воин Христов! Ты же, Государь, сын мой духовный, не как наемник, но как истинный пастырь постарайся избавить врученное тебе от Бога словесное стадо духовных овец от приближающегося волка. А Господь Бог укрепит тебя и поможет тебе и всему твоему христолюбивому воинству! – глаза епископа Вассиана горели, а лицо дышало готовностью хоть теперь самому идти навстречу Ахмату и биться с ним, подобно Пересвету. – Басурманин Ахмат уже приближается и губит христиан, и более всего похваляется одолеть твое Отечество, а ты перед ним смиряешься! А он, окаянный, все равно гневом дышит, желая до конца разорить христианство. Но ты не унывай, но возложи на Господа печаль твою, и Он тебя укрепит. Ибо Господь гордым противится, а смиренным дает благодать. А еще дошло до меня, что прежние смутьяны не перестают шептать в ухо твое слова обманные и советуют тебе не противиться супостатам, но отступить и предать на расхищение врагам словесное стадо Христовых овец. Подумай о себе и о своем стаде, к которому тебя Дух Святой поставил!

Иван поморщился. Искренне почитая ростовского владыку, как ревностного поборника благочестия, не мог мысленно не посетовать он, что вторгается Вассиан в дела, в которых мало смыслит и ничего порядком не знает. И при том пользуется положением крестителя наследника, Иванова первенца…

– Что советуют тебе эти обманщики лжеименитые, мнящие себя христианами? Одно лишь – побросать щиты и, нимало не сопротивляясь этим окаянным сыроядцам, предав христианство и Отечество, изгнанниками скитаться по другим странам! Если последуешь примеру прародителя твоего, великого и достойного похвал Димитрия, и постараешься избавить стадо Христово от мысленного волка, то Господь, увидев твое дерзновение, также поможет тебе и покорит врагов твоих под ноги твои. И здрав и невредим победоносцем будешь перед Богом, Который сохранит тебя, и покроет Господь главу твою Своею сенью в день брани!

Вассиана, как и иных, встревожило то, что Царь отправил из стольного града семью и сам не находится при войске. Он не знал, что, едва узнав о движении Ахмата к Москве, его духовный сын приказал отрядам воеводы князя Василия Ноздреватого и Крымского царевича Нордоулата спешно идти Волгой в Орду, оставшуюся без воинов. Зная трусость хана, Иван рассчитывал, что он не решится на сражение, а когда узнает о нападении на свою беззащитную вотчину, сам побежит из пределов Руси.

– Дай мне, старику, войска в руки и увидишь, уклоню ли я лицо свое пред татарами!

Пламенный старец почти обвинял Царя в трусости. Иван не возражал. Он не считал нужным спорить теперь с Вассианом, полагая лучшим доказательством своей правоты будущую победу, которая будет достигнута не кровью русской, но продуманными действиями. Искусство полководца не в том, чтобы очертя голову ударять на противника, не ведая исхода и полагаясь лишь на свою удачу, доблесть своих войск и Господню помощь. Это уж средство последнее, отчаянное, когда нет выхода иного. Искусство же – подготовить победу верную. Обмануть противника. Сберечь драгоценные жизни своих людей для лучшей пользы Отечеству.

Пока епископ Ростовский и его единомышленники требовали незамедлительно идти навстречу Ахмату и биться с ним, не жалея живота, Царь примирился с братьями, и те прислали к Угре своих ратников; известил о нашествии своего крымского союзника Минглет Гирея, который не замедлил ударить на союзника Ахмата Литву, тем избавив Москву от угрозы с запада. Со дня на день должны были и отряды Ноздреватого и Нордоулата дойти до разбойничьего гнезда. Вот, тогда-то и будет дело. А спешка известно, при каком случае нужна бывает… Помнится, ливонцы испытали его на себе, когда мучимые животом, вынуждены были бежать от русских без боя…

– Знаю, отче, что ты не уклонишь лица своего пред супостатами! Но оставь это воеводам, коим и надлежит ратовать на бранном поле. Ты же пуще всего пособишь нам своими святыми молитвами о нас, грешных, – смиренно сказал Иван, склоняясь под благословение Вассиана. – Молись, отче, о даровании нам чуда, подобного елецкому!..

В память того чуда денно и нощно молились жители Москвы пред Владимирской иконою, новым домом которой сделался отстроенный зодчим Фьораванти Успенский собор. И Небесная Заступница не преминула вновь явить свою милость к избранному Ею уделу.

Едва лишь ударили морозы, а из Орды пришли вести о «вероломном» нападении русских, как Ахмат спешно отступил от Угры, не добыв ни дани, ни полона. Татары просто бежали, так и не приняв боя. В честь бескровной сей победы в новых стенах белокаменного собора был отслужен торжественный молебен Владычице, обратившей калужскую реку своим Пречистым поясом, ограждающим Русскую Землю.

После молебна Иван призвал к себе Фьораванти:

– Слышал я, Аристотель, будто бы ты на родину просишься? Плохо тебе у нас разве?

– Милостью Вашего Величества я обласкан пуще, чем где-либо во всю мою жизнь, – ответил фряжский зодчий, трудами которого был спроектирован новый белокаменный Кремль и выстроен Пушечный двор. – Но я стар, и мне хотелось бы найти последний приют в родной земле.

– Желание понятное, – согласился Царь, – но не посетуй шибко, отпустить тебя теперь я не могу. Если понадобится, велю удержать силою.

– Зачем же я столь нужен Вашему Величеству?

– Затем, что у нас до сих пор нет равного тебе доки в делах фортификационных, – честно ответил Иван, вспоминая, как два года назад при усмирении новгородского восстания именно Аристотель наводил искусные мосты для переброски московских войск. – Вот, обучишь достойную смену себе, тогда поезжай на все четыре стороны, наградою за службу не обижу. А пока…

Фортификатор тяжело вздохнул, возможно впервые в жизни сетуя на свой талант:

– Ваше Величество желает предпринять новый поход?

– Ты догадлив, – Иван подошёл к расставленным на доске шахматам и в задумчивости покрутил в пальцах искусно вырезанного чёрного слона. – Пора нам покончить с независимостью Казанского ханства.

– Покорить Казань?

– Лучше сказать, сделать ее союзной нам. Раньше Орда давала ярлыки на княжение русским князьям. Теперь будем мы ставить дружественных нам ханов взамен недружественных, дабы те, сохраняя привычный уклад внутри своих вотчин, подчинялись нам в делах политических. Мы должны покончить с Ордой и ее наследием… Поэтому готовьтесь к новому походу, сеньор Аристотель! Без фортификатора в нем никак не обойтись!

***

Призрак Золотой Орды уходил в историю. После бегства от Угры приказала долго жить Орда Большая, а ее трусливый хан был убит в Турции. В Казани же при помощи русских войск утвердился ставленник Москвы, сделавшийся ее вассалом. Также русские рати перешли через Каменный Пояс Урала, достигли Иртыша и Оби и покорили множество местных князьков. Словно человек, оправляющийся от тяжкой болезни, с каждым днем крепла Русь под скипетром своего Царя. Ширились пределы ее, упорядочивались дела внутренние, чему немало помогло составление Судебника – первого со времен Ярослава Мудрого свода законов. Крепнущее могущество царств всегда отражается в искусстве. Радостью исполнялось сердце при виде белокаменного Кремля, олицетворявшего собой новую веху в истории Русской земли. Фряжские мастера трудились над ним вместе с псковскими. Росписи же новых церквей доверялись лишь русским богомазам, дабы не проникло во святая святых ничего чужеродного.

Но как же хитер враг рода человеческого! Как ни сторожись его, а отыщет он лаз – самый нежданный, где и вообразить нельзя вторжения!

– Явного еретика люди опасаются, а от этих как убережешься?! – восклицал новгородский владыка Геннадий, первым открывший злую пагубу. – Ведь они называют себя христианами и не обличат себя пред разумным, а вот глупого – съедят. За это им подобает двойная казнь и проклятье! Не плошайте, станьте крепко, чтоб не обратился на нас Божий гнев как на человекоугодников, предающих Христа вместе с Иудой! Ведь они иконы колют, режут, ругаются над Христом – а мы им угождаем да действуем по их воле. Однозначно требуется их наказать и проклясть!

Пятьсот лет Русская великая земля пребывала в православной вере, пока враг спасения, дьявол, не привел в Великий Новгород скверного иудея Схарию! Еще в 1470 году этот странствующий чернокнижник прибыл на Русь со свитой литовского князя Михаила Олельковича. Уча медицине, астрологии и иным тайнознаниям, он совратил в жидовство двух попов, Дионисия и Алексия. Так прониклись эти двое безумных ветхою верою, что даже пожелали обрезаться. Однако, лукавый Схария отговорил их от столь явного деяния, которое уличило бы их в случае розыска. Вскоре из Литвы приехали в Новгород еще два «учителя», Шмойла Скрявый и Моисей Хапуша. Своим любознательным последователям сулили они открыть тайны предсказания человеческих судеб по движению планет и научить чудесам врачевания с помощью чародейства. Шаг за шагом увлекшимся «чудесами» несчастным внушалось, что для полного совершенства в тайных науках нужно отречься от Христа и принять иудейскую веру. Принятие же ее должно было стать также делом тайным. Въяве обращенные должны были напротив показывать особое «православное благочестие» с тем, чтобы сокрушать Церковь Христову изнутри, незаметно отравить духовные кладези. В своем кругу отступники хулили Христа и Его Пречистую Матерь, ругались над иконами и Святыми Дарами. В Успенском соборе поп Дионисий плясал за престолом и глумился над Крестом!

Так, до самого сердца Святой Руси дошла пагуба… Тех дьявольских соработников, Дионисия и Алексия, сам Государь взял в Москву, в Успенский и в Архангельский соборы Кремля, поверив учености их и внешнему благочестию. Они же соблазнили в еретичество и дьяка Федора Курицына, и вдовую царскую невестку Елену, и даже митрополита Зосиму!..

– На престоле чудотворцев Петра и Алексия и иных великих православных святителей ныне сидит скверный злобесный волк, облекшийся в пастырскую одежду, чином святитель, а делами Иуда предатель, бесам причастник, какого и среди древних еретиков и отступников не бывало! Если не искоренится этот второй Иуда – мало-помалу отступничество овладеет и всеми людьми! – так обличать главу Церкви не всякий из участников Собора отважился бы, превратно толкуя догмат о послушании, подменяя послушание Владыке Небесному послушанием владыкам земным. Но игумен Иосиф не боялся прещений и кар. Можно ли бояться их, когда решается судьба Церкви Православной и Царства Русского? Тут всякому биться надлежит, не жалея живота! Стоять в истине неколебимо, подобно Святителю Эфесскому Марку!

– Злой епископ, не заботящийся о пастве, – не пастырь, но волк! – громыхал игумен. – Когда не соблюдаются Божественные правила, происходят различные преступления: оттого и гнев Божий на нас, и всевозможные наказания, и окончательный суд; и виной всему – пастыри, которые не заботятся о стаде Христовом и не охраняют его. И нынешние пастыри и учители должны уподобляться первоначальным пастырям, которые не отрекались от находящих скорбей, но полагали души свои за паству и проливали кровь свою за веру!

Обличая князей церковных, игумен Иосиф не терял веры в то, что отворится истине сердце Царево. Государь, питавший почтение к наукам и стремившийся насаждать в своей земле всяческую ученость, прислушивался к убеждениям своего многолетнего сподвижника Курицына, доказывавшего, что никакой ереси нет, а есть лишь познание движения звезд, влияющих на человеческие судьбы. Не мог поверить Самодержец и еретичеству матери своего возлюбленного внука и наследника. Но была иная причина царской медлительности в вопросе о жидовствующих, о которой догадывался Волоколамский игумен.

Государь стремился подчинить все своей самодержавной власти, стремился взять под руку свою как можно больше земель, закрепляя тем господство московских князей. Не составляли исключения и земли церковные. Царь опасался, что Церковь, сделавшаяся крупным землевладельцем, может при случае выйти из воли Государевой, взять сторону еще не смирившихся со сломом удельной вольницы князей. Если и не вся Церковь, то отдельные ее иерархи. Посему строя и украшая храмы, Иван Васильевич не стремился к укреплению могущества Церкви. Он слишком долго отстаивал свою власть, чтобы допустить даже мысль о каком-либо разделении ее, даже с Церковью. Потому поборники церковного могущества не встречали его поддержки. Куда как приятнее были Государю, к примеру, нестяжатели, полагавшие, что Церкви не должно владеть землями и прочим имуществом, что малые братства из нескольких иноков много полезнее для спасения души, нежели крупные монастыри, в которых, как казалось им, заботы хозяйственные, мирские, вытесняют молитву.

Игумен Иосиф считал иначе. И не от того, что сам питал слабость к земным благам. В двадцать лет покинул он родительский дом, чтобы служить Богу, и следующее двадцатилетие подвизался в неусыпных трудах под руководством игумена Пафнутия Боровского, работая в поварне, пекарне, больнице… Много позже, сделавшись игуменом собственными руками заложенного и созидаемого в родном Волоке Ламском монастыря, Иосиф с тем же смирением нес самые тяжелые послушания. Отличаясь большой физической силой, он самолично валили лес, таскал бревна и камни, возводил стены новой обители, а также молол зерно для своей братии. Проповедуя во всем воздержание и умеренность, игумен носил простое холодное рубище и лапти из древесных лык. Прежде всех являлся он в церковь, читал и пел на клиросе наряду с другими, говорил поучения и последним уходил. Ночами же предавался молитвам.

Не неги для иноков искал игумен, но славы Божией. А славу эту должны были умножить богатые обители, несущие народу просвещение истинное, а в голодный год открывающий тому же народу свои амбары. Перепись книг и хранение их, составление летописей, житий и сводов, развитие искусств, помощь страждущим – всем этим кому же, как не Церкви заниматься? Спасаться в пещерах хорошо, но должно же порадеть и народу Божьему, о его спасении и просвещении печься. После столетий ига, когда столь многое сделалось расхищено и утрачено, народу, как никогда, нужны пастыри, которые наставляли бы его и защищали от волков!

Свою обитель во имя Успения Пресвятой Богородицы Иосиф устраивал, видя пред собою эту цель. Более ста иноков подвизалось с ним в трудах, и созидание монастыря шло быстро. Игумену удалось собрать в ней огромное количество богослужебных и святоотеческих книг, перепиской которых неустанно занимались насельники, лучшие живописцы Земли Русской трудились над росписью монастырских храмов. Простой народ находил здесь средства к поддержанию своего существования. Число питающихся на монастырские средства в тяжелую годину доходило до 700 душ. Как Царь созидал государство, по новому образу и на новых принципах, так созидал игумен Волоколамский свой монастырь. И должны были такие монастыри сделаться опорою Государю, а не угрозою его власти.

– Господь наш сказал «Не судите, да не судимы будете», – игумен Сорский Нил, главный противник Иосифа в вопросе церковного землевладения, покачал головой. – Нераскаявшихся и непокорных еретиков должно держать в заключении, сие бесспорно. Однако, покаявшихся и проклявших свое заблуждение еретиков Божья Церковь принимает в распростертые объятия!

– Еретики мне приносили полное покаяние, брали епитимью – и, оставя все то, сбежали! – заметил владыка Геннадий.

– Если неверные еретики не прельщают никого из православных, то не следует делать им зла и ненавидеть, – ответил Иосиф. – Когда же увидим, что неверные и еретики хотят прельстить православных, тогда подобает не только ненавидеть их или осуждать, но и проклинать, и наносить им раны, освящая тем свою руку! Совершенно ясно и понятно воистину всем людям, что и святителям, и священникам, и инокам, и простым людям – всем христианам подобает осуждать и проклинать еретиков и отступников!

Так и не договорились ни до чего до самого вечера. Из соборян сторону еретиков не принимал никто, и в том, что ересь должна быть обличена, а ее служители получить подобающую злодейству кару, разноголосицы не было. Однако, не могли прийти к согласию, сколь жестока должна быть кара, и должно ли полагать еретиками не только самих ересеучителей, но и смущенных лукавыми словесами несчастных. Также не все готовы были подняться на собственного митрополита, тем паче, что тот, как и полагалось показывавшим внешнее благочестие еретикам, сам осудил жидовствующих.

Тем вечером игумен Волоколамский призван был к Государю. Грозно смотрели немигающие царские очи из-под хмурых, угольно черных, густых бровей. Длинные пальцы рук были сомкнуты так, что в ладонях тонул ястребиный нос. Царь заговорил не сразу, некоторое время словно изучая игумена, чьи пламенные воззвания уж конечно были ему хорошо известны.

– Владыка Зосима принял решение сойти с митрополичьей кафедры и удалиться в свою обитель от поношений, – по ровному голосу Самодержца невозможно было понять, с каким чувством сообщает он эту весть. Сокрушается ли потерей и осуждает обличителей, доведших Зосиму до такого решения, или же, напротив, доволен, что дело разрешилось миром.

Иосиф, как главный «поноситель», не смог сдержать радости:

– Слава Господу, что избавил нас от сего аспида и порождения ехидны!

– Строго ты судишь, отче, – заметил Царь, опуская руки. – Должно и меня осудил уже?

– Не смею судить моего Государя, – отозвался игумен. – Но не смею и лгать пред его очами, ибо ныне всему Православному христианству грозит погибель от еретического учения. Ведомо тебе, Государь, сколь жестоко покарал Господь Царьград за предательство веры. Русский Царь не может желать подвергнуть такой участи свою Землю! Ныне Русь всех супостатов одолела благочестием своим, но что же станет, коли оно пошатнется? Ведь всякий царь или князь, живущий в небрежении, не пекущийся о своих подданных и не имеющий страха Божия, становится слугой сатаны, потому неумолимо и внезапно найдет на него гнев Господень! Царь есть Божий слуга, для милости и наказания людей. Если же некий царь царствует над людьми, но над ним самим царствуют скверные страсти и грехи: сребролюбие и грех, лукавство и неправда, гордость и ярость, злее же всего – неверие и хула, такой царь не Божий слуга, но дьяволов, и не царь, но мучитель. Бог посадил вас вместо Себя на престолах ваших… Получив от Бога царский скипетр, следи же за тем, как угождать Давшему его тебе, ведь ты ответишь Богу не только за себя: если другие творят зло, то ты, давший им волю, будешь отвечать перед Богом!

– Смелы твои слова, отче, – голос Царя был по-прежнему ровен. – Но я люблю тех, кто говорит со мною смело и от сердца, в ком нет лукавства.

Поднявшись на ноги, он шагнул к столу, на котором расставлены были в неоконченной игре шахматы, и некоторое время задумчиво смотрел на них.

– Знаком ли ты с этой игрой, отче?

– Нет, Государь. Мой удел молитвы и…

– Ложного смирения я не люблю. Мне хорошо ведомы труды твои. Потому оставь говорить об одном лишь молитвенном уделе Нилу и Вассиану…

Длинные пальцы вдруг быстро передвинули по доске одну из фигур, и этим броском был повержен черный ферзь, со стуком упавший на стол.

– Значит, так тому и быть, – сказал Царь и повернулся к игумену. – Прости меня, отче! Я с тем и призвал тебя, чтобы просить твоего прощения. Я знал про новгородских еретиков, но думал, что главным занятием их была астрология…

– Государь! Мне ли тебя прощать?.. – воскликнул Иосиф, пораженный этим внезапным явлением царского смирения и смутившись собственными, только-только свысока произносимыми поучениями. Оказывается, Государь уже все осознал и решил, и игумен стучал в открытые двери.

– Нет, отче, пожалуй, прости меня!

– Если ты подвигнешься на нынешних еретиков, то Бог простит тебя!

– Можешь не сомневаться, отче, что я исполню свой долг.

Государь преклонил голову, и Иосиф благословил его.

На другой день Собор вынес свое постановление: «Новии еретицы, не верующие в Господа нашего Иисуса Христа, Сына Божия, и в Пречистую Богородицу, и похулившеи всю седмь Соборов святых отец, и их ересеначальствовавшии в русстей земли, и вси их поборници и единомысленници, и развратници православной вере христианстей, да будут прокляты!»

***

«Долг» – это слово Елена слышала с младенчества от отца и матери. Долг русской Великой княжны, русской Царевны помышлять лишь о благе своего Отечества и веры, от всего прочего надлежит отречься ей. Все же, отправляясь из родных пределов в Литву, юная Царевна лелеяла робкую надежду на счастливый жребий. Ведь благословил же Бог счастьем ее мать, жившую с отцом в любви и согласии и подарившую ему девятерых детей…

Конечно, брак самой Елены изначально не предполагал быть легким. Мать выходила замуж за православного Царя, дочь же, напротив, отправлялась к жениху-латинянину, союз с которым должен был закрепить мир между двумя странами. Вот, только хлипкою оказалась эта скрепа, и мир очень скоро затрещал по швам…

– Будь проклят тот день, когда я дал согласие взять вас в жены! – узкое, бледное, обрамленное длинными темными волосами, лицо Александра перекошено от гнева, дрожат в бессильной ярости губы. Кажется, еще миг, и он ударит стоящую перед ним жену. Или же вовсе убьет…

– Чем я заслужила гнев Вашего Величества? – с мукой спрашивает Елена, молитвенно смыкая ладони.

– Вы не можете даже дать мне наследника!

Больно ударяют эти слова после двух потерянных детей, коих не смогла она выносить…

– Если бы вы любили меня больше, а ваша мать и приближенные не оскорбляли меня во всякий час!.. Не ненавидели меня!..

– Поблагодарите за это вашего волка-отца!

– Мой отец никогда не нарушал своего слова!

– Черта ли мне до его слов?! Вы! Вы моя жена! И должны повиноваться моей воле, а не его!

– Я должна…

Тонкие пальцы в ярости смыкаются на горле Елены:

– У жены Великого князя Литовского есть один долг! Подчиняться мужу и дать ему наследника! Вы же не желаете ни того, ни другого… – рука мужа бессильно опускается. Вспышка ярости отступает, и на смену приходит усталая горечь. – Будьте прокляты и вы, и ваш отец, который решил сжить меня со света…

– Это неправда, неправда! – плачет Елена. Ей жаль мужа, жаль себя, и в такие мгновения закрадывается в душу греховная мысль: к чему эта вечная борьба? Что худого, если она примет веру мужа? Ведь он не магометанин и не язычник… Это умиротворило бы Александра, его мать, литовскую знать. И тогда, не терзаясь всякий день противостоянием, она смогла бы, наконец, произвести на свет сына…

Но долг был выше слабости.

Соглашаясь отдать дочь в жены литовскому князю, отец поставил условием не принуждать Елену к переходу в латинство. Александр обязался построить для нее домовую православную церковь. Елене же был дан наказ стоять в Православии твердо, если придется, то и до крови и мученической смерти.

Своих обещаний Александр не исполнил… Он не выделил жене тех владений, которые давались на содержание великим княгиням литовским, не построил церкви. Следуя же требованиям Папы, стал настаивать на принятии Еленой католичества и насаждать оное на тех русских землях, которые входили во владенья Литвы. Римский первосвятитель сулил причислить Александра к лику святых, если тот обратит православных в латинство.

Погоня за «святостью» князя привела к тому, что православные люди, от князей до простых землепашцев, стали переходить вместе с землями к Государю Московскому. Ушли князья Вельский, Мосальские, Хотетовские, Рыльский, Можайский и многие другие. Литва безо всякой войны потеряла Можайск, Новгород Северский, Рыльск, Курск, Чернигов, Стародуб, Любеч, Гомель… Опомнившись, Александр снарядил в Москву посольство, клявшееся, что никаких притеснений Православию в Литве нет. Но новая ложь не убедила отца.

– Дочь моя еще не имеет придворной церкви и слышит хулу на свою веру, – ответил он. – Что делается в Литве? Строят Латинские божницы в городах русских; отнимают жен от мужей, детей у родителей и силою крестят в закон римский. То ли называется не гнать за веру? И могу ли видеть равнодушно утесняемое Православие! Одним словом, я ни в чем не преступил условий мира, а зять мой не исполняет их!

С тем была послана в Литву грамота, в которой отец складывал с себя крестное целование и объявлял Литве войну за принуждение Елены и всех русских в Литве к латинству. «Хочу стоять за христианство, сколько мне Бог поможет!» – говорилось в ней.

Это-то объявление войны и привело к припадку бешенства, в котором Александр едва не задушил свою жену. Отныне в глазах литовского Двора она окончательно сделалась не правительницей, но лишь дочерью самого злейшего врага Литвы. Ее поддержка православных, большие пожертвования на церкви и монастыри вызывали негодование. Папа Александр Борджиа требовал от Великого князя отвергнуть жену, предать ее суду и конфисковать имущество. Но эту волю Александр не исполнил. Он все-таки любил Елену, и она знала, чувствовала это. И тем тяжелее было противиться смене веры, огорчая человека, который защищал ее от собственной матери и знати, страдал за нее. Ей так хотелось бы утешить его, стать ему послушной и кроткой женою! Но такое простое счастье дается простым женам, которым неведомо слово «долг»…