О чувстве, заключенном в вещах, и о магии

Томмазо Кампанелла

О чувстве, заключённом в вещах, и о магии

© Матвей Фиалко, 2020

© ООО «Книгократия», 2020

Перевод, предисловие, комментарии: Матвей Фиалко Подготовка текста: Максим Сурков Макет, вёрстка, обложка: Алиса Цыганкова

Титульный лист первого, франкфуртского издания 1620 г.:

[Пера] брата[-монаха] Томмазо Кампанеллы четыре книги о чувстве в вещах и о магии. Дивная часть тайной философии, в которой показывается, что мир – это хорошо познающее живое божье изваяние, а все части его и частички этих частей обладают чувством, одни – более ясным, другие – более смутным, в той мере, в какой необходимо, чтобы поддерживалась жизнь их и всего света, в коем они живут согласным чувством. И почти все основания тайн природы [в коей книге] открываются.

Тобиас Адами составил книгу и вот впервые публике представил.

Титульный лист второго, парижского издания 1637 г.:

Томмазо Кампанелла, доминиканец.

Четыре книги о чувстве в вещах и о магии, в которых доказывается, что мир – это живое божье изваяние, а все части его и частички этих частей обладают чувством, одни – более ясным, другие – более смутным, столь, сколь нужно, чтобы поддерживалась жизнь их и всего света, в котором они живут согласным чувством.

Исправленные и защищённые от клеветы глупых обитателей мира с помощью доводов и свидетельств божественных книг, природы и Писания, а также толкователей Писания, богословов и философов, всех, кроме безбожников.

Отдаёт книгу [автор] на суд всевышний.

Надпись под портретом:

«Почтенный отец, Томмазо Кампанелла, доминиканец, великолепно обращавший в бегство банду приверженцев Аристотеля, славен был в Риме и Париже: Кампанеллу изволят пусть нынче услышать люди, уразуметь, Кем воистину был он, что значил – расскажут его сочиненья».

В левом верхнем углу под звездой с колокольчиком цитата из книги пророка Исайи (Ис. 62:1): Propter Sion non tacebo («Не умолкну ради Сиона»). Надпись в рамке: lesus est mea doctrina («Иисус – моё учение»).

Офорт выполнен в 1658 г. французским гравёром Бальтазаром Монкорне (1600–1668) по портретному наброску, написанному при участии астролога Жана дю Фура (?-?), более известного под псевдонимом Митанур (буквальный перевод на иврит французской фамилии du Four, «Печной», «из печи»: Л13ЛЙ, к аккадскому обозначению глиняной печи, tinuru, восходит среди прочего и тюркский тандыр/тандир). Митанур, который в то время служил личным астрологом у Армана де Бурбона, первого принца де Конти (1629–1666), знал Кампанеллу в лицо в последний, парижский период его жизни (1634–1637).

Предисловие

Людина – це найвеличніша з усіх істот. Людина – найнещасніша з усіх істот. Людина – найпідліша з усіх істот. Як тяжко з цих трьох рубрик вибрати першу для доведення прикладом. Та найдивнішим є, що ці всі три рубрики сходяться в одній тій самій людині[1]

Иван Багряный.Сад Гефсиманский

Натурфилософию Кампанеллы, сохраняющую определённую оригинальность, всё же совершенно верно рассматривают на фоне трудов, созданных двумя его важнейшими предшественниками: жившим на век раньше флорентийцем Марсилио Фичино (1433–1499) и современником и земляком Кампанеллы, уроженцем города Козе́нца в Калабрии (там же, в 150 км. от Козе́нцы, в городе Стило в 1568 г. родился он сам) Бернардино Телезио (1509–1588). Телезио был создателем эмпирического (как считалось в советской историографии, прямо материалистического) учения, нашедшего выражение в труде «О природе вещей в четком соответствии её собственным началам» (De rerum natura iuxta propria principia)[2], третье, наиболее полное издание которого вышло в 1586 году. Плохую репутацию среди католических ортодоксов книга получила благодаря тому, что почти вся была посвящена критике воззрений Аристотеля, авторитет которого даже во второй половине XVI в. был значителен. Ссылки на труды Аристотеля играли важную роль в томизме, католической философии Фомы Аквинского (1225–1274), пользовавшейся признанием в монашеском ордене доминиканцев, к которому принадлежал и сам Кампанелла.

По мнению Телезио, в мире есть всего два бестелесных (incorporea) начала, тепло и холод (color et frigor), которые, в постоянном порождении и развитии «повсеместно изливаясь друг навстречу другу» (sese quaque versus effundiendi), пребывают в извечном взаимном противостоянии во вселенской громаде (molem universam), космическом теле как арене их взаимодействия, начале третьем [Telesio 1910: 17, 24]. Тепло и холод и есть, согласно Телезио, источник настоящей основы познания, ощущения (sensus). Душа же, сотворённая и вложенная в людей Богом, ответственная за способность разумно постигать сущее (facultatem ratiocinandi intelligendique), в деле исследования и изыскания в природе непознанного играет несравненно меньше роли, чем ощущению обязанное умение верно оценить ситуацию на основе полученного в прошлом чувственного опыта (existimandi vel commemorandi) [Telesio 1910: 24]. Тем не менее, называть систему Телезио атеистической, по крайней мере, опираясь на материал самой книги, нельзя. В начале своего труда автор подчёркивает, что следует чувственному опыту (sensus), рассуждая о природе:

«Однако если какое-то из положений, выдвигаемых нами, не будет согласовываться со Священным писанием и католической церковью, мы ни в коем случае не утверждаем, что надо его придерживаться, а не отвергнуть всей душой (penitus). Ведь выше Писания и церкви не должно быть не только никакое человеческое рассуждение, но даже само ощущение (sensus). Если не согласуется оно с Писанием и церковью, то отвергнуть надо и его самого» [Telesio 1910: 6].

Попытки самооправдания или искренний католицизм Телезио не уберегли его работу от внимания церкви, однако в Индекс запрещённых книг она попала только после смерти автора, жизнь которого была куда более спокойной, чем Кампанеллы. В защиту Телезио и его критики Аристотеля молодой монах-доминиканец Кампанелла публикует в 1591 г. труд «Философия, доказанная ощущениями» [Campanella 1591]. Незадолго до смерти Телезио в Козенцу приехал Кампанелла, который надеялся на личную встречу, но присутствовал только на похоронах Телезио [Blanchet 1920: 21]. Первый опубликованный философский труд Кампанеллы стал основой трактата «О чувстве в вещах», вышедшего в свет почти тридцатью годами позже. При всём своеобразии метафизики Кампанеллы, во многом не совпадающей с телезиевой, ключевое для трактата понятие sensus было развито именно на основе труда его старшего современника, если не в полемике с ним.

Уже первая книга доминиканского монаха Фра Кампанеллы привлекла внимание Инквизиции благодаря поддержке учения Телезио, осложнив автору жизнь на годы вперёд. Тем не менее, арест осенью 1599 г. и следствие, ставшее начало почти тридцатилетнего тюремного заключения (до освобождения в 1628 г.), обязано было мессианским амбициям Кампанеллы, фактически ставшего харизматическим лидером собственной религиозно-политической в прямом смысле слова «секты», претендовавшей на насильственный захват власти. Телезио не прожил такую трудную, изломанную жизнь, как его «ученик», в силу более мягкого характера и совершенного отсутствия фанатического, звериного упрямства. Восторженное отношение к поведению Кампанеллы, под жесточайшей пыткой много часов подряд продолжавшего симулировать сумасшествие и обхитрившего католическую Инквизицию, которая не решилась приговорить к смертной казни безумца [Горфункель 1969: 24–30], едва ли оправдано. Показания других участников калабрийского заговора свидетельствуют, что в руках следствия оказался революционер, претендовавший среди последователей на роль «Мессии» и «Монарха мира»[3] [Панченко 2018: 118–122]. Когда из заключения годы спустя вышел критиковавший макиавеллизм автор афоризма «Религия с оружием в руках непобедима» [Campanella 1854: 70], и лидер анти-испанского восстания, выражавший надежду, что именно испанская корона сыграет решающую роль в грядущем, чаемом им всемирном перевороте, многие интеллектуалы тогдашней Европы чувствовали, с кем имеют дело [Баткин 1995: 395–398]. То, что до сих пор «Город Солнца» остаётся самым известным произведением Кампанеллы, до некоторой степени даже справедливо. Метафизика Кампанеллы является если и не приложением к его утопии, то основанием пирамиды всей его философии, на вершине которой была жажда социального действия. На наш взгляд, ставить Бруно, лишенного амбиций в прямом смысле революционных, на одну доску с Кампанеллой неправомерно.

В заключении будут написаны многие работы Кампанеллы, которые его настоящие и мнимые друзья тайком забирали, обещая опубликовать и нередко продавая будущим издателям. Такая судьба ждала и трактат «О чувстве», первая латинская версия которого, конфискованная Инквизицией в 1592 г., считается утерянной. Написанный в конце 1604 г. в подземелье неаполитанского замка Сант-Эльмо итальянский текст, изданный в 1925 г. [Campanella 1925], лёг в основу книги на латыни, опубликованной во Франкфурте в 1620 г. [Campanella 1620] стараниями Тобиаса Адами (1581–1643), получившего известность как издатель трудов Кампанеллы-узника. В 1613 г. Адами в компании своего воспитанника, Рудольфа фон Бюнау, посетил Неаполь и получил рукопись, когда автор трактата, по его собственным словам, написанным почти четверть века спустя, «содержался под суровой стражей» [Campanella 1637: XVII]. Не в пример другим «друзьям», вроде католического публициста Каспара Шоппе (1576–1649), скупавшего рукописи, чтобы присвоить себе полученные материалы, Адами выполнил обещание, издав книгу [Campanella 1637: XVII] и предварив её своим «Посланием с посвящением» братьям Бюнау, Генриху и Рудольфу, в котором выражает восхищение автором трактата как «воскресителем» древней философии [Campanella 1620: 3–7]. Член Тюбингенского кружка, в недрах которого с начала XVI-го века вызревали розенкрейцерские произведения, выпущенные в свет за несколько лет до франкфуртского издания, Адами был близким другом «отца розенкрейцерства» Иоганна-Валентина Андреэ (1586–1654) [Йейтс 2000: 364, 492]. Если вспомнить, что немецкое издание «Испанской монархии» Кампанеллы подготовил ещё один член кружка, правовед Христоф Безольд (1577–1638), то связь Кампанеллы с «классическим» розенкрейцерством, огромную роль отводившим идеям всемирной монархии и «нового божьего града», станет ещё более очевидной [Йейтс 1999: 252–253]. Впрочем, нельзя забывать, что тюбингенское розенкрейцерство было явно протестантским, тогда как Кампанелла позиционировал себя истовым католиком, а критикующий лютеранство «Разгромленный атеизм»[4]

Кампанеллы по-немецки Тобиас Адами так и не опубликовал [Горфункель 1969: 49, 64]. Необходимо также иметь в виду, что являвшаяся частью идеологии классического розенкрейцерства эзотерическая метафизика больше обязана алхимии и герметизму [Фиалко 2018: 143–146], чем неоплатонической традиции, которой, с рядом оговорок, принадлежал и Кампанелла.

После освобождения Кампанеллы благодаря папе Урбану VIII [Горфункель 1969: 35–37], надежды философа на спокойную жизнь в Италии не сбылись. Опасаясь нового ареста, с согласия Урбана, осенью 1634 г. он уезжает в ссылку во Францию, гостя первое время у известного гуманиста Николя де Пейреска (15801637). Во Франции Кампанелла проводит последние пять лет, пользуясь заслуженной нелёгкой жизнью славой. За два года до смерти он сам подготовил второе, исправленное и дополненное издание своего трактата, вышедшее в Париже в 1637 г. [Campanella 1637], предварённое полным пышного славословия посвящением его последнему покровителю, кардиналу Ришельё (1585–1642) [Headley 1991: 127–130]:

«И да будет Город Солнца, намеченный мною, а тобой возводимый, с вечным неугасимым сиянием всегда сверкать отражённым светом твоего величия» [Campanella 1637: VI].

Кампанелла хранит память об обстоятельствах первого издания и трогательную благодарность Адами, о судьбе которого в охваченной Тридцатилетней войной Германии он, наслаждающийся покоем во Франции, даже не знает. Теперь они с Адами в некотором роде поменялись местами. Чтобы Ришельё не надо было делить славу с Адами, Кампанелла просит поместить слова признания Адами в отдельном обращении печатника к читателю.

«Дабы порядочность, познания, учёность и верность Тобиаса, раз печатаются книги [трактата] без его “Послания с посвящением”, не покрылись мраком забвения, автору пришлось по сердцу о нём, быть может, и сгинувшем на войне немецкой, через печатника сохранить признательную память» [Campanella 1637: XVII].

Второе, парижское издание 1637 г., кроме содержательных дополнений во многих главах, снабжено Кампанеллой значительным по объёму (больше четвёртой части книги) предварительным разделом под названием «Апология своей книги» [Campanella 1637: 1-92]. Она представляет собой массу выдержек из трудов западных и восточных богословов, а также античных философов, использованных автором для доказательства того, что его доктрина всеобщей одушевлённости мироздания не является еретической.

Одним из «преимуществ» труда Телезио перед первым опубликованным трактатом Кампанеллы в глазах Инквизиции было отсутствие у Телезио упоминания о мировой душе, учение о которой, развитое вторым предтечей Кампанеллы, Марсилио Фичино [Фиалко 2018: 88–95], стало одним из краеугольных камней новоевропейского эзотеризма. Опасное с богословской точки зрения представление о мировой душе как посреднике между Богом и творением занимало видное место в метафизике Кампанеллы, и, по его признанию в 32-й главе третьей книги трактата, было одним из пунктов обвинений в ереси. Метафизически представление о мировой душе как божественной силе творения мироздания было так же оправдано, как его восточно-христианский аналог, софиология, неслучайно встречающее в ортодоксальной среде настороженное отношение. Любопытно, что Кампанелла даже упрекал своего учителя Телезио в том, что тот игнорировал, «упустил» мировую душу:

«Так как мироздание в целом пребывает единым благодаря душе (unitur anima), если одушевлены части его, то не будет неодушевлённым и оно само, о чём мы выпустили отдельный трактат (вероятно, речь о раннем латинском трактате, изъятом Инквизицией, который стал основой работы «О чувстве в вещах» – М. Ф.). <…> Горячий дух, охваченный сильным жаром, находит убежище в холоде, истончённом мировой душой, которую Телезио упускает (praetermisit)» [Campanella 1591: 26–27].

Чтобы понять степень влияния Фичино на метафизику Кампанеллы, достаточно сравнить с отрывком из «Философии, доказанной ощущениями» цитируемый им близко к тексту комментарий Фичино к трактату Плотина «О небе» из «Эннеад» (II, 1).

«Небесное начало, душа, не объединяется с небом, будто бы уже к тому времени созданным. Нет, скорее сама она небо и порождает повсеместно благодаря плодородию своему, выше небес стоящая, но к ним, которые вот-вот появятся, плотно примыкающая. Наделённая жизнью в высшей степени, она небеса выдыхает (spirat). Но что же выдыхает? Выдыхает живое, доступное чувствам (sensualem) дуновение (flatum), но не такое, какое непременно почувствуют другие вещи, а такое, которое само почувствует (sentiat) их, им даруя жизнь. Исходя из души, подобное дуновение уподобляется пронизывающей её силе (virtutem), так что, само пронимая вселенную, оно влито во все вещи» [Ficino 1641: 550].

«Мировая душа не соединяется с небом, а выдыхает и порождает его. Наделённая жизнью в высшей степени, она выдыхает живое, доступное чувствам дуновение, но не то, что непременно почувствуют другие вещи, а то, что само почувствует их, им даруя жизнь. Дуновение это, уподобляющееся пронизывающей душе, пронимающее вселенную, влито во все вещи» [Campanella 1591: 225]

Именно учение о мировой душе Фичино, и этот отрывок в особенности, является основой, истинным наполнением метафизики Кампанеллы, внешне близкой сенсуализму Телезио, но наделяющей понятие sensus особенным, панпсихическим [Nejeshleba 2016] содержанием. Для Кампанеллы чувство, ощущение есть не только пассивная способность наблюдателя воспринимать каждую вещь, сколько её активная принадлежность. Каждая без исключения вещь, согласно Кампанелле, не только ощущается, но и сама «чувствует вовне». Более того, хотя Кампанелла пострадал от Инквизиции больше, чем Телезио, его собственная система была подчёркнуто ближе к религиозному наполнению и осмыслению [Lerner 2007]. Если Телезио был фактически деистом, полагая, что мироздание пребывает в равновесной внутренней борьбе двух противоположных начал, то Кампанелла настаивал на постоянном вмешательстве Бога через мировую душу в каждую вещь. Более того, с теологических оснований Кампанелла поправляет даже Фичино, вводившего понятие философских «приманок» (illices), с помощью которых возможным становится низведение небесных (астрологических) даров мировой души в земной мир на благо возможного адепта своего учения. Для Кампанеллы ни о каком принуждении небесных, злых или же добрых духов с помощью телесных материалов речи быть не может, и первостепенную роль играет не космологическое, а этическое наполнение ритуалов, которому Фичино, как и его учителя-неоплатоники, не уделяет должного внимания (Metaphysica Pars III, Lib. 15, Cap. VIII, Art. 3):

«Они не говорят о нравственном душевном стремлении (non de morali loquantur affectione et influxu), необходимом, чтобы “словить” со звёзд ангелов и демонов с помощью символов, принадлежащих дольнему миру».

О более отчётливой, чем у его предшественников-неоплатоников, «апологетической нотке (a more pronounced apologetic stance)» в учении Кампанеллы, желавшего отграничить христианские таинства и молитвы высшим силам от колдовских обрядов, с полным основанием говорит Гвидо Джильони [Giglioni 2013: 46]. Слово «магия» в заглавии трактата не должно смущать. Оно, как и в любом серьёзном натурфилософском эзотерическом труде того времени, начисто лишено пикантно-романтического ореола тайной вседозволенности. Магией Кампанелла считает умение философа оперировать с космосом на основе знания его панпсихической природы, то есть всеобщего одушевления вещей, много раз подчёркивая недопустимость обращения к сущностям демоническим для творения «чудес». Ренессансная традиция естественной, натуральной магии находит своё дальнейшее развитие у Кампанеллы, который уделяет особое внимание магии как искусству техническому и евгеническому. Как и в «Городе Солнца», он уверен в будущем воздухоплавания и важности астрологического «ведения» будущих родителей для рождения у них «правильного» потомства. Наивные соображения о «магических» закономерностях природы, высказанные в четвёртой книге его трактата, могут показаться современному читателю не лишёнными некоторой занимательности.

Именно религиозности Кампанеллы посвящена была дискуссия, развернувшаяся среди специалистов по его наследию. Итальянский врач-патологоанатом, а впоследствии депутат в национальном парламенте Италии в 1861–1870 и 1880–1882 гг., на склоне лет занявшийся историей, Луиджи Амабиле (1828–1892) опубликовал в 1882 г. трёхтомную монографию с приложением множества документов, до сих пор остающуюся базой для кампанелловедения. Амабиле стал автором так называемой теории притворного сокрытия, симуляции (simulazione) своих истинных убеждений Кампанеллой. Согласно Амабиле, на его личность и труды многолетнее тюремное заключение оказало решающее воздействие:

«Вынужденный вплоть до самой смерти любым способом и любым путём снимать с себя уголовные обвинения, он во многом запутал (l’ingarbugliò) следствие, так что стал не только скрывать свои собственные взгляды, но и горячо поддерживать те, которые бы своими никогда не назвал. Так что всерьёз исследовать мысль и настоящие внутренние убеждения Кампанеллы крайне сложно, если не брать в расчёт, как, где и когда он написал то, что написал» [Amabile 1882 I: VI]

Основания для соображений, которые высказал Амабиле, имелись. В заключении Кампанелла, автор синтезировавшего телезианство и неоплатонизм трактата «Философия, доказанная ощущениями», пишет «Разгромленный атеизм», разоблачавший «безбожие» с ортодоксально-католических позиций. Творец социалистической утопии «Город Солнца» и организатор калабрийского антииспанского восстания создаёт «верноподданническую» «Испанскую монархию», где главная роль в построении грядущей всемирной монархии отдана испанской короне. Итак, если верить Амабиле, «настоящие, потаённые (intime) убеждения Кампанеллой демонстративно отвергались и по всей вероятности скрывались им на протяжении всей его жизни» [Amabile 1882 I: L]. Сторонником теории притворного сокрытия в советской исторической науке был автор читающейся как приключенческий роман художественной биографии Кампанеллы, вышедшей в серии ЖЗЛ, и монографии о «Городе Солнца» (1978) Альфред Энгельбертович Штекли (1924–2010):

«Кампанелла нашёл путь, как, сидя в тюрьме, увеличивать число вольнодумцев. Нет, не сатирическими сонетами о Христе! Надо было действовать и осторожней и хитрей. Прикрываясь фразами об ортодоксии, он напишет богословское сочинение и назовёт “Побеждённым атеизмом”. <…> Кампанелла ревностно опровергал атеистов. А в душе был убеждён, что атеизм, который он назвал побеждённым, в борьбе с христианством окажется победителем» [Штекли 1966: 204–205].

Сторонником такого же взгляда на «Разгромленный атеизм» выступил в своей биографии Кампанеллы видный советский медиевист Виктор Иванович Рутенбург (1911–1988), обращавший даже внимание на более крупный издательский шрифт для аргументов «атеиста», чем их опровержений [Рутенбург 1956: 70]. После выхода наиболее полного из имеющихся обзоров учения Кампанеллы, книги Александра Хаимовича Горфункеля (1928–2020), критически разобравшего тезисы Амабиле и его последователей [Горфункель 1969: 43–70], теорию симуляции, по выражению Л. М. Баткина, «можно считать похороненной» [Баткин 1995: 385]. Горфункель справедливо замечает, что если «в душе» Кампанелла оставался атеистом, то такие взгляды должны были бы найти место хотя бы в какой-то работе, написанной до или после заключения, чего не наблюдается (даже жители «Города Солнца» веруют в бессмертие души, а аверроизм с доктриной вечности несотворённого мира и растворения души был всегдашним объектом критики Кампанеллы). Наличие явно апологетических работ, согласно Горфункелю, нельзя считать доказательством того, что существовало два Кампанеллы, «настоящий» и «притворный» [Горфункель 1969: 52, 54]:

«Парадокс Кампанеллы не в раздвоении личности, а в сложности и противоречивости его мировоззрения <….> Системе этой свойственны глубокие противоречия, но это именно внутренние противоречия, а не внешние несовпадения отдельных книг».

Что касается историографии зарубежной, то гипотезу Амабиле полностью не принимал, пожалуй, ни один исследователь, даже не отвергая эту «противоречивость» мировоззрения Кампанеллы. Католический теолог и мыслитель Романо Америо (1905–1997), выделяя два периода в философии Кампанеллы, ранний, связанный с откровенно сенсуалистической натурфилософией, и зрелый, метафизический, считает «утопизм» философии калабрийца ведущим мотивом его учения, соединяющим воедино оба этих этапа и свидетельствующим против тезиса о притворном сокрытии [Amerio 1972: 334]. Автор одной из основополагающих монографий об учении Кампанеллы Джермана Эрнст (1943–2016), полагает, что хотя работы откровенно прокатолические, написанные им в заключении, «и использовались для самооправдания в столь переломной ситуации в ходе следствия, это не значит, что они были плодом расчёта и сознательного постоянного сокрытия Кампанеллой своих взглядов» [Ernst 2010: 29]. Примечательно, что во всём наследии Кампанеллы сложно найти хотя бы какие-то слова (за исключением аргументов «безбожника», приведённых в «Разгромленном безбожии», автором книги старательно опровергаемых), отдалённо приближающиеся к ёмкому изречению Бруно, на закате жизни в порыве откровенности признавшемуся благочестивому католику Джованни Мочениго: ему «не нравится вообще никакая религия»[5] [Горфункель 1965: 139–140]. Правда, кое-что «желаемое» атеистическое можно найти не в произведениях Кампанеллы, а в показаниях его подельников, но с чудовищным довеском, который придаёт этой проблеме измерение уже патологическое. Вербуя участников будущего восстания, Кампанелла образца 1599 г. называл чудеса, совершённые Христом, ложными, но утверждал, что сам он как «Мессия по истине» сотворит настоящие [Панченко 2018: 125–126]. Согласовать человекобожный бред, если он имел место, с подчёркнутой католической ортодоксальностью написанного в тюрьме «Разгромленного атеизма» возможным не представляется. Вообще, сближать Кампанеллу с Бруно просто на основе их общего монашеского (доминиканского) раннего прошлого и инквизиционного «страстотерпия» неверно. В том, что именно неприемлемо «вольный» для своего времени мыслитель Бруно, а не внешне остававшийся до самой смерти верным католицизму «безумец» Кампанелла, стал жупелом в истории борьбы за свободомыслие, есть немалая доля исторической справедливости.