Лошадиная река

Рисовала я довольно криво, мать не захотела отправлять меня в художку, говоря, что это в жизни явно не пригодится, зато вон музыкалка – да. Хотя, если честно, я так и не поняла, чем она лучше? Но и там я долго не продержалась: отцу надоело меня возить то в школу, то на музыку, а самой мне кататься через весь город было страшно. Так и осталась неучем: ни на пианино толком не научилась играть, ни тем более рисовать. Но, по крайней мере, мне нравилось это делать, а в столь живописных местах желание подогревалось ещё сильнее, чем моя голова на солнцепёке. Попив воды, я немного прыснула её на лицо и растрепавшиеся волосы, достала листы и карандаши. Присев на траву, принялась выводить узоры, которые постепенно вырисовывались в растения, в насекомых, в бескрайние поля, деревья, которые шелестели листьями на ветру.

Мне хотелось передать всю красоту местности, летнюю атмосферу и теплоту. Чтобы смотрящий ощутил то же самое, что и ощущала я. Иногда некоторые картины или фотографии умудряются передавать даже больше, чем изначально планировалось. Можно в них найти скрытый смысл или какой-то нюанс, который не был замечен ранее. Интересно, что увидят в моих рисунках? Ведь даже почерк художника влияет на изображение, на его настроение. Ну, до художника мне, конечно, ещё далеко, подумала я, но не обязательно быть инженером, чтобы преподавать физику.

Я задумалась, кем бы хотела стать, когда вырасту, и на ум ничего толком не приходило, кроме как гуманитарные науки, потому как с математикой дружба у нас не сложилась изначально, а вот воображение у меня всегда работало на ура. К тому же перспектива оставить после себя какой-то след в истории выглядела очень соблазнительной. Конечно, будучи учёным, можно разработать какой-нибудь проект или научное открытие, но хотелось запечатлеть что-то, что вызывает именно эмоции. Что-то, на что люди будут смотреть и чувствовать.

Пока я размышляла о жизни и рисовала, то не заметила, как солнце преодолело полнеба, оказавшись на южной стороне, а количество моих чистых листов стало приближаться к нулю.

Дело шло к обеду, а я, спустившись с холма, пошла дальше, довольная своими художествами и доедая остальные прихваченные с сада яблоки.

В парочке домов я всё же заприметила жизнь. В одном, прямо в саду, какой-то забулдыга умывался из ржавой бочки явно застойной водой, потому что воняло оттуда именно затхлостью, но, возможно, вонял именно сам мужик. У другого дома старушка поглаживала корову, приговаривая тихие, спокойные слова, словно убаюкивала ребёнка, который уже давно вырос и совсем позабыл о ней: немощной, с трясущимися руками и будто бы слепыми глазами, застланными белой плёнкой. Корова пошла своим путём, видимо, на пастбище – да уж, припозднилась Бурёнка! – а старушка внимательно смотрела на меня, смущённую, и всё же казалось, что она видит меня, причём насквозь. Я отмела мысль о том, что неприлично не здороваться с соседями, и ускорила шаг, догоняя корову. Мы прошли с ней в полной тишине до развилки, она свернула налево, я направо – в сторону бабушкиного дома.

Небо затянулось облаками: мягкими, словно закрученными, как шерсть у барашка. Они медленно ползли, укрывая меня от солнечных лучей. Я не смогла устоять перед полевыми цветами и решила собрать букетик для бабушки, чтобы немного её порадовать. И пусть у нас в саду росли розы и пионы, но бабуля всегда говорила, что нет ничего лучше обычных голубых васильков и жёлтой горчицы. Наверное, собирала я их часа два, настолько красивыми были цветы и душистыми, что даже решила полежать в траве, впитывая аромат, словно губка.

Я подошла с охапкой к калитке, с трудом отворила дверцу и, кинув на крыльцо собранное, решила забежать в маленький, пристроенный к дому деревянный сарай перед тем, как зайти в избу. Там у бабули в клетках всегда жили кролики. Маленькие и большие, вечно дергающиеся в руках и пытающиеся ускользнуть на свободу. Я нарвала для них на грядке морковной ботвы. Сейчас же половина из кроликов спала, а другая половина настороженно смотрела на меня своими глазами-бусинками. Я пыталась запомнить, как выглядят зверята – до мельчайших подробностей, – чтобы дома их порисовать, так как тут было темно и ни черта не видно, да и сумерки уже наступали. Долго же гуляла. Покормила кролей ботвой, погладила и почухала их по шёрстке и пошла в дом, закрыв сарай на заедающий засов.

Тишина дома нагоняла сон. Часы подгоняли день к вечеру. А я нагнала за день аппетит, поэтому быстро побежала на кухню, поставив в ведро с колодезной водой букет цветов. Ничего особо съестного сразу найти и не смогла. Бабули не было слышно, и я обнаружила её мирно посапывающей в своей комнате, да и вообще она стала раньше ложиться, наверное, уставала за день. Я была той самой внучкой, от которой помощи не дождёшься. Не потому что я не хотела, просто толком не умела.

У меня была подруга, Настя, и она всегда удивлялась, почему я ничего не делала по дому. А мне просто не разрешали, говоря, что делаю я всё неправильно и за мной нужно будет всё заново мыть и убирать. Вот и тут мне становилось не по себе даже от банального подметания пола: веник трепался, сбрасывая свою щетину, а пыль летала по всей комнате, отчего потом её можно было найти в еде, в волосах и вообще везде, куда глаз упадёт.

Прости, бабушка, что я такая растяпа.

На полу, у остывшей печки, в мисочке лежали остатки яичницы, предназначавшейся утром для меня и отданная, видимо, той самой кошке. Значит, блохастая точно пригрелась тут. Ну ладно, нам ещё наверняка предстояло с ней поближе познакомиться, но я увидела накрытый полотенцем свежеиспеченный хлеб и, забыв про кошку, отломала ломоть с мякотью и побрела по лестнице к себе наверх.

Когда я валялась на кровати, пытаясь по памяти воспроизвести кроликов на бумаге, свечка, зажженная и стоящая на подоконнике, внезапно потухла. Скорее всего, из-за дуновения ветерка в щели. Тут же я услышала шипение из-за угла и, подпрыгнув на месте, поскорее полезла в валяющийся на полу рюкзак за фонариком. Ко мне приближались чьи-то семенящие шоркающие шаги, а в голове сразу появилась картинка не кошки, а домового, про которого рассказывала бабуля ещё в прошлом году. Стук напоминал звук каблуков хромого человека, маленького карлика, а чужое неравномерное дыхание стало вдруг тихим шёпотом, будто мне пытались что-то сказать, но громче не получалось. Что-то грозное, что-то, что должно было меня согнать с места, а может, вовсе выгнать из комнаты, дома. Наверное, не для кошки предназначалась та миска: так задабривали духа – покровителя очага. И чего он разозлился, ведь не целую же буханку хлеба хотел себе загрести?

Стоило мне дрожащими руками выудить фонарик и, включив, направить в сторону шума, как на меня тут же накинулось это нечто. Казалось, мой крик мог разбудить всю деревню и соседний посёлок, но даже бабушка на помощь, похоже, не спешила. Чужие когти впивались в голову, в руки, царапая их, шёпот сменился на шипение, затем разразившееся громким «мяу», и я поняла, что это та самая скотинка блохастая набросилась на меня и не хотела отпускать. Я с трудом отцепила её и отбросила в сторону, прямо в стену, отчего раздался глухой удар – и тишина. Только собственное судорожное сопение нарушало её, частое-частое, обрывистое, да в горле пересохло от страха. Я быстрее подняла упавший и закатившийся под кровать фонарь и осветила место, куда улетела кошка, но никого там не обнаружила. Волна страха сменилась волной разочарования, а затем – гнева. Вот какая, а! Сейчас ведь снова на меня нападёт!

Только я подумала об этом, как в уголке, у входа, сверкнули два маленьких блюдца. В окно, сквозь облака, уже заглянула скромная луна и отразилась в кошачьих глазах. Я выключила фонарь.

– Кы-ы-ыс-кыс-кыс, засранка, – прошептала я. Зрение стало привыкать к темноте, и очертания пушистого комка стало двигаться, пятясь назад, к выходу. – Пошла вон отсюда!

Та шмыгнула на лестницу, и я, спрыгнув с постели, ринулась к двери да захлопнула её, чтобы кошке неповадно было ко мне возвращаться. Уму непостижимо, вот с кем я точно не думала бороться, так с кошками.

Вообще, обычно я любила их, а они ластились ко мне и мурлыкали, а вот собак… всегда побаивалась. Они огромные, с большими пастями, казались совершенно непредсказуемыми тварями. Даже мелкие шавки не вызывали у меня умиления: постоянно тряслись и вместо лая издавали жалкое тявканье. Хотя мне говорили, что собаке нельзя показывать страх, тогда она тебя не тронет, но что делать, если при одном виде издалека у меня начиналась паника? Даже не знала, когда это началось, может, именно тогда, когда я стала бегать к бабушке. Поговаривали, что жила тут какая-то женщина, у которой раньше было много собак: размером с медведя или с оленя, и все дикие, необузданные, только хозяйку свою слушались. И вот однажды она их распустила, и теперь они, мол, бродят по местности, периодически даже заглядывая в соседние деревни и посёлок. Враки это или нет, проверять не хотелось, но мандраж во всём теле чувствовался каждый раз, когда я проходила по тропинке через лес в сторону бабушкиного дома и обратно – в лагерь.

Почему-то сейчас мне особенно страшно об этом было вспоминать, а мысли о том, что ещё недавно я хотела снова туда сбегать, стали меня знобить изнутри, но уж очень я соскучилась по нашим вожатым и по директору. Они всегда очень по-доброму относились ко мне, да в принципе – к любым детям. Наверное, каждый ребёнок находил в них что-то, чего не хватало им в собственной семье, а друг другу мы являлись словно братьями и сёстрами. Очень дружные ребята попадались. Интересно, сейчас там такие же отдыхали?

Может, это всё сумасшедшая кошка была виновата в том, что мне стало не по себе от собственных же планов на ближайшие дни, но воспоминания постепенно успокаивали и окутывали душевной теплотой.

Перед тем, как лечь спать, я решила ещё раз взглянуть на свои рисунки. Когда направила на них фонарь, то чуть снова не выронила его из руки: вместо милых кроликов были изображены их изуродованные трупы с глубокими дырами вместо глаз, проеденные червями, а там, где я рисовала борщевик и бескрайние поля, картинка показывала, будто всё поросло непроходимой травой с густыми ветвистыми кустами, а среди них гулял табун лошадей, у которых по щекам текли чёрные слёзы.

Связались крепко мы судьбой

Сон не отпускал меня долго. Навязчиво и нудно цеплялся за моё подсознание, не позволяя вынырнуть для того, чтобы сделать вдох. Казалось, что ещё немного – и я задохнусь под толщей мутной, вязкой, как смола, воды. Она обнимала меня со всех сторон, руки и ноги уставали пытаться делать малейшие движения. Будто я больше не вернусь в явь никогда, так и останусь на дне, и вместе со мной – лошади. Дряхлые, с чёрными слезами, скопившимися в одно единое целое – реку, но только не бурлящую, а спокойную. Мёртвую.

Я открыла глаза.

Голова гудела, а они неприятно покалывали. Я с трудом перевела тяжёлый взгляд на дверь, проверить, заперта ли, потому что в памяти начали всплывать отрывки из вчерашнего вечера, когда на меня напала кошка. Я резко села, гул постепенно пропал, а глазные яблоки вновь стали с лёгкостью меня слушаться. Меня заинтересовали мои рисунки: правда ли то, что вчера было на них изображено, или же это всё галлюцинации? Листы лежали на полу, перевёрнутые картинками вниз. Проморгавшись, я потянулась за ними и дрожащей: то ли от страха, то ли от предвкушения – рукой поднесла к себе, перевернув.

Всё выглядело именно так, как было нарисовано изначально. После чертыханий я скомкала бумагу, и та полетела в сторону. Может, мне всё приснилось? Ведь на руках не осталось ни ран, ни царапин от когтей кошки, а она драла кожу нещадно. Поднявшись с кровати, я подошла к шифоньеру, открыла дверцу и собралась посмотреть в зеркало, обычно висящее на ней с обратной стороны: не осталось ли на лице отметин, потому что голова побаливала от мест, куда блохастая впивалась. Но зеркала не было на месте. Наверное, разбилось и бабушка его выкинула; хранить дома осколки зеркала – плохая примета.

Вздохнув, я вновь собрала рюкзак и вышла из комнаты. Бабушки нигде не было, как и кошки; второй факт очень обрадовал. На столе стоял стакан с молоком, а рядом, на салфеточке, лежал ломоть вчерашнего вкуснейшего хлеба. Я схомячила по-быстрому завтрак и вышла во двор. Бабушку обнаружила там, в саду. Она усердно, травинка за травинкой, пропалывала грядки с морковью. Сорвав с яблони несколько плодов – чуть больше, чем обычно, – я приблизилась к бабуле и спросила про зеркало, но она ответила, что ей сейчас не до этого, и сказала, чтобы я не мешалась. Вот так, сначала родители гонят, потом какой-то мальчишка, кошка ещё эта, а теперь и бабушка!

Пожав плечами, я прошлась по саду, украдкой глядя в сторону сарая. Проверять кроликов мне как-то не хотелось – до сих пор внутри колебалось чувство тревожности, хоть мозгами было ясно, что во всём виноваты все эти местные сказочки.

Выйдя за калитку, я снова направилась к Лошадиной реке. Желание купаться в ней испарялось с каждым шагом, приближающим меня к травянистому берегу. Вновь послышался шум перекатывающихся шариков. Глаза пытались отыскать того мальчишку, но, мысленно стукнув себя по голове, я поняла, что глупо было надеяться, что он тут. Да и зачем он мне? Ведь мы, вроде как, поругались. Однако так одиноко – а порой и жутко – бродить по деревне одной, когда даже бабуля от меня отмахнулась.

Я присела на траву, рядом кинула рюкзак и устремила взгляд на речку. Она бурлила, будто торопилась куда-то, подгоняя мелкие камушки на берегу. Хотя время в деревне обычно тянулось переменчиво: то резко набирало ход, стоило произойти чему-то из ряда вон выходящему, то резко останавливалось, стоило рутине захватить тебя и пригреть под тёплым крылышком. В городе же всё всегда происходило быстро, иногда не успевала понять, какой сейчас день недели именно из-за этого, а тут… Тут неважно было, какой день, важно только, какое время суток, и то не всегда. Сейчас утро согревало солнечными лучами, вокруг меня кружили бабочки, и речка уже не казалась такой пугающей, какой она представлялась мне совсем недавно.

Но рисковать я не стала. Отдельные старые листочки кончились, поэтому, нашарив блокнот, достала его, перелистнула на чистую страничку и решила изобразить там бор, который своими пушистыми пиками ласкал вдалеке небо.

Стоило мне начать рисовать кучевые облака, как сзади послышался шорох. Я обернулась и увидела вчерашнего мальчишку. Почему-то мне захотелось улыбнуться, но, подавив желание, я только сильнее нахмурила брови и отвернулась обратно.

– Снова ты тут? Чего не купаешься? Всё тянет тебя к этой речке и тянет, будто она медовая, – сказал он язвительно, но, не дождавшись от меня никакой реакции, постоял ещё немного, укрывая меня от солнца своей тенью, затем вздохнул и плюхнулся рядом со мной, падая в итоге на спину. Я мельком глянула на него и снова принялась рисовать. Сейчас он выглядел лучше и, по крайней мере, на нём присутствовала одежда, пусть его заношенную футболку и старые спортивные штаны и сложно было назвать нормальной одеждой, но для местных детей это наверняка было обычным явлением, хотя я других детей тут больше и не видела никогда.

– Ну чего ты? – спросил как-то с волнением в голосе будто бы. – Обиделась, что ли? Вот, блин, – хмыкнул, – вам, девчонкам, лишь бы пообижаться.

Нашёлся знаток, смотрите-ка! Лежал тут весь такой из себя мачо.

– Ой, можно сказать, ты так часто с девчонками общаешься, – улыбнулась я. – В школу-то хоть ходишь? – со скептическим взглядом повернулась к нему, а мальчишка с прищуром смотрел на меня, словно оценивал, какое у меня настроение, затем дёрнул бровями и посмотрел на небо, как только солнце скрылось за облаками.

– Хожу иногда, – повёл плечом, – ну так, когда уроки сделаю. А если не сделаю, то не хожу, чтобы двойки не получать, – усмехнулся. – Потом у кого-нибудь переписываю.

Ну хоть учился с горем пополам. Наверняка в в школу в посёлок ходил, вот и лень ему было на уроки каждый раз выбираться, путь-то не близкий, примерно как до лагеря, только в другую сторону, но там хотя бы по дороге, не то что мне приходилось преодолевать почти весь путь по еле заметной протоптанной тропинке, а порой и вовсе без неё.

– А не проще ли сразу всё дома сделать, чтобы ничего не переписывать? – пробубнила я и вернулась к рисованию, выводя изгибы скул и заострённого носа того, кто лежал рядом.

– Ой, какая умная, – он сел и попытался подглядеть, что я там черкаю, но я отпрянула и спрятала блокнот, злобно глянув в любопытные чёрные глаза. – Отличница, поди? – он покачал головой, потом подогнул к себе колени и, положив на них локти, начал разглядывать свои чумазые пальцы.

– А если и да?

– Сразу видно, – слишком довольно ответил он, немного проглотив слова. – Да не получается иногда, – уже громче сказал, словно нехотя оправдываясь или же сам себя успокаивая, – то одно, то второе… А что ты там рисуешь? – неумело перевёл тему, снова немного подглядывая, но я уже не двигалась. – Покажи?

– Тебя рисую, хотя хотела вон те деревья, – указала пальцем на бор.

– Меня? – удивился мальчик. – О, давай! – воскликнул, да так радостно, что я слегка подпрыгнула на месте. – А может, мне надо что-то сделать?

Он начал мяться на месте, меняя позы, а я почувствовала себя учителем, которого ученик спрашивает, как делать правильно. Забавное ощущение, и эта перемена в поведении мальчишки мне показалась довольно милой, а ещё… Ну ведь не зря он такой? Наверное, это было его обычным состоянием – нормальным, а вчера просто что-то и правда произошло. Например, драка выбила его из колеи, а сейчас он снова находился на своём месте.

– Да нет. Просто будь собой, – пожала плечами.

– А шевелиться можно? – задумался он.

– Нет, – прыснула я и добавила: – И губами тоже, желательно, а то нарисую их кривыми. И отсутствие клыка еще запечатлею, – ткнула карандашом рядом с его улыбкой, в которой явно не хватало одного зуба. Самое забавное, что его это ничуть не портило, а даже добавляло какой-то особой изюминки во внешности

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.