На тропу опускается знойный вечер. Все звуки глохнут в стрекоте цикад. Под моими ногами хрустит крупный рыхлый песок. Идти так же легко, как и дышать. Мои мысли раскачиваются и дрейфуют в теплом воздухе.

Адам, счастливый, будет потягивать пиво, это в новинку… Зоуи сейчас, наверное, под деревьями с какой-нибудь ящерицей в руках. Элис читает, пристроившись поближе к Теко, ее темные волосы метут по странице. С утра она уже успела немного успокоиться. По саду распространяются ароматы ужина, Элизабет ставит цветы в стакан.

С тропы вспархивает хохлатый бюльбюль, его дробный крик нарушает покой: скорей, скорей, доктор, скорей. Золотое сияние меркнет в просветах между деревьями. В тени красным пятном вспыхивает пустынный цветок. И вот они, сумерки.

Время ужина и купания. Сэм, наверное, плачет.

Первой птице отвечает другая, потом еще одна, и вскоре на всех деревьях поднимается беспорядочный галдеж. Темнеющий воздух ощущается во рту густым, как пирожное.

Перед моими ногами тонкая змея с молниеносной быстротой скользит через тропу и скрывается в кустах. Мне хочется какой-нибудь выпивки с джином. Хочется, чтобы Адам поразился, увидев, что я добралась до дома пешком, и пожалел, что забыл проверить машину и зарядить свой мобильник.

Когда я приближаюсь к воротам, они уже окутаны тенью, но на ощупь их доски все еще горячие. Открываясь, створки ворот издают две знакомые жалобные ноты. Лягушки в пруду за домом заводят свой булькающий, как отрыжка, ночной концерт. Я сбрасываю скользкие от пота шлепанцы и чувствую ступнями мягкую пыль. Облегчение от того, что я дома, болезненно распускается в грудной клетке. Я огибаю поворот подъездной дорожки, с нетерпением ожидая, когда впереди, за лужайкой с низким кустарником, в окнах покажутся первые огни.

Мне требуются считаные секунды, чтобы обнаружить весь дом ярко освещенным и увидеть скачущие по лужайке лучи фонариков. Адам кричит, его голос похож на низкий рык изнемогающего от боли зверя. Он неподалеку, у деревьев. Я перехожу на бег, Адам оборачивается, его лицо маячит в сумерках белым пятном. Зоуи стоит у стены дома и тихо плачет. Значит, не она. Элис сидит на корточках в углу. Увидев меня, она грациозно встает. И не она.

А потом я понимаю.

Тени в нашей спальне колеблются не так, как обычно. Всего через мгновение я замечаю, что занавески разорваны и чуть трепещут на легком ветру. Кучка битого стекла поблескивает на ковре под окном, несколько зазубренных осколков все еще держатся в раме.

Детская кроватка пуста.

Глава 2

Лондон, март 2013 года

Это было неподходящее время, чтобы начинать разговор. Полночь. Дождь барабанил в окна, на столе между нами стояла пустая винная бутылка. Худое лицо Адама раскраснелось, и он то и дело ерошил свои темные волосы, пробегая по ним пятерней. Мне хотелось пригладить непослушные пряди и прижаться губами к морщинкам между его бровей, но он явно что-то скрывал, и это меня останавливало.

На кухне царил кавардак: София ушла смотреть с друзьями какой-то польский фильм, не успев отправить по своим местам детскую обувь и сумки, валяющиеся по всему полу. Наши бокалы и картонки из-под еды тоже следовало бы убрать. На буфете давно ожидали моего просмотра покосившаяся стопка рисунков Зоуи и аккуратно сложенная математика Элис.

Список завтрашних дел начинался в восемь утра двумя гистерэктомиями. Я отодвинула стул и встала. На лице Адама застыло выражение углубленности в себя, словно он производил в уме какие-то подсчеты. Я принялась убирать со стола и складывать посуду на переполненную мойку.

У моего отца были старинные весы, они стояли на письменном столе в кабинете и куда-то подевались после его смерти. Сделанные из полированного дерева и латуни, они дополнялись рельефными металлическими разновесами. В детстве отец разрешал мне с ними играть – взвешивать его письма и бандероли. Порой тонюсенького листа бумаги хватало, чтобы нарушить баланс. Мои отношения с Адамом были в точном равновесии с работой и успехом, но сдвиг в ту или иную сторону мог случиться в любой момент. Я с грохотом свалила в раковину столовые приборы. Я любила Адама. Мне нравилось в нем почти все: улыбка, углубляющая морщинки вокруг его глаз, то, как он подхватывал и кружил детей в конце дня, тепло его тела рядом с моим в постели, но его победы были равнозначны моим поражениям. Я желала Адаму успеха ровно до тех пор, пока его достижения не затмевали мои.

– Выкладывай. – Я потянулась за его тарелкой. Вряд ли у него получится долго скрытничать. Это может оказаться пустяком, чем-то вроде с лету поставленного диагноза или победного удара в партии в сквош.

– Тут подвернулись кое-какие исследования. – Адам прокашлялся – лишний, царапнувший ухо звук. Голос звучал маловыразительно, но расширенные зрачки следивших за мной глаз выдавали Адама с головой: нет, это не какой-то заурядный проект. Я поставила тарелку в раковину поверх ножей и вилок, села напротив, положив руки на стол, и приготовилась.

– Дай-ка угадаю: фонд «Уэлком Траст» согласился финансировать твои противораковые эксперименты со стволовыми клетками?

Гордость и зависть свернулись клубком в глубине моего живота.

Адам покачал головой и скосил глаза в сторону.

– Помнишь твои исследования двенадцать лет назад в Сан-Франциско?

Я кивнула, хотя казалось, оно было так давно, это странное, далекое время тоски по Адаму и ходьбы вверх-вниз по туманным холмам к больнице и обратно. Под невнятные звуки джаза, залетающие в распахнутые окна лаборатории, я дни и ночи напролет пачкала и разглядывала предметные стекла, а затем анализировала и часами записывала результаты.

– …только что поженились, но это был отличный шанс, и я тебя отпустил, – продолжал Адам.

Воспоминания о ярко освещенной полуночной лаборатории, стойках со стеклами и пустых кофейных чашках померкли. Адам пристально смотрел на меня и постукивал пальцами по столу.

В ответ я тоже уставилась на него.

– О чем все-таки речь?

Он быстро опустил взгляд.

– Мою кандидатуру одобрили на исследовательскую должность в Ботсване. На год.

В воцарившейся тишине щелкнула посудомойка. Конец цикла. Мы часто делали вид, будто не замечаем, что пора ее выгружать, но на сей раз мы играли по-новому. Адам словно врезал мне под дых, и вышла скорее драка, чем игра.

– Одобрили? Значит, какое-то время назад ты подал заявку?

Вокруг нас к каждой дверце кухонных шкафов приколоты детские рисунки, все подоконники загромождены глиняными фигурками животных Зоуи, мяч для сквоша лежит среди апельсинов во фруктовой вазе, скрипка Элис, приготовленная на завтра, ждет в углу, магнит-сердечко прижимает к дверце холодильника расписание занятий в бассейне, график моих дежурств прикреплен скотчем к стене над телефоном. Новости Адама могли изменить все это разом, а он до сих пор ни словом о них не обмолвился.

– Предложение словно с неба упало, Эм. Если бы я решил подать заявку, я бы заранее обсудил это с тобой. Разумеется.

На его щеке дрогнул мускул. Движение было мимолетным – не всматривалась бы я так пристально, не заметила бы вовсе.

– Такие вещи не делаются без обсуждения и планирования. Почему же ты раньше мне не сказал?

– С тобой иногда так трудно разговаривать… Тебя уязвляют мои успехи.

– И ты решил скрывать их?

– Просто не мог подобрать слова.

– Так расскажи теперь.

– Крис Ассазар написал мне из Йоханнесбурга. – Адам подался вперед. – Он ознакомился с моей статьей о сывороточных маркерах лимфом и считает, что онколог пришелся бы им кстати. Финансирование он обеспечит.

– «Пришелся бы кстати»?.. А поконкретнее?

– Ассазар руководит центром исследований ВИЧ в Южной Африке. В Ботсване численность инфицированных растет быстрее, чем где-либо на континенте. Известно, что у больных СПИДом высок риск развития лимфом… – Адам заговорил назидательным тоном, каким, вероятно, читает лекции студентам. Перехватив мой взгляд, он ускорил темп: – С помощью сывороточных маркеров мы сможем определить группы наибольшего риска, а стало быть, раньше приступить к лечению лимфом и продлить пациентам нормальную жизнь на месяцы, а то и на годы.

– А как же наша нормальная жизнь?

Нормальной наша жизнь не была, но каждый из нас хоть немного занимался домом и детьми, перекладывая большую часть хлопот на плечи помощниц по хозяйству. Мы поочередно дежурили по скорой. В прошлые выходные я сделала четыре кесарева, а тем временем Адам держал оборону дома. Научной работой я занималась в основном по вечерам, пока он читал детям сказки. А по утрам я отвозила их в школу. Если Адам уедет в Ботсвану, мне придется за все отвечать самой, времени не останется ни на исследования, ни на клинику. Адам же с развязанными руками сможет работать сколько пожелает. И опубликует еще одну статью. А я не добьюсь ничего.

Он выиграет. Он всегда отрицал, что так будет, а я ему не верила. Мои глаза горели от усталости, и мне на миг показалось, что я вернулась в школу. Оглядываясь на соперников, я пересекаю бассейн и рвусь первой коснуться стенки, а хлорка обжигает мне глаза. Как можно не желать победы?

Ножки стула царапнули по плиткам пола, Адам встал. Рядом с ним на подоконнике – серебряная рамка с фото моего отца, седовласого, с высокими скулами и глубоко посаженными глазами за стеклами-полумесяцами очков. В кадр не попали его ладони – шершавые и широкие, как лопаты. Теплые. Он был акушером, люди говорили, что у него руки хирурга, хорошо умеющего спасать жизни. Но там, в карьере, мне так не казалось. «Можешь либо утонуть, либо поплыть», – сказал он. Тогда мне было пять лет.

В затопленном карьере тихо. Таинственно.

Озеро – как глубокий тенисто-зеленый ковш между высоких скал. Мы вдвоем в отцовской лодке.

День жаркий, но меня знобит. На мне купальник. Не знаю, почему я не умею плавать. Обычно мы приезжаем сюда рыбачить, но сегодня удочки отец не взял.

– Можешь либо утонуть, либо поплыть.

Я не понимаю, что он имеет в виду, но мне становится страшно.

– Тебе решать, – говорит отец, наклоняется и обхватывает меня за талию. Поднимает, переносит через борт лодки, а потом очень осторожно отпускает.

Я ударяюсь ногами о камни на дне, ил на них мягкий, как плоть, как мамина могила.

Я открываю рот, чтобы закричать, и захлебываюсь водой.

Тусклый желтый свет сочится сквозь зеленую толщу надо мной. Пузырьки струйкой всплывают вверх.

Чей-то голос зовет меня по имени.

Оцарапав ноги о стебли тростника, я делаю рывок к поверхности и всплываю.

Адам, не переставая жестикулировать, принялся расхаживать взад-вперед – сделал несколько шагов, повернулся и направился обратно. Его слова звучали так гладко и складно, будто он тренировался произносить их вслух в машине по дороге домой.

– …даже к лучшему для них обеих. Неважно, если Зоуи пропустит первый школьный год. В скандинавских странах, например, пятилетние дети совсем не ходят в школу. А Элис забежала вперед так далеко, что могла бы забросить учебу на весь остаток пятого класса и даже не заметила бы этого. – Он снова сел и раскинул руки, словно преподнося мне подарок. – А ты могла бы уйти в длительный отпуск и заняться любыми исследованиями, какими захочешь.

Выходит, Адам хочет взять нас с собой в Ботсвану. Я уставилась на него поверх стола невидящим взглядом и снова перенеслась в прошлое, на этот раз на десять лет назад, в раннее утро на кухне, когда залпом допивала кофе и дописывала статьи, пока Адам и малышка Элис спали. Так же было и после рождения Зоуи. С тех пор как меня назначили консультантом, жизнь превратилась в постоянное чередование работы в клинике и научных исследований. Я даже отгулов почти не брала. Как же я могла уехать на целый год? Адам публиковался чаще меня, но я была моложе. Я бы наверстала упущенное и догнала его. Ничто не давалось мне без труда, время на науку по-прежнему приходилось выкраивать. Семейные дела просачивались в каждую щель, выталкивали меня на поверхность и вместе с тем тянули на дно.

– Ну пожалуйста, Эм?..

Сидящий напротив Адам подался вперед, ожидая, что я соглашусь. Два года назад ему загорелось обзавестись третьим ребенком. Он упрашивал меня, но я только вступила в должность и несла ответственность за свою группу. Время было неподходящее. У нас уже появились Элис и Зоуи, и все только-только наладилось. Относительно. Тогда я отказалась и сделала бы то же самое теперь. Исследования Адама в Ботсване – это дольше, чем беременность. Лучше уж родить, чем провести целый год за границей: младенца все-таки можно кое-как втиснуть в график. Теперь очередь Адама от чего-то отказаться.

– И когда все это должно произойти? – спросила я.

Надо было собраться с мыслями, но я очень хотела спать. В обычный вечер, такой же, как любой другой, на кухне было бы уже спокойно. Люстра бы не горела, и комната освещалась бы мягким светом настенных ламп. Адам читал бы газету, задрав ноги повыше и попивая чай, а я просматривала бы работы девочек. Слышались бы только тиканье часов и шелест страниц, да еще, может быть, один из любимых Адамом квартетов Моцарта приглушенно играл бы, сплетая события дня воедино.

– Понадобится некоторое время, чтобы все уладить, оформить финансирование и собрать команду.

Адам понизил голос. Он решил, что уже победил.

– Меган обещала помочь. Ее родители работали в одной из ботсванских миссий. Там она и выросла. Если начать прямо сейчас, организация исследований займет девять месяцев. От силы десять. Мы можем быть там уже к Рождеству. – Теперь Адам улыбался. – Это будет нашим шансом помочь людям и придать собственной жизни настоящий смысл.

Но мы и так помогали людям. И наша жизнь была исполнена смысла. Я заставила себя встать и, забыв о посудомойке, пустила воду в раковину с кучей тарелок и столовых приборов. На мою одежду полетели брызги. Меган – верная секретарша. Она готова на все, чтобы Адам получил то, что хочет. Вот только своих детей у нее нет, и вряд ли она сознает, как отразятся планы Адама на наших девочках. Да, они сейчас справляются, но что будет, если мы вырвем их из привычной обстановки? Они заслужили выбор, который был у меня. А именно – возможность не отставать и усердно трудиться.

Я почувствовала, как руки Адама, проскользнув, обняли меня сзади.

– Это было бы приключением, – сказал он.

Когда-то я обожала это слово. Оно означало поездки с палатками по Европе на велосипедах или по Америке автостопом с рюкзаками за спиной. Я соскребла ножом остатки песто, прилипшие к тарелке. Теперь в приключениях я не нуждалась. Мне хотелось лишь одного – жить здесь, в Лондоне. Адам прижимал ладони к низу моего живота. Несмотря на усталость, я почувствовала, что мое лицо запылало от желания.

– Как думаешь?.. – спросил Адам, касаясь губами моей шеи.

Я обернулась. Его рот был слегка приоткрыт, дыхание отдавало вином. От выпитого у меня кружилась голова. Он сказал, потребуется девять месяцев, если начать прямо сейчас. Значит, у меня еще есть время. Я что-нибудь придумаю, выживать я умею. И это переживу.

– Давай не будем решать прямо сейчас. – Я поцеловала его. – Мы оба слишком устали. Еще будет время это обсудить. Завтра или в выходные. Идем в постель.

Я взяла его за руку. Рисунки и домашние задания можно просмотреть и завтра. Когда мы выходили из кухни, я услышала легкие шаги, которые пронеслись вверх по лестнице, опередив нас, а потом – тихий звук закрывающейся двери. Должно быть, София прокралась вниз незамеченной. Ее комната по соседству с комнатой Элис. В последнее время Элис очень уставала. Надеюсь, София не разбудила ее.

Мы закрыли дверь нашей спальни и прислонились к ней в темноте, задыхаясь и прижимаясь друг к другу, раскрепощенные вином и усталостью. Адам принялся стаскивать с меня свитер, а я расстегнула ему ремень. Мы смеялись.

Он опрокинул меня на кровать и просунул ладони под юбку. Нам следовало остановиться – мне нужно было вставить колпачок. Адам забыл, что я больше не принимаю таблетки.

Дрожащими пальцами я расстегнула его рубашку. Мое сердце судорожно колотилось, мысли неслись вскачь. Для меня как акушера девять месяцев означали время, когда формируется сердце, растет мозг, появляются черты лица, образуются кости и ногти. Улыбнувшись, я приподнялась навстречу Адаму. Он сохранил свои планы в секрете до сегодняшнего вечера, что дало мне право на ответные действия. Стоит мне только собраться с мыслями, и мой тайный план перевесит его. Напрасно я так много выпила.

Адам ворвался в меня, накрыв мои губы своими. Теперь беспокоиться было поздно, оставалось лишь расслабиться. Ничего не случится, ведь нам понадобилось несколько месяцев, чтобы зачать Элис, а Зоуи – больше года. Теперь я старше, и моя фертильность снизилась. Кроме того, я и прежде несколько раз забывала про колпачок, а месячные приходили вовремя. Через мгновение наши тела задвигались в едином ритме, и меня покинули остатки сознания.

Глава 3

Лондон, апрель 2013 года

– Почему ты едешь так быстро?

В зеркале заднего вида отражалась сплющенная беретом и резко контрастирующая с бледностью кожи черная челка Элис. Ее личико казалось испуганным.

– Мало времени. Я должна отвезти тебя в школу, проводить Зоуи, повидаться с миссис Филипс, сделать обход и начать оперировать…

Элис не заинтересовал перечень дел, засевший в моей голове с пяти утра. Зоуи, привалившись к сестре, крепко спала. Ее щечка, прижатая к локтю Элис, перекосилась, к не стертым молочным усам прилипли крошки, прядка светлых волос пристала к губам.

Я увидела в зеркало, что она не пристегнута. Совсем забыла проверить. По обе стороны дороги тянулись машины, припаркованные бампер к бамперу. Пришлось остановиться на подъездной дорожке, а значит, потерять еще больше времени.

– Так рано в школу мне нельзя.

– Ну конечно, можно, Элли.

– Сейчас там нечего делать.

– Ты можешь почитать в классе, поговорить с кем-нибудь…

Я с улыбкой оглянулась на нее и снова перевела взгляд вперед, на дорогу. Как раз вовремя, чтобы заметить, что загорелся красный свет. Ударив по тормозам, я резко остановила машину. Молодая женщина с облепившими голову мокрыми от дождя волосами обдала меня негодующим взглядом, перегоняя по пешеходному переходу своего излишне укутанного ребенка. За моей спиной в голос разрыдалась Зоуи. При торможении ее бросило вперед и втиснуло между спинками передних сидений. От чувства вины меня прошиб пот, я выскочила из машины и рывком распахнула дверцу. Зоуи застряла крепко, ее лицо исполосовали слезы испуга. Я вытащила ее и поставила на тротуар. Все цело, никаких повреждений. Я порывисто и крепко обняла ее и снова усадила на сиденье, на этот раз пристегнув ремнем. За нами уже выстроилась вереница машин. Возмущенные лица, рявкающие клаксоны. Когда я снова села за руль, меня трясло. Я редко совершала ошибки по невнимательности, но этим утром спешила и отвлекалась, думая о делах предстоящего дня, потому и забыла проверить ремень. Неужели я превращаюсь в мать, для которой карьера превыше безопасности ее детей?

– Меня тошнит, – послышался дрожащий голос Элис.

У школы она вышла из машины и, обиженная, медленно поплелась через пустую площадку для игр, не попрощавшись со мной. Она скрылась из виду на лестнице, ведущей к раздевалке, – на худенькой ссутуленной спине тяжелый рюкзак, голова втянута в плечи под моросящим дождем.

Несмотря на недавнее происшествие, Зоуи снова уснула. Я понесла ее в класс, следя, чтобы большой пальчик ненароком не выпал изо рта. Сюзи, помощница учителя, улыбаясь, приняла ношу из моих рук. Я с опозданием заметила, что у Зоуи отпоролся подол, манжета испачкана фломастером, а носки из разных пар. Сюзи бережно внесла ее в двери, и я представила, как она осторожно положит малышку на уютные подушки в комнате отдыха. Я заметила их, когда осматривала школу перед тем, как отдать в нее девочек, и эта деталь очень повлияла на мое решение. А сейчас я мучилась вопросом, зачем меня вызвала учительница Элис.

Миссис Филипс ждала в пустом пятом классе. Должно быть, она только что вытирала доску – в воздухе еще висела меловая пыль. Она посмотрела на меня, склонив голову набок, и длинная оранжевая серьга коснулась ее плеча. Оранжевые, в тон серьгам, ногти покоились на маленьком снимке Элис, приклеенном к листу, усеянному сплошным печатным текстом. Они были острые и блестящие, как когти какой-то мелкой, но хищной птицы.

– Я получила вашу записку, – начала я.

– Спасибо, что зашли, миссис Джордан. Я отправила Элис на завтрак с детьми из интерната, мне хочется поделиться с вами своей озабоченностью один на один. – Голос миссис Филипс дрогнул под бременем задушевности. Она подалась вперед. – Думаю, вам следует знать о том, что Элис берет чужие вещи. Всякое разное. – Ее серьга раскачивалась и подрагивала.

Мне представилась сверкающая груда мобильников, часов и монет.

– А что именно?

– Карандаши, ластики, резинки для волос, носки.

– И это все? – Я чуть не рассмеялась. – Она, наверное, взяла их на время, а потом забыла отдать. Дома мы часто заимствуем что-нибудь друг у друга, так что…

– Все это было найдено в ее столе, в коробочке, подписанной ее именем. – Миссис Филипс кротко улыбалась.

– А она знает, что вы в курсе?

– Я забрала вещи и сообщила Элис, что поговорю с вами. Больше об этом никому не известно.

Я посмотрела в окно. Эта женщина неизвестно почему вызывала у меня неприязнь. Ровесницы Элис, держась за руки, бродили по игровой площадке попарно или по трое и болтали. Вид у них был довольный, но как знать – может, втайне они горевали о пропаже своих любимых карандашей и резинок для волос. Или замышляли отмщение. Мне стало тревожно за Элис.

– Я поговорю с ней, – пообещала я. Обычно Элис рассказывала мне о школьных делах, хотя в последнее время и не так часто. Я перевела взгляд на свои руки, сжатые на коленях. Руки хирурга, совсем как папины, он сам это отмечал. Умелые руки, способные вскрыть проблему и иссечь ее. Мне следовало бы догадаться, что у Элис сложности, а ей – признаться мне шепотом в конце дня, пока я укладывала ее спать. Но в это время меня часто не оказывалось дома. Был только Адам. Но даже если бы я спросила ее, что не так, разве она ответила бы мне правду? Наверное, по прошлому опыту решила бы, что мне все равно.

– Мне кажется, Элис таким образом самоутверждается, – продолжала миссис Филипс. – Воровство десятилетние дети воспринимают как способ вознаградить самих себя. Вот я и задумалась, получает ли она достаточно одобрения от… всех опекающих ее лиц.

Меня бросило в жар. Часы на стене показывали восемь. Если я начну спорить и задержусь здесь, то опоздаю на работу. Я встала, чтобы уйти.

– Дома одобрения у нее в избытке. Мы постоянно хвалим ее. Может, вам стоит позаботиться о том, чтобы то же самое происходило и в школе, а не предъявлять обвинения в воровстве?

Миссис Филипс не ответила, но я чувствовала на себе ее пристальный взгляд все время, пока шла к дверям. Радужные зигзаги плясали перед моими глазами. Надвигалась мигрень. Пересекая игровую площадку, я полезла в сумку за парацетамолом и ощутила на разгоряченных щеках мелкий дождь. Каблуки стучали по асфальту, и каждый их удар словно вколачивался мне в голову. Чертова училка. Напрасно я вспылила, но ведь я встревожилась за Элис. Глотая горькие таблетки, я гадала: неужели кто-то из детей с милыми личиками, пробегающих мимо меня, вынашивает планы мести.

В ярко освещенной операционной было тепло и спокойно. Из динамиков под потолком лилась классическая музыка. Здесь мой мозг легко освободился от всего, что не касалось предстоящей работы. Пациентка лежала передо мной без сознания, заинтубированная, с закрытыми глазами. Рак пророс из матки в мочевой пузырь. Задача была ясна и сводилась к тщательному иссечению и кропотливому ремонту. Анестезиолог кивнул. Можно начинать. Операционная сестра молча подала мне скальпель, и я сделала первый разрез. Музыка и негромкие переговоры моей бригады отступили на задний план, я продолжала работать, смаргивая пот, разъедавший глаза.

Два часа спустя на кожу были аккуратно наложены швы. Функцию мочевого пузыря удалось сохранить.

1 2 3...5 >

На страницу:

Перейти

1 из 5