Слепой. Формула смерти

– Сейчас бы мы имели все, что нужно. Ренат, ты предал своих друзей, когда инсценировал собственную смерть и исчез с деньгами. Ты предал джихад. Мы помогли тебе вновь стать на ноги в Москве. Торопись, завтра же улетай.

Ренат хотел сказать, что у него билет куплен: он собирался пробыть в Барселоне три дня, но возражать не стал. Завтра так завтра.

– Думаю, все будет хорошо.

Мужчины воздали хвалу Аллаху и покинули кабинет.

Ренат простился со всеми.

Водитель стоял у машины.

Когда автомобиль выехал со двора, Абдулла улыбнулся. Два его спутника, почти всю встречу хранившие молчание, приблизились к нему.

– Он все сделает, – произнес Абдулла. – Но он жаден, – арабы переглянулись. – Нас сейчас интересуют не деньги, я правильно говорю? Деньги – ничто, наша цель велика, мы должны выполнить миссию. Это наш долг. Вы вылетаете сегодня, я уеду завтра.

* * *

Из своего номера Ахмедшин позвонил в Москву и поинтересовался, не звонил ли ему Горелов. Когда секретарша сообщила, что утром был звонок, Ахмедшин довольно улыбнулся.

«Он у меня на крючке, – отключая телефон, подумал татарин. – Когда понадобится, он сделает все, ему от меня не отвертеться. А теперь я могу расслабиться».

Ренат Ахмедшин повязал дорогой галстук, надел вечерний костюм и отправился гулять по городу. Он спешил насладиться жизнью, словно чувствовал, что эта радость будет слишком короткой. Он заглядывался на женщин, придирчиво оценивал их и, одаривая улыбками, шел дальше, спокойный и уверенный в себе.

В баре к нему подсел высокий статный блондин. Некоторое время молчал, потом, не глядя на Рената, спросил:

– Вы встречались с нашими афганскими друзьями? – по-английски блондин говорил с явным американским акцентом.

– Да.

– Они пока довольны?

– И что вы их ведете, не подозревают, – ухмыльнулся Ренат.

– Я должен предупредить вас, если вы ввязались в двойную или тройную игру, она плохо кончится. Вы работаете только на нас. Берите деньги, если они их вам предлагают, но каждый шаг, совершенный вами, – с нашего согласия. В Москве наши люди тоже следят за вами, не расслабляйтесь.

– Я почувствовал вашу опеку.

– Прокол с академиком Смоленским вам дорого обойдется. Мы потратили на его программы уйму денег ради того, чтобы добыть информацию. Вы же не предотвратили самоубийства, вы его спровоцировали. В результате мы не знаем, куда академик спрятал материалы разработок.

– Я ищу. Разрабатываю коллег Смоленского. Кому-то из них он отдал материалы. Во второй раз я не допущу ошибки. Сам встречаюсь с людьми, веду беседы, определяю их слабости и предпочтения, склад психики. Скоро я сумею надавить на них. Сами отдадут.

– Не забывайте, это мы вас вытянули на свет, без нас вы были бы мертвецом, и в наших силах восстановить статус-кво. Мы постоянно следим за вами, – напомнил блондин и, оставив на стойке недопитый бокал пива, вышел из бара.

* * *

Викентий Федорович Смехов сидел на своем любимом месте, на краю четвертого ряда трибун теннисного корта, и, подавшись вперед, следил за двумя играющими мальчишками. Его глаза не провожали белую точку мяча, перелетавшего через сетку над ярко-зеленой травой. Сама игра немолодого мужчину абсолютно не занимала.

Когда выдавались теплые погожие дни без дождя и ветра, он неизменно приходил на теннисные корты. Когда же шел дождь и дул холодный ветер, шел в гимнастический зал или в бассейн. Глядя на него со стороны, можно было подумать, что это пенсионер на заслуженном отдыхе, приведший внука на тренировку. Но кто из этих двоих юрких и грациозных мальчишек его внук, понять было невозможно, он обоим уделял одинаковое внимание.

Взгляд глубоко посаженных глаз под черными густыми бровями был непроницаем, холоден и спокоен. Лишь иногда брови сходились к переносице, образовывая вертикальную складку, губы поджимались, на лице возникало подобие недоброй улыбки, приторной и неприятной, а под гладко выбритой кожей щек начинали бегать желваки.

Викентий Федорович сцеплял тонкие пальцы, украшенные двумя серебряными перстнями, и хрустел суставами.

– Ну, родной, давай вставай, скорее! – бормотал мужчина сладким тенором и откидывался на спинку кресла.

Поскользнувшийся мальчишка кривился от боли, тер ушибленное колено и прихрамывая шел за мячом.

Одна пара игроков сменялась другой, мужчина же оставался сидеть на своем месте. Иногда он опускал руку, брал бутылку с минеральной водой и делал несколько глотков прямо из горлышка. Капли воды стекали по подбородку, падали, оставляя темные пятна на белой ткани куртки. Викентий Федорович рукавом обтирал рот, продолжая самозабвенно любоваться нескладными подростками.

Когда игра заканчивалась, пошатываясь, словно после стакана водки, мужчина покидал трибуны теннисных кортов и неторопливо шел домой. Викентий Федорович жил в роскошной трехкомнатной квартире в старом доме на Беговой, неподалеку от ипподрома. Жил он один, жены у него никогда не было. А если не было жены, значит, не было и детей. Но детские голоса и смех часто звучали в его огромной квартире.

Викентий Федорович Смехов хоть и был мужчиной далеко не молодым, но любил ходить в спортивно-тренировочном костюме с белыми лампасами, в дорогих кроссовках, в спортивной куртке с капюшоном и серой бейсболке с длинным плотным козырьком. На плече, как правило, висела сумка с белым трилистником и надписью «Adidas». В нагрудном кармане белой куртки неизменно находилась трубка мобильного телефона.

Трубка завибрировала. Викентий Федорович быстро извлек трубку из кармана, прижал ее к уху и, подойдя к дереву, произнес:

– Слушаю вас, говорите.

– Здравствуйте, – услышал он приятный мужской голос.

– Ба, Александр Павлович! – радушно поприветствовал мужчину Смехов. – Сколько лет, сколько зим!

– Если мне, то не так уж и много, – услышал Смехов в ответ.

– Давненько я вас не слыхал.

– Был в отъезде, так сказать, за пределами нашей родины.

– Приятно слышать. Небось отдыхали где-нибудь на островах?

– Почти. Об этом потом. Смехов, устройте мне, пожалуйста, сегодня вечерком встречу.

– Как всегда, Александр Павлович?

– Уж подберите мне что-нибудь.

– Хорошо. Для вас самый лучший товар, эксклюзивчик. Но стоить это будет. Пока вас не было, цены по городу поднялись.

– За ценой не постоим. Разве я когда-нибудь обижал?

– Нет, что вы, это я так, к слову, – бархатным тенором журчал Смехов, а на лице блуждала приторная мерзкая улыбка. – Я когда-нибудь подводил?

– Слава Богу, нет, – услышал он в ответ.

– Куда доставить?

– Ты же знаешь, на Малую Грузинскую, на второй этаж. Жду к десяти вечера.

– Все будет сделано в лучшем виде, не волнуйтесь.

– Я и не волнуюсь. Я на тебя рассчитываю.

– Компания была хорошая?

– Была компания? – переспросил Конев. – Да, компания была замечательная, но я от нее устал.

– Хоть сегодня хорошо отдохнете, Александр Павлович.

Но последнюю фразу абонент уже не услышал. Телефон отключился.

Автомобиль «Вольво» с тонированными стеклами замедлил движение, на несколько секунд остановился рядом с мужчиной. Смехов, все еще прижимавший трубку к уху, увидел свое отражение в темном тонированном стекле, увидел ярко освещенный вечерним солнцем дом за спиной. Машина медленно тронулась с места. Смехов проводил ее взглядом, спрятал телефон в карман.

– Ну вот, порядочек, – поправляя на плече ремень сумки, произнес он и пружинистой походкой зашагал к дому.

У подъезда сидели две старухи, их лохматые болонки вертелись на тротуаре, гоняясь друг за дружкой.

– Добрый вечер, – бархатным тенором произнес Викентий Федорович и кивнул старушкам. – Какие резвые!

– Да, они ведь сестры, – сказала одна из бабушек, улыбаясь соседу.

Этих двух старушек Викентий Федорович Смехов помнил еще молодыми, симпатичными женщинами, они состарились у него на глазах.

– Как ваше давление, Ирина Петровна?

– О, Викентий Федорович, большое спасибо вам за таблетки. Просто замечательное снадобье, засыпаю без давления и просыпаюсь без него, ну совсем как раньше, как в молодые годы. Уж не знаю, как вас и благодарить!

– Никак не надо, – Смехов угодливо улыбнулся. – Ко мне никто не приходил?

– Нет, – ответила вторая старушка, поправляя жидкие локоны химической завивки, ее коричневые волосы отливали неестественной краснотой.

– Вы прическу сменили?

– Да уж, день рождения у меня через два дня, так что прошу вас в гости. Обязательно загляните, Викентий Федорович.

– Спасибо, непременно буду.

Смехов раскланялся с соседками, погладил болонок и заспешил домой. Захлопнул за собой дверь сразу же и направился в ванную, тщательно с мылом вымыл руки.

– Шельмы старые! – пробурчал он брезгливым и злым голосом. – Псарню из подъезда устроили, вонь, не продохнуть! Лучше бы уж кошечек разводили!

У самого Викентия Федоровича в квартире из живности имелись лишь рыбки в огромном трехсотлитровом аквариуме. Своих рыбок Смехов любил, мог часами сидеть в кресле, уставясь в голубовато-зеленую воду, наблюдать за меланхоличными взмахами золотисто-красных плавников. Каждую рыбку он знал по имени. Ухаживал за ними так старательно, как хорошие любящие родители ухаживают за маленькими детьми. Он регулярно менял воду, следил за температурой, покупал самый лучший, самый дорогой корм, постоянно пересаживал растения и украшал аквариум новыми ракушками.

– Так, Малая Грузинская. – сняв спортивную форму и облачившись в шелковый цвета луковой шелухи халат, сказал Смехов. Выложил телефон из кармана и снял с книжной полки томик Оскара Уайльда. – Сегодня вечером Малая Грузинская, – он принялся перелистывать книгу, держа ее перед собой на расстоянии вытянутой руки. – Ага, вот, – он нашел нужную страницу и взял трубку мобильника. Одним пальцем медленно набрал номер и произнес:

– Это я.

– Сегодня вечером два акробата в двадцать два ноль ноль должны выступить на Малой Грузинской.

– Да, второй этаж. Смотри, чтобы обошлось без издержек и проволочек.

– Я же сказал, два. Найди, вызвони, в двадцать два они должны быть на ковре.

Смехов отключил трубку и посмотрел на свое отражение в большом старинном зеркале, которое его дядя по материнской линии, боевой генерал, привез из Германии. Потом это зеркало с серебристо-розовым стеклом в черной дубовой раме с резными листьями и вензелями досталось Викентию Федоровичу, как и вся трофейная мебель, заполнявшая большую трехкомнатную квартиру: шкафы из карельской березы, кровать с балдахином, прикроватные столики на гнутых ножках, секретер, комоды, кресла, стулья, обеденный стол, ковры, кожаный диван, канделябры и бронзовая люстра с гирляндами хрустальных кристаллов.

В спальне на маленьком столике у кровати стоял огромный черный телефон с невероятно громким зуммером. Генерал-полковник был дважды контужен, поэтому и зуммер военные умельцы сделали такой, что и мертвого поднимет. Генерал-полковник признался племяннику, что телефон он взял из рейхсканцелярии самого Адольфа Гитлера, и, возможно, сам фюрер прижимал эту тяжелую трубку к уху и отдавал в микрофон приказы бомбить Москву.

Спальню Викентия Федоровича украшало огромное количество детских фотографий, и, когда кто-нибудь задавал ему вопрос, что это за дети, Федор Викентьевич закатывал глаза, сладко улыбался и с придыханием произносил:

– Мои ученики, я их всех любил, они все мне дороги.

Генерал-полковник до пятьдесят четвертого года служил на разных должностях в Министерстве обороны, затем до самой смерти преподавал в академии, его же племянник в люди не выбился и никогда не занимал никаких должностей. Да и зачем, материально Смехов был абсолютно независим. Генерал-полковник все, что имел, оставил своей сестре и племяннику. Дача, квартира, машина, драгоценности, коллекция монет, вывезенных из Германии, картины – все это перешло к Смехову. Свою маму Викентий Федорович любил и дважды в год посещал Новодевичье кладбище. Там генерал-полковник инженерных войск и его родная сестра нашли свой последний приют.

Глава 3

В далеком школьном прошлом ученик Смехова, а теперь полковник ФСБ Сергей Борисович Комов уже четвертый год жил в новом ведомственном доме. Кирпичная двенадцатиэтажная башня стояла у станции метро неподалеку от Садового кольца. Каждое утро Сергей Борисович уезжал на службу и возвращался лишь поздно вечером. Иногда его не было дома подолгу. Это значило, что Сергей Борисович отбыл в командировку.

Раздосадованный и злой, полковник Комов в девятом часу вечера вышел из машины, взял в левую руку портфель и не торопясь направился к подъезду своего дома. Он поприветствовал мужчину, курившего на стоянке и вслух рассуждавшего о достоинствах новой иномарки, лишь сегодня появившейся у престижного дома, набрал код подъезда. Железная дверь открылась, и полковник Комов вошел в ярко освещенный вестибюль, направился к почтовому ящику. Он знал, что почту никто из домашних не брал, ибо жена с детьми на выходные уехала за город, на дачу.

Полковник чертыхнулся, за связкой ключей пришлось лезть в портфель. В ящике лежали газеты, за ними было что-то плотное. Сергей Борисович насторожился. Пачку газет переложил в левую руку, правой потянулся за. видеокассетой.

«Странно… ее и в прорезь не просунешь, – подумал Сергей Борисович, – кто-то открывал ящик ключом».

Он взял кассету, осмотрел. Никаких надписей не было. Запер почтовый ящик, вызвал лифт, и кабинка вознесла его на одиннадцатый этаж. До самой двери квартиры полковник тупо смотрел на видеокассету.

«Что это? Кто положил, зачем?» – спрашивал сам себя Сергей Борисович, морща лоб и кривя губы.

В свои сорок два года Сергей Борисович выглядел молодо, лет на тридцать пять, не больше. Он не имел вредных привычек, выпивал, как все мужчины, но редко, по большим праздникам и в хорошей компании. Но самое главное, Сергей Борисович чувствовал меру, всегда мог заставить себя остановиться – две-три рюмки водки и бокал вина, не более того. В управлении над ним подшучивали, мол, Комов собирается прожить не меньше ста двадцати лет.

Квартира встретила хозяина тишиной. Оставив портфель в прихожей, он прошел в гостиную. Комов включил видеомагнитофон пультом дистанционного управления, вставил кассету.

«Ну и что там?..»

Он нажал кнопку на втором пульте, услышал свой голос и вздрогнул. Экран еще оставался темным, а голос уже лился из динамиков:

«Какой же ты хорошенький! А ну-ка, поворотись, стань боком, руки подними.»

Комов похолодел, пот мгновенно выступил на лбу, пальцы сжались в кулаки, ладони сделались липкими от пота.

Экран вспыхнул. Изображение было черно-белым, несколько размытым. Большая кровать в маленькой комнате с плотно задернутыми тяжелыми шторами, включенный торшер. На краю кровати мальчишка и он, Сергей Борисович Комов, еще в брюках, но уже босиком, без рубашки. Мускулистый торс. Мальчишка лет одиннадцати.

«.как, говоришь, тебя зовут? – строго и в то же время сладко спрашивал Комов у мальчишки.

– Андрей.

– Давай, Андрюша, с тобой поиграем.»

Комов сел, продолжая смотреть на экран телевизора.

– Сука! – прошептал он. – Гнусная тварь! Я же тебя предупреждал! – эти слова относились не к мальчику, который на экране телевизора расстегивал брюки Сергею Борисовичу. Эти слова адресовались совершенно другому человеку.

Комов вскочил с дивана, схватил пульт, убрал звук и досмотрел десятиминутную красноречивую запись. Когда экран погас, Сергей Борисович был вне себя от ярости.

– Стой, соберись, не пори горячку, успокойся, – сам себе бормотал полковник Комов.

Но остановиться он не мог, метался по квартире, не находя себе места.

– Будьте вы все прокляты, подонки и мерзавцы! Я вас всех уничтожу, вы все покойники! Я вас до пятого колена истреблю!

У полковника ФСБ случилась самая настоящая истерика. Если бы сейчас в квартире появилась жена или дочь, они испугались бы до смерти. Отца и мужа в подобном состоянии им видеть не приходилось. Обычно Сергей Борисович был спокойным, выдержанным, тактичным и вежливым. Он никогда даже голос не повышал ни в семье, ни на службе, коллеги считали его предельно выдержанным и крайне собранным человеком.

Но сейчас Комов вышел из себя.

– Господи, надо же такому случиться! Я, стреляный воробей, и так попался, как последний придурок, как уличный торговец! Меня сделали как лоха. Соберись же, – уговаривал себя Сергей Борисович.

Наконец он сел и вспомнил инструкцию, которую дают американским летчикам и которую они должны выполнить, когда окажутся в критической ситуации. Надо вспомнить молитвы, прочесть их, затем вспомнить телефонные номера знакомых и их адреса. Это успокоит, поможет прийти в себя, сосредоточиться. Но спроси сейчас у полковника номер домашнего и служебного телефонов, он не смог бы их назвать.

Лишь через час Комов сумел сосредоточиться. Лицо его все еще покрывали красные пятна, руки дрожали, но взгляд стал осмысленным и твердым. Он вышел на кухню, открыл холодильник, взял начатую бутылку водки, вылил ее в высокий стакан и в два приема выпил. Пожевал кусочек сыра.

«Ну и дела! Так вляпаться! Это все. конец карьере, смерть всем моим стремлениям. Это значит, я у них на крючке. Но кто мог сделать такое? Если кассета оказалась у меня, значит, еще не все кончено. Если бы со мной просто хотели расправиться, кассета оказалась бы у начальства, и я бы смотрел ее не у себя дома, а в кабинете у директора. Значит, со мной хотят поговорить, а это означает, что у меня есть время. Возможно, его немного, но оно есть. Мальчик Андрюша. Это произошло полгода назад. Почему ее так долго держали? Значит, они не торопятся. Судя по записи, работал профессионал, изображение качественное, все снято достаточно четко. Теперь меня начнут шантажировать. А что я.» – продумать свои дальнейшие действия не дал телефонный звонок.

От него Комов вздрогнул. Трубка телефона лежала в прихожей, звонок был негромким, словно из-под земли. Сергей Борисович торопливо схватил трубку, прижал к уху.

– Сергей Борисович? – услышал он незнакомый мужской голос.

– Да, я, – выдохнул в трубку Комов.

– Очень приятно, – внятно произнес мужчина, чеканя каждый звук. – Как вам фильм?

– Кто говорит?

– Вы не ответили на вопрос.

– Кто это?

– Вы получили кассету, неужели вы ее еще не посмотрели? Молчите, значит, посмотрели. Прекрасное качество, хорошая запись, – мужчина говорил четко, голос Комову был незнаком. – В вашем почтовом ящике сейчас лежит записка. Спуститесь, возьмите ее, прочтите, подумайте. А затем я с вами поговорю.

– Кто вы? – нервно выкрикнул Комов. Но в ответ раздались гудки.

Полковник ФСБ определил, что звонили из телефонного автомата.

«Мерзавцы! Подонки!» – Комов выбежал на площадку, даже не закрыв дверь. Он нервно вдавливал кнопку лифта, но только в кабине вспомнил, что забыл ключи от квартиры и почтового ящика. Спустился на первый этаж, подбежал к ящику и вырвал дверцу. Если бы сейчас кто-нибудь из соседей увидел всегда выдержанного и спокойного Сергея Борисовича, наверняка подумал бы, что мужчина сошел с ума.

В ящике лежал конверт. Во многих фирмах именно в таких конвертах сотрудникам выдают зарплату. Не прикрыв ящик с поломанным замком, Комов бросился к лифту. В кабине дрожащими руками извлек из конверта втрое сложенный лист белой бумаги. А когда прочел набранный на компьютере текст, с остервенением скомкал лист и, держа его в руке, вошел в свою квартиру.

Там уже вовсю трезвонил телефон. Комов, пошатываясь, схватил трубку, прижал ее к уху.

– Дорогой, добрый вечер! Как ты? – услышал он голос жены. Комов в ответ только чертыхнулся.

– Что случилось, Сереженька? – испуганно спросила супруга.

– Не твое дело.

– У тебя неприятности? – нервничала жена.

– Да, у меня неприятности, и очень крупные.

– Мы приедем.

– Нет, – рявкнул Комов, – сидите на даче!

– Ты к нам приедешь?

– Нет! – опять крикнул Комов и отключил телефон.

«Нашла время звонить, дура! Идиотка!»

Скомканный в шарик лист бумаги жег ладонь, словно это был уголь, выхваченный из костра.

– Да, попался, – стоя перед зеркалом в прихожей и глядя на искаженное страхом и злостью лицо, на перекошенный рот, шептал Сергей Борисович Комов. – Я мог ожидать всего, но такой поворот мне даже в голову не мог прийти.

Комов еще раз прочел несколько предложений на смятом листе бумаги, изорвал его на мелкие клочки, высыпал в пепельницу и дрожащими пальцами зажег спичку.

Он смотрел, как огонь съедает бумагу, превращая слова в серый пепел. В квартире запахло горелой бумагой. Комов стоял у стола, смотрел в окно на вечерний город. Ему хотелось распахнуть окно и в один миг развязать все узлы, ступить на подоконник, зажмурить глаза и, оттолкнувшись, полететь вниз – на асфальт, на автомобиль – разбиться в лепешку. Но это была секундная слабость, охватившая полковника. Он отшатнулся от окна, сжал кулаки.

«Они знают, что я на это не пойду, они меня неплохо изучили. Они меня вели, шли по моему следу, отслеживали каждый шаг. Возможно, у них есть и другие записи. Господи, как низко я пал! Теперь я принадлежу им, они могут со мной делать все, что угодно, все, что захотят. Они могут вить из меня веревки, они, сволочи, знают, что я должен получить генеральскую звезду, поэтому и выбрали удобный момент – ударить побольнее, чтобы заставить меня стать сговорчивым и принять их условия. Но я не так глуп. Я люблю жизнь, я умею бороться. Они у меня еще потанцуют на углях, они узнают, что такое Комов, им меня не сломать!»

Комов попытался успокоиться, и это ему почти удалось. Он досчитал до тысячи, вспомнил десятка три телефонных номеров и уже был в состоянии более или менее трезво оценивать ситуацию.

«Пока от меня ничего не требуют. Лишь поставили в известность, дали время оценить ситуацию. Что они меня могут заставить делать? Все, что угодно. Если кассета станет достоянием гласности, на моей карьере, на моей жизни будет поставлена жирная точка, контора мне этого не простит. Если бы на кассете я был не с мальчиком, а с проститутками – совсем другое дело. Но дети – это слишком. Чистюли из конторы мне не простят, скажут, что я дискредитирую звание чекиста, что я грязный подонок, извращенец и таким, как я, в конторе нет места. И меня уберут, в лучшем случае уберут тихо. А могут устроить показательную акцию, сожрут с потрохами, а кассету станут показывать молодым офицерам при приеме на службу. Вот, Комов, ты и допрыгался. А кто во всем виноват?» – и полковник ФСБ Комов, как любой человек, слабый и жалкий, вместо того чтобы во всем винить себя, стал искать виновных на стороне, вспоминая свою жизнь, вспоминая историю своего падения.

Средняя школа, седьмой класс. Именно тогда молодой учитель физкультуры Викентий Федорович Смехов изнасиловал его в раздевалке школьного спортзала. Странно, но четырнадцатилетнему Комову понравилось. Школьник никому не рассказал об этом случае, а потом и сам подыгрывал учителю, провоцировал его.

Противоестественная близость повторялась, и теперь, спустя десятилетия, именно бывший школьный учитель физкультуры, зная, где служит его ученик, поставлял полковнику-педофилу мальчиков.

«Старый мерзавец! Извращенец и подонок! Это ты во всем виноват, ты сбил меня с правильной дороги! Ты сделал меня таким, и вот результат», – Комов схватил топорик для отбивания мяса и принялся им кромсать кассету.

Летели осколки пластмассы, рвалась и мялась магнитная лента, а Комов бил и бил по ненавистной кассете. В конце концов ему стало немного легче, словно вещественные доказательства его падения исчезли навсегда. Хоть полковник и выпил больше стакана водки, но абсолютно не опьянел.

Теперь он действовал спокойно и методично, появились четкость мысли, уверенность в себе. Комов спустился вниз, сел в машину, повернул ключ в замке зажигания, и автомобиль, плавно развернувшись, выехал со двора. Гаишник возник на дороге неожиданно, в тот момент, когда полковник ФСБ проскочил на красный. Молодой сержант выбежал на дорогу, жезлом указывая, чтобы Комов остановился. Но полковник лишь засмеялся, вдавливая педаль газа, его «Опель Вектра» помчался, обгоняя одну машину за другой. Гаишник по рации сообщил коллегам модель и цвет машины нарушителя, номер в спешке не рассмотрел. Через два перекрестка полковника остановила патрульная машина. Комов из автомобиля не выходил, он вытащил из внутреннего кармана пиджака служебное удостоверение и, слегка опустив боковое стекло, показал его офицеру. Гаишник был зол и настроен отнюдь не миролюбиво.

– Что случилось, лейтенант? Я полковник ФСБ, – надсадно произнес Комов.

Лейтенант изучил удостоверение, посмотрел сначала на фотографию, затем на бледное лицо водителя.

– Товарищ полковник. Вы проехали на красный сигнал светофора.

– Знаю. Почему вы так смотрите на меня, что, мое лицо не соответствует фотографии?