Любовь воительницы

Тут Тамар, наконец, застонала и попыталась приподняться. Зенобия с залитым слезами лицом тотчас выкарабкалась из-под кровати и стала помогать ей. Девочка, была очень бледна и все еще дрожала. Стараясь не смотреть в сторону кровати, девочка спросила:

– Моя мама умерла?

Тамар кивнула.

– Да. Не смотри, дитя.

– Но почему?… Почему они это сделали? – пробормотала Зенобия. – Ты же сказала им, кто вы с мамой такие! Почему они сделали тебе больно? Зачем убили мою маму?

Тамар выплюнула выбитый зуб и с презрением в голосе проговорила:

– Этим негодяям бесполезно что-нибудь объяснять. – С помощью Зенобии ей наконец-то удалось сесть и прислониться спиной к кровати. Тяжело вздохнув, Тамар продолжала: – Не думаю, что они украли наших верблюдов. Дитя, иди быстрее в конюшню, возьми одного и ветром скачи к своему отцу. Расскажи ему, что случилось, а я… Ох, я не могу ехать сама. Мне придется подождать здесь.

– Это все я виновата, – сказала Зенобия, и ее серебристые глаза снова наполнились слезами. – О, моя мама умерла!.. А если бы я не вела себя так по-детски, если бы поехала вместе со всеми, а не пряталась как капризный ребенок…

Тамар опять вздохнула. У нее ужасно болело все тело, и ей хотелось прокричать Зенобии, что да, только она во всем виновата. Но тут Тамар взглянула в залитое слезами лицо девочки, только что потерявшей мать, и, покачав головой, сказала:

– Нет, дитя, ты не должна себя винить. Это судьба, воля богов. А сейчас беги и отыщи своего отца.

– А что будет с тобой? – всхлипнула Зенобия.

– Принеси мне кувшин воды, и я выживу. А потом уходи. Только будь осторожна.

– Да, хорошо, я выеду через задние ворота, – пообещала Зенобия.

Тамар молча кивнула; она вдруг почувствовала себя совершенно опустошенной… и очень-очень старой. Но она выживет. Выживет хотя бы ради того, чтобы увидеть, как покарают убийц и насильников. После ухода Зенобии она все так же сидела на полу и почти бесстрастно смотрела на двух больших слепней, жужжавших над истерзанным телом Ирис.

Зенобия покинула дом и прошла через огород к конюшне, где стояли горделивые своенравные верблюды, жевавшие свою жвачку. И сейчас она уже не чувствовала ничего – ни горя, ни гнева, ни страха. Внезапно девочка вспомнила, как ее мать молила о милосердии. Никогда еще Зенобия не слышала, чтобы голос матери звучал так, как сегодня: со страхом и мольбой. Этот голос до сих пор звучал у нее в ушах, и она знала, что он будет преследовать ее всю жизнь.

Зенобия похлопала по шее своего верблюда, затем, взобравшись на него, направила животное к задним воротам отцовского дома, наклонилась, чтобы откинуть щеколду, и выехала на пустынную дорогу. Верблюд зашагал довольно быстро, и шаги его становились все шире и шире, так что вскоре уже казалось, что он летел над дорогой.

Надежно устроившись в красном кожаном седле, Зенобия без труда управляла животным. И она все думала о тех ужасных людях… Почему они убили ее мать? На этот вопрос девочка никак не находила ответа, потому что видела от мужчин только ласку и добро. Отец и старшие братья ужасно ее баловали, их ближайшие друзья – тоже. Конечно, она знала, что некоторые мужчины иногда били своих жен, но это были не столько побои, сколько наказания. Почему-то считалось, что женщин время от времени нужно наказывать. Однако она никогда не видела, чтобы ее отец бил своих жен. А ведь мать даже не знала напавших на нее мужчин… А если все-таки знала… Все равно не понятно, из-за чего они так на нее рассердились и почему убили. Хотя… А может быть, жестокость – это качество, свойственное только римлянам? Может, их поразила какая-то особая форма безумия, вынуждающая нападать на невинных?

Заметив впереди пыль, поднятую караваном отца, Зенобия начала пятками подгонять верблюда, и скоро она уже проезжала мимо семей, входивших в их племя. Все махали ей и выкрикивали приветствия, когда ее верблюд галопом проносился мимо. И все люди ласково улыбались ей, потому что все в племени ее любили (Зенобия бат-Забаай всегда была очень веселым и добрым ребенком).

Во главе каравана она уже видела отца и своего старшего брата Акбара. Зенобия замахала им, неистово крича, а Акбар с улыбкой отозвался:

– Приветствую тебя, малышка! Хочешь посостязаться с моим чемпионом? – Внезапно он увидел ужасно бледное лицо сестры и, повернувшись к родителю, крикнул: – Отец, что-то случилось!

Караван тотчас остановился. Забаай спрыгнул с верблюда и спустил на землю свою маленькую дочь. А вокруг уже начала собираться толпа.

– Что случилось, мой цветочек? – спросил предводитель бедави. – Где твоя мать и Тамар?

– Римляне… – пробормотала Зенобия. – Пришли римляне и убили маму. А Тамар тяжело ранена.

– Что ты такое говоришь, Зенобия? – изумился Забаай. – Ведь римляне наши друзья…

– Римляне убили мою мать! – окончательно потеряв самообладание, завизжала Зенобия, и горячие слезы потекли по ее личику грязными ручейками. – Тамар спрятала меня под кроватью. Я их не видела, зато хорошо слышала. Они делали что-то с мамой, а она пронзительно кричала, и плакала, и молила их о милосердии! Я никогда не слышала, чтобы мама кричала, чтобы так молила о милосердии. Но они… они убили ее! А Тамар сейчас ужасно плохо: она даже не может встать с пола. Ты должен вернуться домой, отец! Должен вернуться домой!

Забаай бен-Селим вдруг почувствовал, что ноги его подкосились. Он знал, что именно те люди сделали с его женами, хотя его невинная юная дочь этого, конечно же, не понимала. Но почему, почему, почему? Взвыв от ярости, боли и скорби, Забаай принялся рвать на себе одежды. Когда же первый мучительный взрыв боли прошел, он начал отдавать распоряжения, и вскоре караван повернул обратно. Но сам Забаай бен-Селим, его старшие сыновья и дочь не стали дожидаться остальных. Снова сев на своих верблюдов, они помчались по пустынной дороге к окраине Пальмиры. И они скакали так быстро, что следовавший за ними караван видел только поднятую ими пыль, висевшую в воздухе и казавшуюся желтой под лучами полуденного солнца.

Когда они добрались до дома, Тамар находилась в полубессознательном состоянии. И только теперь Зенобия решилась посмотреть на истерзанное тело матери. Ужаснувшись увиденному, девочка вскрикнула. Ирис была в неестественной позе распростерта на кровати, ее светло-голубая далматика и белоснежная нижняя туника оказались разорванными, обнаженные груди были все в синяках и в крови. На ногах же виднелись огромные багровые пятна, а ее прекрасное милое лицо… О, оно все было ужасно обезображено, так что с трудом узнавалось.

– Мама!.. – в отчаянии закричала Зенобия. – Мама, мама!..

Она со слезами на глазах смотрела на тело убитой матери. Девочка не в силах была постичь произошедшее и все еще не могла поверить, что мать и впрямь мертва.

– Уберите отсюда ребенка! – приказал Забаай. – Девочка не должна на это смотреть.

– Нет-нет! – закричала Зенобия, отказываясь слушаться отца. – Я должна была это увидеть. И теперь уж ни за что не забуду! Всегда буду помнить, что сделали римляне!

Акбар не стал спорить с младшей сестренкой – просто подхватил ее на руки и вынес из комнаты. Ее горестные рыдания разрывали ему сердце, и в какой-то момент он с тяжелым вздохом опустился на ступени лестницы, что вела в нижний уровень дома, и стал покачивать сестру, словно убаюкивая.

Ирис была всего на несколько лет старше его, когда отец много лет назад привез ее из Египта. Какое-то время юный Акбар воображал, что влюблен в нее. Он подозревал, что Ирис знала об этом, но она никогда не вводила его в смущение и не пыталась с ним заигрывать – всегда относилась к нему с уважением. Из горла Акбара внезапно вырвался стон, и тут же послышался тихий голос Зенобии:

– Почему они убили ее, Акбар, почему?…

– Убили, потому что они римские свиньи! – гневно ответил молодой человек. – Тех, кто родился не в Риме, они называют варварами, но настоящие варвары – это они. Говорят, что Рим основали двое братьев-сирот. Их бросили в холмах умирать, но волчица спасла их и выкормила. Я в это верю! Они и по сей день дикие звери!

– А что они сделали с моей матерью? – Зенобия снова всхлипнула.

Акбар медлил с ответом. Стоило ли отвечать? Ведь Зенобия еще ребенок. Она вполне могла бы быть его собственной дочерью – у него был сын ее возраста. Да и что ей известно о мужчинах и женщинах?… Однако по прошлому опыту Акбар прекрасно знал, что от Зенобии просто так не отделаешься.

– Цветочек, ты знаешь, как происходит зачатие ребенка?

– Да, – тихо ответила девочка. – Мама рассказывала мне об этом. А еще она говорила, что однажды я стану женщиной. Когда мужчина занимается любовью с женщиной, ребенок – естественный плод их союза. И это хорошо – так говорила мама.

– Правильно, – согласился Акбар. В подробности он вдаваться не стал, однако проговорил: – Римляне заставили Ирис заниматься с ними любовью. Когда женщину заставляют, это называется изнасилованием. Римляне изнасиловали твою маму, обесчестили ее, обесчестили нашего отца, нашу семью и всех бедави. А когда закончили, перерезали ей горло, чтобы не осталось свидетелей. Они решили, что моя мать тоже мертва, поэтому не стали добивать.

Зенобия некоторое время молчала, затем спросила:

– Значит, Тамар тоже изнасиловали?

– Да, – со вздохом ответил Акбар. – Мою мать тоже изнасиловали.

– И поэтому она меня спрятала? – допытывалась Зенобия. – Не хотела, чтобы и меня изнасиловали?

– Если бы изнасиловали тебя, сестра моя, бесчестье было бы особенно ужасным. Ведь ты девица, никогда не знавшая мужчину. Часть твоей ценности для будущего жениха – девственность. Видишь ли, мужчина, который женится на девушке, не хочет идти по дороге, по которой уже прошли другие, – объяснил Акбар.

Зенобия молча кивнула. Теперь-то она понимала, почему мать плакала и умоляла римлян пощадить ее. Она пыталась спасти свою добродетель и честь мужа. Какие же ужасные скоты эти римляне! Зенобия желала отмщения.

Внезапно из отцовской спальни донесся вой. Прибыли остальные члены племени, и женщины, вошедшие в комнату, рыдали от скорби и стыда. Забаай бен-Селим вышел из комнаты и сказал старшему сыну:

– Отведи Зенобию в ее комнату. Я должен расспросить ее.

Акбар тотчас же встал и отнес сестру в ее комнату в женской половине дома. Усадив девочку на кровать, он похлопал ее по руке и едва заметно улыбнулся. Лицо же Забаая было мрачным и грозным. Пристально глядя на дочь, он проговорил:

– Я выслушал рассказ Тамар, а теперь хочу услышать твой. Как это произошло?

Тихо всхлипнув, девочка рассказала отцу обо всем, что знала, и она обвиняла в случившемся себя – ведь именно из-за нее обе женщины задержались в доме. Отец ничего на это не сказал. Если Забаай и гневался на свою юную дочь, то гнев его таял перед лицом их общего горя. Римляне за свои злодеяния заплатят! О да, они заплатят! Дюжина его сыновей уже рассыпалась по городу с приказом привести к нему в дом римского губернатора и молодого правителя Пальмиры принца Одената. И только после того, как эти двое увидят, что сотворили негодяи с его женами, он унесет тело Ирис из спальни и похоронит с почетом, которого она заслуживала.

Забаай ласково обнял Зенобию и проговорил:

– Ты ни в чем не виновата, дитя мое. Пока отдохни. А когда надо будет, я пошлю за тобой Баб. Сожалею, но тебе придется еще раз рассказать о случившемся, на этот раз – губернатору.

Забаай вышел из комнаты, чувствуя, как гнев снова прорывается сквозь боль и скорбь. Он ведь всю свою жизнь был гражданином Пальмиры! Кроме того, он еще и римский гражданин – как и все пальмирцы. Просто немыслимо, что солдатам империи позволили выйти из-под контроля в мирном торговом городе! Ему вдруг захотелось остаться одному, чтобы предаться скорби, но он знал, что время для этого еще не настало. Сначала следовало высказать все римлянам и потребовать справедливого отмщения.

Вернувшись в гардеробную при спальне, Забаай смыл с лица пыль пустыни и сменил одежду. Рабы унесли таз с розовой водой, затем надушили и расчесали господину бороду. Он по-прежнему выглядел прекрасно – мужчина среднего роста с черной бородой, чуть-чуть подернутой сединой. И лишь темные глаза, потускневшие от боли, выдавали его чувства.

В комнату вошел старший сын.

– Они здесь, отец, – сообщил он.

Забаай кивнул и вышел из спальни, чтобы поздороваться с гостями.

– Мир тебе, господин мой принц, и тебе тоже, Антоний Порций. Добро пожаловать в мой дом, хотя теперь это дом скорби.

– Мир и тебе, кузен… – начал принц, но договорить не успел: его с раздражением перебил римский губернатор.

– Что за срочность? – проворчал он, прикладывая пальцы к вискам – его мучила головная боль. – Меня буквально стащили с ложа твои сыновья, Забаай бен-Селим. И они заставили пойти с ними безо всяких объяснений! Напоминаю тебе, вождь бедави, что я – имперский губернатор Пальмиры! И ко мне должно относиться с уважением!

– Именно из-за твоей должности, Антоний Порций, я и вызвал тебя сюда.

– Ты?… Ты вызвал меня?! – в ярости завизжал Антоний, и его двойной подбородок задрожал.

– Да, я! – прогрохотал Забаай в ответ. – Я, Забаай бен-Селим, правитель бедави, вызвал тебя! И тебе, господин мой губернатор, придется выслушать меня очень внимательно. Этим утром я со своими людьми покинул Пальмиру, направляясь в наше ежегодное зимнее странствие по пустыне. Как тебе хорошо известно, мы поступаем так каждый год, чтобы во время сезона дождей в пустыне выпасать наши стада. Но двум моим женам пришлось ненадолго задержаться в доме, потому что моя единственная дочь Зенобия не любит эти зимние кочевания. И девочка решила, что если она спрячется, то нам придется оставить ее в Пальмире. Разумеется, женщины ее нашли, и собирались уходить, но услышали чужие шаги на лестнице. Моя старшая жена предусмотрительно спрятала девочку под кроватью. Хвала всем богам за то, что она это сделала!

Так вот, Антоний Порций: римские солдаты вломились в мой дом! Под предводительством своего командира они напали на моих жен, изнасиловали их, а моей несчастной Ирис перерезали горло. Негодяи оставили Тамар, решив, что она уже мертва. И все это время моя бедная маленькая дочь сидела, скорчившись, под кроватью и тряслась от ужаса!

Все эти люди – римские наемники, Антоний Порций! Иностранные наемники! Тебе будет несложно отыскать их. Я требую, чтобы их покарали! И я не удовольствуюсь меньшим, чем их смерть, имперский губернатор!

Ошеломленный рассказом кузена, принц Оденат в растерянности пробормотал:

– Твоя прелестная Ирис мертва? Забаай, что я могу сказать?… Как смогу утешить тебя после такой утраты? – Принц начал рвать на себе одежды, выражая тем самым свое сочувствие. – А что с ребенком, с твоей дочерью Зенобией? Ее не тронули?

– Не тронули, хвала богам! Солдаты не догадались, что моя невинная дочурка тоже находилась в комнате. Найди они мое драгоценное дитя, не сомневаюсь, что и на нее бы жестоко напали! Каких людей ты допускаешь в легион, Антоний Порций? Пальмира не только что завоеванный город, где римляне могут насиловать и грабить сколько им заблагорассудится. Пальмира – торговое государство, жители которого гордятся своим римским гражданством!

Антоний Порций, мужчина среднего возраста, также был потрясен рассказом Забаая бен-Селима. Человек справедливый, он любил Пальмиру, в которой провел почти всю свою взрослую жизнь. Но еще он был римским губернатором, и ему требовалось убедиться в том, что бедави говорил правду.

– Забаай бен-Селим, откуда я знаю, что твои слова не выдумки? – пробурчал он. – Где эти женщины, на которых, по твоим словам, напали? Смогут ли они узнать своих обидчиков?

– Идем со мной! – Забаай первый вошел в спальню, где все еще лежало истерзанное тело Ирис в разодранных одеждах. Тамар же по-прежнему сидела на полу, привалившись спиной к кровати и глядя прямо перед собой отсутствующим взглядом. Причем в жаркой закрытой комнате отчетливо пахло кровью, а над трупом вились жужжавшие мухи.

Римский губернатор с нескрываемым ужасом смотрел на Ирис. Он несколько раз встречался с ней и запомнил как красивую и необычайно любезную женщину. А теперь… К горлу его подкатил ком, он с трудом проговорил:

– Да… вижу. Доказательства неопровержимы. Рим не воюет с Пальмирой и ее мирными гражданами. Мы – хранители мира. Поэтому люди, виновные в этом ужасном преступлении, будут немедленно найдены, предстанут перед судом и понесут заслуженное наказание.

– Сегодня же, – сквозь зубы процедил Забаай. – До захода солнца этих преступников должны покарать. Душа моей ненаглядной Ирис взывает к справедливости, Антоний Порций!

– До захода солнца? Будь же благоразумен, Забаай бен-Селим! – взмолился губернатор.

– Я вполне благоразумен! – прогрохотал вождь бедави. – Я ведь не послал своих людей в город, чтобы перерезали глотки всем римским солдатам, которых встретят! Вот что такое благоразумие, господин мой!

Внезапно взгляд Тамар сделался осмысленным, и она тихо проговорила:

– Я смогу узнать этого центуриона и его людей, господин губернатор. Я никогда не забуду его дьявольских глаз, напоминающих синее стекло. В них не отражались вообще никакие чувства. Никакие, одна пустота! С ним пришли восемь человек, и лица их будут до конца жизни преследовать меня в снах. Я никогда их не забуду!

Антоний Порций в смущении отвернулся. Он частенько держался высокомерно, но при этом был человеком незлым и порядочным. А сейчас от свидетельств, представших перед ним, его слегка подташнивало.

– Госпожа моя Тамар… – мягко произнес он, снова поворачиваясь к женщине, сидевшей на полу. – Вы сказали, что эти люди – иностранные наемники. А откуда вы это знаете?

– Все они были очень высокие, – ответила Тамар. – С желтыми волосами, ярко-синими глазами и белой, как мрамор, кожей – в тех местах, где она не загорела под нашим солнцем. А разговаривали они… с каким-то гортанным акцентом – как будто не очень хорошо знают латинский язык. И приехали они верхом, господин губернатор. Одеты же были как легионеры. Поверьте, я не ошибаюсь. И то, что мне довелось перенести, не лишило меня рассудка. Я их помню! И буду помнить всегда!

Антоний кивнул и снова спросил:

– А вы совершенно уверены, что они поняли, кто вы такие?

– Мы с Ирис объяснили им это очень подробно, объяснили несколько раз. Но они уже с самого начала были настроены на злодейство, мой господин губернатор. Центурион заявил, что Ирис лжет и что она… – Тамар в испуге взглянула на мужа.

– Ну, что же еще он сказал? – с грозным видом осведомился Забаай бен-Селим.

– Сказал, что она пальмирская шлюха, – прошептала Тамар.

Забаай бен-Селим в ярости взвыл, а Антоний Порций содрогнулся и в смущении пробормотал:

– Я должен спросить вас об этом, госпожа моя Тамар, так что… Скажите, кто именно убил госпожу Ирис? Вы сумеете это вспомнить?

Тамар – ее снова затрясло – тотчас ответила:

– Центурион взял Ирис дважды. И это он убил ее после того, как изнасиловал во второй раз. А я притворилась, что их насилие убило меня, поэтому они оставили меня и не стали добивать.

– Что мог увидеть ребенок? – спросил губернатор.

– Хвала богам, она ничего не видела! – воскликнула Тамар. – Однако слышала все. К счастью, покрывала на кровати скрывали ее от негодяев. Но я никогда не забуду выражения лица девочки. Ее глаза задавали тысячу вопросов, на которые я не могла ответить. Как это отразится на ней, Антоний Порций? Она ведь никогда не видела от людей ничего, кроме добра…

Тут губернатор повернулся к Забааю бен-Селиму и спросил:

– Можно ли подготовить госпожу Тамар к поездке? Я прикажу всему гарнизону собраться у городских стен. С таким свидетелем будет несложно отыскать виновных. У нас имеется только один легион наемников из Галлии. Второй же – из Африки, и люди в нем черны как эбеновое дерево.

– Мне нужен центурион, – негромко произнес Забаай. – С его людьми делайте все, что хотите, но мне нужен именно центурион.

– Да-да, конечно… – поспешно закивал Антоний Порций и тут же добавил: – Только при условии, что ты подвергнешь его наказанию и казнишь перед всем гарнизоном. Я хочу преподать им всем суровый урок, чтобы подобное никогда больше не повторилось. Нам лучше избавиться от такого отребья!

– Согласен, – отозвался Забаай бен-Селим.

– Я вернусь в город с губернатором, мой добрый кузен, – сказал молодой принц. – Хватит ли вам двух часов, чтобы подготовить госпожу Тамар к поездке в поисках негодяев?

Но Забаай бен-Селим не успел ответить, так как Тамар тут же решительно заявила:

– Да, я буду готова, господин мой принц! И если проживу еще хоть секунду после того, как укажу на тех зверей, мне и этого будет довольно!

Принц Оденат обнял своего двоюродного брата, затем вместе с римским губернатором вышел из спальни. В верхнем коридоре они увидели Зенобию, выходившую из своей комнаты. Баб, служанка ее матери, шла следом за ней. Оденат остановился и поздоровался с девочкой:

– Здравствуй, моя маленькая кузина. Ты меня помнишь?

Зенобия тоже остановилась, и ее красота поразила молодого принца. Он знал, что ей едва исполнилось одиннадцать, но она уже обещала стать необыкновенно красивой женщиной! Она подросла с тех пор, как он видел ее два года назад, но тело ее еще оставалось детским. А ее длинные волосы, распущенные и не связанные лентой, были черны как ясное ночное небо.

Оденат протянул руку и погладил девочку по волосам – как мог бы погладить свою любимую салюки[2], – затем взял ее за подбородок и приподнял милое личико. Волосы у нее были очень мягкие и бледно-золотистая кожа – тоже. Глаза же казались просто невероятными по красоте – миндалевидной формы, с густыми длинными ресницами, они были темно-серые, как грозовая туча, но в их глубине мерцали золотистые искры. Кроме того, у нее был изящный прямой носик и настолько прелестный ротик, что принц с трудом сдержался – ужасно хотелось наклониться и поцеловать Зенобию. Но он тотчас напомнил себе, что эта девочка все еще ребенок. Однако же она была очень соблазнительна – как настоящая нимфа.

– Да, я помню тебя, господин мой принц, – негромко ответила Зенобия.

– Мне так жаль, милая… Такое несчастье… – в растерянности произнес молодой принц.

Внезапно серебристо-серые глаза полыхнули, и девочка гневно воскликнула:

– Почему ты терпишь в Пальмире римских свиней?

Оденат невольно вздохнул и проговорил:

– Римляне наши друзья, и всегда ими были, мой цветочек. А то, что произошло, просто прискорбная случайность, – добавил он, памятуя о том, что рядом стоял имперский губернатор.

– Друзья не насилуют и не убивают ни в чем не повинных женщин! – презрительно фыркнув, заявила Зенобия. – И ты теперь стал одним из римлян, господин мой принц. А я ненавижу их! Ненавижу их и ненавижу тебя – за то, что ты позволяешь им убивать нас!

Оденат увидел, как чудесные глаза девочки наполнились слезами, но прежде, чем успел сказать еще хоть слово, она резко развернулась и убежала. Служанка, что-то проворчав себе под нос, поспешила следом за ней.

– Бедная малышка… – с печалью в голосе произнес принц. – Она единственный ребенок у своей матери, и они были очень близки, Антоний Порций. Сразу видно, как ужасно подействовало на нее это жуткое преступление.

Римский губернатор развел руками и пробормотал:

– Да, конечно… – При этом он подумал, что у Рима появилась скверная привычка создавать себе врагов.

Вернувшись в город, губернатор Антоний Порций тотчас же призвал к себе двенадцать офицеров, прикрепленных к двум легионам, находившимся под его командованием. Он подробно объяснил, что произошло, потом спросил:

– Поддержат ли нас в этом деле командиры легионов наемников?

– Я ручаюсь за моих людей, – сказал трибун африканского легиона. – Они терпеть не могут галлов.

Остальные молча кивнули, причем трибун другого легиона при этом пробормотал:

– Не вижу причин, по которым мои галлы сочли бы твое наказание несправедливым, Антоний Порций.

– В таком случае соберите весь гарнизон, – приказал губернатор.

Два римских легиона, то есть двенадцать тысяч солдат-пехотинцев плюс двести сорок кавалеристов и два полных подразделения наемников, собрались за главными городскими воротами Пальмиры. Такой сбор не мог не вызвать любопытства. Едва город облетела весть о передвижениях солдат, горожане высыпали за ворота, дабы посмотреть, что происходит.

На высоком помосте, под навесом, укрывавшим от жаркого солнца, сидел римский губернатор Антоний Порций – блистательный в своем белом одеянии с пурпурной оторочкой и с венком из поблескивавшего лавра на лысеющей голове – и явно чего-то ждал вместе с правителем Пальмиры, принцем Оденатом Септимием. Молодой человек двадцати двух лет, был предмет мечтаний многих пальмирских женщин – высокий, мускулистый, побронзовевший от солнца. У него были черные как полночь вьющиеся волосы, большие бархатисто-карие глаза, красивые чувственные губы и высокие скулы. И ему очень шла к лицу короткая белая туника, расшитая золотом.