Харвиг. Посол Ясных Земель

Тем временем братья сгрудились на берегу, высматривая противника.

– Эй, да это подкидыш! – первым догадался Матвей, средний сын мельника.

– Греби назад, Харька! – крикнул Аким. – Не то за кутёнком отправишься…

Харвиг нащупал ногами дно. От ярости его лицо исказилось.

– Агридиг! – угрожающе крикнул он.

Отрок и сам не ведал, что это значило. Странное слово было тем немногим, что он мог припомнить из давних, почти полностью позабытых времён. И всякий раз, затевая крупную ссору, он отчего-то считал нужным произнести его.

*****

На колокольне храма звонили полдень. Лют стоял на красном крыльце и молча наблюдал, как сын запустил в калитку собаку, затем положил в тень под тыном щенка.

– С уловом, сынок! Знатная ныне рыба пошла…

Харвиг приблизился, и князь смолк. Одно око у отрока заплыло, губы наружу. Вся рубаха, даже штаны в крови.

– И кто в этот раз?

– Так… – Харвиг хотел ухмыльнуться, но получилось нехорошо, – вместо передних зубов темнела широкая дырка. – Вишь, подобрал… Шамкой зовут.

– Шамкой… – повторил Лют. – Ступай, умойся. Потом расскажешь…

Однако толком рассказать сын не успел. Во двор без стука забежал мельник Ноздреча. Следом ввалился князь Заречья Горазд. Могучий и толстопузый, он разительно отличался от стройного и жилистого главы Старого Городища.

– Это что же твой щенок вытворяет?! – высоко, по-бабьи взвизгнул Ноздреча.

Лют мельком взглянул на перекошенное лицо мельника и обернулся к Горазду.

– Добрый день, гости!

– Здравствуй, Лют, – пробасил тот. – Здоровья и достатка в твой дом.

– Проходите! А то, – князь кивнул на Ноздречу, – солнце голову напечёт.

– Мы не гостить зашли. Просим схода.

Лют удивлённо приподнял бровь.

– Так ведь праздник сегодня. Да и что за беда такая, что без схода нам не решить?

– А такая, – выпрыгнул вперёд мельник, – что твой подкидыш моих деток поубивал!

У Люта омрачилось чело. За убийство наказание полагалось одно: изгнание. Пойдёт Харвиг мыкать горе в Голодырь, маленький посёлок на Пучай-ручье.

– Живы они, – раздался позади голос сына. Он уже умылся и утирал лицо рукавом. – Чего зря болтать?

При виде отрока мельник невразумительно засипел.

– Помолчи! – через плечо приказал Лют. – После спрошу.

Харвиг послушался, присел в тень. На шум из терема вышли братья. Последним, сладко зевая, появился Васятка.

Лют вздохнул и вновь обратился к Горазду:

– Так что стряслось?

– У старшего, Акима, – ответил тот, – зубы выбиты. Рука пополам. У среднего, Матвея, нос набок.

– У Вакейки нога погрызена! – горестно вскричал мельник.

Лют удивлённо взглянул на сына.

– Да погоди, Ноздреча! – досадливо отмахнулся Горазд. – Его же Шамка погрызла…

Братья на крыльце рассмеялись.

– А вы не смейтесь. – Горазд утёр запотевший лоб. – Отроки гуляли у реки рядом с мельницей. Харвиг заметил их, переплыл Стырь и избил. Собаку со щенком отобрал.

– Шамку! – завопил мельник, протягивая дрожащий палец в сторону тына. Собака перестала вылизывать настрадавшееся за утро кутёнка, обернулась к Ноздрече и угрожающе зарычала.

– Как же это один мелкий отрок с твоими справился? Может, они сами друг дружке бока намяли?

– Ты Ваньку тут не ломай! – взвился Ноздреча. – А то мы твоего приблудка не знаем!

Горазд придержал мельника за плечо. Лют нахмурился:

– Следи за языком, Ножик.

Затем подозвал Харвига:

– Ну, говори, как всё было…

Выслушав короткий рассказ сына, прерываемый надрывными криками мельника, Лют хмуро заметил:

– Топить кутёнка на глазах матери – до такого додуматься надо…

Горазд потупился, а Ноздреча оскалил гнилые зубы:

– То была дань водяному! Щенок-то мой!

– Однако, – продолжил глава Старого Городища, – хозяйство мельника осталось без рук. И это в самую горячую пору. Значит, Харвиг будет жить и отрабатывать у него до начала зимы, до Покрова…1

3. Харвиг у мельника

– Иди, иди… – Ноздреча злобно подтолкнул Харвига в спину. У ворот провожали сына родители. Там же теснились братья. Чуть в стороне, прислонившись к тыну, на него строго смотрел дед Архип.

– Ещё раз толкнёшь – руку сломаю, – пообещал Харвиг мельнику.

Ноздреча угрожающе замахнулся, но ткнуть не посмел. Шедший позади Горазд сокрушённо покачал головой. Чуяло его сердце, что всё это добром не закончится.

– Собаку заберу позже! – напоследок крикнул Ноздреча.

Они забрались в крепкую и просторную княжескую повозку, запряжённую большим круторогим козлом. Горазд дёрнул за повод, и козёл потрусил.

На Торжке уже было людно. Мужи городили длинные, в десяток столов ряды – готовились к вечернему пиру. Прохожие оглядывались на них. Многие спрашивали, что случилось. Горазд, поначалу старавшийся объясниться с досужим людом, вскоре плюнул и правил молча. Когда переехали мост, на перепутье сказал:

– Ты, Ноздреча, отрока не обижай. Помни, если что, мы с Лютом с тебя спросим…

Он посмотрел на Харвига:

– А ты…

– Да понял я, – вздохнул тот.

Горазд подстегнул козла и покатил дальше. Его путь лежал на Верхуши. Ноздреча и Харвиг свернули налево, в рощу. Наезженная, с сырыми колеями дорога ныряла под своды деревьев и уводила путников вдоль реки.

Здешний лесок был не чета алатырскому с его могучими, в пять обхватов, дубами. Не встречалось в гнилушинской роще и косматых кудыкинских елей. Чахлые сосенки да кривые осины продирались тут к небу через лещину.

Настроение у Харвига было скверное. Сегодняшнего праздника детвора Городища ждала целый год. На Торжке встретятся оба берега. К вечеру испекут громадный пирог. По обычаю его готовили жёны князей. Конечно, Ладе с Дарёной помогали другие девы. Для готовки пользовались очагом кузнеца Горыни, чья кузня находилась за Торжком под горой.

Не за вкус ценили тот пирог – за размер! Когда доставляли его на носилках и утверждали на столе, в дело вступал Богша, храмовник.

Старик вырезал в пироге длинным ножом «врата» и, отвалив кусок в сторону, на большое блюдо, для Макоши, сам забирался внутрь.

Все замолкали. Из пирога слышалось глухо:

– Видно?

Тут всегда начинался спор. Кто кричал «видно», кто «нет». Спор решали князья. Обычно они говорили «нет», тем самым нахваливая своих жён. Тогда Богша выбирался наружу и желал, чтоб в другой раз пирог был не хуже.

Затем начинался пир. Люди рассаживались за столами, пока княгини резали пирог на куски. Их помощницы обносили столы, оделяя каждого. Пировали до темноты. Потом перед храмом устремлялось ввысь пламя большого костра, и городчане разыгрывали былину об Ахене и Погрызе…

От досады Харвиг скрипнул зубами.

Лес, между тем, менялся. Чем ближе подходили к мельнице, тем он становился темнее и глуше. Обочины дороги, раскисшей от ночного дождя, покрывал валежник. В мутных глинистых лужах, готовясь к спячке, сновали ужи. Из-под куста вдруг выпрыгнул большой серый заяц. Мельник ухватил палку и швырнул ему вслед. Косой увернулся и скрылся в чаще.

– Чтоб тебя! – в сердцах крикнул Ноздреча.

Потом впереди засветлело, стали чаще попадаться пни срубленных на дрова деревьев. Справа из лещины показался пригорок, обнесённый покосившимся замшелым забором.

Тропа в лопухах повела их наверх. Вот Ноздреча толкнул калитку, и они оказались на просторном дворе. Под ногами захрустела ореховая скорлупа. Лебеда, дебелая жена мельника, выскочила на крыльцо и, увидев отрока, кинулась на него с визгом!

Харвиг ужом скользнул вбок, и мельничиха без толку пронеслась к воротам.

– Уйми её, Ножик, – посоветовал он.

Ноздреча молчал. Уж он-то знал, как опасна жена в исступлении. Пусть и Харька узнает: Лебёда вмиг собьёт с него пыл.

Между тем баба снова ринулась, и на сей раз, промазав, не удержалась на ногах и упала. Презрительно сплюнул Харвиг и укоризненно поглядел на мельника.

Лебёда тяжело поднялась. Её одежда и покрасневшее лицо измазались в грязи. Теперь она медленно наступала, разведя руки. Харвиг спокойно ждал, и когда между ними остался шаг, стремительным взмахом ухватил её за нос.

Ноздреча вскинулся, но только бестолково подпрыгивал рядом. Он было рванул Харвига за косу, однако тот сильнее сжал бабий нос, и согнутая вдвое мельничиха заверещала. Пришлось косу бросить. Харвиг ослабил хват, и Лебёда утихла.

– Пусти! Пусти её, Харька!

Харвиг покривил губы:

– Да кто же так просит?

Мельник заскулил от бессильной злобы.

– Пусти…

– На колени.

В сизых глазах Ножика помутилось. Он обернулся к тыну, где торчал воткнутый в пень топор.

Кто знает, чем закончилась бы эта история, но тут на крыльцо вышла дочь мельника.

Всемила была на год старше Харвига. Каждый раз, как он видел её, отчего-то робел. Возможно, виноваты были её глаза. Большие, круглые, словно чем удивлённые. Над глазищами нависала рыжая чёлка. Ещё Харвигу нравилось смотреть на золотистые пятнышки, рассыпанные вокруг её носа…

Харвиг разжал пальцы и вытер их о штаны. Лебёда, заохав, потопала в дом. Ноздреча поспешил следом. А дочь мельника осмотрела Харвига с головы до ног и спросила:

– Ты тут зачем?

Отрок расправил плечи.

– Ножик… Отец твой пригласил пособить. Говорит: сыновья ленивые и криворукие, не справляются.

Всемила прыснула. Харвиг тоже заулыбался. Тут из дому вышел Ноздреча и всё испоганил:

– Будет зубы скалить. Работать пора.

Он повёл Харвига на реку.

Возле мельницы уже стояли две нагруженные мешками телеги.

– Надо же, – удивился Харвиг, – и в праздник мелют.

– Жрать-то каждый день надо, – растолковал Ноздреча. – Иди к первой подводе и тащи пшеницу наверх…

В тот первый день на мельницу приехало всего три телеги.

Харвиг поднимал мешки в верхнюю клеть, где хозяин зерна их пересчитывал. Затем, под присмотром Ноздречи, начинался помол. Хозяин понемногу сыпал зерно на жернова, – круглые плоские камни, а Харвиг внизу, под деревянным жёлобом, принимал смолотую муку в мешки и относил на телегу.

Когда последняя повозка, запряжённая молодым бычком, укатила, Ноздреча велел Харвигу подмести вокруг мельницы.

– Жить будешь здесь, – сообщил он отроку между делом. – Раз ты тут до первых морозов, от холода не околеешь. Еду будет носить Вакейка. На двор и в дом носа не суй, нечего тебе там делать.

Харвигу показалось, что он ослышался. Ночевать на проклятой мельнице?! Может, Ноздреча шутит? Да нет, не похоже…

– Да не больно-то и хотелось, – побледнев, отозвался он. – Тут воздух чище.

Ноздреча стиснул зубы и кивнул на пасшуюся возле леса козу:

– По утрам будешь доить Утробу. Молоко собирай в ведро. Пить не смей! А вечером, после работы меняй у неё в стойле подстилку.

– Где брать солому?

– Ищи на поле.

Когда Ножик скрылся из виду, Харвиг обошёл мельницу. Высокая, с замшелыми стенами, она будто наблюдала за ним чёрными глазницами окон. Он постоял у огромного, облепленного тиной, скрипучего колеса. Где-то под ним, по слухам, и гнездилась жуткая нечисть.

Чуть выше по течению из-под воды выглядывали «быки» – каменные столбы, ломавшие по весне лёд перед плотиной.

Отроку показалось, что они похожи на огромные зубы затаившегося в глубине чудовища.

«Может, убежать на ночь домой? – вдруг подумал он. – Или переночевать где-то в роще…»

Он покачал головой. Лют сказал прямо: жить и работать у мельника.

С обречённым видом Харвиг заглянул внутрь мельницы. Днём, за суетой, тут не было страшно. Теперь, в сумерках, когда остался один, всё вокруг показалось зловещим.

– Ладно… – вслух подбодрил себя он. – Всё лучше, чем в одном доме с Ножиком.

Конечно, если бы Харвиг жил там, то мог бы каждый день видеть Всемилу. Он вспомнил, как она улыбалась ему. Возможно, она будет сюда захаживать…

Для ночлега Харвиг выбрал закуток наверху. Возле жерновов было самое уютное место. Он сбегал на поле и уже в темноте приволок большую охапку соломы. Половину оставил себе, другую отнёс к козе в стойло. Та дожидалась его внизу.

«На что ты здесь? – размышлял Харвиг, меняя солому. – И имя у тебя никудышное».

Он почесал затылок.

– Назову-ка я тебя по-другому… Раз ты вся белая, – будешь Пенкой.

Пенка таращила на него дурные глаза и улыбалась.

На Городище спустилась ночь. С Торжка доносились звуки веселья. Харвиг вздохнул. Денёк выдался тот ещё. Кроме упущенного праздника страшно обидно было за передние зубы. Новых уже не вырастет. Он вспомнил мешкодела Братилу, у которого была та же беда, и как Харвиг с друзьями над ним потешались. Выходит, напрасно. Радовало только одно – у Акима дела обстояли и того хуже.

4. Гудей

Ночью Харвиг почти не спал. Мерещились ему шорохи, скрип ступенек и очень нехорошие стоны. Он забылся тревожным сном лишь под утро. И приснился ему Братила. Старик выбрался из реки на берег, весь в водорослях, склизкой тине. Он улыбался Харвигу чёрным беззубым ртом и зазывал на глубину ловить раков.

В ужасе отрок проснулся. Надрывно кукарекал петух. Крик доносился с нижнего жилья, где накануне Харвиг обнаружил у стойла несколько клетей с птицей. Все куры и петухи были, как на подбор, чёрного цвета.

Мальчик живо спустился вниз и по росистой траве побежал к реке. Над холмами вставало солнце. Тревоги минувшей ночи ушли вместе с тьмой, уступив место новому дню. Радость наполнила грудь Харвига и он издал торжествующий клич. Потом с наслаждением умылся холодной водой, утерев лицо подолом рубахи.

С мельницы донеслось тонкое блеяние: наружу не спеша вышла Пенка. Коза опустила морду к земле и принялась жевать траву.

– Эгей, рогатая! – весело крикнул ей Харвиг. – Где там моё ведро?

Подойдя ближе, он разглядел на голове Пенки венок. Кто-то сплёл его из клевера и полыни.

– Тюха-Митюха! – поражённо воскликнул княжич. – Вот ещё чудеса!

Он как раз закончил доить козу, когда на мельницу пришёл Ножик.

– Козу подоил?

Харвиг указал на кадушку.

– Сам молоко не пил?

– Оно же воняет.

– Ладно… Пока работы нет, лезь под жернов.

Он сунул в руки Харвигу шмат кабаньего сала и показал, как нужно по нескольку раз на дню смазывать оси и зубья мельницы…

Потом прикатила нагруженная телега и начался суетной трудный день.

Ближе к полудню приковылял Вакейка. Он вручил Харвигу половню с похлёбкой и кусок чёрствого хлеба. Для Ножика Лебёда передала печёную курицу, свежую краюху и ковш густых щей.

Отпустив очередную телегу, мельник объявил передых.

Харвиг умылся и присел в тени дерева пообедать. Вакейка крутился неподалёку. Он подобрал в роще длинную палку и бродил с ней вдоль берега, таская из воды тину. Временами малец зорко поглядывал на Харвига и ухмылялся.

Тот на эти ухмылки внимания не обращал. Во-первых, – хотелось есть. А во-вторых, – много чести.

– Косу тебе заплели не по возрасту, – только и сказал он.

На тропе, что вела со двора Ножика к мельнице, показалась Всемила. Харвиг издали заметил меж деревьев её зелёный с жёлтой вышивкой сарафан. Дождавшись, когда отрочица оказалась рядом, он кивнул и сдержанно улыбнулся. Теперь, без передних зубов, сильно скалиться ни к чему. Однако дочь мельника его будто и не признала! Прошла не спеша мимо, к отцу, который пировал на широкой лавке у жёлоба.

О чём они говорили, Харвиг не слышал. Да и какое ему дело? Вряд ли о чём-то умном…

От обиды он развернулся к реке и уткнулся в свою половню.

А отрочица, поравнявшись с ним на обратном пути, вдруг заливисто рассмеялась.

Нехорошие подозрения зародились у Харвига. Он съел ещё пару ложек, размышляя о причине её веселья, потом незаметно выплеснул остатки в кусты.

Всемила ушла, а там и Ножик крикнул, что пора на работу…

Вечером на повозке приехали Лют и Лада. Как назло, помол был в разгаре. Они постояли в сторонке, наблюдая за сыном, наполнявшим мешки мукой. Лют спросил, как тот устроился. Узнав, что Ноздреча не пустил его даже на двор, помрачнел. А мать поцеловала Харвига в лоб и поставила рядом плетёную корзину с едой. Убедившись, что сын жив и здоров, родители отправились восвояси.

Когда мельница опустела и солнце скрылось за Алатырь, в гости к Харвигу прибыли княжичи.

Он собрал друзей у костра.

– Эх, жалко, что тебя не было вчера с нами! – сказал Селян. Синяк на его лице в свете костра казался то зелёным, то синим. – Насилу Богшу в пироге отыскали. А как Горыня нарядился Погрызом, а отец – Ахеном! Вот потеха была!

Харвиг насупился.

– А ещё новость, – добавил Васятка. – Буян вернулся!

– Как так?!

– Правда, – кивнул Михей. – Сегодня под вечер пришёл. Грязню-ющий!

– И как они с Шамкой?

– Архип его пока на цепь посадил.

У Харвига будто камень скатился с сердца. Он уже попрощался со своим любимцем.

С мельницы донеслось тихое блеяние. Отроки вздрогнули.

– Кто там?!

– Пенка… Вы что, козы не признали?

– Отчего? – возразил Селян. – Я даже знаю, на что она тут.

– Ну и на что? – с напускным равнодушием спросил Харвиг.

– Ножик её супротив водяного держит.

– Как это? – удивился Фомка. – Неужто коза его победит?

– Не знаю. Мельник верит, что нечисть от всего белого хоронится.

– Баба Яга, говорят, в козу оборачивается, – прошептал Васятка. – И в ворона.

– Снова-здорово… – укорил его Харвиг.

Прошлым летом княжичи забрались в одну из запретных пещер. Узнай про то взрослые, выпороли бы плетями. Да только зря они туда лезли. Очутившихся в гулкой пугающей тьме детей обуял страх. Вдобавок Васятка принялся стращать друзей жуткой ведьмой. Даже Харвигу стало не по себе. Конечно, он этого не признал. Сказал, что никакой Яги нет, но без огня делать тут нечего. Так и вернулись наружу ни с чем, договорившись в другой раз запастись палками с паклей…

Харвиг чувствовал, что его прошлое скрыто в Алатыре. Не зря же он там появился. На следующую весну он задумал разведать тайну горы и очень рассчитывал на помощь братьев. Понятно, что глупые байки про ведьму были некстати.

– Все знают, что в давние времена она утащила к себе в пещеру трёх отроков, – упрямо гнул своё младший брат. – И там сожрала!

Харвиг хмыкнул:

– Эх ты, тюха-матюха, голова – два уха! Наслушался бабьих сказок. Это гора их сожрала. Она вся ходами изрыта. Забрели внутрь, а выбраться не сумели.

Отроки помолчали. Где-то на Гнилушах тоскливо взвыл пёс.

– И не страшно тебе тут? – оглянувшись в темноту, спросил Фомка.

Харвиг живо вспомнил минувшую ночь. Представил, что совсем скоро вновь окажется один в чреве зловещей мельницы. Жутко стало ему. Захотелось немедля, даже не затушив костра, отправиться с братьями домой, в уютный и приветливый княжий терем.

– Чего же мне бояться?

Он пренебрежительно хмыкнул и потянулся к корзине. Хлеб и головку сыра он отдал друзьям. Кусок праздничного пирога оставил на после.

– Как чего? – приподнял бровь Селян. – Все знают, что мельница проклята. Столько людей утонуло!

– А ещё говорят, – добавил Васятка, –в полную луну утопшие мельники выбираются из воды и идут на мельницу чтобы молоть песок.

Все поглядели на небо, где ярко светила луна. Отроки невольно придвинулись поближе к костру. У Харвига всё внутри сжалось.

– Чепуха это, – разлепив губы, вымолвил он. – Всех утопленников в своё время выловили и похоронили. Так что, если они и придут на помол, то не с реки…

От этих слов дети почувствовали себя ещё хуже. Погост был за холмом, по соседству.

– Нет, не всех, – возразил Селян. – Нашли только Наслава и Еропа.

– Может, пойдём уже?! – вскочил на ноги круглолицый Мирошка. – А то завтра с отцом в лес ни свет ни заря.

– И мне пора! – встал с бревна Проша.

– Ладно, идите все вместе. – Харвиг сделал вид, что зевнул. – Нечего вам порознь шастать…

Напоследок он подозвал Васятку.

– В другой раз Бабашку моего захвати.

Так он называл безделку, с которой когда-то появился на Алатыре. Что то за зверь, никто толком не ведал. Удивительно, что кроме круглой головы с ушками у него не было ничего – ни туловища, ни лап. Харвиг стеснялся таскать игрушку с собой и хранил дома, в укромном месте.

Попрощавшись, друзья ушли. Некоторое время мальчик слышал их негромкие голоса. Он прожевал отломанный кусок пирога, сунул обратно в корзину нетронутые княжичами хлеб и сыр.

Костёр догорал. Языки пламени постепенно угасли, оставив краснеющие во тьме угли. С Алатыря донеслось уханье филина. Харвиг поднялся с похолодевшей земли. Нужно было идти… Он запалил лучину и с тяжёлым сердцем побрёл на мельницу.

– А что, – по пути бодрил себя отрок, – может и на этот раз обойдётся?

Мельница встретила его зловещим молчанием. Харвиг заглянул к Пенке. Та дремала на соломе, опустив морду. Освещая дорогу, княжич поднялся по скрипучим ступеням наверх и пристроил лучину над жерновами. Ещё пару щеп положил про запас. Что ж, на ночь хватит…

Он забился в свой уголок. Свежая солома больно кололась. Отрок ухватил старый рваный мешок и прикрылся им.

Едва устроился и сомкнул глаза, как пронзительно заскрипели ступени. Харвиг сжался, прислушиваясь. Вот тишину надорвал девятый, последний шаг. Кого-то он увидит сейчас?! Трясущейся рукой мальчик приподнял край мешка и выглянул. В полумраке над лестницей никого не было.

И вдруг снова скрипнуло!

Харвиг зажмурился.

Слава небу, неведомый гость не пошёл к нему, а наоборот, начал спускаться.

Что творилось внизу, было неясно. Оттуда доносились кудахтанье потревоженных кур, сопение, перемежаемое блеянием Пенки. Потом наступило затишье и вновь шаги по лестнице вверх… и обратно.

В конце концов Харвиг всё же заснул. А утром обнаружил, что запертые накануне клети были открыты, все куры выпущены. На рогах Пенки красовался свежий венок.

Немало времени потратил Харвиг, чтобы вернуть птиц на место.

«Странная нечисть нынче пошла! – думал он. – Нет бы (упаси Макошь, конечно) его погубить, она озорует… Венки для козы плетёт!»

Он вдруг остановился и хлопнул себя по лбу: «Так вон оно что! Шутки шутить удумали?»

Когда позже на мельницу пришёл Ножик, Харвиг без обиняков заявил:

– Козу наряжают – их дело. Ещё раз кур выпустят – накажу.

– О чём это ты? – нахмурился мельник.

– О детях твоих.

– Не знаю, о чём ты тявкаешь.

– Тявкает, Ножик, собака. А я тебя предупредил.

На другую ночь Харвиг решил отловить насмешников. Он улёгся пораньше, но не спал, а лежал, не смыкая глаз.

Далеко за полночь вновь раздались шаги, сопение, да неясные вздохи. Харвиг прокрался к лазу. По краю ступеней, чтобы не выдали, начал спускаться вниз. Тьма – ни зги не видать. Фыркнула Пенка, потом не спеша, со скрипом открылась клеть. Из неё стали вываливаться сонные очумелые куры.

Более не таясь, отрок спрыгнул с лестницы:

– Ага! Вот я вас!

Сперва Харвигу показалось, что вокруг пусто. Затем, попривыкнув ко тьме, вместо сыновей мельника он вдруг различил кого-то мелкого… Чужак шевельнулся, и на мальчика уставились, полыхнув жёлтым огнём, два страшных глаза.

Сердце Харвига подскочило, а волосы на затылке поднялись дыбом.

–Чур2! – попятился он и уткнулся спиной в ступени. – Чур меня!

– Чур… – согласился чужак. – Вишь ты, расшумелся…

Выброшенные куры вдруг закудахтали и, хлопая крыльями, сами заскочили на место. Человечек запер за ними клеть.

Харвиг оторопел. Домовой? На мельнице? Но, судя по всему, это и вправду был он.

– Мир тебе, – поклонился отрок. Зубы у него клацали.

– Мир, – кивнул тот. – Потолкуем?

Они поднялись наверх. Домовой уселся, свесив кучерявые ножки, на жёрнов. Харвиг пристроился у себя в углу. Он глядел в удивительные, с козлиным зрачком глаза чура и думал, что коли доведётся рассказать про то княжичам, не поверят.

Звали домовика Гудеем. Это оттого, пояснил новый знакомец, что очень ловко у него получалось в печную трубу гудеть.

– Где ж тут труба? – удивился отрок.

– Не, не тут. У Еропа. Он меня и прозвал.

Харвиг догадался, что речь о первом мельнике. Гудей кивнул. Но Ероп появился намного позже. А до того, когда Гудей был совсем стареньким, он жил там один.

Это тоже было понятно. Все знали, что домовые рождаются старичками. С возрастом они молодеют. По словам Гудея выходило, что ему почти триста лет.

– Ты говоришь, что жил в доме… – заметил Харвиг. – Почему же ты оказался здесь?

– Пришлось… – тяжко вздохнул Гудей.

Оказалось, когда Ноздреча с женой и сыном вселились в дом мельника, он поначалу даже обрадовался. Гудей не любил жить один. Первое время он помогал новосёлам. Однако скоро убедился, что мира в их семье нет. Вдобавок Лебёда развела в избе грязь, и этого Гудей не стерпел.

Как-то ночью он вымазал её волосы дёгтем. Мельничиха, встав поутру, сперва кинулась на Ноздречу. Но позже, разобравшись и приложив золу к исцарапанному лицу мужа, она смекнула, чьих рук это дело.