Хирург «на районе»

– Сколько болит? Сразу низ живота заболел?

– Да, сразу внизу, причем резко, ни с того ни с сего и около часа назад, – ответила девочка через боль.

Я тщательно осмотрел ее. Живот действительно «острый» (то есть имелась какая-то катастрофа в брюшной полости, ведущая к перитониту – воспалению брюшины с последующим вовлечением в процесс остальных внутренностей, вызванная одним из органов, находящихся в животе), но на аппендицит не тянул, это больше походило на правостороннюю внематочную беременность с продолжающимся кровотечением в свободную брюшную полость.

– А ты половой жизнью живешь? – уточнил я.

– Нет, что вы! – отозвалась девочка.

– Да как вы смеете подобное у моей дочери спрашивать? Кто вам дал право? – вмешалась мамаша.

– Я спрашиваю не из праздного любопытства. Клини чески состояние вашей дочери похоже на внематочную беременность, а не на аппендицит.

– Какая внематочная? – ревет дама. – Она в школе учится, в десятом классе! Отличница, на бальные танцы ходит! Какая беременность? Что вы несете?

– Ну, и отличники иногда могут беременеть. Я сейчас приглашу гинеколога, он осмотрит девочку.

– Ни к какому гинекологу мы не пойдем! Позорище! Мою дочь к гинекологу! Если вы исключаете аппендицит, то мы пойдем домой!

– Но ваша дочь может умереть!

– Мы к гинекологу не пойдем, точка! Только через мой труп!

Я понимаю, что время работает против нас: девочка бледная, пульс нитевидный, кровотечение продолжается, мамашу не переубедить. Иду на хитрость:

– Хорошо, будем оперировать с подозрением на острый аппендицит. Вы согласны?

– Мы согласны! Но никакой внематочной! Никаких гинекологов.

Вызвал оперблок, в ассистенты пригласил Бугаеву, гинеколога.

Вошел в живот пациентки – вся брюшная полость была заполнена жидкой кровью и сгустками. Около полутора литров собрали и перелили в вену[5]. Всего девушка около двух литров крови потеряла. Странно, как она еще сама ходила…

Действительно, мы нашли внематочную беременность в правой трубе. Крошечный зародыш порвал маточную трубу, вызвав кровотечение, выпал в живот и плавал там. Я рассмотрел его – крошечный, сантиметра два, но уже с отростками, которые никогда не станут ни руками, ни ногами. Это он, погибая, чуть не убил свою маму.

Зинаида Афанасьевна Бугаева сама практически не оперировала, боялась. Из гинекологов лучше всего резал Александр Петрович Пахомов, но сегодня он не дежурил, поэтому пришлось вызвать Бугаеву.

Под ее руководством я самостоятельно устранил внематочную беременность, удалил правую трубу и яичник. Операция технически оказалась несложной, и в дальнейшем я делал ее уже без гинекологов.

– У вашей дочери оказалась внематочная беременность, с приличной кровопотерей, – объявил я матери девочки, когда вышел из операционной.

– Как же так? Этого не может быть… Она домашняя девочка… – еле выдавила женщина.

На нее было страшно смотреть, она побледнела и вся как-то съежилась, стекла по стенке, сев на корточки.

– Вы из-за своего упрямства могли потерять дочь! – надавил я. – Кровотечение продолжалось! Она чуть не погибла!

– Она же домашняя девочка. Домашняя! – твердила женщина, пропуская мимо ушей мои слова.

Девочка поправилась. Мать не отходила от нее, ухаживала, как могла.

– Что ж ты меня обманула? – спросил я позже у девушки, когда ее матери не было рядом. – Ты же могла погибнуть!

– Вы знаете, у меня было всего один раз, – отозвалась та. – После уроков зашла к однокласснику, и…

– Я понял, не продолжай. Видишь, и одного раза, оказывается, может хватить.

Так я понял, что осматривать и расспрашивать больных в подобных ситуациях надо без родственников. Девушка просто боялась «признаться во грехе» в присутствии своей мамы, которая подавляла ее волю.

Только мы разобрались с девочкой, как подвезли нового клиента. Вениамин Гвоздев, сорокалетний крепыш, начал отмечать Новый год с католического рождества – с 25 декабря. Работал Веня на военном аэродроме и имел доступ к авиационному спирту, который тырил без зазрения совести. Пил и тырил, тырил и пил.

В хирургии есть такое понятие – закон парных случаев: если привезли, например, аппендицит – жди, скоро еще один подвезут. Доставили ущемленную грыжу – не исключено, что еще одна на подходе.

Вот и сейчас: прооперировал одно кровотечение – тут же второе подают.

Веня неделю пил авиационный спирт, последние дни даже не разбавлял. Утром он стал блевать свежей кровью, а когда подняли на отделение, она и вовсе горлом пошла. Продолжающееся желудочно-кишечное кровотечение было налицо и на все, что вокруг лица. Все показания к экстренной операции. Я собрал оперблок[6] на месте, вызвал на помощь заведующего.

– Ну, Дмитрий, давай сам его оперируй, я тебе подскажу и крючки подержу, – сказал Леонтий Михайлович, когда мы вошли в живот и определились с объемом операции.

Причиной кровотечения была огромная язва антрального[7] отдела желудка пациента. Мне предстояло удалить две трети желудка и сшить его с двенадцатиперстной кишкой.

– Так я никогда еще сам таких операций не делал.

– Ну, вот и сделаешь. Надо же когда-то начинать. Я думаю, ты уже созрел для резекции.

Резекция (удаление) желудка – это потолок желудочной хирургии в районе. Своего рода высшая математика. И то, что Ермаков доверил мне выполнять эту операцию самостоятельно, очень мне льстило.

Все прошло хорошо – не так быстро, как хотелось бы, но для первого раза нормально.

Я очень гордился собой: сам выполнил резекцию желудка! Сам! Я вышел из операционной, сияя, как начищенный самовар.

Заведующий уехал домой, мы с анестезиологом спустились в ординаторскую заполнять документы.

– Дмитрий Андреевич, Иван Григорьевич, больного нет на месте! – влетела в ординаторскую постовая медсестра Люба.

– Какого больного? – переспросил я.

– Гвоздева! Вы его сейчас прооперировали!

– Как нет? И двух часов не прошло после наложения последнего шва. Только экстубировали[8] его.

– Никак нет! Я на третий этаж поднялась к Таньке за физраствором, ну буквально пять минут меня на отделении не было. Прихожу, а его нет!

Мы с Иваном кинулись на второй этаж, в послеоперационную палату. Действительно, кровать была пуста. Мы быстро обежали все палаты, туалет, ванную – пациента нигде не было!

– Может, на улицу убежал? – предположил анестезиолог.

– Там мороз тридцать градусов, и он голый.

– Пойдем посмотрим.

Мы выскочили наружу как были – в халатах и тапочках. Возле двери, на снегу, виднелись четкие отпечатки босых ног. Мы, конечно, пошли по следам, но метров через тридцать они пропали – замело. И мы вдвоем с анестезиологом стояли на ветру, мерзли и думали, что делать: больной сбежал через два часа после операции.

Идущая мимо старушка спросила:

– Ребята, вы не больного ищите?

– Да, да! А вы видели?

– Да вон у нас в подъезде лежит, голый, повязка на животе, – старушка махнула рукой куда-то влево, и мы побежали.

Действительно, в подъезде близстоящей трехэтажки, на полу, в позе эмбриона лежал Веня Гвоздев собственной персоной. Из одежды на нем не было ничего. Наклейку с раны он снял, дренаж из живота вырвал, зонд из желудка удалил.

Мы взяли Веню под руки и потащили в хирургию. Представляю себе, как мы смотрелись со стороны: двое замерзших врачей в белых халатах тащат по сугробам голого человека.

Принесли, бросили на кровать, зафиксировали ремнями. Взгляд у Гвоздева был отсутствующий – пациент явно ничего не соображал. Я не думал, что все обойдется, но Веня выздоровел без осложнений.

Чудеса, да и только! До сих пор, наверное, спирт пьет.

У больного Гвоздева, похоже, развился алкогольный делирий, белая горячка. Довольно распространенное явление среди запойных пьяниц. Операция или травма может ввергнуть алкоголика в делирий на неделю.

У одной женщины, с виду вполне приличной, но целую неделю усугубляющей самогон, делирий развился после того, как она сломала кости голени. Представьте себе: палата на третьем этаже. В палате – дама, ее травмированная нижняя конечность бережно уложена на высокую хирургическую раму, именуемую шиной Беллера, сквозь пяточную кость проведена металлическая спица, которая фиксирована дугообразной стальной скобой, подвешенной к обыкновенной гире на шесть кило. И все это гордо называется – скелетное вытяжение. И внезапно дама «ловит белочку» и видит в углу палаты кого-то двухголового, кто собирается ее убить.

Женщина подтянула гирьку, сняла ногу с подставки и так с гирькой в руках на одной ножке допрыгала до окна и хотела уже вниз сигануть. Хорошо, что я в палату зашел. Вот так на подоконнике и поймал ее, с гирькой в руках и неестественно вывернутой сломанной ногой. Еле успокоили и снова вытяжку наложили. Только лошадиная доза успокоительного помогла унять разыгравшийся алкогольный бред.

В дальнейшем пациентам, которые долго сидели на этаноле, я профилактики ради назначал успокаивающие уколы типа реланиума, седуксена. Иногда помогало.

После того как мы дважды спасли Веню, в отделение привезли агрессивно настроенную пьяную бабенку с ножевым ранением в брюшную полость. С ней прибыла группа поддержки в виде пьяных мужа и брата.

Новый год продолжался.

Пьяная троица грязно ругалась, требовала к себе повышенного внимания. У женщины текла кровь, явно были повреждены сосуды внутренних органов, но от операции она категорически отказывалась.

– Послушайте, – устало уговаривал я. – У вас проникающее ранение в живот, кровотечение, необходима экстренная операция. Нужно немедленно госпитализировать вас в хирургическое отделение.

– Доктор, ты так лечи! – заявил пьяный муж.

– Да, сделай какой-нибудь укольчик. Ты же доктор, – вторил ему брат пострадавшей.

Сама раненая лежала на каталке и только мотала головой. «Что ж за день такой, сплошные придурки!» Я дал им полчаса подумать, оставил их в ванной комнате, а сам пошел осмотреть следующую избитую.

Симпатичная деваха лет двадцати, постанывая, лежала на кушетке. Под правым ее глазом красовался большой синяк. С ее слов, любимый мужчина одарил за невнимание, аккурат в ноль-ноль часов, под звон курантов.

Благо, рентген-лаборант в тот момент находилась в больнице – я сделал девице снимок черепа просто потому, что так положено. Это в дальнейшем здорово меня выручило.

На снимке кости были целы, но девушка утверждала, что после удара на несколько минут потеряла сознание. Я выставил ей диагноз «сотрясение головного мозга и ушибы мягких тканей лица» и госпитализировал в стационар.

Уже завели историю болезни, приготовили постель, девушка даже посидела на ней. Но когда я отвлекся на даму с ножевым ранением, девушка с синяком улизнула из больницы.

А через неделю она скончалась у себя дома. На вскрытии обнаружили перелом свода черепа, большую субдуральную[9] гематому. Ушиб головного мозга. Родственники сразу обвинили меня в ее смерти, написали в прокуратуру, собирались подавать в суд.

Они считали, что я отказал в госпитализации пострадавшей с тяжелой черепно-мозговой травмой. Тут меня снимок и выручил: на нем были четко видны целые кости черепа покойной. То есть первого января она не получала той травмы, которая унесла ее в могилу. Следователи дожали любимого погибшей девушки и выяснили, что он после ее чугунной кочергой по голове стукнул. Да так, что кочерга погнулась, а череп раскололся.

Пока я осматривал избитую, троица в ванной мирно уснула. Не мешкая, мы быстро взяли раненую в операционную. На операции оказалось, что у нее повреждены сосуды брыжейки[10] тонкой кишки, а в брюшной полости плещется пара литров крови. С литр перелили обратно, рану брыжейки зашили, кровотечение остановили. Когда родственники жертвы пришли в себя, ее жизнь была вне опасности.

Проспавшиеся мужики вели себя кротко, извинялись и благодарили меня за свою сестру и жену. Хмель прошел, вернулся разум.

Стемнело, но новогодняя свистопляска продолжалась.

Я отпустил оперблок и анестезиолога, а сам засел за документацию. Троих прооперировал, а еще ни строчки не написал.

У врача половина времени уходит на заполнение разного рода документов. Как говорится, «пишешь для прокурора», а я еще добавляю: «побольше напишешь – поменьше дадут». Все манипуляции надо записать в истории болезни. Если, не дай бог, что случится и родственники подадут в суд, главный козырь врача – история болезни или амбулаторная карта. Поэтому все надо писать очень вдумчиво и тщательно.

Заканчивая заполнять последнюю историю болезни, я услышал шум и вышел в коридор. Водитель и фельдшер «скорой» поднимали на носилках очередного пострадавшего. Конечно, я пошел помогать, и, пока мы вместе пытались развернуть носилки на нашей узкой лестнице, я успел рассмотреть раненого. Ножевое ранение в грудь, ударили в спину, дыра в шестом межреберье по лопаточной линии слева. Парень лет двадцати, бледный как пельмень, похоже, продолжающееся кровотечение в плевральную полость.

– Это его на дискотеке так, – пояснил фельдшер. – Полчаса назад.

Беру парня в перевязочную, ввожу толстую иглу Дюфо в плевральную полость слева (чтоб убедиться, что в грудной полости есть кровь, и определить при помощи пробы Рувелуа – Грегуара, продолжается ли кровотечение или нет), кровь свежая; кровотечение продолжается[11]. Звоню на «скорую», прошу срочно собрать оперблок. Мне отвечают, что все три машины на вызовах и кто-нибудь подъедет, когда освободится.

Но ведь парень может умереть от кровотечения! И тут мне приходит в голову вариант реинфузии. Мы сажаем парня на кровать, санитарка держит его, чтобы не упал, медсестра ставит периферический катетер в локтевую вену, а я толстой иглой Дюфо вхожу в плевральную полость на стороне ранения.

И понеслось. Двадцатикубовым шприцем я откачивал кровь из плевральной полости, передавал его медсестре. Та вводила кровь в вену, пока я набирал следующий шприц. И так мы провели два часа, пока не приехал оперблок и парня не взяли в операционную.

Эффект от такого переливания спорный: мы вводим кровь в вену, а она из поврежденного сосуда снова изливается в плевральную полость. Понятно, что толку будет мало, если не перекрыть дырку, откуда кровь льется. Но вторым вариантом было сидеть и смотреть, как парень умирает от кровотечения. Может, наши вливания не дали ему погибнуть.

У парня оказалась полностью перебита межреберная артерия. На вдохе она зияла, и кровотечение усиливалось, на выдохе спадалась, кровь бежала слабее. После прошивания места повреждения кровотечение остановилось. Парнишка выжил и в дальнейшем поправился.

Мне уже стало казаться, что я работаю не в провинциальной ЦРБ, а в крупной городской больнице: четвертая операция за день, который и не думает заканчиваться. Работа в хирургии часто идет волнами: то пусто, то густо. То операции одна за другой, то затишье, то снова поток больных.

До полуночи оставалось еще три часа, домой я особо не торопился, чувствовал, что так просто этот день не закончится.

И не ошибся. Привезли мальчика десяти лет с подозрением на острый аппендицит. Я сразу же взял его в операционную. Мне показалось, что мальчик слишком бледный, и бросились в глаза его необычно деформированные колени – распухшие и плохо сгибающиеся. Я еще раз уточнил у матери, чем он болел, и еще раз услышал, что ничем серьезным.

На операции у мальчика началось серьезное кровотечение, причем не из крупных сосудов, а из мелких капилляров, которые обычно не кровоточат. Я попросил анестезиолога ввести кровоостанавливающие препараты и продолжил операцию. Диагноз подтвердился, у мальчика оказался флегмонозный аппендицит: весь червеобразный отросток был пропитан зловонным гноем. Но когда я брал пинцетом купол слепой кишки, на ее оболочке моментально образовывались кровоподтеки от прикосновений. Что за дела?..

Я едва смог закончить операцию: кровоостанавливающие препараты не работали. Не успели мы вывезти мальчика из операционной, как наклейка на ране обильно промокла кровью. Нет, тут точно что-то было не так.

– Мамаша, вспоминайте, у вашего сына были проблемы со свертыванием крови? – спросил я у матери мальчика.

– Как это? – не поняла она вопрос.

– Палец, к примеру, порежет, нос разобьет, кровь после долго бежит.

– А, в этом смысле. Ну да, долго. Мы же у врача на учете стоим в области, который болезнями крови занимается. У Павлика это, как его, ну, цари еще этой болезнью болели?

– Гемофилия?

– Точно, гемофилия! Гемофилия! Нам даже когда зубик гнилой удаляли, то сначала в больницу положили, капельницу неделю капали, а только потом вырвали, и то после кровь цельный день шла. Он когда упадет, то у него сразу колени надуваются, кровь в них скапливается. Он с детства такой. А если пальчик порежет, то часов шесть-семь не можем остановить.

– Так что ж вы сразу-то не сказали нам?

– Я думала, это неважно. Вы же сказали – аппендицит, надо срочно оперировать.

– Да, действительно у вашего сына аппендицит, и безусловно оперировать его надо было, но у него проблемы со свертывающей системой крови. При гемофилии кровь не сворачивается. У вашего Павлика просто нет в организме тех клеток, которые заставляют кровь останавливаться. Поэтому ему нужно было ввести специальное лекарство, сделанное из крови человека: криопреципитат.

– Да, я про него знаю, про этот криоцитат.

– Криопреципитат.

– Точно, он! Нам его и вводили, когда зубик вырывали.

– Так вот, у вашего сына до сих пор идет кровь из операционного разреза. Он может умереть от кровотечения. Вы должны были сказать нам про гемофилию.

– Ой, боже-господи! – запричитала мамаша. – А что же теперь делать?

– Теперь надо срочно заказывать это лекарство из области. Искать способ доставить его побыстрее. А если бы мы знали о гемофилии, могли бы заранее его заказать.

– Ох, ну простите меня! Дура я! Дура!

Я не стал дальше слушать причитания нерадивой мамаши, а набрал номер областной станции переливания крови и выцыганил у них криопреципитат, а заодно и кровь той же группы, что была у мальчика.

В те времена еще не было массовых терактов, люди не боялись бесхозных сумок и чемоданов, и можно было спокойно передать сумку-холодильник через проводников поезда.

Через восемь часов кровь и лекарство были у меня в руках. Все это время я был при мальчике. Он потерял много крови, но помочь я ему не мог. Менял набухшие кровью повязки, вводил кровоостанавливающие препараты, держал холод на ране – вот и все.

Я периодически отлучался на «скорую», куда с завидной регулярностью, практически каждые двадцать минут, доставляли то «боли в животе», то перелом, то рваную или резаную рану. Я зашивал, гипсовал, осматривал, а сам думал о мальчике, ждал криопреципитат.

Когда подвезли лекарство, ребенок был совсем плох; кровь не сворачивалась и по каплям сочилась из разреза. Практически двое суток я провел у постели больного. Лишь когда кровотечение остановилось и мы восполнили кровопотерю, я облегченно вздохнул.

На календаре значилось третье января, а часы показывали полдень. Тут я только понял, что не спал почти трое суток. В трудный момент организм мобилизует все свои резервы, у человека открывается «второе дыхание», и он делает то, что при обычных условиях вряд ли смог бы. Осознав, что ребенку больше ничто не угрожает, криопреципитат и свежая кровь сделали свое дело, я рухнул на кровать прямо в ординаторской и проспал восемь часов кряду.

Мог бы и больше, но меня разбудила фельдшер – она привезла обожженного.

Пока я спал, фельдшеры «скорой», жалея меня, сами зашили пару человек и загипсовали один перелом лучевой кости в типичном месте. Они понимали, что я не железный и что мне тоже нужен отдых.

– Я там Ваську Перова привезла из нашей деревни, из Пушкина, он практически весь обгорел.

– Что значит «весь обгорел»? – спросил я, еще толком не проснувшись, протирая глаза.

– Ну, он у нас рецидивист, вечно за драку сидит. Раз пять уже сидел. Сейчас вот снова освободился, под самый Новый год, пришел домой и никому житья в деревне не дает. Он сегодня пьяный дома спал, его кто-то связал проволокой, облил бензином и поджег.

– Какое изящное решение!

– Не говорите, но вся деревня спокойно вздохнула. Мы потушить его потушили, там уже и дом начал гореть. В общем, он еще живой.

– Вы думаете, он выживет?

– Вряд ли, но у нас же деревня, там его родственников полно, мне там с ними жить. Скажут, что можно было спасти, а я не попыталась. Извините, но пришлось к вам привезти.

– Не извиняйтесь, вы все сделали правильно. Вы же медик! Пойдемте посмотрим.

Существует стопроцентный ожог, но то, что я увидел, можно было обозначить как все 120 %: кроме тела пострадали и дыхательные пути.

Пациента уже подняли на третий этаж и уложили на стол в перевязочную. Пока я поднимался по лестнице и шел по коридору, меня сопровождал тошнотворный запах горелого мяса.

На перевязочном столе лежало то, что еще утром было человеком. Скрюченый полутруп в позе «боксера». При термических повреждениях мышцы-сгибатели преобладают над разгибателями, поэтому человек и принимает такую характерную позу. Весь кожный покров был черным, обугленным, местами видны были обгоревшие мышцы. Вместо ушей и половых органов – кучка пепла. Глаза белые, без зрачков, как у вареной рыбы, и над всем стоит удушливый запах жженого мяса и бензина.

Самое удивительное, что тело дышало и постанывало. Как я мог очистить ожоговую поверхность и наложить повязку? Решил начать с противошоковой терапии и поставить катетер в подключичную вену. Выпрямить полностью обгорелое тело не удалось, пришлось манипулировать как есть. Помогавшую медсестру внезапно вырвало, и я временно остался без помощников.

Игла долго не хотела прокалывать задубевшую кожу. Наконец с десятой попытки мне это удалось, и я, попав в нужное место, установил катетер. Начали инфузионную терапию. Достал справочники и начал рассчитывать объем необходимых вливаний. Пока рассчитывал, больной помер.

Специального помещения для умерших в отделении предусмотрено не было, трупы складывали в служебном туалете на первом этаже, затем, как появлялась возможность, отправляли в морг. Причем в нашем районе своего морга не было. Всех покойников отправляли в соседний район за пятьдесят километров, где располагался морг, рассчитанный на три района.

Позже водитель сказал мне, что морг был забит под завязку, свободных мест и носилок уже не было, поэтому трупы складывали прямо на пол. Хорошо погулял народ на Новый год!

Похоже, новогоднее рандеву с больными подошло к концу, наступило хирургическое затишье, и я поехал домой. С прошлого года семью не видел.

Глава 5

Постновогоднее похмелье

Завершились праздничные дни. Четвертого января пора было выходить на работу, в те годы еще не придумали зимних каникул. Все было проще. Первое и второе января – нерабочие дни, а если Новый год выпадает на субботу или воскресенье, то плюс еще день, и все! Труба зовет, вперед на производство!

У меня праздник превратился в трудовые будни. Так толком и не отдохнув, к 8.00 я прибыл в больницу и приступил к работе.

Хвост очереди в поликлинику выходил на улицу, все желающие попасть в тот день на прием к хирургу уже не помещались в просторном коридоре. Обнаружив такое скопление народа под своим кабинетом, я слегка оторопел.

Планерка затянулась, так как после новогодних праздников накопилось много вопросов. После мы с Ермаковым сделали обход отделения, и около десяти часов утра я пошел «умирать» на прием.

В коридоре витал густой запах перегара, потных тел и немытых ног. Все это озвучивалось беззлобными матюгами и вибрирующим гулом болеющего с похмелья люда.

В кабинете меня уже поджидала фельдшер «скорой помощи» и лежащий на кушетке вонючий организм с черными ногами.

– Дмитрий Андреевич, вот, пациента с гангреной привезла, – начала фельдшер. – Похоже, отморожение, по смотрите какие черные ноги.

– А он сам что, не разговаривает? – я кивнул в сторону организма.

– Нет, он еще от новогодней пьянки не отошел, мычит только.

– Что-то странная какая-то гангрена, – произнес я, внимательно рассматривая черные стопы забулдыги. – А как вы на него вышли?

– Да соседи нашли его. Зашли к нему в дом, увидели – из-под одеяла ноги черные торчат, и нас сразу вызвали, «скорую», а я к вам привезла.

– Скажите честно, а вы его хорошо осмотрели? – спросил я, нащупав пульсацию артерий на тыле «гангренных» стоп.

– По правде сказать, не очень. Увидела, что черные, и сразу в больницу, к хирургу.

– Понятно, а я вам сейчас фокус покажу. Любовь Даниловна, подайте мне шарик со спиртом.

Медсестра подала мне просимое, я провел ватным шариком, смоченным спиртом по стопе – и, о чудо! – на черном появилась белая полоса! Фельдшер даже рот открыла от удивления.

– Вот ваша гангрена! – произнес я. – У этого типа просто носки истлели на ногах и вместе с грязью въелись в кожу. Никакой гангрены нет и в помине.