Комонс

Следующей, третьей по счёту, была физика. Как и геометрия, это был первый урок по данному предмету в новом учебном году. Женька открыл учебник (Пёрышкин, тоже, между прочим, легенда…), и там обнаружились… сплошные «тепловые явления». Причём на начальном, самом примитивном уровне – никаких тебе трёх законов термодинамики и циклов Карно.

Даже обидно – всё же по своему образованию я теплофизик…

Попробовать лёгким, наилегчайшим таким толчком помочь «реципиенту»? Нет, не стоит. Раз уж решил подождать с экспериментами – изволь исполнять. Тем более, что на первом уроке ничего серьёзного не ожидается. А я пока отдохну – все эти «щёлк-щёлк» даются, как выяснилось, довольно тяжело.

В то, что произошло дальше, с трудом поверит любой ценитель «попаданческого» жанра. Я… заснул. Нет, Женька продолжал бодрствовать – сидел на уроке (снова на одной парте с Астом), впитывал крупицы знаний, балбесничал, как водится, помаленьку. Отрубился именно я, моё сознание – видимо эмоциональная перегрузка оказалась слишком сильной, и разум словно провалился в тёмный глухой омут без флэшбэков и сновидений, оставив юное альтер эго в гордом одиночестве.

Очнулся я часа через два, причём на улице. Уроки уже закончились, и Женька вместе с Астом неторопливо шли домой, на ходу обсуждая школьные события. Серёга напирал на «доклад» о полковнике Карягине, «реципиент» благоразумно отмалчивался. Ну, ещё бы – а что он мог сказать?

После физики был ещё один урок, география, после чего случился классный час, который я, естественно, проспал. А зря, как выяснилось.

В прошлом году классной руководительницей нашего седьмого «А» была Алла Давыдовна, та самая миловидная «англичанка». В этом же её место займёт учительница русского языка и литературы Галина Анатольевна – и останется нашей «классной» все три года, до самого выпуска.

Это были особенные, ни на что не похожие годы. Многочисленные поездки двух классов – нашего «А» и параллельного «Б», где классной была её сердечная подруга, тоже «литераторша». Питер-Ленинград, Михайловское, Константиново, Шахматово, Бородино, просто лес с костром и ночевками в палатках… Пушкинская перемена 30 января – большая двадцатиминутная перемена, во время которой актовый зал был набит битком, а мы читали стихи. Уроки, на которые она приносила из дома подсвечники, зажигала свечи и запирала на ключ дверь, чтобы не зашла ненароком завуч и не поломала атмосферу. Парты отодвигались, мы усаживались в кружок, и начиналось чтение Пушкина. Начитывала в основном сама: «И поводила все плечами, все улыбалась Натали» – почти ее портрет. Потом – ранний программе появился Толстой… Темы сочинений: «Почему Андрей Болконский не женился на Наташе?», «Понял бы князь Андрей русскую пляску Наташи?», «В какой семье вы хотели бы воспитываться? У Болконских или у Ростовых?». Лет через двадцать после выпуска, на юбилейной встрече она как-то проговорилась: «мы с Татьяной Иосифовной (та, вторая литераторша) раскладывали тетради и, беря каждую следующую, загадывали – этот у Ростовых, этот у Болконских. Почти ни разу не ошиблись». А я помню, как Галина Анатольевна, придя в класс, сказала: «Я поняла, почему так часто плачу от вас – почти все хотят жить в семье Болконских».

…я тогда, помнится, выбрал Ростовых. Ну, симпатичен мне открытый, прямолинейный, как кавалерийская пика, гусар Николенька…

Вот такая учительница. А я самым вульгарным образом проспал её первый классный час!

Видимо, Женька сумел уловить моё смятение, потому что по-быстрому закруглил разговор, попрощался с Серёгой и заторопился домой. На прощание они договорились насчёт завтрашней тренировки, и тут я снова слегка напрягся. Недаром, ох недаром Васич сулил ещё вернуться к разговору о вчерашней моей фехтовальной эскападе…

Вторник5 сентября, 1978 г.Ул. ОнежскаяДело к ночи

Рефлексия – это «наше всё» для истинного попаданца. Именно она, а отнюдь не стремление:

…затащить в постель свою первую любовь и вообще всех попавшихся по дороге красоток;

…отмудохать школьных уродов, которые нещадно его чморили и вообще, ставили в неприличные позы;

…перепеть\переписать все бестселлеры девяностых и нулевых под своим именем;

…поднять тучу бабла на фарце, кладах, подпольных тотализаторах, выигрышных номерах «Спортлото» и прочих тёмных и не очень схемах;

…сдать компетентным органам всех сколько-нибудь известных предателей, перебежчиков, маньяков;

…et cetera, et cetera, et cetera[3] – далее по всем известному «обязательному списку» попаданца в поздне-советское прошлое.

Итак, рефлексия. Почему? Тут всё элементарно. Вы думали, что самым сложным будет справиться с валом новых впечатлений, а так избежать оговорок, анахронизмов и прочих «проколов», способных засветить попаданца перед органами и прочими заинтересованными и не очень лицами? Да ничего подобного. Потому что самое сложное – совсем другое.

Авторы, как и потребители «попаданских» романов редко дают себе труд задуматься: а куда девается тот «я», который был «мной» в детстве, если я его заменил? Исчезает без следа? Растворяется в ноосфере? Живёт вместе со мной?

Представьте, что вы – ребёнок, в сознание которого начинает ломиться больной, выгоревший, проживший лучшие годы старик, стараясь сожрать его, вытеснить, не признавая за ним права на существование, как таковое.

А с другой стороны: представьте, что вы взрослый, разумный человек, на которого обрушивается эмоциональная нестабильность подростка – вместе со всеми моментами детства, которые давным-давно превратились для вас в остаточное сияние выгоревших звёзд. Ребёнок, которому вдруг стало со всей очевидностью ясно, что всё, что на земле дышит и живёт, рано или поздно ложится под разящую косу времени – и вот оно, непреложное тому доказательство.

Представили? Ау, санитары…

И тут-то на помощь приходит она – рефлексия. Способ разложить по полочкам собственные эмоции, побуждения, намерения. Мало того – единственный, как выяснилось, разумный способ примирить с собой подростка, с которым вы делите тело. Не дать свихнуться обоим. И – мягко, шаг за шагом, на кошачьих лапках, обходя по мере сил острые углы и стараясь не делать резких движений, которые всё равно неизбежны…

Короче, я оставил Женьку в покое. Нет, больше не засыпал – вместо этого сумел вогнать себя в медитативный транс, сквозь который и воспринимал окружающую действительность. И пока он поглощал ужин (мама вернулась рано, сказала, что отпросилась с работы, благо, ВНИИТЦ, где она числилась старшим научным сотрудником, неподалёку, на Флотской), пока рассказывал о новой классной, пока хвастался пятёркой по истории (ни слова о «совместном» докладе, мошенник эдакий!), пока делал вид, что готовит уроки (уселся за стол, пристроил перед собой учебник, а сам выдвинул ящик с розовым томиком Вальтера Скотта…) – так вот, пока «реципиент» занимался обычными своими делами, я раскладывал по полочкам, нумеровал, выстраивал намерения, мысли, воспоминания. Делал всё, чтобы после нового «щелчка» он получил стройную картину, материал для размышлений, почву для шага вперёд в налаживании контакта. И сам не заметил, как сполз в глухое забытье.

На этот раз обошлось без наводящих оторопь новостных репортажей с ядерными ударами и огнемётными танками. Монитор, правда, имелся – он висел на противоположной стене, чёрный, кажется даже покрытый пылью. Стол, пластиковая бутылочка газированного «Святого источника» (эта деталь почему-то отчётливо бросилась в глаза – всё остальное было слегка размыто, не в фокусе, и лишь бутылка имела нормальный вид), россыпь разноцветных файлов, несколько ручек. Одним словом, офисная рутина.

А вот сидящий напротив человек в это понятие никак не вписывался. Казалось, он только что выбрался из бункера – а может, это место тоже располагалось глубоко под землёй? Нестарое ещё, лет пятидесяти с небольшим, лицо уродуют мешки под глазами и какая-то неистребимая серость – словно кожа месяцами не видела солнца, а воздух его овевал исключительно кондиционированный, мёртвый. Генеральский мундир, хоть и сидит аккуратно, но носит следы застарелой несвежести. Китель нараспашку, узел галстука слегка распущен, верхняя пуговица рубашки расстёгнута. Так и видишь, как владелец не которую по счёту ночь засыпает прямо в рабочем кабинете, не снимая брюк, повесив китель и рубашку с галстуком на спинку стоящего возле кожаного дивана стула.

И за всем этим – серым лицом, несвежим кителем, отёчными веками – прячется неимоверная усталость, тоска, обречённость.

Бункер – он бункер и есть.

– Вас выбрали за некий присущий вам взгляд на окружающий мир.  – заговорил генерал. Голос у него был хриплый, свистящий, одышливый – человек явно злоупотреблял сидячим образом жизни. – А так же, и далеко не в последнюю очередь, за родственников и близких, причём не вас нынешнего, шестидесятилетнего, со всем вашим жизненным багажом, а того, подростка…

– То есть, и в прошлое теперь отправляют по блату?

Второй голос – мой. Обычно человеку непросто узнать себя на звукозаписи, если, конечно, он не блогер, артист или телеведущий. Но тут сомнений почему-то нет. Причём голос этот явно принадлежит мне шестидесятилетнему, как и сказал только что незнакомый генерал. Голос деланно-ироничный, слегка небрежный – ясно, чтобы скрыть неуверенность, а пожалуй, и испуг. Обычное дело.

– Не совсем по блату. Точнее – совсем не по блату. Впрочем, можете считать и так, для дела это значения не имеет. Вы были отобраны по многим критериям, и родственные связи – лишь один из них. Главное, что вам следует запомнить: без сотрудничества со своим юным альтер эго, вы не добьётесь ничего. Ясно? Ни-че-го. Либо выгорите, рассосётесь в подростковом сознании, оставив после себя заведомого неврастеника, а то и законченного инвалида по психиатрии. Либо наоборот, поглотите, подавите его, и тогда придётся заново прожить жизнь, совершенно точно зная, какая беда ожидает и вас и всех на этом шарике – и понимать, что единственный шанс отвести её безвозвратно упущен. Вами. И долго вы так протянете, прежде чем потянетесь к бритве, пачке снотворного или открытому окну?

Генерал умолк, наклонился вперёд – при этом кончик галстука зацепил одну из авторучек, и та покатилась по столешнице – протянул руку к бутылке и…

Женька сидел на диване – встрёпанный, перепуганный. За окном глухая беззвёздная ночь, будильник на столе показывает четверть третьего. Что до меня – то я пришёл в себя, как и в прошлый раз, одновременно с ним, и теперь лихорадочно пытаюсь осмыслить этот, второй по счёту, флэшбэк. Чем он отличается от предыдущего? А вот чем: в нём я увидел (ну хорошо, услышал) себя самого. А ещё – из него можно почерпнуть информацию, касающуюся меня лично. Точнее – нас. Обоих. А ещё точнее – того, зачем с нами происходит… то, что происходит. Потому что, кого, как не Женьку имел в виду генерал, рассуждая о том, что мне – нам – предстоит сделать?

А, собственно, что именно нам предстоит? Ни слова о природе опасности, грозящей «шарику», как и природе «особого взгляда» на действительность, якобы мне присущий, и тех «родных и близких», из-за которых меня выбрали, он не сказал. Может, потом? В очередном флэшбэке? Похоже, им положено случаться именно во сне. Конечно, двух случаев маловато для уверенной статистики, но ведь будут и другие, будут! А значит – подтверждается ещё одно заключение: я не стайер. Генерал и те, кто за ним стоят (а стоят ведь, к гадалке не ходи!) похоже, ждут от меня вполне конкретных действий. И откладывать их «на потом» никак нельзя категорически.

И при всём при том – отчётливое, засевшее, как гвоздь в сапоге и оттого столь же раздражающее чувство, что я совершенно точно знаю, о чём идёт речь.

Вот и понимай, как хочешь…

– …и как же всё это понимать?

Женька уже немного пришёл в себя. Паники, как прошлой ночью нет – наоборот, есть ясное осознание реальности происходящего. Похоже, мои усилия не пропали даром.

А понимать это надо так, что мы имеем бонус. Причём – чертовски важный бонус. Уж не знаю, где тут курица, а где яйцо, был ли флэшбэк следствием налаживания контакта общения, или, наоборот, стал толчком к нему – но факт есть факт. Теперь у нас получается не просто обмениваться «подталкиваниями», ощущениями, намёками, но и общаться напрямую.

А может, сам флэшбэк – следствие того, что я дал «реципиенту» доступ к моей памяти? А что, вполне себе версия: он просматривает её и как бы собирает заново – то есть, делает то, до чего у меня самого никак не дойдут руки. Текучка заедает, хе-хе…

В общем, мы сумели поговорить. Недолго и не слишком вразумительно, но ведь лиха беда начало? Разговор этот вымотал обоих почище самого флэшбэка, но Женькину фразу, произнесённую перед тем, как мы оба провалились в сон, я расслышал хорошо:

«Пожалуйста, только не надо больше так делать – силой выкидывать меня из меня…»

Среда6 сентября, 1978 г.Ул. ОнежскаяНовое утро

Удивительно, но трудности диалога двух наших личностей рассеялись вместе со звонком будильника. Потому что уже в ванной, за обязательным утренним туалетом мы с альтер эго попробовали поболтать – и выяснили, что не испытываем при этом особых трудностей. Больше всего диалог походил на телефонный разговор. Или, скажем, на беседу людей, совместно занятых достаточно сложным делом.

Хороший пример: раллийный экипаж на каком-нибудь «Даккаре». Есть пилот и есть штурман. В каждый конкретный момент нагрузка на них сильно различается, но ведущим в этой паре всё равно пилот. Что не мешает им беседовать по ходу гонки, в том числе – и на тему управления общим «транспортным средством». Когда же нагрузка на одного из них резко возрастает – скажем, особенно сложный поворот, или штурман должен быстро выбрать новый вариант маршрута – то он может и выпасть на время из беседы. Или ограничится тем, что будет слушать рассуждения напарника.

И вот что у нас получилось:

Я: «Ладно, договорились, я пока не лезу. Но если понадобится помощь – имей в виду, я всегда готов, как юный пионер. Ты только пропусти, а дальше уж я сам…

Женька (хихикая): Это как в анекдоте про вьетнамского лётчика?

– В каком это анекдоте? – машинально спрашиваю я, и вспоминаю. Сам, прошу заметить, без подсказки!

Да вы наверняка слышали:

Поставили это наши во Вьетнам новейшие МиГи. Ну, инструктируют летчика-истребителя по имени… скажем Сунь Хунь Чай:

„Управление простое. Если плохо будет, жми первую кнопку. Если хуже – вторую. Если совсем кранты – вот эту, красную“.

Ну, сел Сунь Хунь Чай и полетел. Навстречу – „Фантом“. „Ой, плёхо“, – думает Сунь. Нажал первую кнопку. Пых! – „Фантома“ как не бывало. Порадовался, летит дальше. Навстречу – звено „Фантомов“. „О, хузе“, – понимает Сунь. Нажал вторую кнопку, те и попадали. Полёт продолжается. Навстречу – уже целая эскадрилья „Фантомов“. „Ну, всё…“, – думает Сунь Хунь Чай, и нажимает красную.

Сзади кто-то хлопает его по плечу: „А ну-ка, косоглазенький, подвинься, сейчас мы их…“»

Сам, прошу заметить, вспомнил, без подсказки. Или это опять штучки общей памяти?

Завтрак. «Овсянка, сэр!» – проинструктированный мною Женька приводит маму в восторг анекдотом про британского лорда и наводнение на Темзе. А дальше: «Вы слушали Пионерскую зорьку», «реципиент» (вполне на этот раз выспавшийся) хватает собранную с вечера сумку и выбегает из дома.

Маршрут выбирается в обход – дольше минут на пять, зато меньше вероятность встретить одноклассников. Нет, мы никого не боимся, просто тогда придётся здороваться и дальше идти вместе. А нам сейчас есть с кем поговорить.

«Я: Слушай, третьим уроком русский. Пусти порулить, а? Очень хочется с Галиш… с Галиной Анатольевной хоть после урока поговорить.

Женька: Успеется. Договорились же – ваша сегодня будет тренировка.

Я: Да брось ты „выкать“. В конце концов, я – это ты.

Женька: Хорошо. Тренировка ваш… твоя. А в школе я буду главный. В конце концов, это мне надо учиться, а ты и так всё знаешь. Ну и дров вчера достаточно наломал, ребята неделю ещё будут вспоминать…»

Тут он прав, причём по обоим пунктам. Особенно насчёт дров – их было наломано от души, и с завучихой, и на уроке истории… Жалкие мальчишеские выходки, не достойные шестидесятилетнего мужика. А перед Гешей-то как стыдно, и не передать… впрочем, он, конечно, ничего не понял и воспринял происходящее именно так, как я и рассчитывал: как попытку самоутверждения очередной жертвы переходного возраста.

Кстати – что-то незаметно, чтобы сопливое альтер эго слишком уж горевало по этому поводу. Ну да, помню, какими глазами смотрела тогда Милада…

Вот и ограда школьного палисадника. Сегодня на «тропе Хо Ши Мина» дежурят два хмурых десятиклассника – разворачивают особо торопливых к воротам. Вон, уже и по уху кому-то заехали – не слишком сильно, для порядка. И правильно, нефиг беспорядок нарушать и дисциплину безобразничать! Крюк-то невелик, всего каких-нибудь метров пятьдесят. Крыльцо, распахнутая дверь, ещё один блокпост – «А сменка где?» Да вот она, вот – полиэтиленовый пакет с кедами засунут в сумку поверх учебников. Не в тряпичном же мешочке её носить – за шнурок, как пятиклашка?

Первый звонок, бегом наверх, на второй этаж. Родной семнадцатый кабинет, прямо напротив учительской…

Учебный день начался.

Среда6 сентября, 1978 г.Ул. Фестивальная, школа № 159Ещё один день

На этот раз я не опоздал. Сел, снова рядом с Миладой – она рассеянно улыбнулась и пододвинула в сторону тетрадку, давая мне место – выложил из сумки всё положенное и…

– Здравствуйте, ребята!

Дверь открылась и в класс вошла большая красивая женщина в шали, с расписной брошью на шелковом платье. У меня потемнело в глазах. Именно у меня – Женьке-то пофиг, он моего пиетета перед новой классной руководительницей не разделяет, и это неудивительно – до сих пор наш класс встречался с ней от раза к разу, в основном, по случаю замены заболевших учителей.

Как же обидно, что сейчас не литература, а русский! Да и литература, если честно… что там в первой четверти – «Слово о полку Игореве», Радищев, Фонвизин? Зато дальше Жуковский с Рылеевым, а там и до Грибоедова недалеко.

Что-что? Точно, ведь это именно в восьмом классе и было! Урок начинается с поразительного заявления – на осенние каникулы наш класс вместе с параллельным восьмым «Б» отправляется на экскурсию в Пятигорск. Народ зашумел, запереговаривался, Галине Анатольевне пришлось постучать по столу карандашом и нахмуриться. Впрочем, строгость эта напускная – её явно обрадовала наша реакция. А уж как я рад…

Остаток урока пролетел для меня незаметно. Женька старательно карябал в тетрадке ручкой (шариковой, хоть на этом спасибо – гонения на сей девайс остались в прошлом, как и перьевые ручки, которые приходилось заправлять фиолетовыми чернилами из стеклянного пузырька). Сложносочинённые предложения, сложноподчинённые… я мысленно уже был у подножия Бештау, откуда рано утром можно разглядеть поверх облачной гряды зубчатый контур Большого Кавказского хребта, подсвеченный восходящим солнцем…

Из медитативной мечтательности я вынырнул только на перемене – вернее, меня вышвырнул из неё резкий, болезненный всплеск Женькиных эмоций.

– …да ты просто советский мышонок! – с удовольствием повторил Ян. Он гордился собой – на тонких губах природного шляхтича играет презрительная улыбка. Ему отвечают злорадным хихиканьем, благо, есть кому. Эта троица – нельзя сказать, что наши с Женькой враги, но уж точно не друзья, и отношения между нами всегда были натянутые. В лучшем случае. Прямых стычек не случалось довольно давно (хотя было когда-то и такое), а вот возможности уязвить, а то и болезненно кольнуть Женькино самолюбие, они не упускают. Надо же, а я вчера об этом и не вспомнил, спасибо эйфории…

Забавно, но именно этот случай я отличнейше помню. Своей памятью, без Женьки. Тогда я не нашёлся, что ответить, и это было особенно обидно – «Золотого телёнка» я прочёл на летние каникулы. Радзевич, видимо, тоже – и счёл, что достаточно приобщился к остроумию авторов.

Что стало поводом для обидного наезда, я, конечно, забыл. И сейчас прослушал, поскольку витал в облаках, предвкушая поездку в Пятигорск. А вот Женька не прослушал – набычился, налился краской. Я этого, ясное дело, видеть не могу, но чувствую, как горят у альтер эго уши и щёки.

А вот с ответом у него не всё гладко. Нет достойного ответа. Ян уже почуял слабину и разливается соловьём – с этой своей высокомерной усмешечкой…

Ну вот, опять – «советский мышонок…». Понравилось.

А ведь это надо пресекать, причём срочно. Спустишь, стерпишь такие вот смехуёчки – будет и дальше чморить по мелочам. А там и другие подтянутся, были желающие, помню… Моргнуть не успеешь, и ты уже в роли забитого неудачника. Девчонки уже хихикают, косясь на вчерашнего возмутителя спокойствия.

Вот уж точно – «Sic transit gloria mundi…»[4]

Милка рядом – отвернулась, но боковым зрением я замечаю, как заалели её щёки.

Ей что, стыдно за Женьку… за меня?

«Реципиент» тормозит, никак не может решить, что делать. Эмоции прут из него фонтаном, для внепланового «щёлк-щёлк» даже особых усилий прилагать не придётся.

Но – договор есть договор. Разрушить доверие – раз плюнуть, а что я потом делать буду? Сказано же умными людьми: «без сотрудничества со своим юным альтер эго, вы не добьётесь ничего…»

А потому – как там, в анекдоте? «А ну-ка, косоглазенький, подвинься…»

Женька, сообразив, послушно уплывает в глубину. Я мысленно встряхиваюсь, «щёлк-щёлк»… и, неожиданно для наших визави, присоединяюсь к их смешкам. Такой реакции от меня не ждали, веселье стихает само собой.

Складываю руки на груди и смотрю Радзевичу прямо в глаза. Мне весело.

«…знал бы ты, парень, с кем связался…»

– Советский мышонок, говоришь? Ильфа и Петрова, стало быть, осилил? Что ж, лучше поздно, чем никогда.

Ян осёкся.

– Да я…

– Головка от буя. – пауза, неуверенные смешки вокруг. – Раз осилил, то должен был запомнить, кого Остап называл советским мышонком. Или ты только картинки смотрел?

Теперь набычился уже Радзевич. Что, действительно не помнит?

– Ну, там, какого-то, я точно не…

…вот это правильно, оправдывайся…

– Не какого-то, а самого гражданина Корейко. Которому Остап, как комбинатор, в подмётки не годится. Вот и выходит, что вы, Шура, сделали мне комплимент.

– Я не Шура! – пытается спорить Ян, уже по инерции.

– Да ты что? Прости, перепутал – в плане интеллекта вы с Балагановым, считай, близнецы… лейтенанта Шмидта.

На этот раз засмеялись все. «Золотого телёнка» читали многие, да и фильм с Юрским вышел давно, лет десять назад.

– И ещё…

Перехожу на театрально-зловещий шёпот.

– Говоришь, «советский мышонок»?..

Он машинально кивает.

– А ты сам, значит, мышонок антисоветский? Нет, ты скажи, кому надо – запомнят…

Потрясённое молчание. Зрители, сам Ян, даже подоспевший Аст попросту не знают, как реагировать.

Выдерживаю паузу по Станиславскому, потом весело смеюсь и хлопаю «пациента» по плечу.

– Ладно, Яша, не парься… – а вот теперь резко сменить тональность, пусть слегка обалдеют. – Спиз… прокозлил, прогнал фуфло, бывает. Но учти: базар в приличном обществе принято фильтровать. Так ведь можно и ответить…

Молчание было мне ответом. Молчание – и непонимающие, а кое-где и тревожные взгляды. Сам же Ян, обычно высокомерный и элегантный, как и положено истинному пшеку, будто съёжился, стал меньше ростом. Даже сделал вид, что не заметил уничижительного «Яша» – если память мне не изменяет помню, никто и никогда его так не называл… Ну да, конечно: «Фильтруй базар», «ответить», «фуфло» – это не наш сленг. Уже после выпуска, я узнал, что в известных кругах наш квартал называли «Московским Тель-Авивом». Дома здесь – сплошь кооперативные, от московских НИИ и культурных учреждений, вроде того же «дома Циркачей», а дети из населявших их семей были страшно далеки от воровской романтики заводских окраин. А уже фамилии в классе – Нейман, Клейман, Брухис, Хасин, Либман, Якимов, Тумаркин, Гинзбург…

Самое любопытное, что в моём школьном детстве «еврейский вопрос» отсутствовал как явление, и даже неизбежные анекдоты на эту тему мы рассказывали «без привязки к окружающей действительности». Даже когда Маринка Нейман сменила фамилию на «Соколова», даже после Миладкиного отлёта в Вену, откуда путь лежал прямиком в аэропорт Бен-Гурион, ничего у меня не ворохнулось. И потом, сталкиваясь с любыми, даже вполне невинными проявлениями антисемитизма – будь то чьи-то ядовитые высказывания, или дежурные рассуждения о «лимите» на евреев в ВУЗах и «ящиках» – я всегда испытывал неловкость за собеседников.

Да, потом ситуация в школе наверняка изменилась. Не могла не измениться. Но я этого уже не застал – и ничуть о том не жалею.

А пока – я нырнул в спасительные глубины нашего общего мозга, уступая «руль» своему альтер эго. Если бы сознание могло сгореть от стыда – уверен, от меня сейчас осталась бы жалкая горстка пепла.