Адам Бесподобный

Вещи и предметы, в беспорядке разбросанные по комнате были покрыты, здесь, толстым слоем пыли. Сквозь плотно зашторенные окна не пробивались солнечные лучи. Покопавшись в комоде, из которого свешивался красный бюстгальтер на одной бретельке, Адам достал из ящика альбом с фотографиями, раскрыл и вгляделся в изображение.

На него смотрела молоденькая девушка в строгом удлиненном платье послушницы. И хотя послушница улыбалась, почти радостно приветствуя фотографа, но глаза ее были мертвы, в глазах сквозила ледяная пустыня. Глядя на снимок, Адам надолго задумался.

У каждого из нас есть свои скелеты в шкафу, вот и у Адама Бесподобного они тоже имелись.

Его родители давным-давно покинули этот свет, не вовремя оказавшись на дороге у пьяного лихача не видевшего не то, что предупреждающий об остановке красный сигнал светофора, но толпу пешеходов пересекающих под разрешительный, зеленый автомобильную дорогу.

После похорон остался Адам, двадцатилетний студент инженерно-строительного факультета технического института и Ева, студентка-первокурсница художественного училища.

Ева, тень прошлого легла на его лицо. Тоненькая, восторженная, читающая наизусть стихи Есенина, мечтающая о любви, девочка семнадцати лет. И с чего она вообразила, что виновата в трагической гибели родителей? Но было не отговорить.

Ева нисколько не сумняшеся, покинула бренный мир, ушла в монастырь, принеся добровольную жертву, это было тем более дико и нелепо в колдовской семье Бесподобных, где линию ведьм должна была продолжить Ева, но продолжил Адам.

Несколько раз он переступал порог монастырского храма, где прислушиваясь к хору, сразу же различал чистый нежный голосочек сестры.

«На самом деле, разлады в колдовских семьях – не редкость», – думал Адам, глядя в не улыбчивые глаза Евы на фотографии, – «и это завораживает, когда одни родственники упорно лезут к богу, засыпая с молитвой на устах и просыпаясь с молитвой, а другие столь же упорно лезут к Дьяволу, засыпая с мыслью о малых ангельских войсках Сатаны и просыпаясь с мыслью, как попасть в эти самые войска».

Адам пренебрежительно фыркнул, вспомнилась одна поездка к сестре, когда в междугородний автобус, следующий до конечного маршрута небольшого городка, где и был монастырь сестры, надо было добираться два часа, но влезли три богомольные тетки с оравой хныкающих, маленьких детей.

Автобус моментально наполнился какафонией капризных визгов. Тетки, заплатившие водиле, как говорится, в карман, хмурились и тихо выговаривали усталым детям потерпеть поездку. Самому младшему было два года, старшему, на вид, лет семь. Детей тетки усадили на грязные подставки, возле ног пассажиров. Естественно, некоторые пассажиры, не выдержали молчаливой агрессии теток и уступили свои законные, сидячие места. Тетки торжествовали победу, когда согнали по крайней мере девять человек и усадили свой цыганский выводок из двенадцати несовершеннолетних на освободившиеся мягкие кресла.

Адам был в числе уступивших, его передернуло от отвращения, когда к ноге привалилось горячее тельце хрипло дышащего мальчика. У ребенка была рвота, слюни, слезы, все вперемежку, и теткин настырный шепот: «Молись и все пройдет!»

После, Адам видел теток с их выводком в монастырской трапезной. Соболезнуя истощенному, измученному виду детей монахини кормили «странников» супом и пирожками.

Тема наглых теток с орущими детьми вообще преследовала Адама на протяжении всей его жизни. И вечно, несмотря на его усталый, сонный вид, когда после смены (работы на стройке), он едва мог пошевелиться, приземлялся на свободное сидение в общественном транспорте, лезли тетки с капризными карапузами, норовя, именно его согнать с места.

Несколько раз Адам вступал в перепалку, но всегда проигрывал, как проигрывал любой мужчина-водитель перед наглой девахой неторопливо пересекающей пешеходный переход. Знает настырная баба, что штраф за то, что не пропустил пешехода больше тысячи рублей, вот и идет не торопится, также и мамашка с ребенком уверена, что каждый будет рад в общественном транспорте уступить ей свое место.

Иногда Адам сердито размышлял о необходимости покупки автомобиля, потому как теток с детьми развелось видимо-невидимо.

– О чем задумался? – спросила Нева, потягиваясь.

– Нева, а у вас дети есть? – повернулся к ней Адам.

– Пора бы нам перейти на «ты»! – недовольно пробурчала Нева и с вызовом посмотрела в глаза соседу. – Еще чего, дети! Это Верка с Зойкой спят и видят себя мамашами, а мне этакого счастья не надо! Да и куда рожать, не девочка уже!

Адам обрадовался, благодарно улыбнулся и неожиданно для себя рассказал причину своего неприятия детей.

– Как я тебя понимаю! – с энтузиазмом вскричала Нева, на время позабыв о своей профессии акушерки. – Сколько раз видела, как молодые дуры, новоиспеченные мамашки выпихивают ребенка вперед себя со ступенек маршрутки, едва руку не выкручивают! Сразу видно, на фиг им дети сдались, им обещанный президентом материнский капитал важнее!

– Кошмар! – согласился с ней Адам.

***

Солнце на востоке показалось из-за верхушек плотно сомкнутых угрюмых елей, яркий желто-розовый шар выбросил одну огненную стрелу, и небо сразу посветлело, над елями взмыли птицы, будто приветствуя долгожданное тепло. Последние клочки тумана уползли в низины, прячась в высокой траве, хоронясь в глубоких бочагах и заросших широких канавах.

Несмотря на ранний час, соседи Адама Бесподобного давным-давно были на ногах. Бабка Пелагея вооружившись бельевой корзиной, умотала в лес, за грибами. Проводив старуху взглядом, Бесподобный потоптавшись на крыльце, решился и направился к ее дому.

Дочь Пелагеи, старая дева, рябая, некрасивая Катька принесла с кухни супницу с супом и торжественно водрузила ее посередине стола.

– Зачем это? – промямлил он сконфуженный самим таинством то ли завтрака, то ли ужина, не поймешь. – Можно было бы просто в тарелки супу налить.

Она посмотрела на него со значением, но ничего не ответила.

После, принесла миску с тушеными овощами и большим куском говядины, обильно политым подливой.

Он мучился, но ел, мысленно добавляя на стол рюмку водки, которой не могло быть в ее доме. Бабка Пелагея хотя и прослыла самогонщицей, сама не пила, а продавала пойло записным деревенским алкашам.

Закончился то ли завтрак, то ли ужин и вовсе непривычно для Адама. Рябая Катька испекла для него в печи ягодный пирог и, подоив корову, поставила на стол кружку парного молока.

– И кур у вас много? – задался Адам подсчитывать чужое добро.

– Двести штук, – застенчиво ответила Катька, но вздрогнув, отскочила подальше от соседа, услыхав шаги в сенях.

Бабка Пелагея не держала зла на Бесподобного. Удивительно странная для деревенских жителей женщина, она поражала Адама приятным округлым лицом с ямочками на щеках, светлыми бровями, седыми ресницами и серыми глазами. Волосы Пелагеи на манер модниц были будто покрашены, тут светлая прядь, там темно-русая. Легкомысленная и веселая, она беспечно порхала по жизни, не отвечая на жаркие мужские признания в любви, игнорируя всякого влюбленного в нее человека, на вопрос односельчан, почему? Всегда смеясь, утверждала с уверенностью фанатиков бога: «В этом мире любви нет, а ее подобие мне без надобности!»

Рябая Катька приходилась бабке Пелагее племянницей, родная сестра – гулена подбросила ребенка еще маленькой, да и укатила, больше Пелагея ее не видывала.

– Жених? – удивилась Пелагея на сбивчивое объяснение Катьки и окинула Адама Бесподобного с головы до ног пристальным, враждебным взглядом. – Он тебе в отцы годится!

– Мам! – умоляюще сложила руки, рябая Катька.

Бабка Пелагея, не желая поддерживать разговор, взяла в руки кочергу и демонстративно начала рыться в тлеющих углях печки.

Адам встал:

– Двадцать тысяч рублей и путевка в Геленджик!

Пелагея обернулась, смерила его настороженным взглядом:

– Поросенок, сто куриц и дойную корову даю Кате в приданое!

– Мама! – негодующе воскликнула рябая Катька и бросилась к сундуку.

Старуха проследила за ней длинным взглядом:

– Мы не голытьба! Еще даю пуховую перину, две подушки, шерстяное одеяло, пятьдесят хлопчатобумажных простыней и пододеяльников с наволочками в придачу!

Адам поглядел на Катьку, на ней было платье из хорошей ткани, но довольно безвкусного фасона, в котором она выглядела нелепо и вульгарно.

Бабка Пелагея кинулась к шифоньеру, без слов распахнула его. Он подошел, оценил.

На вешалках висели в ряд платья, кофты, юбки старой девы, пардон, невесты Бесподобного.

– Беру! – ударил по рукам с бабкой.

Пелагея расплылась в довольной улыбке. Рябая Катька застенчиво прильнула к плечу седого жениха, он похлопал ее по плечу, ну будет, будет рыдать!..

7

Еще несколько дней назад Вера Павловна и подумать не могла, что судьба уготовит ей встречу с Адамом Бесподобным.

Что он за человек, размышляла она, лежа в кровати.

При всей своей наивности и внешнем простодушии, Вера обладала непримиримой, прямолинейной душой, часто вступала в конфликт с развратными, похотливыми самцами, пытающимися ее охмурить, чтобы использовав в качестве бабочки-однодневки, бросить.

Пару раз, правда, ее, все же, обманывали. Но, пылая чувством справедливости, она, из принципа намалевала на капоте машины краской из баллончика одному похабные слова, которые тот так любил вворачивать в процессе разговора, к другому влезла в форточку (квартира была на первом этаже) и взяв ножницы, смело порезала в лохмотья респектабельные костюмы, в которых он таскался по многочисленным официальным мероприятиям, важничая и надувая щеки.

Вспомнив, как она вела себя с ним, когда, будто последняя дурочка слишком часто смеялась, нарочно ущипнула себя за руку. Наказывать саму себя у нее вошло в привычку из-за сурового воспитания родителей. Жестокий и черствый отец, живущий по принципу, если завтра война, изводил детей казарменной дисциплиной. Вера до самой смерти была обречена заправлять кровать так, чтобы не дай бог, не оставить на поверхности покрывала складок. Спала только на спине, в позе руки по швам.

Ее старшие братья, не сумев сбросить с себя ярмо армейской жизни и выучившись, под напором отца, в военном училище, пошли и дальше вышагивать старшими офицерами, муштруя не столько новобранцев, сколько собственных детей.

Вера смогла увернуться от продолжения казарменного положения в своей судьбе, поступив в театральный институт.

Узнав о ее выборе, отец, поправив форму, смахнув несуществующие пылинки с погон, подвел итог:

– Что от тебя было ожидать, девчонка? – вопросил он и четким строевым шагом покинул ее.

Вера вздохнула, с трудом отгоняя навязчивое сравнение отца с надменными фигурами нацистов.

Впрочем, это сравнение посетило ее и не раз, в особенности, когда она, невзирая на зловещие предрекания отца, что ничего путного из нее не выйдет, получила красный диплом и поселилась, несмотря на воровское едроссовское правительство, при котором нормальные работящие люди вынуждены были скитаться по углам, снимать жилье у жадных квартирных хозяек, в своей собственной квартирке.

Вера была рада радешенька и печному отоплению, и отсутствию элементарных удобств, лишь бы быть подальше от деспотичного отца и глупой, во всем потакающей ему матери-домохозяйке.

Впрочем, отец так ни разу и не переступил порога ее квартиры.

Обозвав дочь неблагодарной, он навсегда закрыл для нее двери родительского дома и остальным запретил общаться с опальной дочерью и сестрой.

Часто, Вера задумывалась, а в чем, собственно, ее вина перед родителями?! И не находя ответа, впадала в ступор, не в силах отыскать причину столь странного отношения к себе родных.

Нева, врач по профессии, хмыкала, утверждая, что ее отец – просто-напросто шизофреник, к тому же самодур, а прочие родные – глупые люди, которыми он вертит, как ему заблагорассудится.

Зоя, преподавательница русского языка пожимала плечами заявляя, что ей приходилось подолгу педагогической службы сталкиваться с самодуром, оказавшимся директором школы. От воплей этого человека дрожали стены, дребезжали стекла окон, но учителя, вольнолюбивые, талантливые педагоги не пожелали терпеть хама. Весь педагогический коллектив, разом, написал заявления об уходе и глава департамента образования, вынужденный юлить между двух огней, принял сторону учителей, а самодура попросил выйти вон, из школы, что тот и сделал без особого скандала.

Главное, что уяснила тогда себе Зоя – это то, что директор был абсолютно бездарен, но уверял окружающих с точностью до наоборот, по его мнению, бездарен, как раз был учительский состав…

– Где Зойка? – с силой распахнула двери дачного домика, раскрасневшаяся Нева.

– Как всегда, гуляет, – удивилась Вера и отодвинула свои занятия по кулинарному искусству в сторону.

– О, печенки! – жадно склонилась к произведениям подруги, Нева.

– Не трожь, – хлопнула ее по рукам Вера, – вредно сырое тесто есть!

Нисколько не обидевшись, Нева закружилась по маленьким комнатам.

Вера с улыбкой наблюдала за ней.

– Как тебе Адам? – спросила она Неву.

– Хорош! Но я не влюбилась!

Со свойственной давним подругам догадливостью, ответила Нева и рухнула на диван.

Блаженная улыбка, раскинутые руки, Вера с недоверием разглядывала ее, все более убеждаясь в обратном.

– Какой-то он неухоженный, лохматый, – заметила Вера, пытаясь сбить повышенный градус интереса, чувствительно нарастающий в тесном пространстве дачного домика.

– Это маскировка, – весело ответила Нева, – он под лохмами рожки скрывает.

– Что же он, черт? – удивилась Вера Павловна.

– Бери выше, демон! – хохотнула Нева и бросилась навстречу ничего не подозревающей Зое.

– Зойка, она у нас с ума сошла, в демона влюбилась! – наблюдая, как кружатся подруги, сухо заметила Вера, отступая за кухонный стол.

– Девчонки, айда на речку купаться! – верещала Нева, отпуская Зою на диван.

– Вода холоднющая, – возразила ей Зоя, с улыбкой наблюдая за суетой, переоблачающейся в сплошной купальник, подруги.

– Зачем тебе сплошной, при твоей-то фигуре? – дивилась Вера.

– Чтобы скрыть печать дьявола! – завыла на последнем слове Нева и, нацепив легкий ситцевый халатик, не дожидаясь подруг, помчалась, теряя шлепанцы, к речке.

– Может, холодная вода ее отрезвит? – спросила Вера у Зои.

Вместо ответа Зоя, захватив полотенце, устремилась за Невой.

– Бесенята! – покачала головой Вера Павловна и как добропорядочная хозяйка взялась за противень, чтобы поставить печенье жариться в протопившуюся к тому времени голландскую печку.

– Бог в помощь, – произнес с порога Адам, – или не бог?

Вопросительно посмотрел он на Веру Павловну.

– Все вопросы к Неве, это она вас в дьяволы записала, – отрезала Вера, чувствуя нарастающую злобу.

– Но дьявол у нас один, – сощурился Адам.

– У нас?

– У нашего человечества! – подтвердил Бесподобный, с коварной улыбкой отступая от порога. – Не буду вам мешать!

– Идите, охладитесь! – почти грубо прокричала ему вслед Вера Павловна и неожиданно для себя разрыдалась.

«Что это со мной?» – удивилась она, вытирая ладонями мокрые от слез глаза.

Впрочем, она недолго промучилась недоумением по поводу собственного срыва: услужливое подсознание вытащило для нее свежее воспоминание о желтых, будто выгоревших на солнце волосах Адама; о зеленых глазах, с жадным вниманием изучающих каждую из подруг; о музыкальных, длинных, тонких пальцах его.

– Черта лысого, ты меня заставишь в себя влюбиться! – взорвалась Вера и с ожесточением занялась домашними делами.

***

Адам Бесподобный открыл глаза и с удивлением уставился на темный массивный письменный стол, перед которым он спал, сидя в мягком кожаном кресле.

С трудом, восстановив события вчерашнего дня, Адам вспомнил, как с новыми знакомцами оказался в редакции крупной московской газеты.

Кабинет Кирилла Петровича внушал уважение. Вдоль стен стояли шкафы со стеклянными дверцами, заполненные книгами. Помимо книг в кабинете оказалось много картин – маленькие и большие, но одинаково темные, с едва различимым сюжетом лесных пейзажей.

На широком диване уместились двое: Кирилл Петрович и Павлуша. Леха в обнимку с Вовчиком спали на шерстяном коврике, устилавшем часть чистого, блестящего пола.

Адам, с трудом разогнувшись, вышел из кабинета. В конце гулкого, абсолютно пустого, по случаю раннего утра, коридора, он нашел искомое помещение.

Ополоснул лицо и шею холодной водой из-под крана, стараясь, во что бы то ни стало отогнать навязчивое видение об очкастой актрисе Вере Павловне и вернуть себе бодрость духа…

8

Своего бывшего мужа Вера вспоминать не любила, кратко ограничиваясь словами: «Лентяй, дебошир и пьяница!» В бытность замужества она безвольно подчинялась ему, привыкнув к деспотизму отца и не делая никакого различия между двумя мужчинами. Но брак закончился, едва начавшись, когда муженек не довольный остывшим супом, поколотил ее.

Вера, безо всяких вопросов, собрала вещи и ушла из мужниной квартиры, к себе, обратно в неблагоустроенное жилье, где уже жила разведенкой Нева.

На судебный бракоразводный процесс, бывший даже не явился и Вера осталась жить с очередным вопросом, как же так?

Она часто спрашивала у подруг, почему христиане поступают не по-христиански, почему с виду порядочные люди на поверку выходят непорядочными и как же так можно, сломав чужую жизнь, будто спичку, даже не извинившись, смело жить дальше?!

Зоя, тоже пострадавшая от кулаков бывшего муженька обычно хранила молчание и уводила взгляд серо-голубых, как бы наполненных слезами глаз куда-то вверх.

Легко ли перенести просто расставание с любимым человеком, но тут три подруги подверглись со стороны любимых людей насилию, неоправданной жестокости.

Не женись, а коли жесток, сумасброден, не ищи себе служанку, прачку, кухарку, подстилку в постели в виде жены. Зачем подавать надежду на счастливую семейную жизнь хрупкой девушке, зачем, в конце концов, тратиться на свадебные расходы, к чему все это, ежели не в силах удержать себя в рамках приличного поведения, бьешь, кричишь, требуешь. От кого требуешь? От маленькой, слабенькой женщины не вовремя оказавшейся у тебя на дороге?!

– Халдеи! – прошипела сквозь зубы Вера, с ненавистью стругая листья салата на разделочной доске.

– Просто ужасно, как ты ненавидишь мужчин! – рассмеялась Нева, переодеваясь в своей комнате.

– Да, – поддакнула Зоя и будто невзначай кинула взгляд на сетчатую дверь, за которой скрылся тактичный сосед.

– Не все мужчины сволочи, – настаивала Нева, залезая на свое место, за круглый кухонный столик.

– Неужели все еще надеешься встретить порядочного человека? – изумилась Зоя.

– Угу! – кивнула Нева, с упоением поглощая окрошку.

– Надо позвать Адама! – спохватилась Зоя. – Не то он пропустит такую вкуснятину!

– Верка, просто класс! – похвалила поварские способности подруги, Нева.

– Спасибо, – ответила Вера серьезно, – конечно, давайте позовем Адама!

Повернулась она к Зое.

– Девочки, вы к походу готовы? – заглянул он к ним.

– К походу? – моргнула Вера, удивленно переводя взгляд с одной подруги на другую.

– Ой, Верка, забыли тебя предупредить, – преувеличенно оживленно затараторила Зоя.

Вера Павловна была озадачена, но без колебаний приняла предложение соседа, в конце концов, они сняли дачу не для нытья. Слезы можно будет лить зимой, в городской квартире.

***

– Ангелов в помощники!

В дверях фанерного домика, мимо которого Адам с подругами тащил надувную резиновую лодку и кучу тяжелого снаряжения, стояла женщина в широкополой соломенной шляпе, нелепом парике набок, едва прикрывавшем лысый череп и матерчатых перчатках, испачканных землей. Возле ног ее был ящик с рассадами томатов.

– Не поздновато? – кивнул Адам на рассаду. – Все-таки июнь-месяц!

– Не поздновато, – эхом отозвалась женщина, – тем более, не поздновато мне, вернувшейся с того света.

– Что случилось? – притормозил Адам и добавил. – Лидия Михайловна?

Женщина печально улыбнулась. В фиолетовых глазах поселилась безнадега.

– Всего лишь рак, злокачественная опухоль!

Адам вскинул руки, роняя лодку, тяжелые рюкзаки снарядами свалились с его плеч на землю.

– Не может быть, – жалобно проныл он, отчаянно вглядываясь в бледное лицо соседки, – я ничего не чувствую!

– Вы о печати смерти? – догадалась Зоя Михайловна, заглядывая в метущиеся глаза Бесподобного.

Подруги обменялись долгими взглядами, свойственными только тем друзьям, что давным-давно полностью доверяют друг другу.

– Полагаю, вы не ошиблись, Адам, – скорбно проговорила Лидия Михайловна, – у меня был рак матки. Матку удалили, меня подвергли химиотерапии, таким образом, смертью пахнуть не должно!

– И печати смерти не было поставлено, – с облегчением выдохнул Адам, – какое счастье!

– А чего вы так боитесь не заметить этой самой печати? – подхватывая один рюкзак, спросила у него, Зоя.

– Всякий колдун опасается потерять свой дар, – пожал плечами Адам.

– Почему?

– Потерять дар – значит, потерять расположение Сатаны, – терпеливо объяснил Адам, между тем, продвигаясь с грузом походных вещей, к реке.

На голове, придерживая одной рукой, он нес двухместную надувную лодку.

– Но ведь Сатана страшен? – встряла в разговор Вера Павловна. – По моему мнению, радоваться надо, приветствуя избавление от него!

– Не все то, что рассказывают христосики – правда, – пробормотал Адам, ловко сбрасывая лодку на воду, – и вообще, кто умеет не доверять, способен думать и рассуждать, итак догадается о несоответствии показаний церковников выступающих против Сатаны.

– А что же он сам, как он относится к наветам и наговорам людей? – допытывалась Зоя Михайловна, на мгновение, превратившись в дотошную классную даму. – Ведь в произведениях классиков…

Не договорила она, увидев вдруг свирепый взгляд Бесподобного.

– Не стоит говорить о нем, – пристально глядя на нее, посоветовал Адам.

– А то что? – с содроганием задала вопрос, Зоя и упрямо набычилась.

– Заинтересуется, – уклончиво ответил Адам, влезая в лодку.

Усевшись на рюкзак, он вставил деревянные весла в резиновые уключины.

– Ой, девочки! – взвизгнула Вера и с восторгом полезла в лодку.

Рассевшись на плотно набитых рюкзаках, компания дружно отвалила от берега и устремилась в своем ненадежном суденышке в речные дали.

При этом лоб Адама Бесподобного, прикрытый неряшливыми прядями длинных волос покрылся морщинами, свидетельствующими об усиленной мыслительной деятельности.

Машинально управляя при помощи весел лодкой, он не сводил изучающего взгляда с задумчивого лица Зои Разумовской, сидевшей, как раз напротив него.

9

Дверь в столовую постоянно хлопала, и оттуда доносился восхитительный запах еды: горохового супа и жареной рыбы с картофельным пюре. Принюхавшись, Адам Бесподобный безошибочно определил еще и запах пирогов с яйцом и зеленым луком.

А получив от нянечки поднос, удовлетворенно хмыкнул, убедившись, что не ошибся. Единственное блюдо, которое он не смог учуять был компот из сухофруктов.

В палату сунулась рябая Катька, и Адам поморщился, какая она ему жена? Но уже не хватило сил послать подальше, расстаться с доверчивым существом, вверившим ему свою жизнь.

Свадьбу затихарили, просто расписались в сельской администрации и Катька, продемонстрировав деревенским кумушкам паспорт с печатью замужества, горделиво вошла в его дом.

Она оказалась хорошей хозяйкой, в доме запахло свежим бельем, захлопали на ветру выстиранные половики и занавески.

Во всем потакала мужу, слушалась, не перечила, была весела и ласкова. Чего еще желать? Но он всегда помнил о разнице в возрасте, почти в четверть века и чувствовал себя едва ли не преступником, извращенцем, хотя в деревне никто не осуждал его выбор. Мужики моментально поняли и одобрили, рябая на все будет согласна. А женщины уважительно глядели, молодец, что убогую замуж взял.

Заболел он неожиданно для себя, заломило левый бок, отдаваясь в руку. На душе сделалось тревожно, муторно и он тронулся под бдительным присмотром супруги на прием к фельдшерице.

А врачиха, наскоро осмотрев, вызвала «скорую помощь», оказалось предынфарктное, едва успели предотвратить.

– Адам, – робко оглядев больничную еду, вошла Катя.

У него слюнки потекли в предвкушении домашнего обеда: мясного бульона, жареной курицы, пирога с малиной и клюквенного морса.

– Помогай, – подвинул он поднос жене.

Катя широко улыбнулась, демонстрируя белые лошадиные зубы.

– Мне не осилить, – настаивал он.

И она взялась за ложку.

Ела Катя много, собственно так и должна кушать хорошая работящая женщина.