Время сумерек. После Старого мира

[

←22

]

Кстати сказать: глагол как источник силы – начало, ярко проявляющеее себя в русском традиционном правописании. Мы пишем: «владѣть», «завладѣлъ», «владѣлецъ», «владѣніе». Производные образуются не от корня, как можно подумать, а от глагольной основы на -ѣ. Все эти производные глагол подчиняет своему написанию.

[

←23

]

«Психологической родиной большевизма была административно-хозяйственная часть войны, тотъ военный распорядокъ, который подчинилъ управленію и руководству безчисленныхъ іерархически зависящихъ другъ отъ друга военныхъ канцелярій десятки милліоновъ, людей. Настоящая альма матеръ большевизма, подлинная его академія, это даже не крупный какой-либо штабъ, но безконечная полковая, батарейная или ротная канцелярія.

Полуинтеллигентный военный писарь явился намъ недаромъ въ 1918 году первымъ вѣстникомъ большевизма, да, кажется. такъ и остался со всей своей ушибленной, уязвленной и ущемленной «внутренностью», какъ бы сказать, «вѣчнымъ типомъ» совѣтскаго государственнаго дѣятеля…

Было бы интересно сдѣлать статистическій этюдъ о числѣ современныхъ совѣтскихъ дѣятелей, появившихся впервые въ пресловутыхъ полковыхъ и тому подобныхъ комитетахъ. Думается, что велико число людей, почувствовавшихъ тогда впервые свое «государственное призваніе». Тогда они начали говорить, писать, жестикулировать, дѣйствовать, и стиль этого разговора, – этихъ писаній, этихъ жестикуляцій и вообще этого дѣйствованія, – такъ и остался безъ особыхъ перемѣнъ и до сего дня. Вотъ почему въ совѣтскомъ быту такъ живъ до сего дня военный тыловой жаргонъ, вотъ почему не только пишетъ, не только говоритъ, но и думаетъ совѣтская Россія такимъ суконнымъ приказнымъ языкомъ».

[

←24

]

Распространено заблуждение, будто традиционная русская орфография пугает малограмотного сложностью правил, а потому их нужно заменить на более простые. Вообще у нас принято считать, что правило, как таковое, есть зло; целью считается правописание «самоочевидное», не требующее думать над строкой. Это во всех отношениях ложно. Во-первых, потому что самоочевидность упрощенного правописания призрачна, а условность (т. е. потребность в простом заучивании) – несомненна. Во-вторых, потому что малограмотный точно так же, как и грамотный, руководствуется правилами, но правилами самодельными, придуманными вместо тех, которые он не удосужился выучить в школе – например, когда пишет «по-нравилось» или «по-нарошку». Никакой естественности и простоты в этом написании нет; есть только смутное воспоминание о написании наречий образа действия «по-старому, по-новому» и уверенность в том, что предлог-приставка «по» во всех случаях сопровождается дефисом. Малограмотный не следует никакой «природной простоте», от которой его будто бы отвлекает историческое правописание. Он творит правила на ходу. Современная письменная речь в России пестрит самодельными правилами, выдуманными взамен общепринятых. У этой подвижности письменной речи, пусть и в худшую сторону, есть и обнадеживающая сторона: нет никакой «нормы», есть сумма отклонений. Отчего бы нам, в таком случае, не ввести новое отклонение, уже в сторону традиции?

[

←25

]

Не хочу сказать, будто у Лескова нет мыслей. У него есть определенное художественно выраженное мировоззрение – как будто «почвенное», и в то же время предельно враждебное тому русскому духу, представителя которого нередко в Лескове видят. Не зря молодой Чехов отозвался о последнем: «полу-француз, полу-монах». Лесковский «очарованный странник», несмотря на дивное свое имя, есть гений-разрушитель, бредущий по жизни ощупью и уничтожающий все, к чему прикоснется. Мало произведений, заглавие которых – в таком противоречии с содержанием!

[

←26

]

Крупская: «Цель нашей школы – воспитывать полезного члена общества, жизнерадостного, здорового, работоспособного».

[

←27

]

Это класс, который не нуждается в тех книгах, над которыми думают. Ему, как и необразованному читателю, книжка нужна для отдыха, в час забавы, потому что чтение для него не труд. У физика, выведенного С. Льюисом в «Эроусмите», был целый шкаф развлекательных книжек – для отдыха от научных занятий. Меткое наблюдение.

[

←28

]

Точно так же и пушкинское «чтить самого себя» выносит его за пределы церковно мыслящих людей, поскольку добросовестный христианин себя чтить не может. См. многочисленные и совершенно верные высказывания Лескова. Например это, из «Фигуры»: «Я ни про какую благородную гордость ничего въ Евангеліи не встрѣчалъ, а читалъ про одну только гордость сатаны, которая противна Богу».

[

←29

]

Защитники христианства, кстати, указывают часто на побочные его плоды, уверяя, что в зародыше – как горчичное зерно – те содержатся уже в Евангелии. Нет, не содержатся. А вот эллинство, и в немалой степени, в Евангелии присутствует. Эллинство пропитывает и поддерживает наш, европейский, умственный мир до сих пор, и на него, как я уже говорил, мы можем опереться даже теперь, когда мост, выстроенный церковью (непреднамеренно) между нами и эллинами, начинает трещать.

[

←30

]

Вообще пафос покорения природы – изначально христианский. Греко-римское язычество выразило когда-то иные отношения человека и природы: человек есть служитель, богами поставленный для того, чтобы природа пребывала в порядке. (Э. Р. Доддс: «видели в человеке божьего управителя, а в земном существовании некую разновидность службы (λειτουγία)».)

[

←31

]

Можно возразить, что есть ветвь христианства, вообще отказавшаяся от всего чудесного: протестантизм. Но по протестантам трудно судить о христианах. Они начали с возвращения к Ветхому Завету, чтоб не сказать – прямо к иудаизму, продолжили «прикровенным атеизмом», как говорил Достоевский; а закончили у нас на глазах откровенным безбожием («Каждый день я медитирую, молиться ведь всё равно некому» – германский богослов 20 века; памятно и недавнее дело пастора-атеиста, которого прихожане не смогли удалить из прихода, т. к. его «право на толкование божественного любым образом» защитила высшая церковная власть). Где-то в промежутке – прусское протестантство XVIII – XIX вв. с его религиозным почитанием Государства (принесшее немало добра нам, русским, через осевших в России немцев).

[

←32

]

(Кстати о христианах и материалистах. Всякий отбор людей на основе их отношения к некоторому вопросу (в нашем случае – чуду) отбирает людей одного и того же типа, но испытывающих разные чувства – от восторга до отвращения. Ярые противники дела – те же люди, которые при других обстоятельствах были бы его сторонниками. «Материалист» мог бы быть добрым отцом-настоятелем; из поклонников чуда делаются при случае верные, убежденные материалисты…)

[

←33

]

Католицизм поэтому – не вполне христианство; в нем Евангелие если не побеждено, то дополнено Империей. Оттого он так обаятелен для русского человека. Мы видим в нем твердость, определенность, форму – которой нам так нехватает.

[

←34

]

Наступательный морализм проявляется в желании подвергнуть мир цензуре. Глубоко невежественные, но высоко идейные люди предписывают писателям, философам и ученым «правильное» содержание их умственного труда, а то и внешние его формы. Вопрос: «А эта грудь не слишком ли нага?» ставит, как правило, не сапожник. Всякий ханжа уверен, что если мы запретим упоминание предмета, то и сам предмет перестанет существовать и никого уже не побеспокоит. Последний пример – запрещение на Западе слова «слепой» в переносном значении (напр., «слепой поиск»), т. к. оно будто бы оскорбляет слепых. Слепых оскорбляет слепота. Ханжество не причуда, не крайность, но закономерное следствие из моралистического мировоззрения.

[

←35

]

Воспитанное новым порядком безоговорочное «приятие революции» заставляет даже филолога, признающего красоту традиционного правописания, прибавлять, что «конечно же, ничего возвращать не нужно». Таково и их отношение к прежней культурной линии: «конечно, не нужно».

[

←36

]

Самый тип «зрелого мужа» исчез в России (мы не можем знать, что было бы с ним при «новом порядке» германского образца). Изгонялся даже такой поверхностный и неверный признак зрелости, как борода. Неудивительно, что при конце «нового порядка» борода стала признаком некоторого свободомыслия.

Если христианское предпочтение старости было неестественно и вызывало неизбежное скрытое противодействие, то это господство отроков и юниц было не менее неестественно и более вредоносно, т. к. отрицалась не зрелость как таковая – отрицались разум и опыт. Опорой «нового порядка» были эти оставленные без попечения дети, лишенные возможности внутреннего развития, мечтающие только о достижении внешних целей.

[

←37

]

Эта интеллигенция и пытается ныне, на наших глазах, представить себя жертвой социализма – будучи его создательницей (первичной питательной средой) и в еще большей степени созданием. Социализм и интеллигенция находятся в тех же отношениях, что вода и рыба.

[

←38

]

Чем больше русских слов забывается, обессмысливается, тем больше «нужда» в притоке иностранных. Яркий пример – ужасное слово «специальный», по-русски означающее «относящийся к узкой области знания», а вовсе не «устроенный особым образом». Теперь по-русски все называется «специальным», без различия смысла.

[

←39

]

Вот один из множества примеров «мышления словами»: «Миф перестает существовать, как только превращается в дискурс. Любой пересказ, а тем более анализ, уничтожает самую суть мифа – первичное единство. Никому, в том числе и самим грекам, начиная с Аристотеля, не дано воспринять миф как таковой. Но есть момент, когда миф наиболее полно являет себя в слове, и этот момент – поэтический образ. Художественный образ, рассматриваемый как актуализация потенциальных возможностей слова на пути от мифа к логосу, мы и называем мифологемой».

[

←40

]

Нация создает миф о собственном происхождении или создается вокруг подходящего мифа, говорит Нильс Лемке. «Вероятно, этническая группа может возникнуть и просто из мифа, способного дать людям новое самоотождествление».