Либертанго

– То есть он – писатель?

– Он инженер.

– Хорошо, пусть так.

И вдруг – как удар в лоб:

– Вы знаете, где находится здание КГБ в Ленинграде?

Макс оторопел:

– П… приблизительно.

– Перед отъездом вас куда-нибудь вызывали, о чем-то просили? – Пристальный взгляд. – Не торопитесь, вспомните. Хорошенько – хорошенько – подумайте.

Выдерживать взгляд становилось трудно, глаза слезились. Макс вроде бы точно знал, что сказанное к нему не относится, но поймал себя на том, что и вправду силится что-то вспомнить. И, кажется, вот-вот вспомнит…

– Н… нет, – выдавил наконец он и кулаками потер глаза. – Точно – нет. Да, я уверен. Нет.

Преодолев круги бюрократического чистилища, с новыми документами, небольшой суммой шекелей и направлением в кибуц Макс сел в оплаченное государством такси.

Дальнейшая жизнь виделась смутно. Хотелось просто жить. И хотелось жить просто. Кое-какие планы, впрочем, уже обозначились. Для начала нужно выспаться. Затем – выучить местный язык (пока он знал лишь, что на иврите пишут справа налево, и рассчитывал для начала «выехать» на английском, который столько лет учил через пень-колоду в спецшколе). Овладев ивритом, устроиться работать. Неважно кем: здесь – на западе – любая работа достойно оплачивается. Не то, что в «совке». Дальше будет видно.

Многие кибуцы – своего рода еврейские колхозы – помимо сельскохозяйственной деятельности зарабатывали тем, что размещали у себя вновь прибывших и обучали ивриту.

Кибуц Сдот-Ям (Морские Поля), куда прибыл Макс, был райским уголком на берегу Средиземного моря. На беду, учить ивриту его здесь не собирались – из-за бардака в иммиграционной службе новоприбывшего направили не в тот кибуц. Выяснилось это, однако, не сразу. А пока его приписали к волонтёрам, приехавшим из всевозможных стран, чтобы бесплатно повкалывать и обогатиться впечатлениями.

Соседом по комнате оказался парень из Южно-Африканской Республики. Шон был белым человеком, его отец торговал в Кейптауне мотоциклами. Вместо того чтобы сидеть дома и помогать отцу вести бизнес, Шон уже несколько лет перемещался по миру, периодически зависая в интересных, на его вкус, местах. Так он оказался в кибуце.

Забавы капиталистов оказались Максу в диковинку. Одно то, что вполне обеспеченные люди едут в такую даль, чтобы забесплатно мыть туалеты или работать на кухне, мягко говоря, удивляло.

– Я мог бы всю жизнь просидеть на одном месте, зарабатывая деньги. Состариться и умереть, – объяснял Шон. – Вместо этого я живу. И мытье туалетов – тоже часть жизни.

Макс искренне пытался понять.

Для начала ему досталась «блатная» работа. В кибуце имелась женщина-скульптор, и по территории были раскиданы многотонные мраморные глыбы, долженствующие отображать ее виденье мира. Вручив Максу тряпку и жестянку с пахучей мазью, скульпторша отрядила его полировать свои произведения под палящее солнце.

Иудаизм не поощряет изображения лиц и фигур, усматривая в этом посягательство на прерогативы Всевышнего и опасность, что богоизбранный народ в очередной раз сотворит кумира. Поэтому глыбы были обтесаны так, что в них лишь угадывался замысел автора: обнаженная женщина, буйвол, исполинское человеческое ухо…

Макс быстро усвоил, что начинать полировку следует сверху – иначе сам окажешься перемазанным не хуже статуи. К полудню очередь дошла до мраморной бабы. В два человеческих роста, черная и пышущая солнечным жаром – к ней было страшно приблизиться. Обжигаясь, с риском для жизни Макс закарабкался на статую и угнездился на высокой груди, обхватив ногами то, что символизировало голову. Жар от пылающих грудей прожигал брюки. Держа банку с мазью в одной руке, он полировал мраморную спину, пытаясь дотянуться до ягодиц.

– Камасутра? – весело крикнул Шон, идущий с ведром и шваброй по своим туалетным делам.

Приблизившись, он шлепнул бабу по раскаленному заду:

– Попробуй достать с земли. Или так эротичнее?

– Хочешь натереть ей задницу? – в тон ему отозвался Макс. – Или вообще меняемся: я мою сортиры, а ты тут развлекаешься.

– Нет уж, спасибо, – открестился африканец Шон. – Горячая черная женщина – этого и дома хватало!

Работа со скульптурами оказалась разовой, и Макса определили на кухню. Здесь поражал неподдельный энтузиазм волонтёров: американка, француз, англичанин – все работали как заведенные, да еще улыбались без видимых причин. С жиру бесятся, не иначе!

Ивриту здесь не учили, денег не платили. Пора было что-то предпринимать. Макс попросил выходной и поехал в ближайший город – Хайфу – провести рекогносцировку.

Он открыл банковский счет, купил джинсы «Levi’s» и выпил баночку кока-колы: ничего запредельного – фактически та же пепси. Ну а сама-то пепси здесь есть? Что-то не видать… В одной из лавок хозяин объяснил, что пепси нет и не бывает: торгуя с Израилем, компания «PepsiCo» лишится рынка в арабском мире. Эмбарго. Человек выразил надежду, что положение вскоре изменится. Он в этом лично заинтересован!

Макс шел без цели. Миновал центр, промзону и спальные районы. Петлял, шагая мимо контор, магазинов и мастерских. Сворачивал и шел дальше. Никто вокруг не знал, кто он такой. Никому до него не было дела. Он не был никому нужен.

Присев в тени здания на выступ фундамента, он закурил. Раскаленный воздух колыхался. Мысль плавилась и текла.

Раздался хлопо́к! – на асфальт шлепнулся целлофановый пакет и с головы до ног окатил водой. Сигарета погасла. Внимательно ее осмотрев, Макс поднялся, подошел к урне и опустил туда размокший окурок. Затем отступил несколько шагов от здания, задрал голову и стал произносить укоризненную речь.

Матерная брань – квинтэссенция родного языка, целительный экстракт, животворящая его сила. Посему владение живым словом еще во времена учения в гуманитарной спецшколе почиталось в их компании наиважнейшим.

Макс входил в раж, наращивая обороты и подбавляя громкость. Причин стесняться не было: никто вокруг не знал русского языка. Речь звучала как песня, неся лишь чистый, лишенный скабрезного содержания эмоциональный заряд.

На балконы высыпали люди. Затем попрятались. Лишь на третьем этаже, завороженные, остались двое парней.

Макс выдал завершающий аккорд и перевел дух. Ребята на балконе смотрели на него. Тот смотрел на них.

– Что случилось-то? – на чистом русском спросил один.

– Пакет с водой, – ответил Макс, указывая на мокрые футболку и брюки. – Ваши кидаются?

– Может, и наши. Дураков хватает.

– А кто здесь живет?

– Это университетская общага.

– Да?.. Мне бы обсушиться.

– Ну… поднимайся.

Ребята оказались соседями по комнате. Два года назад они совершили репатриацию – Леша приехал из Киева, Саша – из Москвы. В Хайфском университете они учили математику.

Макс обрисовал свою ситуацию.

– Иди учиться, – сказал Леша. – Государство оплатит.

– Да я, вроде, работать собирался…

– Это правильно, – одобрили Саша с Лешей. – Но с высшим образованием и зарплаты другие.

Мысль была хотя и резонной, но неожиданной: Макс привык, что в мире «инженеров на сотню рублей» всё с точностью до наоборот.

– Но я не знаю иврита.

– Мы тоже не знали. Год на подготовительном отделении – и можно поступать. Тем временем определишься со специальностью и поступишь, куда захочешь. Вернее, куда сможешь. Зависит от результата единого экзамена. А универов в стране несколько, сможешь выбрать по вкусу.

– И где самый крутой?

– Самый престижный? Считается, что в Иерусалиме. Там, кстати, и подготовительное отделение есть – на нём друзья наши учатся. Еще успеешь: сейчас август, а занятия только после Нового года начнутся, в октябре.

– После Нового года? В октябре???

– Ну да. Саш, когда в этом году Новый год?

– Эээ… В том году где-то в середине сентября был, значит, в этом – ближе к концу, наверное…

Ошибкой было бы полагать, что, покинув привычные берега, Макс в корне изменит ход своей жизни. Скрытые силы, формирующие мир и кующие кадры для его непомерного механизма, работали не переставая. Чтобы избежать уготовленной роли, необходимо было прилагать постоянные и неослабевающие, сознательные усилия. Но метафизическая подоплека событий была Максу пока невдомек.

Как пошла бы его жизнь, не затуши сигарету тот внезапный поток, нам не узнать. Скорее всего, произошедшее было неизбежно. Программа, должная сотворить из сырого человеческого материала кадавра с биркой «интеллигент» на пальце ноги, продолжала действовать. Макс являлся результатом этой программы, ее носителем и ее же генератором. Он был обречен.

Переночевав у ребят, он отправился в студенческое управление. Ему было всё равно, где учиться, поэтому он нацелился на самый престижный из ВУЗов. Двигало им и вот что: «Тьма, пришедшая со Средиземного моря, накрыла ненавидимый прокуратором город»… Иерусалим притягивал и манил.

Запись в университет начиналась лишь через пару недель, но Макс решил не откладывая покинуть кибуц и отправиться в «город трех религий»: такого мощного культурного слоя нет, наверное, больше нигде, и он планировал устроиться на раскопки. А по дороге в Иерусалим будет как раз удобно навестить родственников.

Сёма – старший брат бабушки – еще в лохматом 1926-ом году юношей приехал в Палестину. В записной книжке Макса бабушкиной рукой был начертан телефонный номер и название города латиницей: «Givataim».

Макс позвонил и договорился, что подъедет завтра в течение дня (Сёма так основательно забыл русский язык, что пришлось звать к телефону жену Ривку, которая владела русским чуть лучше). Макс записал адрес и узнал, что город Гиватаим – фактически один из районов Большого Тель-Авива, всего в десятке минут езды от его центра на городском автобусе.

Наутро он снимался с места, да и Шон через неделю намеревался двинуться дальше, автостопом через всю Африку: Египет, Судан, Уганда и далее – в сторону дома. Прежде чем уснуть, они долго беседовали в темноте.

– Можно мыть туалет или лежать на этой вот койке, и в то же время путешествовать, – вполголоса говорил Шон. – А можно двигаться, преодолевать расстояния, перелетать с континента на континент, подвергаться опасностям – и жизнь всё равно останется постылой рутиной. Путешествие – особое состояние души, но как его достигнуть – великая тайна. Если когда-нибудь тебе удастся ее раскрыть, дай знать. Или напиши книгу.

Макс подумал, что и в его случае переезд в другую страну, овладение новым языком и даже обретение работы также могут стать, а могут и не стать путешествием.

Он взял лишь рюкзачок с некоторой одеждой, а оба свои чемодана оставил в кибуце, чтобы забрать как-нибудь потом.

Пример Шона вдохновил попытать автостоп. Дойдя до оживленной трассы, Макс встал на обочине, засунул одну руку в карман и вытянул другую, оттопырив большой палец.

Представить себя на месте водителя в голову ему не пришло. Он не подумал, что голосующего необходимо вовремя заметить, машине нужно место для остановки, а рука в кармане – жест неучтивости и даже угрозы. Он игнорировал массу мелких и не таких уж мелких деталей, которые стоило бы принять во внимание.

Прошло несколько часов под палящим солнцем, прежде чем рядом притормозил «Фольксваген-жук». Человек в машине владел английским, был дружелюбен и направлялся в Тель-Авив – около часа езды.

– Куда именно тебе нужно? – спросил по дороге водитель.

– Гиватаи́м, – ответил Макс, ставя ударение на последний слог.

– О таком не слышал. Как ты сказал?

– Гиватаи́м.

– Может, Гива́т Хаи́м?

– Да, наверное. Гиватхаи́м. Спасибо, буду знать. Гиватхаи́м, Гиватхаи́м, – несколько раз повторил Макс, стараясь запомнить правильное произношение и радуясь, что незнакомый доселе мир посвящает его в свои тайны.

– Довезу до Тель-Авивского автовокзала. В справочной узнаешь, какой автобус тебе нужен.

Вскоре, миновав повороты на Нетанию, Раанану и Герцлию, они въехали в Тель-Авив.

Автовокзал бурлил. До этих пор Макс представлял себе главный город Израиля цивилизованным западным мегаполисом. Но то, что он увидел, больше походило на восточный базар. Под огромный навес беспрерывной чередой въезжали автобусы. Кругом вершилось столпотворение: десятки окрестных улочек представляли собой гигантский рынок. Здесь было всё, что душе угодно и неугодно, съедобное и несъедобное, крупное и мелкое, но главное – яркое и разноцветное. Смуглые продавцы надрывались, силясь друг друга переорать. Всё тонуло в раскаленном чаду.

Рынок затягивал, и следующую пару часов Макс провел, бродя по базарным улицам, глазея на лотки с товарами и представляя, каких накупит вещиц, когда обретет под ногами почву. Уже в сумерках он добрался до справочного окошка, произнес название города и выяснил, что нужный автобус отправляется через час.

Автобус тронулся затемно. Попетляв с полчаса по городу, выехал на трассу. Макс занервничал: «десять минут» еще могли оказаться фигурой речи, но почему они выехали за город? Шофер, похоже, не понимал английского, но, услышав название пункта назначения, дал знать, что всё в порядке – нужно лишь запастись терпением.

Навстречу автобусу из темноты возникали написанные на двух языках указатели. Вот указатель на Герцлию. Макс не знал, что и думать. «Раанана». Его прошиб пот. «Нетания». Он решил, что сходит с ума.

Наконец шофер, остановившись посреди пустоты, выкрикнул заветное слово: «Гиватхаи́м!».

Вместе с Максом в кромешную тьму сошел расхристанный человек средних лет в военной форме и с автоматом.

– Простите, где здесь улица Вайцман? – Более уместного вопроса Макс не придумал.

– Улица? – удивился резервист. – Дружок, здесь нет никаких улиц. Оглядись-ка!

– Но ведь это Гиватхаи́м?

– Ну да, неподалеку.

– Тогда должна быть улица Вайцман, – упорствовал Макс, доставая листок с адресом.

Солдат взял листок и, подсвечивая фонариком, принялся его изучать.

– Тут написано «Гивата́им», – наконец сказал он, делая ударение на предпоследний слог. – А здесь у нас – через поле, по этой вот дорожке – Гива́т Хаи́м, кибуц. Я там живу. А тебе нужно вернуться в Тель-Авив, и оттуда уже ехать до Гивата́има. Вон, через дорогу, остановка – скоро пройдет последний автобус на Тель-Авив.

Сёма с Ривкой успели переполошиться, ожидая родственника засветло, и когда тот поведал им свою одиссею, полушутя предположили, что некие таинственные силы пытались вернуть его обратно в кибуц, и им это чуть было не удалось: кибуцы Сдот-Ям и Гиват Хаим находятся по соседству.

На следующий день один из сыновей Сёмы и Ривки повез Макса знакомиться с родственниками: выяснилось, что их в Израиле целый «клан» (помимо Сёмы еще двое некогда вошедших в Землю обетованную бабушкиных братьев к этому времени размножились и расплодились).

Одна из семей владела трехэтажной виллой в пригороде Тель-Авива – у них и собрались остальные. Израильтяне во втором и третьем поколении – русского языка никто не знал. Хозяин дома Шимон взялся показывать виллу.

– Здесь у нас гостиная, там веранда, а ниже, в цоколе – телевизионно-игровая комната. На втором этаже – спальни, детские и гостевые комнаты. Сколько всего ванных комнат? Точно не скажу, надо посчитать… На третьем этаже живет Дэнис, ты его видел: наш черный… слуга. Я привез его из Нигерии, когда закончил там с делами…

– А что у вас за дела?

– Ну… у меня был бизнес. Не имеет значения. Помимо слуги я нанимал там еще двух шоферов с машинами. С одним шофером в Лагосе никак: гигантский город, страшные пробки. Так что машинам с четными номерами разрешено ездить по четным дням, остальным – по нечетным. Самому водить тоже нельзя: увидев белого за рулем, местные специально устраивают аварию, чтобы «подоить»… А здесь у нас бар. Что будешь пить?

Максу был знаком лишь советский ассортимент напитков: в основном водка, пиво да «бормотуха». Западные же напитки он видел только в кино, а пробовал лишь в мечтах. Заглянув в бар, Макс испытал культурный шок: там было всё, и всё хотелось попробовать. Пришлось пить последовательно и понемногу: виски, джин, ром, текилу, бренди… Мечты оказались куда вкуснее.

В конце вечера Шимон предложил новоявленному родственнику до начала учебы пожить у них (положение, по-видимому, обязывало: будучи самым из всех богатым, он испытывал давление со стороны «клана»). Слегка для приличия поломавшись, Макс согласился.

Ему выделили комнату на втором этаже, а через пару дней устроили на работу в израильский сетевой фастфуд «Бургер Ранч». Управляющий знал английский, так что для работы на кухне Макс годился.

Опять кухня! Но теперь – другое дело: пять шекелей в час в переводе на рубли – это… страшно даже подумать. Представлялось, что за эти деньги потогонная буржуйская система выжмет из него последние соки. Но оказалось иначе: небольшой аврал возникал лишь в обеденные часы (гамбургеры, картофель фри, кола, снова гамбургеры…). В остальное время никто не перетруждался.

Возвращаясь домой, Макс, как правило, заставал хозяина с бутылкой пива перед телевизором. Иногда тот вел загадочные телефонные переговоры на английском (речь шла о купле-продаже некоего товара, звучали суммы, но предмет разговора не назывался). Жена Шимона листала глянцевые журналы. Дочка – ровесница Макса – служила в армии и редко бывала дома. Сын бил баклуши в преддверии последнего, 12-го класса школы.

Макс подружился с Дэнисом: «представитель угнетенного класса» и «бедный родственник» легко нашли общий язык. Тем более что оба не знали иврит. Макс пробовал выяснить, чем же все-таки занимается Шимон (ему тоже хотелось виллу с негром), но слуга надежно хранил хозяйские тайны.

Негр был себе на уме:

– Я не дурак совсем, – делился Дэнис. – Через три года буду домой. Деньги класть в банк, за пять лет – много процент! Магазин потом открою. Жена довольная будет. Детям образование давать. Макс тут тоже хорошо жить будет: тоже маста станет. Я буду скучать по другу.

«Маста» – так Дэнис, по воле самого хозяина дома, называл Шимона, как в кино. У них была мизансцена, которая разыгрывалась при каждом случае:

– Маста идет завтра в синагогу? – серьезно-почтительно обращался Дэнис в третьем лице.

– Разумеется! В синагогу – обязательно! – чуть-чуть переигрывал Шимон. – Разбуди меня в 4:30 утра. Не забудь – ровно в 4:30!

При этих словах Дэнис закатывал глаза и, схватившись за живот, принимался дико хохотать: мол, где маста Шимон и где – синагога!

Макс взял пару выходных, чтобы съездить в Иерусалим и сдать экзамены по английскому и математике на подготовительное отделение. Еще в Хайфе ребята дали ему координаты друзей в иерусалимском общежитии – к ним Макс и направился после первого экзамена.

Здешнее общежитие сильно отличалось от хайфского: кампус располагался террасами на склоне горы и состоял из двух десятков зданий, облицованных желтоватым «иерусалимским» камнем. («Золотому Небесному Иерусалиму» необходим земной прототип, поэтому строительство или, по крайней мере, облицовка городских зданий производится из особого камня, добываемого в иерусалимских окрестностях.)

Среди жилых корпусов таились пара кафешек, супермаркет, спортивная площадка и даже небольшой кинотеатр. Доносились обрывки разговоров на всевозможных языках: иврит, английский, французский, испанский, русский… Плутая по этому «Вавилону», Макс представлял, как будет здесь жить.

Найдя нужный корпус, он поднялся по ступенькам и, постучав, открыл дверь. В комнате находилось несколько расслабленного вида ребят.

– Привет. Мне Саша с Лешей из Хайфы ваш адрес дали. Насчет переночевать.

– А, живы еще, математики… – сказал голый по пояс парень, возлежащий на койке слева. – Ну, до ночи далеко, ближе к делу придумаем. Да ты проходи пока.

Неловко потоптавшись в дверях, Макс сделал несколько шагов вглубь комнаты, зацепил стоящую на полу пепельницу и… оплавленные сигаретные фильтры веером разлетелись по комнате.

– Сейчас уберу, – засуетился Макс. – Где швабра?

– Брось, – сказал голый. – Всё равно планировалось.

– Планировалось… что?

– Ну, не то, что ты пепельницу опрокинешь, конечно. Уборка. Собирался тут пошуршать.

Мусора и вправду не сильно прибавилось – уборка, по-видимому, планировалась уже давно.

Сидящий на стуле парень наигрывал на гитаре что-то из Розенбаума. Еще двое полулежали на койке справа, привалившись к стене. Макс пристроился возле них.

– Сыграешь что-нибудь? – «Розенбаум» протянул Максу гитару.

– Сто лет в руках не держал…

– Не выпендривайся – играй.

Макс взял гитару. Железные струны с отвычки резали пальцы:

Теплое место, но улицы ждут отпечатков наших ног.

Звездная пыль – на сапогах.

Мягкое кресло, клетчатый плед. Не нажатый вовремя курок.

Солнечный день – в ослепительных снах.

Группа крови – на рукаве…

– Ты, кстати, в курсе? – вклинился любитель Розенбаума. – Цой погиб.

Макс резко прижал струны ладонью.

– Да ладно, – не поверил он.

– По радио говорили: разбился в аварии.

Макс огляделся – никто и не думал это опровергать.

Как же так?.. Стоило уехать – всего лишь какой-то месяц – и всё рушится… Последние герои гибнут, уходят не прощаясь… Обратного хода нет… Что было важно и дорого – закончилось…

– Ты еще поплачь, – насмешливо прищурился «Розенбаум», увидев, как гость изменился в лице.

Час 4. Странный стук

Плыть становится тяжело, отдыхать – холодно.

Пора прощаться.

Что остается сделать?..

Да в общем-то… всё уже сделано.

«Прощай…»

Нет, громче:

«Прощай, Мир!»

Да. Еще:

«Здравствуй, Новый Мир!»

Всё. Теперь, вроде бы, всё.

Берег сзади, луна впереди, наверху звезды.

Страшно. Но как любопытно!

Пора.

Одновременный толчок ногами и руками. Выскакиваю по грудь из воды, проваливаюсь обратно и погружаюсь с головой.

Теперь вдох носом. Носом!

Не получается, что-то мешает – нос словно заткнут!

Тогда – ртом. Не глотать! Вдыхать! Вдыхать, а не пить!!!

Вода выталкивает! Двигаться, удерживаться под водой!

Движения рук и ног хаотичны…

__________

Иерусалимская зима убивала. Будь круго́м снег, организм бы понял: «зима». Перестроился бы, адаптировался, включил предусмотренные природой защитные механизмы. Но по совокупности признаков (долгий световой день, трава зеленеет, на деревьях листья) – северное лето в своем разгаре. Такое вот хреновое лето.

Батарея включается только вечером, на пару часов. Стены бетонные, пол каменный, стекла одинарные. Есть солнце – можно хотя бы погреться на улице, а нет его – выходишь из промозглого помещения, а снаружи тот же холод да еще ветер и дождь.

Нос вечно течет, горло воспалено… Единственная отрада – душ (в конце коридора, горячая вода по расписанию). Побаловав себя обжигающей струей, какое-то время наблюдаешь восходящий от тела пар…

Тлетворный климат – полбеды. Максу казалось, что он угодил в страну лжецов. Люди обманывали в большом и малом, часто без видимой для себя пользы. Прохожий, у которого спрашивали дорогу, не признавался в неведении, но обязательно давал директивы. Не представляя местонахождения искомого, он либо тыкал в произвольном направлении, либо таки подробно объяснял, как найти, но совершенно другие, вовсе не имеющие отношения к искомым, зато хорошо знакомые лично ему места.

Разумеется, Макс и прежде встречался с подобными проявлениями, но здесь это было, скорее, не исключением, а нормой. Истина и ложь в сознании людей являлись равноценными, а руководила ими сиюминутная потребность не ударить лицом в грязь.

Потребность эта принимала и вовсе анекдотические формы. Гигантские, состоящие из десятков разнокалиберных ключей связки, свисающие у мужчин с поясов, были призваны придавать значимость в глазах окружающих: сколько ключей, столько, стало быть, у их обладателя и дверей – машин, квартир, домов… И пускай он насобирал эти ключи где попало – глядишь, кого-нибудь да впечатлит!

Но истинный гротеск – игрушечные телефоны. Мобильная связь была доступна пока лишь избранным, и в магазинах появились игрушки: отнюдь не дешевые имитации настоящих аппаратов, с батарейкой и звонком. Можно было увидеть, как, завидев девушку, мужчина приосанивается, незаметно прикасается к висящему на поясе аппарату, раздается пиликанье, мужчина подносит телефон к уху и, постреливая глазами, принимается громогласно вещать…

Макс мог бы упростить себе жизнь: игнорировать уродливое, сосредоточиться на приятном. Один его приятель любил Израиль за дешевые помидоры. Другой переименовался из Миши в Моше и носил кипу́. Но Макса подобная мимикрия пугала: утратить чувство истины, сотворить из помидоров кумира, меряться ключами, разговаривать с игрушечным телефоном и превратиться наконец в Моше…