Мгновения Амелии

– Хочешь сказать, что я порчу книги?

Дженна одаривает меня взглядом, который миссис Уильямс бросает на мистера Уильямса, когда тот во время еженедельных визитов в супермаркет украдкой кладет в тележку лишнюю пачку расфасованных маффинов, утверждая, что они «для его девочек». Только вот в ее глазах светится любовь, и я готова расплакаться.

Поэтому захожусь смехом.

– Ладно. Я не помешана на чистоте. Можешь осудить. Но ты права, я не прочитала, но только потому, что…

– Перечитывала книги Эндсли, – перебивает Дженна, – знаю.

Я беру ее под руку и снова тащу в толпу.

– Тогда лекция о феминизме, Джен-джен. Лучше поторопиться, если хотим устроиться впереди. Я ведь знаю, что ты захочешь сесть именно там.

Дженна машинально закатывает глаза, а я продолжаю ее держать.

Трудно идти, когда со всех сторон нас окружает столько народу, но она не отпускает мою руку. В нашей дружбе именно Дженна ответственна за принятие серьезных и не слишком решений. А я – за создание веселой атмосферы, несмотря на ее многочисленные гримасы.

Сегодня перед нами стоит простая задача, и, хотя подруга не признается вслух, я понимаю, что ее сердце бьется так же быстро, как и мое, отсчитывая время до приближения к Ормании и ее создателю.

После уморительной лекции о феминизме она планирует успеть посетить еще одну, а потом занять очередь на встречу с Эндсли, но я не желаю рисковать, чтобы в итоге заполучить ужасные места. И мне не приходится долго ныть, чтобы уговорить Дженну.

– Ладно, – соглашается она, закатывая глаза, – но придется ждать больше часа. Не хочу слышать всякую ерунду типа «она лезет не на свое место», поэтому если тебе нужно сходить в туалет – иди сейчас.

– Но я покамест не хочу.

– Пока. Начинай говорить правильно, ведь однажды станешь преподавателем английского.

Пришла моя очередь закатывать глаза. Прошлой весной Дженна заставила меня пройти дорогой тест по профессиональной ориентации, который обещал быть точным, надежным и бла-бла-бла. В итоге появилось слово «преподаватель».

– Прекрасно, – заявила она, – сможешь преподавать английский.

За два часа подруга составила план моей жизни на десять лет вперед, а в таблице мои красноватые ячейки выстроились рядом с ее фиолетовыми.

В общем документе мы уже зачеркнули первый пункт – поступить в один колледж, тем самым отметив его выполнение. Следующий – подготовительные университетские занятия в местном двухгодичном колледже – выделен только в моем, красноватом секторе. Ведь пока Дженна в Ирландии, мне придется писать конспекты. «Подробные конспекты, Амелия!» Семинар будет длиться всего лишь день, но на нем нам должны рассказать о новых методах изучения материала и способах закончить колледж с достоинством и здоровой психикой. Дженна настаивает, что этот курс необходим.

– Ладно, схожу, – отвечаю я на замечание о туалете, но продолжаю думать о глупом подготовительном занятии. – Подержишь рюкзак?

Дженна мучительно выдыхает.

– Мне и так тяжело. Сяду здесь и подожду тебя.

Она указывает на пустующий кусочек ковролина возле огороженного коридора, из высоких окон которого открывается вид на океан. С веревки свисает табличка «ВХОД ДЛЯ УЧАСТНИКОВ ФЕСТИВАЛЯ ЗАПРЕЩЕН». Банка газировки и наполовину съеденное пирожное по другую сторону ограждения свидетельствуют о волонтере, который покинул свой пост.

– Я быстро, – уверяю подругу. – Встретимся здесь.

Дженна прислоняет наши рюкзаки к стене, разминает плечи и потирает шею, а я, едва не спотыкаясь, несусь в туалет.

В первой попавшейся на пути уборной очередь тянется от двери до середины прилегающей к ней стены. Я подумываю воспользоваться мужским туалетом (почему там никогда нет очередей?), но решаю попытать удачу на первом этаже, вдруг там окажется свободно.

Однако там народа раза в два больше. Глупо снова подниматься наверх. Поэтому я двадцать минут провожу в очереди, переваливаясь с пятки на носок, затем рекордно быстро мою руки и спешу обратно к Дженне и очереди на встречу с Н. Е. Эндсли.

Кажется, сердце вот-вот выпрыгнет из груди, так что я не реагирую, когда оступаюсь на последней ступеньке и падаю под ноги какому-то парню.

Это брюнет со светлой кожей, на которой солнце оставило легкий загар. Когда наши взгляды встречаются, его глаза излучают теплоту и беспокойство. Будь оно человеком, так выглядело бы печенье с шоколадной крошкой. Очень испуганное печенье. Он так сильно морщит лоб, что от одного вида этой гримасы у меня начинает болеть голова. Если бы я не стремилась вернуться к Дженне и увидеть Н. Е. Эндсли, то, скорее всего, не наплевала бы на то, насколько он мил; на ремешок на шее, подтверждающий его статус участника фестиваля; на причины, из-за которых хмурится его лоб.

– Прости, пожалуйста, – извиняется парень, – не заметил тебя.

– Ничего страшного, – отвечаю, хватаясь за его локоть, чтобы подняться на ноги. – Сама виновата. Не смотрела под ноги.

Пока я оглядываюсь вокруг в поисках Дженны, парень проносится мимо меня вниз по лестнице. Его пластиковый бейджик подлетает и ударяется о плечо, словно галстук Кларка Кента.

Сначала мне кажется, что подруга ушла, но она только переместилась на другую сторону коридора. Находясь спиной ко мне, она не замечает моего приближения. Что-то в ее позе напоминает мне о Гэтсби, с отчаянием смотрящем на зеленый огонек на краю причала, и от этой мысли мне становится не по себе.

– Я вернулась, – объявляю. Вздрогнув от испуга, она резко поворачивается ко мне. – Что такое? – хмурюсь я.

Дженна моргает один раз, потом второй и ерзает на месте.

– Ничего. Просто задумалась. Считаешь, мне хватит одного чемодана в Ирландию?

Я кошусь на нее, пытаясь сопоставить мою ответственную подругу с этим настороженным созданием. Она отряхивает с ног невидимые пылинки.

– Говори, Уильямс. Что такое?

На долю секунды создается впечатление, что ее гложет чувство вины, но, как только подруга открывает рот, я осознаю, что неправильно поняла ее тревогу.

Ее лицо выражает не стыд, а жалость.

– Амелия… когда ты ушла, пошел слух. Одна женщина с рацией прошла мимо, и я подслушала… – Она склоняет голову к коридору. – А через пару минут вышла другая с группой волонтеров. Уже скоро должны объявить.

Желудок скручивается в узел.

– Объявить. Что?

Дженна вздрагивает от моего грубого голоса.

– Амелия, давай будем…

– Дамы и господа, – раздается над головами из колонок, и шум в зале моментально затихает, – я Линда Ланкастер, организатор мероприятий на КДКФ. Вследствие непредвиденных обстоятельств Н. Е. Эндсли не сможет присутствовать на сегодняшнем празднике. Приносим искренние извинения за такой неожиданный поворот событий. Мы вернем деньги всем, кто заплатил за встречу, или вы можете пожертвовать их на благотворительность в нашу партнерскую организацию. Если у вас появятся вопросы, обращайтесь к нашим представителям и волонтерам в вестибюле. Спасибо.

Раскатистый гул недовольства и разочарования обрушивается на одетых в рубашки поло волонтеров. Я смотрю вдаль, остановив взгляд на палатке, в которой продаются матерчатые обложки для книг, но едва ли обращаю на нее внимание.

– Амелия, – осторожно, будто крадется к раненому зверю, – Амелия, пожалуйста, скажи что-нибудь.

Не могу. Сейчас я не в силах вынести попытки утешить меня.

– Это ошибка. Да?

– Амелия, это не ошибка.

– Может, перестанешь произносить мое имя таким тоном? Я не собираюсь… – вскидываю руки над головой, – типа выходить из себя.

– Знаю.

– Я зла.

– Понимаю.

– А ты нет?

По выражению ее лица догадываюсь, что что-то здесь не так, но Дженна не отвечает. Почему она так беспечна? Эндсли должен был стать главным событием этого фестиваля и моего лета. Воспоминания о том, что мы с ним дышали одним воздухом, должны были помочь мне пережить лето без подруги, пока она будет находиться в Ирландии.

Теперь же меня задушат мысли об одиночестве. Следующие два месяца я проведу за просмотром повтора телеигры «Колесо фортуны», которую постоянно смотрит мама, чтобы разгадать тупую головоломку. Дженна же будет наслаждаться «Экскурсией по Ирландии», которую многие бы посчитали за отдых, а она – за ботаническую экспедицию.

Да, я в любом случае занималась бы тем же самым, но от предложенной Уильямсами поездки с Дженной в Ирландию я отказалась по единственной причине – это уже слишком. Последние четыре года они приглашали меня на ужины, пикники по выходным и даже оплатили этот фестиваль. Поездка за границу переходила ту невидимую черту, по которой я ходила с десятого класса вместе с ними и их на первый взгляд безграничной зарплатой юристов. Однажды в разговоре с Дженной я упомянула об этой черте. Она фыркнула и не обратила на мое замечание никакого внимания. Но эта черта существует, даже если подруга ее не чувствует.

Она материальна так же, как и настойчивость Дженны в том, что мне нужно получить реальное образование, а не заниматься фотографией, о чем я однажды заикнулась. Она материальна так же, как и резкие всхлипы моей ровесницы, которая зажала в руках потертую книгу «Столкновение королев» и утопает лицом в рубашке отца.

Это уже чересчур.

– Есть еще несколько лекций, – начинает Дженна, но неожиданно пугается, когда я круто разворачиваюсь в ее сторону. Слезы, которые я отчаянно пыталась сдержать, стекают по щекам.

Она шагает вперед и, похоже, собирается первой раскрыть объятия, что случается очень редко. Однако все же замирает до того, как наши тела соприкоснутся.

– Возможно, нам стоит вернуться в отель и отдохнуть, – предлагает подруга. – Съесть ужасно дорогое мороженое из мини-холодильника.

От того, что уйти предложила именно она, мне становится легче. Не могу смириться с тем фактом, что мы останемся здесь, бродя с одной лекции на другую, а мое сердце так и не успокоится.

Направляясь к автоматическим стеклянным дверям выставочного центра, я выбрасываю свой бракованный браслет в мусорное ведро.

Глава 2

На следующий день долгую дорогу в аэропорт мы проводим в звенящей тишине. Я прошу водителя такси открыть окна, потому что здесь, в отличие от родного Техаса, прохладный воздух. Изо всех сил пытаюсь насладиться им, ощутить что-то чудесное в пронизывающих насквозь лучах солнца, но настроения на все это нет.

Дженна неожиданно принимается закрывать свое окно, призывая меня последовать ее примеру, ведь мои барабанные перепонки может разорвать от давления воздуха. Я вспоминаю пословицу «Цыплят по осени считают» и задумываюсь, как можно найти в этом мире что-то чудесное, если ожидаемый результат невозможно предвидеть.

Собираюсь возразить подруге, но она останавливает меня.

– Не злись.

– Уже поздно.

– Я видела Н. Е. Эндсли, – вырывается у Дженны.

За четыре года дружбы наши споры (в основном о том, откуда появилась шутка, понятная только нам двоим) можно пересчитать по пальцам, а до ссор дело не доходило никогда. В прошлом году Дженна призывала меня пойти на бал выпускников с группой одиноких девушек, но я отказалась, и тогда напряженная перепалка почти переросла в скандал.

Если медленно закипающая лава, которая подступает к моему горлу, говорит о чем-то, то первый конфликт между нами станет битвой, которая завершит все войны.

– Но на фестивале сказали, что встречу пришлось отменить. – Несмотря на отчаянные попытки, у меня не получается произнести это ровно, спокойно и по-взрослому. – Сказали, что он не смог присутствовать.

– Знаю, – вздыхает Дженна, – я встретила его до того, как он ушел.

– А, ну ты заметила его издалека, – решаю я. – Видела, как он садится в свою машину, типа такого, да?

Видимо, подруга не в силах сказать реплику без вздоха, потому что проделывает это снова, прежде чем начать.

– Нет. Я встретилась с Н. Е. Эндсли. Разговаривала с ним, пока ты была в туалете.

Мне не удается держать язык за зубами, пока разум переваривает эту невероятную новость.

– Это какая-то шутка, да? Ты просто шутишь, – повышаю я голос.

– Амелия, пожалуйста, не волнуйся. Хорошо? – выдыхает Дженна. В тоне проскальзывают характерные нотки, с которыми ее мама выступает в зале суда: натянутое спокойствие человека, который отказывается терять самообладание перед истеричными клиентками, их мужьями или – как в нашем случае – фанатками.

Пытаюсь взять себя в руки.

– Где ты его встретила?

Сквозь пульсирующий шум в ушах я едва слышу ее. Это предательство высшей степени, целенаправленное сокрытие правды о моей величайшей мечте: встрече с автором «Орманских хроник».

Водитель бросает на нас взгляд в зеркало заднего вида. Уверена, что за ужином он расскажет своей второй половинке о двух ненормальных подростках, которые шепотом выясняли отношения.

– Помнишь ограждение, у которого я стояла? – Дженна снова стряхивает невидимые пылинки. – Видимо, за ним находилась комната отдыха для авторов. Я услышала, что кто-то подавился, и решила помочь. Прошла мимо таблички «ВХОД ДЛЯ УЧАСТНИКОВ ФЕСТИВАЛЯ ЗАПРЕЩЕН»… и там оказался он.

– Он, – с горечью повторяю я, – он. Как ты можешь так просто говорить? Дженна, там оказался не просто он, а Н. Е. Эндсли.

– Я знаю, Амелия. Но он простой парень, понимаешь?

Теперь в ее голосе звучит материнская жалость; я понимаю, что веду себя нечестно, но не могу сдержать подступающую ярость.

– Нет, я не понимаю, что он простой парень, потому что не была там. Помнишь?

Подруга молчит. Тишину нарушает рев спортивной ярко-желтой машины, проносящейся мимо нас неизвестно откуда.

– Он мерил шагами комнату, дергал себя за волосы и что-то бормотал, – объясняет она. – Наверное, это была паническая атака. Не знаю. Никогда не видела ничего подобного, – уже практически шепчет Дженна, будто боится громко говорить.

Я ничего не отвечаю.

– Амелия, он нуждался в помощи, – пытается она заполнить тишину, от злости повышая голос. – Все, что оставалось в моих силах – это успокоить его. Как бы я его бросила? «Эй, секундочку. Дай найду подругу. Она обожает твои книги. А ты попридержи свои мысли и нервный срыв. Спасибо».

– Ты могла бы… – почти кричу, ненавидя себя за слегка пробивающийся техасский акцент и неразумность, – ты могла бы сходить за мной. Я могла бы помочь!

За долю секунды в голове проносятся все прекрасные качества подруги: доброта; молчаливое, но неистовое сочувствие; яростное желание быть правой. Я мечтаю заткнуться. И сказать Дженне, что понимаю ее, успокоить ноющую и разочарованную частичку своего сердца.

– Ох, Амелия. Ты ведешь себя неразумно, – отвечает она.

Мой разум заново захлестывает злость.

– Ах так, – почти кричу я. Водитель кашляет, но мы не обращаем на него внимание. – Из-за него мы приехали на фестиваль, хотя ты и твоя мама говорили, что до отъезда в Ирландию остается совсем ничего. Мы хотели встретиться с ним и получить автограф, а мне это не удалось сделать, потому что ты ему что-то наговорила, – я показываю кавычки в воздухе, – для успокоения, отчего стало только хуже, и он уехал.

– Пока ты в таком состоянии, я не собираюсь с тобой разговаривать, – объявляет Дженна, повышая голос, чтобы перебить мою гневную речь.

– Ты знаешь, насколько для меня важны эти книги, – не задумываясь, выпаливаю я. – Знаешь, через что они помогли мне пройти!

Дженна вздрагивает, вспоминая о том, как нашла меня у Downtown Books. Брошенную, словно щенка. О многочисленных случаях, когда ее родители брали на себя ответственность за двух дочерей вместо одной, потому что мои предки не утруждали себя посещением церемоний награждения или второсортных рождественских постановок в старшей школе.

– Да, но никто не догадывается, через что он прошел из-за этих книг. Амелия, несмотря на то, насколько мы восхищаемся человеком или его работами, нечестно требовать от него так много. Ему было нужно выбраться оттуда. Эндсли казался загнанным в ловушку и потерянным, а я… сказала ему, чтобы он позаботился о себе.

В наступившую тишину вкрадываются легкий гул автомобиля, свет от светофора и щелкающий звук поворотника. Интересно, действительно ли перед бурей наступает затишье?

– Я рассказала ему о тебе, – наконец сообщает Дженна.

– Не хочу ничего слышать, – перебиваю я. Сердце сжимается от того, что внутри засело другое чувство, не связанное с нашим спором про Н. Е. Эндсли. – Не хочу ничего слышать об этом. Ты отправила домой хедлайнера[3] фестиваля только потому, что он нервничал. Это я понимаю, но все же разочарована, и больше ничего не хочу слышать. Пожалуйста.

Я икаю на слове «пожалуйста». Как убого. Как я убога. Но мне наплевать.

Мы молчим всю оставшуюся поездку, пока проходим через металлоискатели и бок о бок сидим в ожидании посадки. Не разговариваем, когда стюардесса приносит Дженне минеральную воду, а мне – колу.

Пока самолет заходит на посадку, я все-таки спрашиваю ее, почему же она не открылась мне сразу, почему выжидала.

– Если бы я рассказала раньше, это что-то бы изменило? – почти констатирует она; однако у меня не осталось эмоциональных сил, чтобы возразить ей, что это не ответ.

Я плакала перед подругой тысячу раз, она же передо мной только однажды.

Нам было почти пятнадцать, дружба только зарождалась, но уже тогда я отлично понимала, что в ее душе накрепко засела привязанность к их коту, Муту, хотя для посторонних это было не так очевидно. Дженна устраивала целое представление, ворча о том, как сильно он линяет или рвет ее одеяло острыми когтями, но если вечером кот не лежал в изножье ее кровати, она самостоятельно его приносила.

– Он будет орать под дверью, – поясняла она. А думая, что я не вижу, с любовью гладила Мута за ушами.

В один морозный день кот проскользнул мимо ног мистера Уильямса и стремглав умчался в незнакомую ему местность. Вечером мне нужно было возвращаться домой, но никто и не думал беспокоиться о пропавшем животном.

– Вернется, – заверил мистер Уильямс, – всегда возвращается.

Но Мут так и не пришел. Ни той ночью, ни следующей.

Подруга не признавалась, что беспокоится, но на третий день вместо упорной работы над эссе по «Ромео и Джульетте» она не сводила хмурого взора с окна.

– Дженна.

– Да? – Она не взглянула на меня, по всей видимости, не осознавая собственных действий.

– Давай пройдемся, – предложила я, – на улице хорошо.

Отвлекаясь, Дженна перевела на меня взгляд.

– Там всего десять градусов, – пожаловалась она, но все равно стала натягивать через голову свитер.

Через несколько минут прогулки мы перестали притворяться и включили фонарик на телефоне Дженны, чтобы осмотреть пространство под деревьями и машинами в надежде увидеть в его свете сияющие зеленые глаза пухлого и седеющего кота.

По чудесному – или дьявольскому – стечению обстоятельств час спустя возле куста в соседнем парке мы нашли потрепанный ошейник Мута с помятым серебряным колокольчиком, который больше не звенел. Даже в полумраке я заметила струйки крови и пучки кошачьей шерсти на нем.

– Койоты, – установила Дженна.

Я сдерживала слезы, глядя на жалкий истрепанный аксессуар.

– Мне так жаль, – прошептала я.

– Он был уже стар, – произнесла Дженна ничего не выражающим голосом. А затем процитировала строчку из стихотворения Фроста, которое на прошлой неделе мы читали на уроке английского: – Вечного золота нет.

Тогда я нарушила наше правило и объявила, что останусь у нее с ночевкой, хотя утром нужно было идти в школу. Дженна запротестовала, утверждая, что в порядке, но мне удалось ее уговорить.

Посреди ночи я проснулась от звука открывающегося окна, через которое холодный воздух потянул за собой уютную атмосферу комнаты Дженны.

– Что ты делаешь? – спросила я, сонно садясь на кровати.

В окне виднелась ее фигура; она выглянула на улицу, и плюшевый халат обтянул ее вытянутую спину.

– Мне показалось, что он мяукает, – ответила Дженна.

Я подошла к ней.

– Мне жаль.

Она не шевелилась. Я подняла на подругу взгляд.

По ее щекам стремительным потоком стекали слезы, напоминая крошечные брильянты, сияющие в приглушенных лучах света.

Боясь, что она оттолкнет меня, я неуверенно обвила ее плечи рукой. На ум приходили сотни разных фраз, но в итоге я обратилась к «Орманским хроникам».

– Помнишь речушку? Ту, которая течет в парке на другой стороне улицы? – Дженна кивнула. – Возможно, она течет в Орманию, – продолжила я. – И, возможно, старенький пухлый кот поможет Эмелине и Эйнсли не тосковать по этому миру.

Дженна молчала, а я начала ощущать себя дурочкой.

– Муту будет хорошо в Ормании, да? – обратилась она ко мне. – А повар в «Обители сирен» раскормит его так, что он не сможет ходить.

Испытывая облегчение, я рассмеялась сильнее обычного.

– Да, или Мут больше понравится Эмелине, но сам захочет жить с Эйнсли, отчего Эм разозлится.

– Скорее всего.

Уголки губ Дженны дрогнули, и она склонила голову на мое плечо, вытирая слезы со щек. Холодный воздух пощипывал кожу на моем лице, но я не смела двинуться с места, боясь нарушить атмосферу.

Пусть Дженна никогда не плачет, но она не я.

Усилием воли останавливаю накатывающиеся слезы и подавляю злость, ведь до ее отъезда в Ирландию остался всего один день.

Двадцать четыре часа, чтобы разобрать чемодан (а в случае с Дженной – заново собрать) и сгладить каждую шероховатость в наших отношениях, которую я создала с того момента, как подруга рассказала мне о Н. Е. Эндсли.

Мы на удивление слаженно работаем, укладывая купленные Дженной книги на полки и раз за разом пытаясь утрамбовать многочисленные принадлежности юного ботаника в два чемодана, которые она собирается взять с собой. Она разворачивает наш постер, встречается со мной взглядом над незаправленной кроватью, на которой разбросаны сложенные носки, и улыбается, поднимая его над головой, будто предлагая посмотреть.

Я вяло киваю. Ага.

Она скручивает плакат обратно в тубус и, вздохнув, кладет поверх моей сумки, чтобы я забрала его домой.

«Прости» – вот что означает ее вздох, но я нарочно игнорирую его и продолжаю сворачивать ее майки в малюсенькие цилиндры.

Два раза она интересуется, не забуду ли я посетить подготовительный семинар. Я уверяю ее в готовности сходить, но все же не сомневаюсь, что его проводят люди, которые на протяжении восьми часов наслаждаются звуком собственного голоса, проходящего через микрофон. Дженна заставляет меня поклясться на мизинчиках. Эту уловку я придумала в десятом классе в надежде убедиться, что она действительно слушает меня, а не витает в облаках. Когда она вытягивает руку и наши пальцы слегка соприкасаются, мои губы едва не растягиваются в улыбке.

– Записывай все внимательно, – поучает Дженна, – а когда я вернусь, расскажешь все самое интересное.

Порываюсь заметить, что самым интересным станет поданный обед и прощание, но удерживаю рот на замке.

На следующий день подруга уезжает, а между нами все еще ощущается некое напряжение. Никто из нас не желает вспоминать произошедшее на книжном фестивале и ссору, которая словно вампир, продолжающий дремать под крышкой незаколоченного гроба; так что мы это не обсуждаем.

Если Уильямсы и заметили нашу необщительность на пути в аэропорт, то решили просто промолчать. Возможно, они считают, что мы устали после поездки в Калифорнию, ведь подруга не рассказала им про нашу драму, связанную с Эндсли.

Обняв Дженну, немного ослабляю хватку, передавая эстафету прощаниям и наполняющим мою душу беспокойству и негодованию.

– Ты мой должник, – шепчу ей на ухо. – Ну, из-за Эндсли. Поэтому, чтобы загладить вину, привези мне горца в килте.

Она фыркает, но не разжимает объятия.

– Я еду в Ирландию, а не Шотландию.

– Я знаю, но до нее на пароме всего пара часов, так ведь? Уверена, что денек ты сможешь выделить.

Дженна крепче стискивает меня, а я, следуя примеру подруги, слегка поглаживаю ее по спине. Сейчас моя шутка про поездку в Шотландию выступает завуалированным эквивалентом прощения. Что ни говори, прошло всего два дня с того момента, когда я должна была находиться в одном помещении с Н. Е. Эндсли.

– Ладно, – соглашается Дженна, и в ее теплом голосе слышится смех, – но если мне встретятся магические менгиры, которые перенесут меня во времени, то я не буду даже пытаться вернуться обратно.

– Ладно, – разрешаю я, – библиотека в твоем распоряжении.

– Хорошо.

И подруга начинает хохотать. Этот искрящийся смех можно услышать очень редко и исключительно по особой причине. Рядом проходит мужчина и, услышав ее, спотыкается о свой чемодан.

– Ладно, – заканчиваю я, – иди, пока меня не вырвало от твоих дурацких духов.

И миг спустя Дженна исчезает.

Глава 3

Меньше чем через неделю я понимаю, что книги врут, потому что мне звонит мама Дженны. Ее дочь мертва.