Яд и корона

Желая оградить себя от греха лжи, которой она немало успела нагромоздить за одну минуту, графиня незаметно дотронулась до ладанки, висевшей на золотой цепочке; с этой реликвией, заключавшей частицу мощей святого Дрюона[15], она не расставалась ни на минуту.

Анри де Сюлли отвернулся, боясь расхохотаться, ибо почти всю ночь провел у своей кузины Маго и знал, что если ночью она и не спала, то уж никак не от страхов; графиня Маго не была создана для вдовства – только и всего; у нее, этой обжоры, был отменный аппетит как за столом, так и в постели.

Впрочем, от графини Маго, удобно раскинувшейся на парчовых подушках, с округлыми и румяными щеками, широкими плечами, пухлыми руками, веяло несокрушимым здоровьем. Пожалуй, единственное, в чем она нуждалась, – это чтобы ей пустили одну-две пинты крови.

«Сейчас она начнет разыгрывать комедию, – подумал Филипп Пуатье. – И внешне, и внутренне точная копия Робера Артуа. Можно подумать, что они брат и сестра, а не тетка и племянник. Не сомневаюсь, она будет мне говорить о Робере».

Филипп не ошибся. Графиня Маго с первых слов начала поносить подлого своего племянника, упомянула про уловки Робера, его интриги и интриги лиги баронов Артуа, которых он подстрекал против нее, законной их госпожи. Для Маго, так же как и для Робера, весь мир вертелся вокруг графства Артуа, которое они оспаривали друг у друга в течение тринадцати лет; все их мысли, поступки, дружеские связи, союзы, даже любовные приключения имели к этой борьбе то или иное отношение. Если один примыкал к одному клану, то лишь потому, что другой принадлежал к противному. Робер готов был поддержать любой королевский ордонанс, если тот был неугоден его тетке. Мадам Маго заранее насторожилась против Клеменции Венгерской только потому, что Робер помогал Карлу Валуа в устройстве этого брака. Подобная ненависть исключала возможность любого соглашения, любой сделки, давно переросла первоначальные свои мотивы, и можно было подумать, что эта великанша и этот великан питают друг к другу какую-то страсть наизнанку, сами о ней не подозревая, и что утолить ее легче было бы в кровосмесительной связи, нежели в беспрерывных стычках.

– Все подлости, которые он творит, приближают мой смертный час, – жаловалась Маго. – Мне известно, что мои вассалы по наущению Робера принесли против меня клятву. Вот поэтому-то я просто сама не своя, совсем занемогла.

Теперь ей и в самом деле казалось, что она провела ужасную ночь.

– Они поклялись извести и меня также, ваше высочество, – добавил Тьерри д’Ирсон.

Филипп Пуатье повернулся к канонику-канцлеру и заметил, что вовсе не Маго, а тот по-настоящему болен, болен от страха.

– Я собиралась ехать в армию, чтобы навести порядок в своих войсках, – продолжала Маго. – Видите, даже военное платье велела приготовить.

Она указала на внушительных размеров манекен, стоявший в углу комнаты, на который было надето длинное платье, вернее, стальная кольчуга и шелковый плащ, расшитый гербами Артуа; рядом с манекеном лежали шлем и железные перчатки.

– Но тут я узнала об окончании этого достославного похода. Недешево обошелся он королевству, а уж чести, во всяком случае, нам не прибавил. Ах! Похоже, что ваш несчастный брат никогда не сумеет покрыть себя славой, каждое его начинание идет прахом. Говорю вам сущую правду, ибо таково мое мнение: вы были бы куда более подходящим для роли короля, нежели он, и для всех нас весьма огорчительно, что вы, зятек, родились вторым. Ваш отец, царство ему небесное, не раз печалился по этому поводу.

После процесса в Понтуазе граф Пуатье встречался со своей тещей только во время приемов и официальных церемоний, например на похоронах Филиппа Красивого или на заседании Совета пэров, но ни разу они не виделись в частной обстановке. Скандал, в который были замешаны дочери графини Маго, в значительной мере отразился и на ней самой. Филипп Пуатье в течение всего этого времени обращался с тещей более чем холодно. Если сейчас графиня Маго пыталась восстановить прежние отношения, то, пожалуй, она переборщила, не зная меры в лести. Она предложила зятю присесть возле постели. Д’Ирсон и Сюлли направились было к дверям.

– Нет-нет, добрые мои друзья, вы здесь совсем не лишние; вы же отлично знаете, что у меня от вас нет тайн, – заявила она. Но незаметно махнула им рукой, приказывая выйти прочь. Ибо в эту эпоху знатные вельможи, высокопоставленные лица редко принимали визитеров с глазу на глаз. В их опочивальне, в их покоях вечно толпились родственники, домашние, вассалы, приближенные. Беседы происходили поэтому, так сказать, на виду у всех; отсюда и возникала необходимость прибегать к намекам, недомолвкам и предполагалось полное доверие к своему окружению. Когда главные действующие лица вдруг понижали голос или же отходили к амбразуре окна, любой присутствующий невольно задавался вопросом, не его ли судьба решается сейчас этим полушепотом. Любая встреча при закрытых дверях приобретала оттенок заговора. Именно такой оттенок придавала графиня Маго беседе с зятем, желая по возможности скомпрометировать его и тем самым вовлечь в свою игру.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.

Примечания

1

Посмотри, какая она красавица! (ит.)

2

Прощайте, донна Клеменция! Будьте счастливы! (ит.)

3

Да благословит Бог нашу принцессу! (ит.)

4

Не забывайте нас! (ит.)

5

Священник не мог даже справлять «сухой» мессы... – В ту эпоху месса, которую служили на борту кораблей, у подножия грот-мачты, была особой, так называемой «сухой» мессой, потому что обходилась без освящения даров и причастия. Такая необычная литургическая форма объясняется, возможно, опасением, как бы из-за морской болезни облатка не была извергнута обратно.

6

…пожертвовать пять марок серебра... – Марка была мерой веса, равной 8 унциям, то есть полуфунту или приблизительно 244 граммам.

7

…христианину более подобает готовиться к кончине, нежели надеяться на выздоровление. – Организация и учреждения госпитальеров вдохновлены в основном уставом парижской больницы Отель-Дьё. Больницей руководили один-два провизора, избранные из каноников городского кафедрального собора. Больничный персонал набирался из добровольцев, после строгого испытания провизорами. В парижском Отель-Дьё этот персонал состоял из четырех священников, четырех причетников, тридцати братьев и двадцати пяти сестер. Мужья и жены среди добровольцев не допускались. У братьев была такая же тонзура, как у тамплиеров; сестры стригли волосы как монахини.

Устав, предписанный госпитальерам, был очень суров. Братья и сестры должны были пообещать хранить целомудрие и жить, отказавшись от всякого имущества. Ни один брат не мог общаться с сестрой без позволения мэтра или мэтрессы, назначенных провизорами для руководства персоналом. Сестрам было запрещено мыть братьям голову или ноги; такие услуги оказывались только лежачим больным. На братьев могли быть наложены мэтром телесные наказания, а на сестер – мэтрессой. Ни один брат не мог выйти в город один или со спутником, который не был указан мэтром; это же правило распространялось и на сестер. Персонал больницы не имел права принимать гостей. Братьям и сестрам разрешалось есть только два раза в день, но больных им надлежало кормить так часто, как те в этом нуждались. Каждый брат должен был спать один, одетый в полотняную или шерстяную тунику и кальсоны; сестры тоже. Если у брата или сестры в час их кончины обнаруживалось какое-либо имущество или предмет, утаенный при жизни от мэтра или мэтрессы, для них не полагалось совершать никаких религиозных обрядов и их хоронили как отлученных от церкви. В больницу был воспрещен вход любому, кто имел при себе собаку или птицу.

Каждого больного, прибывшего в больницу, сначала осматривал «привратный хирург», который записывал его в книгу. Потом ему привязывали на руку бирку с его именем и датой прибытия. Он получал причастие; затем его переносили на постель и лечили «как хозяина дома». Госпиталь должен был всегда располагать многими теплыми халатами и многими парами обуви, тоже теплыми, для «согрева» больных. После выздоровления больные оставались в больнице семь полных дней – из-за опасений рецидива.

Врачи носили, как и хирурги, отличительные одеяния. Лекарства готовили в больничной аптеке по указаниям врача или хирурга.

Больница принимала не только пациентов с кратковременными недомоганиями, но и хронических больных.

Графиня Маго д’Артуа предоставила Аррасской больнице десять кроватей с матрасами, подушками, простынями и одеялами на десять бедных больных. В описи этой больницы упоминаются десять больших деревянных чанов, служивших ваннами, подкладные судна, «чтобы класть их под бедняков в кроватях», многочисленные плоские тазики для бритья и т. д… Та же графиня д’Артуа заложила больницу и в Эдене.

8

…замужем за дофином Вьеннским. – Суверенные сеньоры Вьеннские именовались дофинами из-за дельфина (dauphin), украшавшего их шлемы и герб, откуда и название Дофине, данное области, над которой они осуществляли свою власть и которая включала в себя Грезиводан, Роанне, Шансор, Бриансонне, Амбрюнуа, Капансе, Вьеннуа, Валантинуа, Диуа, Трикастинуа и княжество Оранж. В начале XIV в. власть там принадлежала третьему дому Вьеннских дофинов, дому ла Тур дю Пен. Только в конце царствования Филиппа VI Валуа, по договорам 1343 и 1349 гг. Эмбер II уступил Дофине французской короне при условии, что титул дофина будет впредь носить старший сын короля Франции.

9

…двинуть «ост», то есть королевскую армию… – Посредством расширения смысла латинского слова hostis (враг, неприятель, противник) произошедшее от него ost стало обозначать войско вообще и королевское войско в частности.

10

Две срочные контрибуции в год… – В первые дни июля 1315 г. Людовик Х издал два указа о ломбардцах. Первый недвусмысленно заявлял, что «сидельцы», иначе говоря проживающие во Франции итальянские коммерсанты, должны платить один су с ливра на весь их товар и в таком случае они будут избавлены от войсковых, конных и любых других военных поборов. Так что это был исключительный пятипроцентный налог.

Второй указ, от 9 июля, устанавливал общие правила о пребывании и коммерции итальянских купцов. Все операции с золотом и серебром на вес или в разменной монете, все продажи, все покупки и обмены различных товаров подлежали налогообложению – от одного до четырех денье с ливра в зависимости от области и от того, осуществлялась ли торговля на ярмарках или вне оных. Итальянцам разрешалось иметь постоянное жительство только в четырех городах: Париже, Сент-Омере, Ниме и Ла-Рошели. Но не похоже, чтобы это последнее предписание когда-либо неукоснительно выполнялось, поскольку нарушения наверняка были довольно выгодны – либо для городов, либо для казны. За коммерческой деятельностью ломбардцев было поручено наблюдать уполномоченным, которых назначала королевская администрация.

11

…пытался втайне возродить орден тамплиеров… – Некоторые труды и свидетельства побуждают к заключению, что орден тамплиеров выжил и скрытно, в рассеянии существовал на протяжении многих веков. Называют имена тайных Великих магистров вплоть до XVIII в. Похоже, хоть это и не так очевидно, что в годы, последовавшие непосредственно за уничтожением ордена, тамплиеры пытались вновь подпольно сгруппироваться. Главой этой организации стал племянник Жака де Моле Жан де Лонгви, который поклялся на землях графа Бургундского (то есть Филиппа де Пуатье) отомстить за память своего дяди.

12

Перевод М. Лозинского.

13

…глупая легенда, которую пустили в свое время, чтобы нам навредить. – Легенду, согласно которой Капетинги происходили от богатого парижского мясника, во Франции распространила «Песнь о деяниях Юга Капета» – памфлет, сочиненный в первые годы XIV в. и быстро забытый почти всеми, кроме Данте и Франсуа Вийона.

Данте тоже обвиняет Юга Капета за то, что тот сверг законного наследника и заточил в монастыре. Тут налицо путаница между концом Меровингов и концом Каролингов; на самом деле в монастырь был заточен последний король первой династии Хильперик III. Последним же законным потомком Карла Великого был по смерти Людовика V Ленивого герцог Карл Лотарингский, который хотел оспорить трон у Юга Капета, но герцог Лотарингский кончил свои дни не в монастыре, а в тюрьме, куда его бросил герцог Французский.

Когда в XVI в. Франциск I велел читать себе по совету своей сестры «Божественную комедию», то, услышав пассаж, касающийся Капетингов, остановил чтеца с возгласом: «А! Дурной поэт мой род позорит!» – и отказался слушать дальше.

14

Он нажил нам в Италии добрых друзей! – На самом деле, войдя 1 ноября 1301 г. во Флоренцию, которую раздирали распри между гвельфами и гибеллинами, Карл де Валуа отдал город мщению приверженцев папы. Потом пошли указы об изгнаниях. Данте, отъявленный гибеллин и подстрекатель к сопротивлению, участвовал предыдущим летом в совете Сеньории, но потом был отправлен с посольством в Рим и удерживался там в заложниках. Он был осужден флорентийским судом 27 января 1302 г. на два года изгнания и 5000 ливров штрафа по ложному обвинению в недобросовестном исполнении своего поручения. 10 марта ему учинили новое судилище, и на сей раз он был приговорен к сожжению живьем. К счастью для него, он тогда отсутствовал и во Флоренции, и в Риме, откуда сумел бежать, но родину ему уже никогда не суждено было увидеть. Нетрудно понять, что он затаил против Карла де Валуа и, в широком смысле, против всех французских государей стойкую злобу.

15

…частицу мощей святого Дрюона... – Святой Дрюон, особо почитаемый в Артуа, Камбрези и Геннегау, родился в 1118 г. в Эпинуа, который относился тогда к диоцезу Турне, прежде чем перейти в состав Аррасской епархии. Св. Дрюон появился на свет благодаря кесаревому сечению, с помощью которого его извлекли из тела его уже умершей матери. Проявив с юных лет большую набожность, он подвергался жестоким нападкам других детей, которые обзывали его убийцей собственной матери. Считая себя виновным, он испробовал все способы искупления, чтобы очистить себя от этого невольного преступления. В семнадцать лет отказался от уготованной ему жизни сеньора, раздал значительное имущество, которое унаследовал, и нанялся пастухом к одной вдове по имени Элизабет Леэр, проживавшей в деревне Себур, в графстве Геннегау, в тринадцати километрах от Валансьена. Он так сильно любил животных и так хорошо о них заботился, что жители деревни просили его пасти и их овец вместе с овцами вдовы Леэр. Тогда-то ангелы и начали охранять его стадо, пока он ходил к мессе…

Потом он совершил паломничество в Рим, вошел во вкус и повторил это девять раз подряд. Но должен был отказаться от путешествий, страдая от «разрыва кишок», недуга, который он терпел, похоже, в течение сорока лет, отказываясь от перевязок. Несмотря на довольно дурной запах, его добродетели привлекли к нему немало кающихся грешников со всей округи. Он попросил, чтобы ему построили напротив Себурской церкви лачугу, откуда он мог видеть дарохранительницу, и дал обет не покидать ее до конца своей жизни. Он оставался верен своему обету, даже когда церковь загорелась и его хижина тоже; тогда-то и увидели, что он святой, потому что огонь его пощадил.

Он умер 16 апреля 1189 г. Из многих окрестных мест сбежался народ, чтобы в слезах лобызать ему ноги и унести несколько кусочков его убогого рубища. Родичи Дрюона, сеньоры д’Эпинуа, хотели перенести тело в его родную деревню, но дроги, на которые положили останки, застряли на выезде из Себура, и все лошади, которых привели на подмогу, не смогли сдвинуть их ни на шаг. Так что пришлось оставить тело святого там, где он упокоился.

Его известность сильно возросла из-за чудесного исцеления графа Геннегау и Голландского, который, ужасно страдая от камней в мочевом пузыре, совершил паломничество в Себур. Едва он преклонил колена перед могилой святого Дрюона, чтобы помолиться, как изверг из себя «три камня величиной с орех».

Праздник святого все еще традиционно отмечается в Духов день, в приходской церкви и у источника Св. Дрюона в Карвен-Эпинуа.