Горький водопад

Но не хочу.

«Это всего на пару часов», – говорю я себе, пытаясь не думать обо всех тех людях, которые рады были бы напугать, ранить или даже убить моих детей. Помимо обычных охотников за детьми, есть и более личные враги, которые ухватятся за любой шанс «отомстить» – их слова, не мои – за жертв Мэлвина Ройяла посредством убийства его родных. У некоторых из них хотя бы есть какой-то повод для таких чувств – эти люди потеряли тех, кого любили. Большинство же просто ищет предлог для оправдания своей неизменной и неудержимой ненависти.

Но мои дети уже в таком возрасте, когда малая толика свободы может помочь им почувствовать себя более уверенными в собственных силах. Это часть взросления.

Как бы ненавистно мне это ни было.

Мы въезжаем в Ноксвилл. Это интересное место. Зимы здесь бывают холодными, но снег, как правило, выпадает редко. Куда больше проблем доставляет лед. Сегодня приятный солнечный день, температура воздуха чуть ниже семидесяти градусов [4], и солнечные лучи окутывают город сиянием, которого он не очень-то заслуживает.

Для вполне типичного во всем остальном небольшого южного города здесь попадается много по-настоящему жестоких убийц. Пока мы едем по городу, я начинаю опознавать места, где были найдены трупы, совершены преступления, схвачены убийцы. Не то чтобы я хотела знать подобные вещи, у меня просто нет особого выбора. После Мэлвина, после того, как он похищал девушек и убивал их в гараже того самого дома, где мы жили все вместе… мне нужно было понять, почему он был таким, каким был. Поэтому я долго и глубоко заглядывала в невероятно темную бездну. Не могу сказать, что от этого стала умнее, но это в какой-то мере помогло мне… осознать.

Ноксвилл – и в еще большей степени Нэшвилл – всегда будут таить тьму под этим блеском, по крайней мере, для меня.

По счастью, парк «Навитат» – который специализируется на природных тропах и зиплайновых аттракционах – не имеет практически никакого отношения к этим ужасным историям, он хорошо охраняется и поддерживается в ухоженном состоянии. Я выдаю Ланни и Коннору деньги на расходы и заставляю их пообещать, что они ни на миг не выпустят друг друга из поля зрения, потом коротко опрашиваю их о протоколе действий в чрезвычайной ситуации. Они знают, что делать. Кричать и бежать. Вызывать экстренные службы по мобильным телефонам. Привлечь внимание и получить помощь. Не оставаться в одиночестве. Я постоянно твержу это, хотя знаю, что дети всегда найдут повод и способ нарушить правила и рискнуть. Если я смогу заставить их хотя бы на секунду задуматься и поколебаться, это будет все, что мне нужно.

– Тревожные кнопки? – спрашиваю я. Оба показывают мне свои брелоки. Эти кнопки включают сигнал тревоги на моем телефоне и душераздирающий звук сирены, который я надеюсь больше никогда не услышать в реальности. – Хорошо. Берегите себя, будьте умницами, будьте…

– Осторожны, да, мы знаем, – подхватывает Коннор и вылезает из внедорожника. Потом снова заглядывает в салон. – Спасибо, мам.

– Я вас люблю.

Он просто кивает. Говорить ответные слова в таком возрасте кажется несолидным. Но это неважно. Я знаю, что он тоже меня любит.

Ланни быстро обнимает меня и спустя секунду уже выпрыгивает из машины.

Я медлю у тротуара, наблюдая, как они проходят через охраняемую калитку с рамкой досмотра, а потом проверяю адрес матери Реми.

В пятнадцати минутах отсюда.

Еду в указанную сторону – и обнаруживаю, что проезжаю уже не пригороды, где обитает средний класс, а оживленные улицы, застроенные многоквартирными домами. Я знаю, что мать Реми переехала в Ноксвилл, но это место мало подходит для женщины средних лет. Практически все, кого я вижу, моложе тридцати лет. Большинство тащит на спине рюкзаки с книгами и ноутбуками – похоже, идут на занятия в университет или, наоборот, с занятий.

И тогда до меня доходит. «Она живет в прежней квартире своего сына». Он исчез уже три года назад, а она платит за аренду и… ждет. Я заставляю себя сделать вдох. Думаю о том, что я делала бы в такой ситуации, после того как полиция признала дело безнадежным. Если б Коннор исчез и я не смогла бы найти его, сумела бы я бросить то место, которое он называл своим домом?

Нет. Это было бы все равно что бросить его самого.

По указанному адресу расположен неприметный жилой массив, который буквально вопиет о том, что был построен в восьмидесятые годы – но, по крайней мере, его регулярно ремонтируют и подкрашивают. Мне нужна квартира номер 303.

Я паркую машину и поднимаюсь по лестнице. Кто-то поставил на площадке второго этажа, залитой солнцем, пышный папоротник в горшке, и приятный аромат влажной земли заглушает слабый запах пыли, возраста и подгнившего дерева.

Я стучусь в выцветшую коричневую дверь, к которой привинчен потускневший медный номер 303.

– Кто там? – В глазке появляется чья-то тень.

– Гвен Проктор. Я работаю на Джи Би Холл. Насколько я знаю, она уже связывалась с вами, чтобы уведомить о моем приезде. Я – частный детектив, – отвечаю я. – Я хотела бы поговорить с вами о вашем сыне, Реми.

Я говорю все это напрямую, без лишней деликатности. Через несколько секунд она чуть-чуть приоткрывает дверь и спрашивает:

– У вас есть документы?

Я молча достаю бумажник и показываю свое удостоверение частного детектива и права с фотографией. Она открывает дверь полностью, отходит назад, и я переступаю порог.

Это все равно что войти в гробницу, в которой кто-то живет. Все выглядит обычно: лампы горят, жалюзи открыты. Но здесь везде сохранился отпечаток стиля молодого парня: от спортивных плакатов на стене (в основном европейский футбол) до дивана с потертой клетчатой обивкой, который большинство женщин отправили бы прямиком на помойку. Игровая консоль рядом с большим телевизором. Два контроллера в идеальном порядке расположены на кофейном столике – словно памятники. На спинке компьютерного кресла до сих пор висит толстовка с капюшоном, поблизости от кресла стоит пара кожаных кроссовок.

Как будто он только что был здесь. Просто вышел, поставив жизнь на паузу, точно игру.

И здесь совершенно не к месту женщина, стоящая передо мной. Она старше меня по крайней мере на десять лет, но выглядит даже старше своего реального возраста. Есть в ней некая неопределенная серость, как будто это она – призрак, обитающий в этой квартире, а вовсе не ее сын. Она одета в простые черные брюки и в мягкий пуловер с символом Теннессийского университета. Пуловер ей слегка велик, и я гадаю, не принадлежит ли… не принадлежал ли он Реми. Эта мысль вызывает у меня печаль и некоторую настороженность.

– Меня зовут Рут, – представляется она и протягивает мне руку. – Рут Лэндри. – В ее речи звучит легкий каджунский [5] акцент, но я не думаю, что она родилась в этой этнической среде – скорее, вошла в нее посредством замужества. – Спасибо за то, что взялись расследовать это дело, миссис Проктор.

Не знаю, почему она предположила, будто я «миссис», однако поправляю ее быстро и четко:

– Мисс Проктор. Или просто Гвен, если хотите, – говорю я, смягчая свои слова улыбкой. – Я уже довольно давно не «миссис» и предпочитаю, чтобы ко мне обращались так.

– А, понятно, – отзывается она, явно не совсем понимая, что сказать дальше. Я осознаю́, что мое имя ей действительно ничего не говорит. Должно быть, она прежде жила в уютном мирке, где с хорошими людьми случаются только хорошие вещи – до тех пор, пока исчезновение ее сына с неожиданной жестокостью не выбросило ее в реальный мир.

Я искренне признательна за то, что для нее я – просто обычный человек. И мне грустно от того, что такое случается нечасто.

– Я приехала, чтобы расспросить вас о вашем сыне, – говорю я, и женщина кивает. Она, похоже, испытывает неловкость и замешательство, точно совсем забыла, как разговаривать с посторонними. – Могу ли я попросить у вас стакан воды, мэм?

Это дает ей возможность заняться хоть чем-нибудь, и пока она наполняет стакан, я внимательнее осматриваюсь по сторонам.

Однако это не дает мне практически ничего, помимо того, что я уже знаю.

Рут протягивает мне стакан – по внешней поверхности сползают капли, похожие на алмазы, – и я беру его и пью. У воды неожиданно химический привкус. Я привыкла к чистой природной воде – в Нортоне и поселении Стиллхауз-Лейк вода очень вкусная. А городская вода… нет. Я отпиваю пару глотков, потом нахожу подставку, на которую можно поставить стакан, и Рут жестом приглашает меня сесть. Я занимаю компьютерное кресло, а она усаживается на кушетку. Странное ощущение – как будто Реми сидит в этом кресле вместе со мной. Оно удобное, с небольшими вмятинами на сиденье и спинке. Я могу представить, как он сидит здесь… хотя нет, погодите, я действительно видела его сидящим в этом самом кресле. Фотографии в соцсетях – он сидит, забросив длинные ноги на кофейный столик, в руках у него игровой контроллер.

Я подаюсь вперед, не желая погружаться в эту печаль, и достаю свой телефон.

– Миссис Лэндри, вы не против, если я буду записывать наш разговор? Мне будет проще сосредоточиться и слушать, если не придется делать заметки.

– Конечно, как угодно, – отвечает она, и я верю ей. В ее глазах горит лихорадочная надежда. Я первая, кто пришел сюда за долгое время и попросил рассказать о ее сыне, хотя бы ненадолго воплотить его в реальность. – С чего мне начать?

– Давайте начнем с последнего раза, когда вы с ним разговаривали, – отвечаю я и вижу, как женщина слегка вздрагивает. Похоже, задето чувствительное место. Она опускает взгляд. Лицо у нее поблекшее, здоровый луизианский загар уже давно сменился бледностью. Кожа сухая и неухоженная, как и волосы Рут. Я не критикую ее, даже мысленно, – просто подмечаю детали. Я видела ее фотографии, сделанные до исчезновения Реми; судя по ним, она заботилась о том, как выглядит, для нее это было предметом гордости. Но сейчас она отказалась от всего этого, не желая впустую тратить силы.

– Это был не особо приятный разговор, – говорит миссис Лэндри. – Мне жаль… впрочем, сожаления тут не помогут, верно? – Я не отвечаю, и она поспешно продолжает: – Мой Реми был хорошим мальчиком, просто… вы понимаете, он больше не хотел слушаться свою маму. Я не могу винить его. Он вырос и считал, будто сам все знает.

Я жду. Она к чему-то явно клонит. И конечно же, в конце концов выпаливает:

– Боюсь, мы немного поругались с ним.

– Из-за чего? – спрашиваю я.

– Из-за девушки, которая ему нравилась.

– Как ее звали?

– Кэрол. Откуда-то с севера. – Рут машет рукой, обозначая север в целом. – Из городских.

Я не говорю ей, что она сама сейчас живет в городе. Просто киваю.

– Понятно. Вы когда-нибудь встречались с этой Кэрол?

– Нет. Он просто иногда говорил о ней. Он сказал, что собирается помочь ей. Мне казалось, что это плохая идея – похоже было, что она какая-то неприкаянная, перекати-поле. И очень религиозная.

– Она была его девушкой? Они встречались?

– Нет. Он сказал, что она – просто друг, которому нужна помощь. Но я не знаю, было ли это истинной правдой. Он встречался с девушкой по имени Карен Форбс, она была милой, но, по-моему, нравилась ему куда больше, чем он ей. Она училась на первом курсе в том же университете. Кажется, на факультете биологии. Очень умная девушка.

– Вы не знаете фамилию Кэрол?

– Нет, он никогда не говорил, а поскольку она не была его девушкой, я и не расспрашивала.

– У вас есть ее фотографии или, может быть, какие-нибудь контакты Карен Форбс, которые вы мне можете дать?

– Я поищу. – Рут встает и поспешно уходит в соседнюю комнату – предполагаю, там спальня. «Она спит в его кровати. Носит его одежду». Черт. Это плохой признак, и я гадаю, знает ли ее муж о том, какой глубины достигла одержимость его жены. Но я здесь не для того, чтобы изображать психотерапевта. Я здесь для того, чтобы найти ее сына, и если я хоть что-то поняла относительно Рут Лэндри – так это то, что лекарством для нее может стать лишь ответ на вопрос о том, что случилось с ее сыном, жив он или мертв. Это подвешенное состояние – просто ад при жизни.

Она возвращается с фотографией в рамке: Реми, с беспечной улыбкой, одной рукой обнимает девушку. Девушка белокурая, высокая, фигуристая, улыбка у нее – словно с обложки журнала. Жизнерадостная красавица. Помимо этого, снимок ничего не говорит мне о ней, но я беру его, кладу на кофейный столик и переснимаю для протокола. Потом переворачиваю рамку и достаю фото, надеясь, что на обратной стороне что-нибудь написано, – но там лишь гладкая фотобумага. Снова вкладываю фото в рамку и протягиваю его Рут. Она ставит снимок на кофейный столик и неотрывно смотрит на сына. Затем говорит:

– Он был очень серьезно настроен на ее счет. Серьезнее, чем это бывает в его возрасте. Я хотела, чтобы он вернулся домой. Его отец хотел, чтобы Реми унаследовал и возглавил его бизнес. Но его все это просто не интересовало. По-моему, он собирался сделать Карен предложение. Но я не знаю, согласилась бы она или нет, а если согласилась бы, то неизвестно, стал бы их брак долгим.

– Какой бизнес у вашего мужа? – спрашиваю я ее. Вероятно, это есть в протоколах, но мне нужно что-то, способное заставить ее пошевелиться. Сейчас она словно не может оторвать взгляд от лица сына на фотографии.

– Машины, – отвечает Рут. – Мы – основной поставщик машин в нашем районе. И еще лодок и катеров. Еще есть несколько автофургонов, хотя по большей части уже подержанных.

Я киваю. Судя по всему, она уже довольно давно живет здесь, в этой квартире, а не в своем прежнем доме, так что местоимение «мы» в данном случае следует понимать как «мой муж». А сама Рут сейчас занята тем, что присматривает за этой квартирой-склепом.

– Хорошо. Спасибо вам, это очень полезные сведения. Теперь давайте еще немного поговорим о Реми, если вы не против… Ваш с ним последний разговор касался этой Кэрол, верно?

– Спор, – поправляет она. – Но – да, более или менее так. Мне не нравилось, что рядом с ним находится кто-то, у кого такие большие неприятности, как у Кэрол.

– Какого рода неприятности?

Она качает головой.

– На самом деле я не знаю. Он не сообщал мне никаких подробностей, а когда я пыталась вызнать, резко обрывал меня. Потом мы поругались из-за того, что он хотел провести День благодарения с Карен и ее семьей, вы можете вообще это представить? В Коннектикуте! Я уперлась и сказала: «Нет, Реми, ты должен приехать домой. Пусть эта девушка празднует со своей семьей, а ты – со своей». Ему это не понравилось, но он сказал, что подумает об этом. – Ее глаза наполняются блестящими слезами, на щеках появляются красные пятна от усилий сдержать скорбь. Голос Рут начинает дрожать. – День благодарения был через неделю после этого разговора. Я уже планировала, что подам на стол. Он сказал, чтобы я делала все так, как мне захочется, пока он обдумывает этот вопрос, и я так и сделала. Даже после того, как не смогла связаться с ним, чтобы убедиться, что он приедет, я продолжала готовить ужин. Думала, он просто явится домой. Или хотя бы позвонит. Но мы сидели за столом и просто…

Голос ее прерывается. Я мысленно вижу эту картину – семья собралась за столом, одно место пустует, еда стынет на блюдах, а они сидят и ждут, и ждут, пока не становится ясно: никакого чуда на День благодарения не случится, Реми не постучится в дверь, и не одарит их беспечной, великолепной улыбкой, и не скажет: «Извините, что заставил вас волноваться».

Я кладу на столик перед Рут пачку бумажных платков; она набирает сразу несколько и прижимает их к лицу, всхлипывая. Ей требуется некоторое время, чтобы справиться с собой, и я жду, ощущая запах какой-то выпечки. Я думаю, что он, возможно, доносится из соседней квартиры, но тут на кухне звякает таймер, Рут подскакивает и ахает, роняя платочки на кофейный столик.

Она идет в кухню. Я следую за ней и стою в дверях, глядя, как она надевает рукавицы-прихватки и достает из духовки противень. Поставив его на плиту, горько улыбается.

– Шоколадное печенье с арахисовым маслом, – поясняет она. – Реми любит его. – Она перемещает противень на кухонный столик под окно, сдвигает раму, и я ощущаю веяние прохладного ветерка. – Хотите попробовать?

– Конечно, – отвечаю я.

Рут ловко перемещает одно печенье с противня на тарелочку и протягивает мне.

– Кофе?

Я киваю, и она наливает мне чашку кофе из кофейника-термоса. Мы садимся за маленький кухонный столик, где едва помещаются две чашки кофе и два блюдечка с печеньем, и Рут говорит:

– Сейчас я пеку их каждую неделю. А когда только приехала сюда – каждый день. Я все еще думаю… все еще думаю, что если он почувствует запах свежего печенья, то может вернуться домой. Я открываю окно, чтобы он учуял этот запах, где бы он ни был. Я знаю, что нужно перестать это делать, но не могу. Глупо, да?

Я откусываю кусочек печенья.

– Очень вкусно, – говорю. – И нет, это совсем не глупо. Может быть, продиктовано отчаянием и болью, но это нормально, Рут. Вам нужна хоть какая-то надежда.

– Да, нужна… – Она делает глубокий вдох и отпивает глоток кофе, явно стараясь успокоиться. – Вы считаете, что он мертв, мисс Проктор?

– Не знаю, – говорю я ей, и это правда, но далеко не вся правда. – Сейчас я намереваюсь начать с нуля и проверить абсолютно все. Полиция хорошо это умеет, но у них множество разных приоритетов, множество различных дел на руках. Не то чтобы они не пытались, но когда след остывает, им нужно переходить к другому расследованию для другой семьи, пока еще можно уложиться в критически важные сроки. Мы можем сделать больше – но лишь потому, что в состоянии посвятить больше времени вашему конкретному случаю. И обещаю: я сделаю все, что в моих силах.

Теперь Рут смотрит на меня как-то странно. Слегка хмурится, в ее взгляде появляется напряженность, означающая, что она рассматривает меня как личность, а не как некий набор функций.

– Вы выглядите как-то знакомо. Мы не встречались раньше? – спрашивает она.

– Никогда, – заверяю я ее. Я знаю, к чему это ведет, но не хочу помогать ей в этом. Откусываю еще кусочек скорбного печенья. – Рут, сейчас речь не обо мне. У Реми была машина?

– Машина?.. Да. Она здесь, в гараже этого жилого комплекса. Полиция проверила ее, но ничего не нашла. В ту ночь он не садился за руль.

– Понятно. С кем он пошел гулять?

Она перечисляет имена без запинки, словно знает этих людей всю жизнь. Это что-то вроде мантры для нее. Я удостоверяюсь, что все эти имена попали на запись, однако, похоже, перечень точно тот же, что и в протоколе. Мне просто нужно было убедиться.

– В последние недели перед своим исчезновением Реми упоминал о каких-нибудь странных происшествиях? – спрашиваю я. – Телефонных звонках, письмах, необычных сообщениях в соцсетях?

– Нет, ничего. У него сохранились кое-какие старые письма и открытки от друзей и подруг. Вы хотите их увидеть?

– Да, – отвечаю я. – Я просто их сфотографирую, так что сами эти письма останутся у вас. И мне нужно узнать как можно больше об этой девушке, Кэрол, которой он помогал.

Рут кивает, но я вижу, что она все еще думает не о своем сыне, а обо мне. Может быть, так и лучше. Не знаю.

– Я точно знаю, что где-то видела вас, – говорит она и качает головой. – Что ж, давайте я принесу вам эти письма.

Встает, и я следую ее примеру.

– Вы не против, если я осмотрю тут всё? – спрашиваю. – Просто на всякий случай.

– Да, конечно, приступайте.

Я беру свой кофе с собой – он свежий и вкусный, а я давно уже усвоила, что с кофе жизнь лучше, чем без него. Прихлебывая напиток, для начала осматриваю гостиную. Реми не особо увлекался чтением, но спорт он любил. На книжной полке стоят в основном учебники, несколько книг для подростков и биографии спортсменов. Я рассеянно пролистываю их и нахожу пару записок, использованных как закладки, однако они кажутся совершенно неважными. Тем не менее я фотографирую их.

Когда Рут возвращается с письмами, я делаю фотографии самих писем и конвертов, но не читаю их: делать это на глазах у Рут было бы слишком большим вторжением в личное. Я могу изучить их позже.

Направляюсь в спальню и без малейшего удивления отмечаю, что вместо кровати Реми спал на японском матраце-футоне.

Здесь сильнее чувствуется присутствие Рут, как я и предполагала: ее книга на прикроватной тумбочке, ее крем для рук, ее одежда, висящая в шкафу по соседству с вещами сына. Я сдвигаю «плечики» с ее вещами в сторону и смотрю на то, что осталось. Джинсы, футболки, пара спортивных курток, один хороший костюм – вероятно, для официальных мероприятий. На полу гардероба стоит пара «вьетнамок» и пара ботинок со шнурками – полагаю, Реми носил эти ботинки с костюмом. Учитывая, что его кроссовки так и валяются возле дивана, интересно, что за обувь была на нем во время исчезновения?

В коробке на полке я обнаруживаю секс-игрушки. Относительно небольшая коллекция, ничего особо радикального. Наручники в пушистой оплетке, кляп. Пара вибраторов, которые, должно быть, нравились его девушкам.

Я кладу все это обратно туда, где нашла, и двигаюсь дальше.

Просматриваю аптечку Реми, когда от дверей комнаты раздается голос Рут:

– Я вас действительно знаю.

В ее голосе звучат совершенно новые интонации, и мне они хорошо знакомы. Я фотографирую содержимое аптечного шкафчика, а потом произношу:

– Вот как?

– Вы – жена того убийцы.

– Уже нет, – возражаю я. – Я развелась с ним. А потом убила его, защищая свою жизнь. – Закрываю дверцу и поворачиваюсь лицом к Рут. – А еще я пытаюсь помочь вам.

– Мне не нужна ваша помощь, – отвечает она. Теперь от уголков ее губ книзу пролегают жесткие складки, скорбь сменяется приглушенной злостью. Она ненавидит меня за то, что я связана с маньяком. Напоминание о том, что не все работает в нашу пользу.

Пытаясь сдержать вздох, я говорю:

– Миссис Лэндри, вы вполне можете попросить Джи Би назначить вам другого детектива, но я живу ближе всего и, говоря прямо, имею куда лучшее представление о том, что вам пришлось испытать, хотя вы и не понимаете этого.

– Только потому, что ваш муж похищал девушек, отрывая их от родных, вы полагаете, будто можете понять, каково это?

– Нет, – тихо отвечаю я. – Я понимаю это, потому что мои собственные дети постоянно под угрозой. Рут… моих детей уже похищали, и мне казалось, что я не переживу этого. Слава богу, я смогла их вернуть, но те часы, когда их не было рядом со мной, показались мне вечностью. Я на вашей стороне. Пожалуйста, позвольте мне помочь вам.

Ей это не нравится. Она боится того насилия, которое окружало меня – и по-прежнему окружает. И, может быть, она права, что боится, но ей нужна хоть какая-то уверенность.

Никто другой не воспримет это дело так серьезно, как воспринимаю я.

Рут медлит, потом наконец скованно кивает.

– Вы получили всё, что вам нужно? – спрашивает она, подразумевая, что лучше б так и было.

– Да, – отвечаю. – Но я хотела бы еще побеседовать с вашим мужем…

– Если вам удастся добиться этого от него, я буду удивлена, – прерывает она. – Джо не любит говорить о Реми. Он не может принять тот факт, что наш сын пропал.

Слыша слово «пропал», я инстинктивно понимаю, что какой-то частью своего разума Рут смирилась с наиболее вероятной истиной: ее сын мертв, и никакие отчаянные старания матери не смогут вернуть его. Однако, осознав собственные слова, она мгновенно отвергает эту истину. – Я знаю, что он вернется, – заявляет Рут, вскинув голову, словно ожидая, что я буду возражать.

Но я не возражаю. Эта хрупкая, напуганная женщина цепляется за ложь, которую твердит себе, но я не стану разбивать ее сердце. По крайней мере, пока не удостоверюсь, что это неизбежно. Говорю лишь:

– Спасибо за помощь, миссис Лэндри. Я свяжусь с вами, как только что-нибудь узнаю.

Она не хочет ничего отвечать; теперь между нами стоит мое прошлое и моя скандальная известность. Но в конце концов говорит:

– Пожалуйста, найдите его для меня. Прошу вас.

Я не обещаю этого. Просто не могу.

Но мне тяжело – я вижу в ее глазах отчаяние и ужас. Она живет в кошмаре, однако притворяется, будто все… нормально. Я много лет жила с Мэлвином, старалась угождать ему, притворялась, будто все хорошо. Притворялась так старательно, что думала, будто все действительно в порядке. Все изменилось в тот день, когда пьяный водитель проломил стену нашего гаража и вскрыл все жуткие, злые тайны Мэлвина. Вид той несчастной мертвой девушки – сестры Сэма – будет преследовать меня вечно.

Понимание того, что будь я более любопытной, то, возможно, смогла бы что-нибудь сделать… это еще хуже. И я сделаю все, что смогу, чтобы наконец прервать кошмар Рут Лэндри – тем или иным путем. Может быть, я делаю это для нее. Может быть, для себя.

Но, так или иначе, я взялась за это.

7. Гвен

Я жду на стоянке возле «Навитата», пока дети закончат последнюю пробежку по зиплайну, и пытаюсь сосредоточиться на деле Реми и на уликах. Но не могу отделаться от жуткой картины жизни Рут Лэндри. Она печет печенье, которое никто не ест. Умоляет призрак вернуться домой.