Неповторимый мой цветочек

Так же мы пели и на всех олимпиадах – девочки подпевали совсем неслышно, в четверть голоса, но об этом никто не знал, даже хористки, не попавшие на олимпиаду.

И мы, наконец, впервые стали победителями республиканской олимпиады, которая в том году проходила не в Киеве, а в Харькове.

Нас наградили грамотами, которые получили все участники, даже девочки, которые только для вида стояли с нами на сцене.

– А вам за что грамоты дали? – возмущался все тот же зловредный, теперь уже четвероклассник.

– За красоту, – ответила одна из девочек, и все дружно рассмеялись.

Благодарность директора школы объявили всем хористам.

А вскоре на одном из занятий радостная Софья Ефремовна объявила:

– Ребята, начинаем разучивать новую песню “Летите, голуби”, – она кивнула пианистке и запела:

Летите, голуби, летите,

Для вас нигде преграды нет.

Несите, голуби, несите

Народам мира наш привет.

Пусть над землею ветер стонет,

Пусть в темных тучах небосвод.

В пути вас коршун не догонит,

С пути вас буря не собьет!

Песня сразу понравилась всем, а когда запели ее хором, стало ясно: она подходит и девочкам, и мальчикам.

Уже через неделю мы исполнили ее в варианте многоголосного пения. Меня снова вернули в солирующую группу, которая стояла перед хором и вела свою партию.

Казалось, мы пели великолепно, но Софья Ефремовна пробовала все новые и новые варианты исполнения. И было заметно, как от варианта к варианту мы звучим все лучше и лучше. И мы не роптали от тех бесконечных повторов. Песня нам по-прежнему нравилась.

А однажды нас пригласили на хор с третьего урока. Такого еще не было. Весь урок мы, как обычно, распевались, а в начале четвертого урока в зал вошел директор школы с каким-то невзрачного вида мужчиной. Софья Ефремовна тут же бросилась им навстречу, провела обоих на сцену и усадила.

Потом нас подняли, и мы стоя исполнили песню “Летите голуби” в последнем варианте. Мы очень старались, ведь пели в присутствии директора школы, который был у нас редким гостем. Он приходил, чтобы вручить грамоты или объявить благодарность.

Едва кончили петь, нам неожиданно зааплодировал неизвестный, пришедший с директором. И только тут Софья Ефремовна объявила, что это композитор Исаак Осипович Дунаевский, сочинивший песню, которая нам так понравилась, и которую мы только что исполнили. И еще она сказала, что он тоже харьковчанин, поскольку, как и мы, вырос в нашем городе.

Она еще что-то говорила, но я уже не слушал. Я впервые в жизни видел живого композитора. Нет, не такими их себе представлял, этих поэтов и композиторов. Ведь в фильмах видел их в усах и бороде, одетыми во фраки, с бабочками вместо галстуков. А перед нами был обычный человек, встретив которого на улице, никогда не догадаешься, что он композитор.

Потом он немного поговорил с Софьей Ефремовной, и мы исполнили несколько вариантов его песни.

– Нет, Софья Ефремовна, ваш первый вариант лучше всех, которые когда-либо слышал, – сказал Дунаевский. Впрочем, мы это знали и без него, – До свидания, ребята! Желаю вам победы на олимпиаде, – напутствовал нас композитор.

– Спасибо! – дружно прокричали мы и, подражая Софье Ефремовне, зааплодировали. Под наши аплодисменты они с директором вышли из зала, а нас тут же отпустили в классы.

Той весной к нам приходило много композиторов, но их песни мы не пели, а потому исполняли для них две-три песни из нашего репертуара. Им нравилось. Не пели лишь ту великолепную песню Дунаевского, поскольку приготовили ее к всесоюзной олимпиаде.

И мы с нетерпением стали ждать поездку в Москву, ведь теперь мы были большими и могли защищать честь школы, где угодно.

Но, ждали напрасно. Недели через две узнали, что от Украины в Москву поехал какой-то сборный киевский хор, который даже не участвовал в республиканской олимпиаде.

Софья Ефремовна была расстроена не меньше нашего, но вскоре ее вызвали в Киев и наградили медалью.

Начались летние каникулы, и я все лето провел в ожидании поездки в пионерлагерь “Артек”. Лишь осенью узнал, что меня обманули с “Артеком”, как и весь наш хор с поездкой в Москву. Обиженный несправедливостью, целую неделю не ходил в школу и, разумеется, на хор. А когда меня вернули на занятия, песню “Марш нахимовцев” петь не захотел.

– Зарецкий. Уснул? – сделала замечание Софья Ефремовна, когда обнаружила, что не слышит моего голоса. Но я упорно молчал, – Стоп! В чем дело, Зарецкий? – остановила она хор и обратилась ко мне.

– Я эту песню больше петь не буду, – твердо ответил ей.

– Что случилось? – спросила она, но я молчал, опасаясь расплакаться при девчонках. Похоже, ребята ей все же что-то рассказали о моем горе, – Хорошо, не пой. А теперь сначала, – разрешила она и взмахнула дирижерской палочкой.

Больше “Марш нахимовцев” я не пел никогда.

С песней “Летите, голуби” мы вновь стали победителями областной олимпиады и снова, как и два года назад не поехали в Киев, Только в этот раз я уже нисколько не удивился и совсем не расстроился.

– Зарецкий! О чем мечтаешь? – как сквозь ватное одеяло услышал голос нашей новой “исторички”, – Так какое событие произошло в пятьдесят шестом году?

– Первая Спартакиада народов СССР, – расслышав лишь свою фамилию и год события, и все еще находясь под впечатлением своих мыслей, не раздумывая, ответил ей. Взрыв смеха одноклассников привел в чувство, – Князь Александр Невский договорился с ханом Батыем, – начал сходу отвечать, лихорадочно вспоминая, о чем же он там договорился, но, так и не вспомнив, замолчал.

– Похоже, поэтому ты так рвался на хор, – злорадно заметила “историчка”, – Два балла, Зарецкий, – обрадовала она.

Этого только не хватало. Получить “пару” по одному из любимых предметов. Ничего, на следующем занятии исправлю.

А в средине лета пятьдесят шестого года, правда, не тысяча двести, а тысяча девятьсот, действительно состоялась первая Спартакиада народов СССР, и в Харькове прошли ее отборочные соревнования. Тогда к нам съехались тучи спортсменов из всех республик страны. Их разместили в пустующих летом общежитиях студенческого городка “Гигант”, и целых две недели под окнами нашего дома царило бурное веселье вырвавшейся на волю молодежи.

Но еще за две недели до этого события, хористов собрали в школе. Собралось лишь около половины состава, ведь летние каникулы были в самом разгаре.

Оказалось, нас пригласили участвовать в торжественных мероприятиях Спартакиады в составе сводного хора.

Уже на следующий день мы пришли на харьковский стадион “Динамо”, где собрались все детские хоры города. И начались ежедневные репетиции.

В день открытия Спартакиады мы заняли места на трибуне стадиона и приготовились не только петь, но и своими глазами наблюдать красочное зрелище самого крупного спортивного мероприятия страны.

По команде дирижера, которые для нас дублировала Софья Ефремовна, мы всем составом сводного хора и оркестра исполнили Гимн Советского Союза.

Квинтэссенцией нашего выступления стало исполнение песни “Летите, голуби”:

– Летите, голуби, летите, для вас нигде преграды нет, – запел тысячеголосый детский хор, а в голубое харьковское небо взлетели тысячи белоснежных голубей.

Это было зрелище, от которого у многих на глазах выступили слезы. Я видел это в кадрах кинохроники. А в тот момент у меня едва не перехватило дыхание, и лишь чувство долга и длительные репетиции сделали тогда свое дело.

А в пятом классе, неожиданно для себя, я стал солистом хора. Вышло это так. Еще до новогодних каникул Софья Ефремовна показала нам очередную песню, да еще какую:

Родина слышит,

Родина знает,

Где в облаках

Её сын пролетает.

Мелодия и слова песни прямо-таки брали за душу. Вот что значит талант. Подобное потрясение мы испытали лишь во время исполнения песни “Летите, голуби” на огромном стадионе. Только там многие вспомнили композитора, который когда-то одобрил наш вариант ее исполнения. Именно этот вариант после долгих препирательств Софьи Ефремовны с руководителями других хоров все же был разучен и исполнен сводным хором.

– Интересно, а Дунаевский посмотрит фильм про открытие Спартакиады? – спросил кто-то из ребят Софью Ефремовну на одной из репетиций.

– Дунаевский, к сожалению, больше ничего не посмотрит. Он умер год назад, – ответила она и после паузы добавила, – Но он слышал ваше исполнение, ребята, и одобрил его. А Дунаевский это классик советской музыки, и вы, ребята, видели живого классика.

Да-а-а. Именно тогда я четко понял, что человек оценивается вовсе не по внешнему виду, а по его таланту и делам.

Мы быстро разучили новую песню, и, как всегда, пошла работа по поиску наиболее эффектного исполнения. Мы пробовали вариант за вариантом, но Софья Ефремовна все еще была недовольна.

Наконец, она обратила внимание на нас – солирующую группу. В тот раз нас в ней было пятеро.

– Так, ребята. Сейчас все молчат. Поет один Зарецкий и хор, – объявила она.

Такое бывало, когда Софья Ефремовна хотела послушать любого из нас в отдельности. Но в тот раз я выложился, как никогда:

Родина слышит,

Родина знает,

Как нелегко

Её сын побеждает.

Как пел, не знаю, но когда отзвучали последние слова песни, лицо Софьи Ефремовны осветилось улыбкой, и я понял – получилось.

Потом по очереди спели остальные ребята из группы. Я был поражен, насколько красиво зазвучала песня в таком варианте. Ребята спели так, что сразу почувствовал, меня вернут на подставки. А Софья Ефремовна, к моему удивлению, не выбрала никого.

Поговорив с ребятами, понял, что каждый из группы счел, что исполнил песню хуже других. Ведь мы совсем забыли, что поющий слышит себя вовсе не так, как он звучит на самом деле.

Выбор был сделан в студии, где нас записывали для радио. Во время репетиции в звукоизолированной комнате Софья Ефремовна попросила операторов записать каждого солиста в отдельности. Лишь там впервые услышал свой голос и не узнал самого себя. И ни у кого не осталось сомнений, что солировать буду я.

А потом мы с Софьей Ефремовной и звукорежиссером слушали окончательную запись, и у меня от избытка чувств по щекам катились слезы, а мой высокий детский голос, чистый как слезинка, пел отдельно от меня – из огромных динамиков студии:

Родина слышит,

Родина знает,

Что её сын

На дороге встречает,

Как ты сквозь тучи

Путь пробиваешь.

Сколько бы чёрная буря

Ни злилась,

Что б ни случилось –

Будь непреклонным, товарищ,

Будь непреклонным, товарищ!

Студия тогда записала все наши лучшие песни. Когда уходили, нам назвали дату и время радиопередачи, в которой прозвучат наши голоса. Домой вернулся поздно, основательно промерзнув. Ведь днем было относительно тепло, и мы все были легко одеты.

В тот же вечер, случайно встретив свою подружку Людочку, не удержался:

– Хочешь послушать, как я пою?

– Сейчас? – рассмеялась она, решив, что начну петь тут же, на улице.

– Нет. Нас сегодня на радио записывали.

– На радио? – удивилась Людочка, – Тебя записывали на радио?

– Не только меня. Весь наш школьный хор.

– Понятно. А как же я тебя услышу в хоре?

– В одной песне я буду солистом.

– Ты солистом?! – не поверила подружка, ведь я никогда не рассказывал ей о хоре, поскольку все это было в школе. А кому интересны рассказы о школьной жизни, – Надо же. Не знала, что ты поешь.

Пришлось немного рассказать о том, что пятый год пою в школьном хоре. Что хор неоднократный победитель школьных олимпиад. Рассказал даже о встрече с композитором Дунаевским. И, конечно же, сообщил Людочке дату и время радиопередачи.

Ту передачу мы слушали дома всей семьей. Я слышал свой голос и не верил, что могу так петь. Зато дома меня узнали все и хвалили.

А вечером зашел в общежитие к Людочке:

– Ну, как, слышала? – спросил подружку.

– Толик, я не смогла. У нас во всем общежитии отключили радио. Пока прибежала к Ирке, передача кончилась. Но она слушала. Ей понравилось. Особенно твоя песня. Тебя даже объявили. Так жалко, что ничего не услышала.

Людочка была так расстроена, что, казалось, готова расплакаться. Впрочем, я почему-то тоже.

Немного поразмыслив, предложил:

– Ладно, Людочка, не переживай. Как-нибудь приглашу на наши занятия. Там и послушаешь.

– Когда это будет! Я так ждала, чтоб послушать. А Ирка в таком восторге. Неужели ты действительно так здорово поешь?

– Пошли, – решительно взял за руку подружку и повел в подвал, где размещался красный уголок.

В такое время там уже никого не должно быть. А в пустом помещении неплохая акустика. Конечно же, петь “а капелла” сложнее, чем в сопровождении хора и рояля, но чего ни сделаешь для лучшей подружки.

И вот мы вдвоем в пустом гулком помещении. Усадив Людочку в центр зала, прошел на сцену. Необыкновенное волнение вдруг охватило меня. Мне кажется, даже в студии звукозаписи волновался меньше. Собравшись, запел, глядя не на Людочку, а в пустой зал:

Летите, голуби, летите,

Для вас нигде преграды нет.

Несите, голуби, несите

Народам мира наш привет.

Пусть над землею ветер стонет,

Пусть в темных тучах небосвод.

В пути вас коршун не догонит,

С пути вас буря не собьет!

Когда окончил песню, взглянул на свою единственную слушательницу. Людочка смотрела на меня с таким изумлением и восторгом! А ее глаза! Я еще ни у кого не видел таких глаз, даже у нее самой.

– Подожди меня здесь, – смущенно сказала подружка и внезапно убежала.

Минут через десять она вернулась в легком спортивном платьице и в чешках. В руке у нее была палочка с намотанной ленточкой. Закрыв входную дверь на стул, Людочка вышла на средину зала, где не было стульев:

– Теперь моя очередь. Смотри, – сказала девочка, одним движением развернула ленточку и неожиданно для меня стала танцевать.

Я и не знал, что Людочка занималась художественной гимнастикой. Похоже, она, как и я, свои занятия тоже относила к заурядной школьной жизни. Но как же ловко она орудовала своей палочкой с ленточкой. Какая она стройная и гибкая. Такую Людочку я видел впервые и смотрел на нее во все глаза.

– А ну откройте, паразиты! – раздался мощный стук в дверь.

– Кто это? – спросил Людочку.

– Уборщица, тетя Зина, – узнала она по голосу и пошла открывать.

– Вы что это тут позакрывались? – неистовствовала ворвавшаяся в зал уборщица, – Ну, Людка, не ожидала от тебя. С таких лет с парнями по подвалам шатаешься. Все твоей матери расскажу, – налетела она на Людочку.

– Тетя Зина, что вы так кричите? – вмешался я, – Мы занимаемся художественной гимнастикой, – показал на ленточку, которую сворачивала расстроенная подружка.

– Знаем мы эту гимнастику. А потом дети пойдут, – брякнула уборщица.

Мы с Людочкой прыснули со смеху и, не сговариваясь, опрометью выскочили из красного уголка, едва не сбив с ног зазевавшуюся тетю Зину.

– Жалко, Толик. Всего одну песню услышала. Ну, хоть ты посмотрел мое выступление, – с сожалением вздохнула смущенная подружка.

– Пойдем на улицу, – предложил ей. Людочка кивнула.

Она сходила домой, чтобы переодеться и надеть пальто и теплый платок, и мы вышли прямо в зимний вечер.

– Пойдем к вашим окнам, – выбрал я место для продолжения "концерта", решив, что там, в колодце высоких зданий, песни будут звучать совсем неплохо, да и никто больше не помешает.

– А-а-а-а! А-а-а-а! А-а-а-а! – опробовал акустику гигантского резонатора, усиливающего звук. Великолепно.

И я запел.

Целый урок, а может и больше, я пел Людочке песни, записанные в радиостудии и даже не записанные. Повторял и повторял те, которые ей особенно понравились. Мне кажется, в тот вечер я пел, как никогда, с особым вдохновением. Ведь меня слушала моя подружка, которая, я чувствовал, мне давно дороже всего на свете. А хорошенькая десятилетняя девочка восхищенно смотрела на меня своими огромными глазищами, полными слез.

И мы оба еще не знали, что уже через четыре года к нам придет наша первая любовь – весна нашей жизни. Но это еще аж через целых четыре года. А пока в плотном морозном воздухе, разрывая тишину, высоко и ясно звенел мой хрустальный голос:

Родина слышит,

Родина знает,

Где в облаках

Её сын пролетает.

Уже вечером следующего дня я свалился с высокой температурой и провалялся почти три недели. А когда пошел в школу и, разумеется, на хор, в первом же куплете на высокой ноте сорвал голос, и потом целый месяц только шептал. Но теперь-то я полностью выздоровел. Почему же меня не взяли на хор вместе со всеми?

Наконец, раздался долгожданный звонок с урока. Схватил портфель и помчался в школьный зал. Меня пропустили. Все уже были готовы к занятиям и ждали лишь звонка. Я метнулся на сцену:

– Здравствуйте, Софья Ефремовна! – в полный голос крикнул ей, – Я уже здоров! Прослушайте меня, пожалуйста.

– Ну, вот, слышишь, как сипит, – раздраженно сказала Софья Ефремовна пианистке и повернулась ко мне, – Тебе больше не надо ходить на хор, Зарецкий. Никогда. Очень жаль. Областная олимпиада на носу, а ты нас подвел со своей мутацией, – ровным голосом объявила она мой приговор. Слезы хлынули потоком, и я бегом бросился из зала, где мне больше не было места.

Я медленно бреду по пустому коридору школы, слезы еще катятся по щекам, а из динамиков школьного радио, казалось отовсюду, льется и льется чистый и звонкий, как весенний ручеек, голос уходящего детства, мой голос:

Родина слышит,

Родина знает,

Как нелегко

Её сын побеждает.

Глава 4. Красняночка

День обещает стать жарким, а потому прямо с утра отправляюсь на речку. К моему удивлению, на лужайке у детской “колдыбани” (так в нашем селе называют удобные для купания речные заводи) впервые за все лето не вижу Нинку – лучшую ученицу моей самодеятельной “гимнастической секции” для дошкольников.

А пока не совсем припекло, хочу немного позагорать, но не на лужайке у воды, где всегда толковище, а чуть подальше – в песчаных дюнах, широкой полосой разметавшихся вдоль левого берега нашей речушки и вплотную подступающих, одной стороной, к ее заливным лугам, окаймленным густым терновником с вкраплениями вишневых деревьев (остатками теперь уже ничейных садочков), а другой, – к молодому хвойному лесу, надежно сковавшему некогда подвижные пески.

На этом гигантском пляже, достойном морских просторов, могли бы вольготно разместиться не только все жители Краснянки, но и всего нашего Кременского района, а то и всей области, если бы не покрывающая пески выжженная солнцем пустынная растительность с ее длинными жилистыми корнями и свирепыми колючками.

Конечно же, “красняне” всегда боролись не только с песком, наступавшим на их сады и огороды, но и за чистый песочек на пляже и для хозяйственных нужд. И здесь особо ценился красивый – “красный” – песок. Оно и понятно – как ни как, село издревле зовется Краснянкой, да еще и разместилось в долине одноименной реки Красная, куда и впадают обе наши мелководные речушки – Гнилая и Мечетная.

Год за годом красняне расчищали примыкающие к речкам ложбинки песчаных дюн. Небольшие площадки постепенно сливались в большие, где можно не только позагорать, распластавшись прямо на чистом горячем песочке, но и вволю порезвиться с друзьями-товарищами, строя, например, неприступные замки из песка, а затем расстреливая их песчаными “снарядами”, вплоть до полного уничтожения этого “оплота феодалов”. Иногда, навалившись всем скопом, мы перекрывали речку песчаной плотиной и с интересом наблюдали, как вздыбившаяся вода шумным потоком прорывает преграду а уже через полчаса не оставляет и следа от, казалось бы, солидного сооружения. Ну, а если кто-нибудь приносил с собой мячик, весь пляж надолго обращался в спортивную арену…

А карты… Именно здесь, на пляже, я научился играть в “дурака” и даже в “очко на щелбаны”. И конечно же, мы, “дети войны”, нередко развлекались играми в “войнушку”. Здесь, в песчаных дюнах, мы создавали целые “укрепрайоны”, отрывая окопы, траншеи, землянки и блиндажи, маскируя их сетями из многометровых корневищ и “минируя” колючками. Да мало ли игр опробовано нами, как говорится, “на своих шкурах”. Словом, детство.

Но в этот раз я направляюсь подальше от шумных компаний – к “своей”, с детства облюбованной ложбинке, где можно без помех помечтать в тишине.

Увы, мое привычное место уже занято девочками. Повернул, было, к ближайшей свободной, но заметил, что одна из загорающих призывно махнула рукой. По обнаженному торсу и детским “трико” – пляжному облачению наших “малышей” – конечно же, опознаю “пропавшую” Нинку. А рядом загорают ее “большие” подружки в обязательных светленьких маечках и смешных трусиках-поплавках, в которых не утонешь даже на полутораметровой глубине колдыбани для больших девочек.

При моем появлении все трое тут же вскакивают и усаживаются полукругом, с любопытством уставившись на меня.

Исподволь “изучаю” подруг Нинки и не могу поверить в удачу. Одну из них – неприметную серую мышку – мельком видел у колдыбани для больших девочек, но как зовут и чья она, разумеется, не знаю. Ничего не знаю и о другой – яркой живой кошечке, – которую не видел со дня нашей единственной встречи на железнодорожной станции. Долго, но тщетно пытался разыскать симпатичную попутчицу. Теперь вот сама нашлась.

– Пригласила, как ты просил, – улыбается Нинка.

– Познакомила бы с подругами, – намекаю “организатору” мероприятия.

– Это Оля, а это Вера, – представляет она девочек.

Значит, тебя, Принцесса, зовут Вера.

Вера-Надежда-Любовь! Вера-Верочка! Верочка нашлась!

Интересно, помнишь ты тот день в начале лета и узнала ли забавного попутчика, с которым так не хотелось расставаться?

Тогда я встречал бабушку. Та, наконец, осуществила давнюю мечту – повидаться с “родичами” из неблизкого для нее Рубежного.

По-хорошему, наша железнодорожная станция не так уж и далеко от нашего края Слободы – всего-то в трех километрах. Но уже через полкилометра утоптанной грунтовой дороги и вплоть до станции – сплошные пески Донецкого кряжа, в которых нога утопает по щиколотку даже без поклажи. Ну, а в летнюю жару, да еще с грузом, километр открытого солнышку пути по песчаным дюнам вполне сравним с преодолением безводной пустыни. Во всяком случае, мы, пацаны, именно так это себе представляли. Дальше широкая песчаная дорога, испещренная глубокими следами одолевших её пилигримов, втягивается в густой хвойный лес, растущий все в тех же пЕсках (именно так, с ударением на первом слоге, произносят это слово не только в Краснянке, но и во всем Донецком крае). Полтора километра таким лесом, и, наконец, маленькая станция Бунчужная, где останавливаются лишь рабочие поезда, да и то на минуту.

Я опаздывал к поезду, а потому решил облегчить путь, проскочив самую тяжелую его часть “низом” села. И, конечно же, напоролся.

– Ну-ка, стой, слободА! – перехватил меня незнакомый паренек лет пятнадцати, – Стукнемся? – сходу предлагает он относительно честную кулачную дуэль, от которой нельзя отказаться, не уронив мальчишеского достоинства.

Этот глупый поединок, практикуемый подростками Краснянки, никогда мне не нравился. Широкий размах из-за спины и удар “открытым” кулаком, от которого, впрочем, легко уклониться, присев или отступив на полшага. Вот только последний маневр приравнивался к поражению, а о первом знали все, и потому практически всегда били точно в ухо. Потом долго гудела голова и звенело в ушах. Приглядевшись, научился уклоняться, не приседая и не делая рокового шага. И почему-то никому даже в голову не приходило просто блокировать удар. Увернувшись от удара или блокировав его, сходу отвечал коротким прямым, освоенным еще в дворовой шайке Ленчика, и неизменно побеждал. А потому слободские ровесники, отведавшие незнакомый “городской” удар, никогда больше не предлагали “стукнуться”.

Тормознувший меня “низовский” паренек, хоть и выглядит на пару лет старше меня, по комплекции не превосходит. Так что опасаться мне нечего. Вот только поезд вряд ли опоздает, в отличие от меня.

– Жалко, времени нет, а то б научил “слобОду” любить, – огрызаюсь традиционной фразой слободских ребят.

– Струсил! – ехидно усмехается низовский, – Не хочешь по-людски, отметелю, как грушу!

Похоже, драки не избежать. Впрочем, и честные поединки нередко заканчиваются банальными драками, в которых достается не только побежденным, но и победителям. Год назад и сам угодил в такую же историю, причем на этом же, будто “завороженном” краю села.

Тогда мы с братом Сашкой и нашим другом Колькой Сухиной помогали трактористу дяде Васе поливать колхозные огороды, а тот в ответ учил нас управляться с его допотопным трактором “Фордзон”. Нам, пацанам, это очень нравилось. Целых две недели мы ходили на низ села в огородную бригаду, но не напрямую, а в обход – полевой дорогой. Как оказалось, то была не лишняя предосторожность.