Полная версия
Тайна пансионата «Уют»
И мчусь к себе.
Лена – большая любительница книг, кое-что из них и у меня имеется. Недавно приобрёл по случаю замечательное издание романа «Русский лес». Леонов всегда привлекал меня своим глубоким философским мышлением, афористичностью речи, а тут вдруг – отлично изданный томик! Подписать его – дело одной минуты.
Увидев подарок, Елена вздыхает:
– Ах, Демичевский! Зачем это? Я же знаю, как тебе хотелось заполучить эту книгу.
Спешу развеять её огорчение.
– Ничего. Ещё достану. Лучше прочитай, что я там нацарапал.
Лена раскрывает томик и снова счастливо улыбается, неожиданно награждает меня лёгким поцелуем:
– Спасибо за «Елену Прекрасную» и такой дорогой для меня подарок.
Мы садимся на тахту. Всё так же приглушённо звучит мелодия блюза, в бокалах искрится шампанское, нескрываемой радостью сияют глаза Елены.
– Расскажи мне о себе, Демичевский. Как ты жил, кого любил?.. Сегодня я хочу всё знать о тебе. Всё!
В голове моей чуть шумит от выпитого вина и поцелуя. Музыка расслабляет, вызывает на откровенность. Хочется окончательно размагнититься и раскрыться, высказаться о наболевшем.
И вспоминается далёкий старинный город. Тенистый парк. И девчонка на скамейке. Красивая хабаровчанка, русоволосая, с глазами, наполненными тревогой.
«Ты не забудешь меня, Владик?»
«Что ты, Катюша! Что ты…»
«Тебе там встретятся другие девчата».
«Я даже не взгляну на них».
«Два года – это так долго!»
«Я буду писать тебе каждый день!»
И писал. Все два года армейской службы. И ни на одну из девчонок не глядел. А Катюша не дождалась, вышла замуж за другого парня.
Нет! Об этом не стоит говорить никому. Это моё, пусть оно во мне и останется. Я прожил в том городе почти тридцать лет. И никогда бы не покинул его…
– Ну что ты молчишь? – спрашивает Лена.
А я не знаю, что и сказать.
– Тогда потанцуем? – терпеливо предлагает она, видимо, догадываясь о моём состоянии.
И мы медленно плывём в полумраке. Рука Елены легко лежит на моём плече, глаза не отрываясь смотрят в мои глаза.
– Ты всё ещё любишь её, – тихо то ли спрашивает, то ли утверждает она.
И опять не нахожу, что ответить. Врать нельзя и правду сказать сегодня язык не поворачивается.
– Знаешь, давай не будем говорить обо мне. Всё-таки героиня вечера – ты! Расскажи о себе.
Елена натянуто смеётся.
– Ох, Демичевский! Он, оказывается, ещё и плут.
Она ненадолго умолкает, потом с расстановкой начинает рассказывать.
– Мы ведь тоже не местные. Переехали из Тулы. Папа был лётчиком. Его перевели сюда по службе. Ну и мы за ним… А через неделю, при испытании нового самолёта, он погиб. Мама в один день поседела… Мне шёл тогда всего второй годик… А теперь уже – двадцать пять! Окончила школу, институт… Вот, собственно, и всё.
– Извини за нескромность, – говорю. – А почему ты не замужем?
Лена опять смеётся.
– Потому что таких плутов, как ты, не встречала!
Она останавливается.
– Но если серьёзно – были предложения. Да душа ни к кому не лежала. Почему-то все лишь о себе и думают, о своём «я». А мне, дорогой, не рабыней, а царицей быть хочется.
– Клеопатрой, что ли?
– Нет! Такой, как Суламифь. В любви своей царицей. Понимаешь?
Бестолково киваю, и мы возвращаемся за столик. Елена спрашивает:
– Хочешь кофе?
– Хочу.
Лена уходит на кухню, и вскоре по всей комнате разносится горьковатый аромат.
– Почему ты вчера так поздно вернулся? – спрашивает она. – Что-нибудь случилось? Говорят, машину угнали. К нам в школу приходили сегодня работники ГАИ. И участковый по квартирам прошёлся.
Я улыбаюсь. Так-так… Скоро весь город будет знать, что разыскивается такси жёлтого цвета, номер «37–38»… Это хорошо. Уж кто-нибудь да расскажет нам о нём.
– Да, – говорю. – Ищем пропавшее такси.
И, не вдаваясь в подробности, коротко рассказываю о вчерашнем ЧП.
– Ужас какой, – передёргивает плечами Елена. – Ну у вас и работка!
– У тебя она разве легче?
– Сравнил тоже! Как ни тяжело с моими шумными ребятами, но они – дети. Я вижу, как они взрослеют, становятся умнее и добрее.
– А если не все такими замечательными людьми вырастают? Как тот брюнет, например, что стрелял в магазине. Кто-то должен и с ними разбираться. К тому же я закончил юридический. Так что не будем больше об этом. Хорошо?
– Хорошо, – соглашается Елена. – Расскажи мне что-нибудь весёленькое. Уж сегодня ты обязан развлекать меня.
Начинаю вспоминать. Но в голову лезут одни лишь криминальные истории. Лена смеётся.
– Ладно, не мучься.
И берёт мои руки в свои ладони.
– Какие у тебя красивые, тонкие пальцы…
Я весь напрягаюсь, чувствуя нежность её рук.
– Что ж в них хорошего…
– Не скажи… Глаза или лицо могут обмануть человека. А вот руки… В них, по-моему, вся его душа… У тебя пальцы музыканта. Но ты ни на чём не играешь!
– Играю, – возражаю с улыбкой. – На гитаре играю. Да всё никак не могу купить – в магазинах они нарасхват.
– У тебя очень красивые пальцы, – задумчиво продолжает Елена. И неожиданно приникает к ним губами.
У меня перехватывает дыхание. Это уже не тот мимолётный поцелуй, которым она наградила меня всего несколько минут назад… Руки мои сами тянутся к этой волнующей, удивительной девушке. И я почти не слышу страстный, срывающийся её шёпот:
– Подари мне их, подари!..
Боже мой, как стучит в висках… С трудом отрываюсь от её губ и поднимаюсь, чтобы не видеть откровенных глаз Елены.
– Потанцуем, Лена… Давай потанцуем…
4
Утром Елена готовит для меня кофе.
– Спасибо за вчерашний вечер, – говорит она тихо.
Кусок бутерброда застревает в моём горле. Хорош вечер! При первой возможности удрал как мальчишка. А она ещё благодарит!
Лена словно подслушала мои мысли.
– Не переживай так, Демичевский. Я сама вела себя глупо… А пальцы свои мне всё-таки срисуй. Срисуй, Демичевский.
– Будет сделано, – шутливо обещаю я, лишь бы что-то ответить. – Потом можешь поместить рисунок в рамку, раз они так тебе понравились.
Пью кофе и никак не могу разобраться в себе: стыжусь, что не ответил на вчерашний порыв Лены, или сожалею об этом?
– Я провожу тебя, – говорит Лена. И я замечаю, что одета она по-дорожному.
– Куда-то собираешься ехать?
– Да… Ненадолго.
Мы выходим на улицу. Лена провожает меня до бульвара. Идём и молчим. Молча и расходимся, лишь смущённо улыбнувшись друг другу.
Честное слово, на работе легче! Там и самое запутанное дело не кажется таким уж неразрешимым. Даже ЧП с магазином.
Расстроенный, сворачиваю к райотделу. Не успеваю подняться в кабинет, как на пороге возникает возбуждённый Наумов.
– Лебедев звонил. Насчёт пропавшей машины. Нашлась, говорит!
Лебедев – наш лучший участковый. Его слову я верю как своему.
– Где эта машина?
– Дачная, 15.
– Начальству докладывал?
– А как же! Дана команда выезжать. Все уже в сборе.
В нашем уазике и впрямь не повернуться: оперативники, эксперт Губин, кинолог с собакой… Уазик срывается с места и мчится по улицам за город, в дачный посёлок.
– Как нашли? – спрашиваю Наумова.
– К Лебедеву мужичок с утра пришёл, местный плотник Егоров. Так, мол, и так. Слышал, милиция машину ищет. Не она ли за его сараюшкой стоит? Лебедев сразу туда. Действительно, там, за сараем, – такси, жёлтого цвета, номерной знак – «37–38». Он и позвонил нам… Интересно, почему преступник оставил машину именно там?
Шофёр, хорошо знающий дачный посёлок, без особого труда отыскивает нужную улицу. Вдоль обочин тянутся стройные тополя, и кажется, что сквозь их густую сочно-зелёную листву лучи солнца никак не могут прорваться к земле, яркими бликами застревают в пышной кроне.
Узкая дорога с кусками выбитого асфальта вьётся по посёлку и за одним из поворотов неожиданно обрывается у небольшого, в два окна по фасаду, кирпичного дома с палисадником и сараем, за которым стеной стоит густой и тёмный лес.
Из-за сарая показывается коренастая фигура Лебедева. Он одёргивает китель, поправляет сбившуюся набок фуражку, неторопливо подходит к нам и коротко докладывает обстановку. Теперь можно приступать к осмотру.
Жёлтая «Волга» сиротливо стоит в тени за сараем. С улицы её не увидишь. Наверное, поэтому и оставил её здесь преступник. И знакомый, очень знакомый рисунок на земле от протектора «Волги». С той же характерной щербинкой…
Я даю команду, и начинается привычная работа, без спешки и суеты. Каждый делает что положено. Мы фотографируем, чертим план местности, в поисках следов изучаем почву, внимательно осматриваем салон такси. Позднее разберёмся во всём, что получим. Сейчас главное – не упустить малейшей мелочи, которая – как чаще всего и бывает – может оказаться самой существенной для дела. Решаю спросить Егорова: когда увидел здесь эту машину, не приметил ли, кто оставил её?
Мы сидим за грубо сколоченным столиком в цветущем палисаднике дома. Все товарищи по работе остались на улице и продолжают заниматься своими делами. Я слышу настойчивый голос кинолога: «След, Альма, след!», вижу, как сосредоточенно ходит от дома к дому на противоположной стороне улицы Наумов…
Егорову за пятьдесят. Он несколько неуклюж и грузноват. Его чуть набрякшие веки и грушевидный нос с синими прожилками наводят на мысль, что их хозяин частенько прикладывается к рюмке.
Егоров вздыхает, услышав мои вопросы, и низким хрипловатым голосом начинает рассказывать:
– У меня, понимаешь ли, доски в сарае оторвались. Ну, вот и пошёл я вечером-то. Часов около восьми. Дай, думаю, взгляну: подлатать стенку или новые доски приспособить. Обошёл сарай-то, а там, понимаешь ли, – машина. И никого в ней нет. Ну, постоял… Подождал. Опять никого. А к стенке-то из-за машины и не подойти. Плюнул и ушёл в дом.
– Это когда было – вчера?
– Нет. Как раз накануне. Вчера-то я снова за сарай глянул. Опять стоит! Весь день простояла. А тут слышу от соседей, что милиция какую-то машину ищет. Подумал, не она ли? Чего ей здесь стоять-то. Непорядок это. Но решил подождать чуток – вдруг хозяева объявятся. Ну а сегодня – всё! Пошёл к участковому. Взгляни, мол, не ту ли машину ищете. Который день без дела стоит!.. Вот так-то всё и вышло, мил человек.
В палисаднике цветут вишни, осыпают нас нежными лепестками. Земля от них – белым-бела!
– А вы с соседями о машине разговаривали? Из них случайно никто не видел водителя?
– Да кому до неё дело-то было. И что в ней для нас такого, чтобы приглядываться? Никто ничего не видел.
Егоров встаёт и уходит в дом. Через минуту возвращается. В одной руке – высокий глиняный кувшин, в другой – широкая глиняная кружка.
– Может, выпьешь со мной, капитан? У меня такая медовуха осталась!
– Нет, Степан Кондратьевич. Спасибо. Да и вам не советую прикладываться. Хозяйка, наверное, не рада будет.
Лицо Егорова мрачнеет. Он глухо кашляет, ставит кувшин и кружку на стол, садится и стискивает лохматую голову руками.
– Нет у меня хозяйки… Бобыль я, понимаешь ли. И рад бы, чтоб поругал кто, да некому. Такая тоска. Умаялся один-то, спасу нет.
Он поднимает на меня потемневшие глаза.
– А ты женат ли?
Отрицательно качаю головой.
Он умолкает, задумчиво почёсывая затылок, а через минуту опять спрашивает:
– Что так? Аль разборчив ты очень?
Над моей головой гудят то ли шмели, то ли пчёлы. Весна в самом разгаре!
– Эх, капитан, – словно издалека снова доносится хриплый голос Егорова. – Нельзя нам одним-то. Нельзя. Для чего тогда и жить-то, а? Ты не мудри, если что. Я вот немало почудил, теперь один мучаюсь. Неужто у тебя так никого и нет на примете?
И мне сразу вспоминается Лена, наш вчерашний вечер. Как хорошо он начинался!
Прощаюсь с Егоровым и иду к сараю. Там Губин продолжает колдовать над машиной. Обрабатывает химическим составом приборный щиток, рулевое колесо, дверные ручки… Никаких следов!
– Наверное, действовали в перчатках, – говорит он и устало опускается на траву. – Либо стёрли следы. Мастаки, видать!
Я невольно хмурюсь.
– Может, попросить в помощь экспертов УВД?
– Не надо. Сами управимся.
Губин резко поднимается.
– Все следы не уничтожишь! Это они, мастаки, думают иначе. А нас не проведёшь! Что-нибудь да осталось. Отгоним «Волгу» в отдел и будем разбирать машину.
Так и решаем. К тому же здесь нам больше делать нечего: собака след не взяла – слишком много времени прошло, а Наумов с Лебедевым тоже возвратились из домов ни с чем – никто из жителей не приметил пассажиров такси.
По дороге в отдел выхожу из машины у кафе, чтобы немного перекусить. Быстро разделываюсь с борщом и котлетой, запиваю освежающим берёзовым соком. Теперь опять можно и за работу.
– Передохнул немножко? – дружески обнимает меня за плечи Наумов, как только вновь появляюсь в отделе.
Я улыбаюсь.
– Что Губин? – спрашиваю.
– Разбирает с гаишниками машину. Уже демонтировали рулевое колесо, переключатель скоростей.
– Нашли что-нибудь?
– Пока не знаю.
– Пойду посмотрю.
– Желаю удачи!
Я выхожу во двор и жду там результатов осмотра. Время тянется медленно, порой кажется, что оно остановилось. Наконец слышу радостный возглас Губина:
– Есть пальчики!
– Где? – тороплюсь к нему.
– На обратной стороне руля. Да и на внутренних поверхностях рукояток ручного тормоза и рычага переключателей скоростей… Я говорил – найду!
Он снова ныряет в салон машины. Глубоко в складке сиденья находим шёлковую перчатку. Кто оставил её здесь? Преступник? Пассажир? Пока эти вопросы повисают в воздухе.
Зафиксированные отпечатки Губин уносит в лабораторию. Выясняется, что водителю Власову и его сменщику Водолазкину они не принадлежат. Но и установить по ним личность преступника пока не удаётся: в нашей картотеке идентичных отпечатков нет. А в небе уже зажглись первые звёзды… Усталые, мы расходимся по домам.
На улицах тишина, лишь редкие парочки беспечно прогуливаются по залитым неоновым светом тротуарам да время от времени почти бесшумно проносятся полупустые троллейбусы. Мои шаги гулко звучат в застывшем тёплом воздухе… Как странно: те же дома, те же улицы, а вот утром такого резонанса нет. Вчера получил письмо от мамы. Пишет, что очень состарилась. А я понимаю: тоскует она. Давно похоронили отца, и с единственным сыном рассталась… Мама, мама!.. Я тоже скучаю по твоей ласке. И так тоже надоедает одиночество, в котором даже сон не приносит успокоения. А сны мне теперь всё чаще снятся беспокойные, не то что, скажем, десять или даже пятнадцать лет назад, когда я, словно наяву, то восторженно парил над землёй, раскинув руки, то лихо отплясывал на вечеринках… Так что скорей бы утро!
5
Утром присоединяюсь к Наумову, занятому изучением дел, выделенных в отдельное производство в связи с розыском преступников. В горле першит от пыльных страниц многотомных дел. Яркий свет лампочки вызывает резь в глазах. Мы кашляем, чихаем, протираем воспалившиеся веки, но всё листаем и листаем страницы.
И вот, кажется, удача. Моё внимание привлекает дело о разбойном нападении в лесопарке, где на месте происшествия были изъяты гильзы, очень похожие на ту, что мы обнаружили в «Бирюзе».
– Ну-ка, ну-ка… Дай посмотреть, – просит Наумов и забирает у меня дело.
– Так ведь это Соловьёв, твой предшественник, по нему тогда работал! – восклицает он через минуту. – Преступников-то было двое – какой-то Эдик и Пикулин. А взяли лишь Пикулина. Его одного и судили: не знает, мол, второго, и всё!
– Оружие изъяли?
– Нет, в том-то и дело. Якобы у второго осталось. Да и потерпевшие, супруги Ладыгины, говорили, что пистолет был у второго преступника.
Ещё раз листаю дело. С фотографии в профиль и анфас на меня смотрит молодой парень, никак не похожий на того, кто учинил налёт на «Бирюзу»: курносый, белобрысый… Записываю данные о его личности.
– Сколько ему дали?
– Семь лет.
– Проверь – не сбежал, не освободился ли досрочно.
Наумов кивает.
Читаю показания потерпевших: как выглядел второй преступник? И замирает сердце: тёмные волосы, смуглое лицо… Хорошо разглядеть не успели, но полагают, что при встрече узнали бы. Глаза запомнились: чёрные, с густыми длинными ресницами. Показания дополняет композиционный портрет преступника. Похож! Очень похож на того, кто стрелял в «Бирюзе».
Наумов тоже разглядывает портрет.
– Слушай, а ведь это он – кого мы ищем. Помнишь, вспоминал, где я его видел? И вот, гляди-ка, снова этот мерзавец выплыл. Да по какому делу!
Выписываю домашний адрес потерпевших. Попробую поговорить с ними, показать портрет, что принёс Бубнов.
А время уже за полдень. Дела все изучены, можно и перекусить.
Мы выходим на улицу и вскоре уже орудуем ложками, усевшись друг перед другом в небольшом светлом кафе, что неподалёку от райотдела.
К вечеру нам становится известно, что гильза, изъятая в «Бирюзе», и гильзы, проходившие по уголовному делу Пикулина, идентичны и что преступник пользовался оружием калибра 7,65. Возможно, в лесопарке и в магазине действовало одно и то же лицо. Кто этот человек? Все первоначальные следственные действия мною проведены, вещественные доказательства собраны, свидетели по делу опрошены… Но пока мы никак не можем выйти на него. Короче, по горячим следам преступление нам уже не раскрыть.
В дверь моего кабинета стучат. Это Ладыгины. Я просил их зайти ко мне – по возможности сегодня же. И они с пониманием отнеслись к просьбе.
Супругам лет под сорок. Выглядят довольно интеллигентно, оба высокие, стройные. Несколько взволнованны вызовом… Коротко объясняю им, в чём дело, и, пригласив понятых, предъявляю Ладыгиным дюжину портретных рисунков. В том числе и работу Бубнова.
Даже не разглядывая, сразу указывают на портрет брюнета:
– Он!
– А не ошибаетесь? Внешность его, конечно, примечательна, но всё же?
Первой отвечает Ладыгина. Волнуясь, объясняет:
– Понимаете, очень дерзко вёл себя. Другой-то помалкивал, лишь сумочку у меня принял. А этот… Одну серёжку я быстро сняла, а с другой промешкала. Так он чуть не вырвал её из мочки.
– Я бросился к Людочке на помощь, – добавляет муж. – А этот бандит выстрелил в меня. Забудешь ли такое?
– А что делал в это время второй преступник?
– По-моему, он не ожидал такого поворота. Закричал: «Эдик! Эдик! Да ты что!?» Думается, он об оружии не знал.
Оформляю протокол и поднимаюсь из-за стола.
– Ну что же… Спасибо, что пришли к нам.
– А этого Эдика, видимо, так и не задержали? – сокрушается Ладыгина.
– Задержим. Обязательно задержим, – заверяю супругов. – Можете мне поверить.
Говорю так не потому, что хочется успокоить и подбодрить их. Сегодня у нас действительно больше возможностей для его поимки и разоблачения.
Я прощаюсь с Ладыгиными. И, как только они уходят, достаю из папки составленную мной справку о личности Пикулина.
«Пикулин Игорь Константинович, 1964 года рождения, русский. Образование – восемь классов. Холост. Родственников не имеет. Ранее не судим. До ареста работал на заводе “Метиз” слесарем. Занимался в секции бокса спортивного общества “Труд”. Имеет первый спортивный разряд…»
Значит, не совсем потерянный человек. Почему же скрывает напарника?
Берусь за телефон, набираю номер Наумова. В трубке долгие гудки. Наконец слышится щелчок и приглушённый от одышки голос Сергея.
– Здесь Наумов. Слушаю вас…
– Привет, Серёжа! Что так загнанно?
– А-а, это ты, Владик… Дай дух перевести… Задержанного доставляли. Так вырывался – насилу с Громовым управились. Иду по коридору – слышу звонок в кабинете. Пока открывал дверь, пока к столу бежал…
– Запрос о Пикулине сделал?
– Да. По телетайпу.
– Ну и как? Что ответила колония?
– Жив и здоров. На месте.
– Это далеко?
– Да километров сорок. В Прибрежном. Уж не хочешь ли скатать к нему?
– Угадал. Хочу. Очень личность для меня интересная. Поговорить надо.
– Есть что-нибудь новенькое по делу?
– Да. Ладыгиных повидал. Убеждён теперь: в лесопарке и в «Бирюзе» стрелял один и тот же человек – Эдик.
– Что же Пикулин молчал о нём?
– Вот и надо выяснить.
– Когда думаешь ехать?
– При первой возможности.
– Ну-ну… Желаю успеха.
– Салют!
Кладу трубку, задумываюсь. Почему смолчал Пикулин? Из чувства товарищества? Из страха перед Эдиком? Так ведь Пикулин – спортсмен. Боксёр!
Да, да… Боксёр… А как личность? Что он за человек, кто скажет? Кто знает его лучше – мастер? Тренер? Надо бы встретиться с ними. И хотя в деле Пикулина о них – ни строчки, узнать номера рабочих телефонов и назначить им встречу теперь мне не составит особого труда. Эх, Соловьёв, Соловьёв! Как же ты мог обойти их вниманием?
Гляжу на часы. Время уже позднее. Пора двигаться к дому.
А дома, после ужина, Лена стучит в мою дверь:
– Можно?
– Конечно, заходи!
Лена проскальзывает в комнату, и я с удивлением замечаю в её руках гитару.
– Вот, играй на здоровье.
Гитара на вид совсем новая. Даже струны не натянуты.
– Где ты взяла?
Лена отводит глаза и как-то чересчур беспечно отвечает:
– У подруги выпросила. Всё равно валялась без дела. Так что владей и отводи душу.
Лена, Лена! Вчера она неожиданно умчалась в Москву. Это же она за гитарой ездила! Сердце моё переполняется нежностью.
– Спасибо, – говорю. – Спасибо за царский подарок! И как хорошо, что у тебя такая отзывчивая подруга. Передай ей, пожалуйста, что отныне и я буду её самым верным и преданным другом.
Лена вскидывает брови, долго смотрит на меня, стараясь понять, шучу я или говорю серьёзно. По-видимому, истинный смысл моих слов доходит до неё, потому что лицо её вспыхивает от смущения, и она торопливо отвечает:
– Хорошо, хорошо, передам… А ты сыграй мне что-нибудь.
– Прямо сейчас?
– Если не занят, конечно.
Я настраиваю гитару, тихонько трогаю струны. Начинаю с простенькой мелодии и негромко напеваю:
Живёт моя отрадаВ высоком терему.А в терем тот высокийНет хода никому…Гитара в руках подрагивает. Дрожит и мой голос, пощипывают подушечки пальцев… Как давно я не играл!
Подперев ладонью голову, Лена, кажется, не столько слушает, сколько внимательно разглядывает меня, будто нашла во мне нечто такое, что ей доселе не было ведомо.
Беру новые аккорды и, стараясь развеселить, шутливо напеваю новую песенку:
А мне мама говорила,Говорила, говорила!Целоваться запретила,Запретила, да!..Чёрт ли с этим согласится,Согласится, согласится?Для меня же не годится,Не годится, да!..И Лена улыбается.
– А ты, оказывается, ещё и артист. Вот не знала!
Я откладываю гитару и, подражая Карлсону, продолжаю дурачиться:
– О! Я самый лучший в мире артист! Самый талантливый!
Лена смеётся, но в этот момент в прихожей раздаётся звонок. Она срывается со стула и выбегает из комнаты. В открытую дверь хорошо видно, как высокий молодой блондин с церемонной вежливостью протягивает Елене огромный букет цветов, а Лена, улыбаясь, проводит гостя в свою комнату. Через минуту она возвращается и говорит мне:
– Это Румянцев Славик. Поиграй без меня, ладно?
Я пожимаю плечами: Славик так Славик. Знаю, что в одной школе с ней работает… Лена снова улыбается и тут же исчезает. Мне почему-то неприятно слышать их весёлые голоса за стеной. А ведь опять так хорошо начинался вечер!..
6
…Вот и пятница. Думал, она что-нибудь прояснит в отношении «Бирюзы», но… И мне ничего не остаётся делать, как выправить командировочное удостоверение и ехать в исправительно-трудовую колонию к Пикулину. Решаю предварительно встретиться с его бывшим тренером Скляром и мастером слесарного участка завода «Метиз» Хлебниковым.
Созваниваюсь сначала с тренером. Отвечает неохотно, с тревогой. Почему? Ладно, выясним.
В большом просторном зале спортобщества «Труд» десяток здоровых мускулистых парней с массивными боксёрскими перчатками на руках пружинисто кружат по полу и неистово лупцуют друг друга. Скляр поворачивается ко мне, отрывисто и нервно произносит, показывая золотые зубы:
– У меня, как видите, не детский сад… Я готовлю боксёров, вмешиваться в их личную жизнь мне, знаете ли, недосуг…
– И всё же, – говорю терпеливо, – что можете сказать о Пикулине?
– Ничего, – резко отвечает он, видимо, стремясь поскорее закончить разговор. – Я прочил его в чемпионы республики. Ко мне-то какие могут быть претензии? Я в этом деле чист как стёклышко. И в спорткомитете отчитался за него. Зачем снова воду мутить?
Мы сидим за столиком в углу зала, смотрим на «будущих чемпионов» и говорим как будто на разных языках. Этот коренастый, жилистый мужик с редкими волосами на голове, водянистыми глазами и с перебитым носом никак не может или не хочет понять меня.
