Девочка и домовой. Хроники затомиса

– Здравствуй, что ты здесь делаешь, почему ты так легко одет, сейчас же не лето, почему ты в подвале сидишь один, здесь сыро, холодно, здесь крысы бегают, они тебя покусают, ты что, крыс не боишься? Где твой дом, где твои мама с папой?

– У меня нет мамы с папой, – грустно ответил маленький

человечек. – И вообще никого нет, дома нет – да и это не дом, но хоть крыша над головой, а крыс я не боюсь, с крысами хоть поговорить можно. Иногда сюда рабочие за трубами приходят – все веселей, но им я не могу показываться, я ведь домовой, я вообще не могу показываться тому, кто в нас не верит. Раньше у меня был дом, хозяин, которому я служил, за хозяйством присматривал, а сейчас ничего не осталось, холодно, сыро, простудился вот. Апчхи!

Я ведь очень древний, мне тепло нужно, уют, порядок, а сейчас я никому не нужен, никто в нас не верит. – Маленький человечек спрятал лицо в ладошки и заплакал.

Девочке стало безумно жалко этого сопливого, всеми брошенного коротышку, который как бы и не существовал для большого мира.

– А пойдем ко мне, – решительно обратилась она к человечку. – Я молока тебе горячего дам, меня поят им каждый день, я поделюсь.

– А где ты живешь?

– А вот в этом большом доме напротив, с мамой, папой и братом Юрой – там еще много, много дверей, где живут соседи, но туда заходить нельзя. Пойдем со мной, а то ты совсем разболеешься, у меня есть игрушечная кроватка для куклы, стол, шкаф для нее в углу под табуреткой. Там тебе будет тепло, и никто не увидит. Это мой угол, правда, там живут еще мячик и мелки, я ими рисую на асфальте. Пойдем, ты болен, надо лечь в кровать, я всегда лежу, когда заболею.

Маленький человек посмотрел на девочку внимательно:

– А почему ты ходишь одна? Сколько тебе лет?

– Мне пять лет, я давно хожу одна. Мама с Юрой, а папа на работе – вот и хожу одна, меня одну отпускают. Сначала страшно было, а потом привыкла. Я тут все закоулки знаю. Я уже везде была, только лестницы боюсь, но с тобой мне не будет страшно! Пойдем со мной, я тебя с моими игрушками познакомлю, картинки покажу.

Маленький человечек задумался, противоречивые чувства беспокоили разум, пугали его. С одной стороны, он уже много десятилетий не вступал в контакт с людьми, они были для существ его мира чем-то вроде странных покровителей, обеспечивающих жильем и уютом, но почему-то их, домовых, совершенно не замечающих. В последнее же время общее поле контакта существ из двух разных миров стало ослабевать и теряться.

Если раньше люди тоже не всегда замечали своих невидимых жильцов, то почти всегда чувствовали их присутствие: говорили специальные слова, совершали необходимые обряды, которые им, домовым, очень нравились, а бывало, и вступали в контакт, правда, – чего греха таить – порою сильно этого пугались, то теперь все это оставалось в далеком прошлом, два мира стали отдаляться друг от друга. Дома стали огромными, в них проживало много совершенно разных людей, и жилища их были мало приспособлены для обитания существ из мира Манику. В своих квартирах люди не держали столь любимых каждым домовым русских печей, сундуков, прялок, скамеек. Утварь была лишена умиротворяющей энергии старины. С точки зрения домовых, современные городские жилища просто медленно умирали – и умирали потому, что домовые не находили там места.

Да, все это так, этот мир уже не для него, но эта девочка! Она была совсем не такой, как другие дети. Она сразу его увидела, услышала, поняла и совсем не испугалась, но отнеслась к его существованию как к чему-то вполне естественному. Маленькому человечку захотелось подружиться с этим необычным человеческим детенышем, впервые за долгие годы ему захотелось служить человеку, и не просто служить. Похоже, эта девочка способна при небольшой тренировке увидеть живую природу вещей, сквозящие миры и изначальный самосущий свет, необходимо только слегка подтолкнуть ее восприятие, что-то объяснить, от чего-то защитить, чтобы уберечь сознание ребенка от слишком мощного потока информации.

Он вдруг вспомнил то, о чем, казалось, давно забыл: в этот земной мир он явился в образе домового для того, чтобы кого-то найти и что-то рассказать, но кого найти и что рассказать?

И все же: он ведь домовой, его нельзя забрать с собой в другое жилище просто так – нужно выполнить специальный ритуал, сказать заветные слова.

– Я не могу с тобой пойти, я без обряда не могу, ты заветных слов не знаешь, – сказал домовой как-то неуверенно. – Меня нельзя забрать просто так, я буду уязвим.

– Я не знаю никаких слов, – решительно ответила девочка. – Но тебе нельзя здесь оставаться, тебя любой может легко обидеть, и потом, тебе надо лечиться, лежать в тепле, пить горячее молоко, ставить горчичники, иначе, – голос девочки задрожал, – ты совсем замерзнешь и умрешь, скоро ведь зима.

В голосе человечка появились капризные нотки.

– Я не могу без заветных слов, и не спорь со мной, а то я обижусь и стану невидим. – И человечек неожиданно пропал.

Девочка в недоумении огляделась вокруг:

– Ах, ты капризничаешь, вредничать решил! Ну ладно, я сяду на ступеньки и никуда не уйду, пока ты снова не появишься. – Она опустилась на холодную грязную ступеньку лестницы и стала ждать.

Час прошел в полном молчании, девочка поняла, что замерзла, что у нее болит горло и свербит в носу, но продолжала упорно ждать своего нового знакомого. Прошел еще час, девочка начала подкашливать, затем громко чихнула.

– Ты чего? – снова раздался знакомый тревожный голосок из пространства над трубой. – Тоже простудилась? – Через секунду человечек опять стал видим. Он соскочил с трубы, взобрался девочке на плечо и прикоснулся своей маленькой ладошкой к ее лбу. – Да ты горишь вся, тебе надо домой!

– Я без тебя не пойду, – решительно заявила девочка. – Тебе тоже надо в тепло, пить горячее молоко!

– Ну ладно, ладно, пойдем, – согласился человечек. – До дома я тебя провожу.

Девочка поднялась на затекшие ноги, взяла домового за ручку и, пошатываясь, стала подниматься по ступенькам. На счастье, двор был пуст, и новые друзья, никем не замеченные, через минуту уже стояли перед дверью большой коммунальной квартиры, где жила девочка со своей семьей.

Домовой снова заупрямился, ссылаясь на незнание заветных слов и необходимого ритуала, хотел снова бежать в подвал, но девочка решительно заявила, что сядет здесь на ступеньках и будет его ждать, пока совсем не разболеется и не умрет – и домовой согласился посетить ее жилище.

Входная дверь была почему-то не закрыта на замок, оказалась открытой и дверь в комнату, где жила девочка, и друзья беспрепятственно вошли туда.

– Ну, вот мы и дома, – оживленно заговорила девочка. – Здесь ты теперь будешь жить, мы будем с тобой очень-очень дружить и никогда не расставаться. Располагайся. Вот здесь стоит моя кроватка, под ней живут мои игрушки, мишка, кукла, мелки, мячик. Раньше у меня было гораздо больше игрушек, но однажды я их вынесла погулять, и их растащили другие дети, у которых игрушек не было. С той поры мама больше мне ничего не покупает.

– А кто еще здесь живет? – Домовой обвел взглядом большую комнату, разделенную посередине длинным высоким шкафом, за которым стояла высокая двуспальная кровать.

– Здесь спят мама с папой, а около окна стол Юры – он здесь уроки делает, а под столом ящик с Юриными игрушками – он не любит, когда я их трогаю, а также не любит, когда я беру его книжки, – почему-то засмущалась девочка. – Он очень умный, много читает, но я иногда, когда никого дома нет, их все-таки беру картинки посмотреть, а также мне вон тот петух нравится, – девочка вытащила из коробки дорогую плюшевую игрушку. – Его Петруша зовут, я с ним играю, когда никто не видит.

Но тут их разговор прервали. В коридоре раздались шаги, и в комнату вошла красивая женщина в сером пальто в сопровождении мальчика лет восьми-девяти с капризным лицом и в очках.

– Анечка, – взволнованно заговорила женщина, – да куда же ты подевалась? Мы с Юрой с ног сбились, тебя разыскивая. Где ты так перемазалась? Ну-ка раздеваться! Теперь мне твое пальто в химчистку сдавать и платье стирать… А почему у тебя щеки красные?

Мама подошла к девочке и потрогала ее лоб.

– Да ты горишь вся, у тебя температура, быстро раздеваться и в постель! Я сейчас на кухню схожу, тебе молоко подогрею.

Мама сняла пальто и ушла на кухню, а Юра подступил к сестре и зашипел:

– Ну, Анька, мы с мамой ее ищем, ищем, волнуемся, а ей хоть бы что, да еще моего Петрушу взяла. Я сколько раз говорил: мои игрушки не трогать!

Брат вырвал из рук девочки петуха, которого она прижимала к груди, аккуратно положил его в ящик под столом и вышел за мамой на кухню.

Тут только девочка поняла, что ни мама, ни брат ничего не сказали о домовом, который в момент их прихода сидел рядом с ней на кровати. Она тревожно огляделась:

– Домушка, где ты?

– Я здесь, – раздался тоненький голосок из-под табуретки. – Не бойся, я никуда не уйду, только твоей маме и брату не могу показываться – они в нас не верят, они могут испугаться и наделать глупостей. Когда они будут входить в комнату, мне придется прятаться, показываться я только тебе могу и только с тобой могу разговаривать.

Девочка успокоилась. Она быстро, как большая, разделась, разобрала постельку и легла в кровать.

В комнату снова вошла мама с чашкой горячего молока в руке.

– Пей, дочка, будет мало, я еще принесу.

Девочка выпила одну чашку, попросила еще и, когда мама снова вышла из комнаты, позвала:

– Домушка!

Человечек снова возник на ее кроватке. Он сидел на краю и болтал ножками. Девочка протянула ему кружку:

– На, домушка, пей, лечись!

Домовой взял молоко. Казалось, он не сможет его удержать, так как кружка в руках человечка казалась не меньше бочонка, но ничего, она не упала, и человечек надолго припал к ее краю, булькая и чмокая.

– Уф, – сказал он, отдышавшись и отдавая кружку девочке. – Я теперь совсем здоров, я сразу стал выздоравливать, когда почувствовал тепло твоего сердца, – мы ведь болеем не от холода, а от одиночества, от человеческого безверия, а теперь все, совсем здоров, теперь ты поправляйся, а чтобы тебе было не скучно, я буду с тобой вместе лечиться. Тебя, кроме горячего молока, чем еще лечат?

Вечером пришел доктор, он долго слушал девочку через фонендоскоп, стучал по ее спинке пальцами и поставил диагноз «пневмония». Дав указания по поводу лечения, он ушел, а девочка осталась лежать в постельке, глядя в потолок. Домовой снова не показывался, так как в комнате оставалась мама, а Юра учил уроки. Вскоре пришел с работы и папа.

Приняв горькое лекарство, девочка лежала на спине и думала, что вот в этой комнате находятся самые близкие ее люди – мама, папа, брат, но с сегодняшнего дня у нее появилась тайна, в которую она не может посвятить никого, даже маму с папой. Она поняла, что между ней и ее родными пролегла черта, что ни мама, ни папа, ни тем более брат уже никогда не смогут быть ей так близки, как раньше, что в ее жизнь вошло что-то новое и очень важное. Она еще не понимала, что разрыв этот гораздо глубже, чем она думает, что маленький человечек – вестник Иного мира, и туда нет доступа никому, кроме нее, что с сегодняшнего дня жизнь ее будет идти по новому, неведомому сценарию – и куда заведет действие этого сценария, знают только высшие силы, о существовании которых она знала когда-то давно, в какой-то другой жизни: ее она часто видела во сне, но никогда не могла вспомнить утром.

Уже засыпая, она мысленно позвала: «Домушка!» – и, к ее удивлению, в сознании тут же послышался отклик: «Я здесь, рядом, спи, королевна». —

«Почему «королевна?» – удивленно подумала девочка и с этой мыслью заснула.

Прошла неделя. К удивлению родных, девочка быстро поправлялась, не металась в бреду, засыпала со счастливой улыбкой.

Вскоре врач отменил антибиотики и сказал, что острый период прошел, и назначил через день банки и горчичники. Девочка очень боялась этого лечения, но теперь у нее был Варфуша (так звали домового), и она стыдилась показать свой страх. Аня мужественно переносила ежедневные экзекуции, не плакала и не просила маму побыстрее снять эти противные присоски.

В один из вечеров мама сняла с ее спины банки и, по своему обыкновению, ушла на кухню готовить ужин. В то же мгновение на кровати появился Варфуша.

– Больно? – спросил он сочувственно.

– Больно, но это необходимо, чтобы поскорее поправиться, – наставительно ответила Аня. – Ты, кстати, еще не совсем поправился и обещал лечиться вместе со мной, давай я тебе тоже банки поставлю.

– А это точно мне нужно? – с сомнением покосился домовой на банку, оставленную на табурете.

– Конечно, это, на самом деле, совсем не страшно, нужно зажечь внутри банки ватку со спиртом и приставить ее к спине, тогда кожа втянется вовнутрь. Давай я тебя полечу, мама тут все необходимое оставила, а у тебя спинка маленькая, на ней только одна банка поместится. – Девочка воодушевилась, она часто играла со своей куклой в доктора и больного, но ставить банки кукле можно было только понарошку, и вот теперь у нее появилась возможность помочь кому-то по-настоящему.

Маленький человечек еще раз подозрительно посмотрел на банку и вдруг уменьшился до размеров спичечного коробка, а затем ловко юркнул в банку. Несколько минут он сидел там неподвижно, затем раздался громкий кашель.

– Нет, это не лечение, – давился кашлем человечек. – Это мне не подходит, эта противная банка не хочет меня лечить.

Варфуша вылез из банки и через мгновение вырос до своих обычных размеров.

– Это не для меня, – сердито ворчал домовой. – У этой банки плохой характер, она не может лечить, у нее глупая и пустая душа и нет сердечного тепла, я даже не понимаю, как они могут тебе помогать!

– Домушка, а разве у банки может быть душа? Она же неживая!

– Все предметы на земле имеют душу и характер, – наставительным тоном начал свой первый урок домовой. – Но только люди давно уже разучились это чувствовать. Если ты внимательно прислушаешься к тому, что еле слышно шепчет твое сердце, вглядишься в то, что показывает твое внутреннее зрение, то поймешь: все предметы живые, они светятся, сообщают свои скрытые мысли и чувства, сердятся на тебя или довольны тобой – они очень переживают, что люди разучились это видеть и понимать.

Вещи так же по-разному относятся друг к другу. Одни предметы дружат, а другие терпеть не могут своих соседей. Конечно, их общение не такое живое и изменчивое, как у людей, их чувства слишком медлительны, основательны, сущностность и настроение вещи накапливаются годами и десятилетиями, и чем старше предмет, тем сильнее действует он на человека или другую вещь.

Ты, наверное, помнишь, какое странное и трепетное чувство возникает в старинном доме в окружении древних вещей? Еще больше оживает предмет, если человек вложил душу в его изготовление и если вещь любима хозяином. Но и здесь кроется ловушка – многие люди, сами того не подозревая, попадают в зависимость от любимых предметов, становятся их рабами – и в этом предметы могут проявлять деспотичность, им нравится быть хозяевами, повелевать. Они могут даже внушать людям некоторые мысли, толкать на определенные действия, иногда злодейские. Правильно подобрав симпатичные друг другу предметы, можно сделать маленькую комнатку уютной и радостной, а вещи-злодеи, заполняющие богатые покои, могут превратить жизнь ее обитателей в ад. – Варфуша задумался. – Ты, наверное, когда-нибудь замечала, что в некоторых домах – пусть даже больших, богато, но безвкусно обставленных – через некоторое время начинаешь ощущать тяжесть, появляется чувство надетой на голову кастрюли и если находишься там долго, то можешь просто заболеть. А иногда в бедной уютной комнатке тебя не оставляет чувство праздника: как там легко беседовать и играть! Все это – энергия вещей, которая, вливаясь в душу жилища, принимает или изгоняет нас.

Когда в твоем сознании откроется внутреннее зрение, ты увидишь, что ваша комната заполнена разноцветными звучащими силовыми линиями, которые в каждом месте создают неповторимый рисунок, и с этими линиями взаимодействует бессмертная наша душа.

Варфуша замолчал, никогда еще он не говорил так долго и проникновенно. Ане показалось, что на мгновение он утратил свой прежний облик и превратился в сияющего каким-то нездешним светом сказочного принца. Девочке почудилось, что и она сама не пятилетний ребенок, а намного старше, мудрее и что все эти сложные понятия она давно усвоила и осознала.

Поддавшись какому-то радостному порыву, она приподнялась в кроватке на локте, и попросила:

– Учи меня, Варфуша, я хочу видеть души вещей, я хочу видеть живой мир.

– Сегодня уже поздно, – указал на часы домовой. – Спи сейчас, а завтра, когда мама уведет Юру в школу, сразу и начнем.

Утром, получив от мамы обычные наставления не вставать с кровати и вести себя хорошо, девочка дождалась появления домового (иногда он куда-то уходил по своим делам и появлялся не сразу) и приступила к первому заданию.

– Возьми Юриного петуха Петрушу, закрой глаза, сосредоточь внимание на левой ладони и начинай ощупывать пространство вокруг игрушки, – наставлял ее маленький человечек.

Девочка зажмурилась и стала водить рукой вокруг петуха. Сначала она не чувствовала ничего, затем в середине ладони появилось слабое покалывание, которое вскоре сменилось легким, не очень приятным зудом. Подняв руку повыше, Аня ощутила, что неприятный зуд исчез, ощущение стало щекочущим, ласковым, но в этом ощущении скрывался какой-то подвох, правда, девочка не понимала, в чем он заключается.

Аня открыла глаза и удивленно посмотрела на домового:

– Варфуша! Он колется вот здесь, а здесь, – она подняла руку выше, – он щекочется, ласкает.

– А теперь послушай свое сердце, – серьезно сказал домовой. – И постарайся увидеть его своим внутренним зрением, может быть, даже тебе удастся разглядеть его душу открытыми глазами, но знай: это не то, что ты видишь обычно, это его скрытая сущность.

Девочка прислушалась к своим ощущениям и вдруг поняла: Петруша – пустой, самодовольный тип, гордящийся своей раскраской, тщательностью изготовления и стоимостью. Он совершенно не любит девочку, он вообще никого не любит, кроме себя, но ему очень приятно, что им восхищаются, что Аня тайно завидует брату и страстно хочет владеть этим петухом. Поэтому его верхняя оболочка такая ласковая и притягательная, а внутренняя – такая жесткая и колючая.

Еще через несколько минут, глядя на Петрушу рассредоточенным взглядом, как учил ее домовой, Аня вдруг увидела, что от петуха отделяется радужное облачко и превращается в невесомую, словно выполненную из дымчатого многоцветного материала птицу, напоминающую павлина, но когда эта птица повернула к ней голову, девочка вздрогнула: голая шея была увенчана черепушкой стервятника с хищным клювом и злыми глазами.

Грустно слезла Аня с кровати и отнесла Петрушу под стол к остальным Юриным игрушкам, расстроенно шепча:

– Прости, Петруша, я больше никогда не буду тебя трогать.

– Молодец, – раздался сзади взволнованный голос домового. – Ты все видела, все поняла, я даже не ожидал от тебя таких быстрых успехов. Не сердись на петуха, он не виноват, его таким сделали, такую энергию передал ему мастер, эта энергия притянула не самую лучшую душу, а твой брат позаботился о том, чтобы окончательно ее испортить, не желая ни с кем делиться своей игрушкой и запрещая тебе ее трогать. А теперь возьми свою старую тряпичную куклу и попробуй послушать ее.

Девочка вытащила из-под кровати несуразную грязную Катюшу с полуоторванными руками и ногами и, немного стесняясь ее несчастного, замученного вида, стала манипулировать над ней так же, как недавно манипулировала с Петрушей.

Кукла сразу отозвалась на ее действия какой-то извиняющейся привязанностью и собачей преданностью. Девочка почувствовала, сколько любви и нежности в этом маленьком грязном существе, как счастлива и благодарна душа ее за внимание и ласку, как переживает она за свой несуразный вид. Аня устыдилась того, что часто забывает свою бывшую любимицу и порою предпочитает ей более дорогие и эффектные игрушки.

Снова она увидела облачко, отделяющееся от куклы, это облачко приняло вид маленького трогательного существа с детским личиком и ласковыми серьезными глазами. Казалось, они смотрят ей в душу и, извиняясь, просят: «Не бросай меня! Я тебя люблю, я пригожусь тебе».

Со слезами на глазах девочка прижала к своей груди жалкого уродца и зашептала:

– Я люблю тебя, Катенька, я никогда тебя не брошу, прости, прости меня за черствость и невнимание.

– Разобралась? – снова подал голос Варфуша. – Теперь ты знаешь, кто твой настоящий друг, а кто только притворяется. У этой старой куклы чистая кроткая душа, и она тебе по-настоящему предана. Эта кукла стала частицей тебя, она незаметно лечит твою семью, дает жилищу покой и уют. Вы даже не знаете, откуда это у вас, за свою недолгую по человеческим меркам жизнь Катюша стала добрым талисманом, несущим удачу.

Когда эта игрушка окончательно рассыплется в прах и от ее грязного тельца не останется даже гнилой нитки, душа ее еще долго будет следовать за тобой и всячески тебе помогать, а потом, когда почувствует, что сделала все, что могла, она переместится в чудесный мир Эрмастиг, напоминающий сказочную страну какого-нибудь самого доброго сказочника – мир для просветления душ самых добрых, самых светлых игрушек. – Варфуша с гордостью смотрел на свою ученицу.

– Скажи, домушка, – спросила девочка, – а я теперь смогу увидеть и почувствовать душу любой игрушки?

– Любой игрушки, любого предмета, что тебя окружают. Ты теперь можешь говорить с деревьями, камнями, реками, морями… Конечно, этот разговор не будет похож на разговор с братом или мамой, но если тебя заинтересует характер или судьба предмета, ты сможешь узнать. – Домовой немного помолчал. – Но остерегайся пользоваться этим даром очень часто или продолжительное время без отдыха. Душа твоя пробудилась, но не окрепла, она пока очень уязвима, а защищаться ты еще не умеешь. Здесь ты под моей защитой, я всегда смогу заблокировать опасность, но когда-то нам придется расстаться, и ты окажешься один на один с враждебными силами. Правда, я надеюсь, за время, которое нам отпущено пробыть вместе, научить тебя необходимым защитам. Мир не только прекрасен и добр – он разный, в нем много злых сил, которые только и ждут человеческих ошибок, чтобы расставить ловушку. И все людские слабости: желания, самодовольство, гордыня, сластолюбие, эгоизм, жестокость и многое другое – будут использованы темными для пленения души и закабаления ее, и они сделают все для того, чтобы человек сам принял решение служить им, поскольку нарушить свободу воли не вправе даже они. Поэтому и методы вначале используются самые, казалось бы, безобидные, и только когда человек самостоятельно согласится стать в их ряды, вот тут они и покажут свою истинную личину.

Варфуша замолчал и задумался.

– Ты знаешь, – проговорил он каким-то странным голосом. – Я ведь не ангел, не даймон, я домовой и по своей природе не должен быть лишен влияния темных сил – я как бы на рубеже между днем и ночью, но с той поры, как мы познакомились, я не могу больше пакостить людям, как раньше. Мне иногда даже начинает казаться, что я не всегда был домовым, но кем – никак не могу припомнить.

– Скажи, Варфуша, – спросила девочка. – В первый день, когда мы познакомились, ты назвал меня «королевной». Ты что, подшутил надо мной? Я же обычная девочка, и имя у меня обычное и родители.

– Когда-то в другой жизни, – ответил Варфуша, серьезно глядя на Аню, – ты была королевой.

– Но ведь мне всего пять лет, и я ничего не помню, никакую другую жизнь.

– Когда-нибудь вспомнишь, ведь ты способная, но, возможно, очень нескоро. Ничего не приходит сразу, душа пробуждается постепенно, и тайники ее открываются один за другим, последовательно. Я ведь тоже никак не могу вспомнить то, что было со мной до того, как я стал домовым, но я точно знаю, что был им не всегда, словно кто-то наложил печать на мою глубинную память. Одно скажу, на тебе метка избранности, иначе твоя душа не смогла бы так быстро пробуждаться, но какая на тебе миссия, могут знать только высшие силы света, моя же задача – раскрыть в тебе то, что начало раскрываться.

Ну, на сегодня хватит, – снова перешел на ворчливый тон домовой. – Тебе пока нельзя использовать новые возможности слишком долго, твоя душа еще не готова, может произойти срыв. Сейчас я тебя до вечера оставлю, мне нужно к своим новым знакомым из нашего дома сходить.

Домовой исчез, как видно, направившись в гости к кому-то из местных домовых, и девочка весь оставшийся день не ощущала его присутствия.

Во второй половине дня вернулись мама с братом, мама сказала, что Аня уже достаточно окрепла и может с завтрашнего дня ходить по квартире и обедать со всеми на кухне.