Полная версия
Выбор. Иное
Краска прилила к бледным щекам двоюродного брата, он набрал воздух явно для какой-то ответной резкости.
– Стоп, стоп, прекратите, слышите?
Дядя повысил голос и положил руку Гилберту на плечо, успокаивая.
– Вы, племянник, тоже держитесь в рамках, настоятельно прошу вас об этом.
А ведь ему нравится происходящее… Потому и пришел вместе со всеми, позиции Гилберта незыблемы и таковыми останутся, несомненно, но почему бы слегка не щелкнуть сына по носу? Чтоб служба медом не казалась.
– Отец, я тебе говорил…
Дядя властно поднял руку, его светло-серые глаза потемнели. Гилберт замолчал. Сразу. Ого… Вот тебе и добродушный хозяин – во взгляде словно грозовая туча сгустилась, шарахнет молнией – мало не покажется. Никому из присутствующих.
– Племянник, сказать вам, что мой сын думает касательно вас и вашего пребывания на фабрике? Он сообщил мне это по дороге сюда.
Молча киваю. Не надо сейчас говорить. Гилберт бесстрастно смотрит в окно.
– Он посоветовал мне выкинуть вас прочь. Что вы на это скажете?
– Скажу, что не удивлен, – ответил нарочито спокойно.
– Вот как? Почему же? Разве у вас тут были проблемы, нарушения, происшествия, недочеты?
Умеет дядя давить, умеет. Однако не надо о проблемах, еще журнал откроет, а там…
– Не удивлен потому, что мое положение тут очень непрочно и всецело зависит от расположения семьи. Сегодня я тут, а завтра – уволен.
Губы Гилберта презрительно скривились, он снисходительно посмотрел на меня – а что же ты ждал-то, приблуда?
– Ошибаетесь. Клайд, вы меня не слушаете?
Попался. Попался!
– Слушаю очень внимательно, дядя.
Гилберт побледнел – я только что впервые обратился к Грифитсу-старшему по-семейному.
– Ваше положение здесь всецело зависит от того, как вы исполняете свою работу, как работает вверенное вам отделение, достойно ли вы представляете семью, наконец. Вы это понимаете?
– Разумеется. И именно поэтому я позволил себе в разговоре с мистером Лигетом упомянуть о некоторых соображениях касательно улучшения работы этого самого отделения.
Гилберт скривился вторично.
– Какими соображениями вы можете нас обогатить, Клайд? Вы же ничего не знаете, нигде не учились, не имеете никакого образования! Даже эту должность вы получили не по заслугам, а случайно.
А ты горячишься, братец. Где твоя бесстрастность?
– Потратьте толику времени и сами решите, обогатят они вас или нет. А диплом, в конце концов, это просто красивый кусок типографской бумаги, не более. Родоначальники Морганов не блистали образованием и не учились в Принстоне.
Дядя с братом переглянулись. И в конторке раздался громовой хохот мистера Грифитса-старшего. Я правильно вспомнил, Принстон? Девчонки в цеху от неожиданности прекратили работать и разом подняли головы. Глаза Роберты нашли меня и я постарался ответным взглядом передать – все хорошо! Она опустила голову и бодро застучала штампом.
– Получил, сынок?
Отсмеявшись, дядя прошелся по кабинету, выглянул в цех. Как раз вернулись Лигет и мисс Тодд. Незаметно кинул на нее внимательный взгляд. Вот и она – этакая матрона, плотная, невысокая, в очках, поджатые тонкие губы. На мгновение стало неуютно в ее присутствии.
– Ну вот, мисс Тодд, последите пока тут за порядком, мы забираем мистера Клайда на некоторое время.
– Конечно, я все сделаю, – она зашла внутрь и по-хозяйски заняла мое место. Стало тоскливо, вернусь ли сюда вообще? Поединок в разгаре и исход очень неясен, Гилберт в ярости. И кто за язык тянул с этим Принстоном? Переговорщик, твою мать…
– Итак, Клайд, мы вас слушаем. Говорите вы красиво, но пока это только слова. Излагайте ваши таинственные соображения. Лигет, останьтесь!
Я подошел к выходу в цех и сделал приглашающий жест. Мы вышли к девушкам и я начал обход.
– Последние недели я наблюдаю, разумеется, не за счет основных обязанностей, за тем, как распределяется рабочее время девушек.
Как раз во время этого вступления я поравнялся с Робертой. Услышав про «последние недели», она сделала круглые глаза от удивления. И прыснула от смеха, поняв, что я делаю. Украдкой показываю ей кулак, она утыкается в воротнички, плечи ее трясутся. Ну, я тебе задам, девчонка…
– Иными словами, я хотел узнать, нет ли неоправданных простоев, замедлений работы.
– То есть, нет ли нарушений дисциплины, не ленятся ли девушки? – дядя остановился и стал присматриваться к тому, как работает Марта. Ты на что там загляделся, а?
– О, нет, проблем с дисциплиной у нас нет и не было.
– Тогда о чем идет речь? – нетерпеливо спросил Гилберт. Интересно стало?
– Речь о том, что я заметил остановки в работе, вызванные не ленью, не нерадивостью.
Делаю паузу.
– Чем они вызваны, Клайд?
И вам стало интересно, мистер Грифитс?
– Болью, дядя.
– Чем?
Он явно обескуражен.
– Болью. Усталостью. Болью в спине и руках, усталостью в глазах.
Гилберт пренебрежительно усмехнулся.
– Тоже мне открытие, работницы устают… Ради этого мы тут тратим свое время?
– Работницы могут уставать меньше и производить больше, их руки могут работать с меньшей болью и не делать остановок посреди рабочего процесса, Гилберт.
И усмешка медленно исчезла с его лица. Резко я… Но пора ставить себя.
– Поясни еще раз насчет остановок работы, Клайд.
Гилберт удивленно посмотрел на отца, я тоже. Он обратился ко мне на «ты». Впервые. Не расслабляться.
– Сюда идет поток воротничков, около ста тысяч в день, так?
Дядя вопросительно взглянул на сына, Гилберт кивнул.
– Очень важно, чтобы процесс был ровным и непрерывным. Каждая работница штампует около четырех тысяч воротничков в день.
Говоря это, я начал неспешно прохаживаться по цеху.
– Рабочий день составляет девять часов или пятьсот сорок минут. Таким образом, средняя поминутная выработка составляет около семи воротничков.
Лигет достал блокнот и ручку, ничего себе проняло. Смелый он, однако.
– Когда работница останавливается хотя бы на минуту, это минус семь воротничков из ее возможной выработки в этот день.
– На сколько останавливается работница в день, ты подсчитал?
Дядя подался вперед, он уже все понял. Ну, девочки, простите. Ничего личного.
– В среднем простой составляет около часа.
– Лигет!
Начальник цеха лихорадочно начал подсчет. Он тоже уже все понял. Дядя нетерпеливо посматривает на его блокнот. Я деликатно молчу. Роберта восхищенно на меня смотрит, забыв про всю нашу конспирацию. Кулак показан вторично. Но при этом сердиться на нее совершенно не хочется, ведь этот лучащийся взгляд, этот румянец на щеках, эта улыбка – мне. Мне!
– Более десяти тысяч в день, мистер Грифитс.
Лигет вытирает выступивший на лбу пот.
– То есть мы теряем пятьдесят тысяч воротничков в неделю или двести тысяч в месяц?
Лигет молча кивнул. Гилберт ничего не сказал.
– Не теряем, дядя, – позволяю себе вмешаться.
– А что же?
– Мы их недополучаем. Если бы не этот простой, девушки могли бы вырабатывать больше.
Все, меня тут возненавидят… Переживу.
– Так. Хорошо. Теперь изложи причину простоя и почему бы мне не выгнать всех работниц и не набрать новых, порасторопнее.
Грифитс-старший шумно выдохнул воздух и грозно посмотрел на девчонок. Те дружно опустили головы и постарались уйти в работу. Получалось ни шатко, ни валко.
– Выгонять бессмысленно, новые работницы также будут простаивать этот час.
– Почему же?
Уфф… Проняло железную душу, Гилберт вмешался. Не радуемся, рано.
– Потому что вы замените людей, но не замените то, на чем они сидят и на чем они работают.
– Ты хочешь сказать…
Все. Это Гилберт. На «ты». Я выиграл.
– Да, я хочу сказать, что если сделать стулья удобнее, столы пониже, свет помягче – работницы перестанут страдать от болей в спине, усталости в руках и жжения в глазах. И не будут простаивать по часу в день. Более того, повысится и текущая поминутная выработка, не буду слишком смел, если заговорю не о семи, а о десяти-двенадцати в минуту.
И я набрался нахальства и посмотрел на мистера Лигета, кивнув на его блокнот. Он послушно углубился в подсчеты. Все терпеливо ждут.
– Около ста пятидесяти тысяч в день.
Дядя и Гилберт переглянулись. И оба посмотрели на меня. Лигет нервно затеребил блокнот.
– Клайд, всего лишь переделать стулья, столы и лампы?
– Да.
Ответил коротко и максимально уверенно.
Гилберт подошёл ко мне вплотную и посмотрел в глаза.
– И ты, конечно, готов поручиться за результат?
И я бесстрастно отвечаю ему.
– Нет, не готов.
Удивления он уже не скрывает.
– Не готов, но предлагаю попробовать. Если я неправ – вы решите, что со мной делать.
– А если прав? – дядя кладет руку мне на плечо и разворачивает к себе.
– Вы решите, что со мной делать.
– А ты наглец, – старший Грифитс поворачивается к Гилберту, – ну, что, выгоним его?
– А мы посмотрим на результат его «соображений».
– Значит, так тому и быть, сын.
Грифитс прошелся вдоль столов, приглядываясь, слегка пожал плечами. И вдруг спросил Марту…
– Милочка, вы сильно устаете на штамповке? Может, болит у вас что-нибудь?
Ах ты… Я затаил дыхание. Гилберт подошёл ближе. Марта переводит взгляд с одного на другого. И молчит.
– Она скажет, что все в порядке, дядя, – успел вмешаться, пока не заговорила сама, – они все скажут, что все хорошо. Никто не хочет терять работу.
– Да, ты прав, их ответам доверять не стоит, – сказал Грифитс, подумав, – хорошо, начинай перестраивать отделение. Гилберт, Лигет, содействуйте и держите меня в курсе. И, Клайд, на эти выходные приходи на обед, поговорим еще, я пришлю приглашение с точным временем.
Оо, черт… Хорошо, Берта это слышит сама и не решит, что и я теперь бегаю от нее «к дяде на обед». Но что же делать? У нас совсем другие планы…
За этими мыслями не заметил, что дядя и Лигет уже вышли, о чем-то разговаривая, и ко мне подошёл Гилберт.
– Пройдемся немного, Клайд?
Глава 14
– Давай, милый, рассказывай мне все-все.
Роберта подперла ладошкой подбородок и с улыбкой приготовилась слушать. Тихий вечер за плотно задернутыми занавесками, уютно в треть накала горит лампа. В комнате полумрак, освещен стол, на нем наш уже привычный чай и пирожные, все-таки я зашел по дороге в кондитерскую. Как же хорошо… На Берте ее домашнее платьице, то самое, бежевое с полосками, что было надето на ней в первый вечер, когда я к ней так неожиданно ввалился. Чудные пушистые волосы так же, как и тогда, светятся под лампой каштановым ореолом.
– Клайд, ну что ты…
– Что?
– Смотришь так, – Берта смущенно оправила платье и провела ладонью по волосам, – перестань.
– Перестать на тебя смотреть? – склоняю голову набок и делаю жалостное лицо.
– Смотри, но…
– Что?
– Я не знаю, – она окончательно смутилась и покраснела, взяла чашку и отпила чаю, закрыв лицо, – рассказывай.
– Ох, сколько всего было, с чего начать… Пожалуй…
– Клайд, я могу поверить, что ты, встретив отца в Денвере и получив его приглашение, решил почитать о производстве воротничков, дабы не выглядеть тут совсем уж олухом поначалу. Кстати, что именно ты читал? Как называется руководство, кто автор?
Мы медленно идем по дорожке вокруг фабричного корпуса, Гилберт решил не разговаривать в офисе. Услышав этот неожиданный вопрос, я не нашелся, что ответить. Впрочем, Гилберт и не ждет ответ, он продолжает.
– Я могу поверить, что ты, приехав сюда и попав в декатировочную, решил выждать и не суетиться, ждал момента проявить себя.
Я молча иду рядом и не отвечаю, монолог Гилберта пока не предполагает ответа, версия изложена, теперь пусть говорит. Не суетиться, как верно заметил только что двоюродный брат.
– Я опять-таки могу поверить, что, получив это отделение, ты решил, что настал подходящий момент и стал готовиться.
Мы дошли до поворота за угол корпуса и Гилберт остановился, повернувшись ко мне лицом. Чуть наклонился и заглянул мне прямо в глаза. А мы похожи, ох как похожи. В другое время, в другом месте мы бы… Наши взгляды скрестились – темная серая сталь и… Мой взгляд, и я знаю, как он выглядит на этом милом юношеском лице.
– Но я не могу объяснить себе другое, Клайд. Может, ты мне поможешь?
Я cлегка отступил, Гилберт подошёл слишком близко. Поймал себя на том, что неосознанно вывел его на расстояние удара, он опасен. И он мне нравится, черт возьми.
– Так задай вопрос, Гилберт.
Он выпрямился и сунул руки в карманы, посмотрел искоса, склонив голову, как будто рассматривает интересный экспонат.
– Хорошо.
Пауза. Я знаю, что он собирается спросить.
– Клайд, как получилось, что ничтожество вроде тебя, которое еще два дня назад пританцовывало не хуже дрессированной собачки перед третьестепенным фабричным начальством и смотрело мне в рот так, что хотелось тебя пнуть…
Гилберт цедил слова с обдуманным холодным презрением, не сводя с меня ледяных глаз. Силен. Я ждал подобного, но чтобы так… Ох, силен, тяжко бьет. Где учили, кто? Но он продолжает.
– Как получилось, что полное ничтожество, которое даже никчемные хлыщи с Двенадцатого называют между собой не иначе как «пудельком Сондры»…
Он заметил, что я вздрогнул, его губы брезгливо скривились.
– Как получилось, что это ничтожество внезапно не просто осмелилось поднять голову, не просто внятно сумело изложить действительно дельные предложения по производству… Как оно внезапно изменилось внутренне настолько, что я готов пожать ему руку прямо сейчас? Ну? Что скажешь, пуделек Сондры? Что скажешь, Клайди-маленький?
Я уже взял себя в руки. ''Пуделек Сондры''? Кто-то метко припечатал, интересно, кто?
– Скажу, что ты не задал свой главный вопрос, Гил.
Они не дрогнув принял обращение по-семейному, чего уж там, раз пошел разговор глаза в глаза.
– Как интересно… И какой же вопрос я избегаю тебе задать, Клайд?
– Почему я явно не собираюсь проявлять свои внезапные таланты на фабрике пылесосов Финчли через всего-то четыре месяца, Гилберт.
Глаза его расширились, он побледнел.
– Ах ты…
– Тихо, братец!
Гилберт набрал воздух и медленно выдохнул, не произнеся ни слова.
– Так, хорошо. Считай, что этот вопрос прозвучал.
– Гил, ты же умный человек. Сам не догадываешься?
Никаких оправданий, никаких развернутых объяснений. Пусть думает и додумывает сам. А я помогу. Аккуратно.
– Клайд, ты уже почти официальный жених Сондры, разве не так?
Я рассмеялся, подбавив в смех обдуманную дозу горечи.
– Ничего подобного, ее родители и слышать не захотят о таком зяте, как я.
– Это всем известно, но когда Сондре исполнится восемнадцать, им придется принять ее решение.
И тут Гилберт понял. Решил, что понял.
– Ты передумал и хочешь с ней расстаться?
Ну, давай. Давай!
– Да.
– Но почему? Она действительно любит тебя, конечно, в ее понимании, но любит!
– А ты не допускаешь мысль, что мне надоело быть «пудельком»?
– Допускаю. В свое время она хотела сделать таким пудельком меня.
– И?
– И с тех пор она меня ненавидит. Опять-таки, в ее понимании. На самом деле и ее любовь, и ее ненависть – игра. Игра в любовь, игра в ненависть. Игра в куклы. Дети играют в куклы. Дети ломают куклы.
Мне показалось или в голосе Гилберта появилась горечь? Он продолжает.
– А когда появился ты, так на меня похожий, возродилась мечта о Гилберте-пудельке. Да! Ты не знаешь, но изначально она задумала игру, игру, чтобы больнее ударить меня.
Я молча угрюмо усмехнулся в ответ. Игра… Перед глазами встал темный дом и в окне одинокая тусклая лампа. Игра… Дети ломают куклы…
– Но девочка заигралась, Клайд. И получила сполна, любовь, чувства, яркие эмоции, романтику. И теперь она получит боль. Наверное, первую настоящую боль в ее беззаботной пустой жизни.
Гилберт заговорил горячо и тяжело, как будто вынося приговор.
– Что же, это будет справедливо.
А у меня перед глазами так и стоит окно и в нем силуэт Роберты. Она сидит одинокая, брошенная на позор, отчаявшаяся. Уже приговоренная к смерти… По щеке ее стекает слеза. Она ждет. Ждет. Да, Сондра ни в чем не виновата, но это будет справедливо. Знал бы Гил, насколько он сейчас прав…
– Да, Гилберт, это будет справедливо.
– Хватит ли у тебя духу, Клайд? Она возненавидит тебя. Она будет ненавидеть нас обоих.
– Мы справимся.
И я протягиваю ему руку. Он несколько мгновений неподвижно смотрит на неё. Руку не убираю, держу твердо, глядя в глаза. Ответный взгляд остается ледяным, но он протягивает руку таким же твердым жестом.
– Не друзья. Запомни это.
– Запомню.
– Иди сейчас домой, завтра начинаем перестройку твоего отделения.
– Гилберт…
– Да?
– Я не приду на обед в эти выходные, не затруднит дипломатично передать дяде?
Он несколько мгновений смотрит мне в лицо, раздумывая. Коротко кивает, резко разворачивается и уходит, через минуту мимо меня пронесся синий автомобиль, успел заметить мертвую хватку пальцев на руле и сжатые губы. Глаза как будто смотрят в прорезь прицела.
Тишина в комнате. Роберта держит чашку двумя руками и задумчиво смотрит на меня.
– Он страшный человек, Клайд. Я боюсь.
– Он несчастный человек, милая. Он испытывает боль. Он знает, что такое страдать.
– Все равно… Страшно…
– Иди ко мне…
Берта нерешительно оглядывается, медленно ставит чашку на стол. Вижу ее смятение, посерьезневшее лицо.
– Устала ты на стуле сидеть, давай ляжешь, а я посижу рядом.
С явным облегчением она вздохнула и улыбнулась, начала собирать чашки и тарелки. Встал и попытался ей помочь.
– Нет, я сама, сиди.
Смотрю, как она хлопочет и еще раз вспоминаю разговор с Гилбертом. Его глаза, горящие ледяным пламенем. Он ненавидит. Кого? Почему?
Тихо прикрылась дверь, та самая, Берта все еще немного стесняется туда заходить при мне. Отхожу к окну и смотрю на темную тускло освещенную улицу. Всего пару дней назад я влез сюда такой же ночью и с того момента прожита целая жизнь.
– Клайд, постой так еще минутку, пожалуйста.
Свет гаснет и слышу, как Берта юркнула в кровать.
– Иди сюда, – громко шепчет из-под одеяла, – садись рядом.
И ее теплая уютная ладонь находит мою руку, ласково глажу волосы, провожу кончиками пальцев по гладкой прохладной после умывания щеке. Берта замирает, остановив меня, ее пальцы накрыли мои…
– Рассказывай дальше, милый.
Глава 15
Глаза Роберты таинственно поблескивают в полумраке комнаты, на улице послышался шум проезжающего автомобиля, по стенам пронеслись отблески фар. Мы оба невольно проследили за их неуловимым движением. И посмотрели друг на друга. Ее пальцы легонько сжали мои, побуждая говорить.
– Рассказывай, что было дальше, Клайд, ты так быстро вернулся в цех и сразу исчез.
– Прости, что так получилось, слишком много всего сразу началось.
Берта ласково погладила мою руку, задержавшись на плече, я замер вместе с ней. Мгновение… И она снова вложила свою ладонь в мою, тихонько вздохнув.
– Ты исчез на весь день, ничего мне не сказав, – укоризненно шепнула из темноты.
Я улыбнулся, услышав этот тон. Вот ведь собственница… Со всей нашей невероятной историей – уже чувствую, как она понемногу осваивается и начинает брать меня в свои маленькие, но сильные руки. То, о чем она всегда мечтала – ее мужчина, ее муж. То, чего так панически боялся Клайди… Для неё вновь все становится ясно и понятно, хотя бы в основном – она принадлежит мне, а я – ей. Разбитый вдребезги мир начинает строиться заново…
– Мисс Тодд, я ухожу до завтра, вас не затруднит продолжить контроль за работой отделения до конца дня?
– Конечно, мистер Грифитс, не беспокойтесь, я останусь и все будет в порядке.
Мисс Тодд ободряюще кивнула мне и встала из-за стола, подошла к окну в цех, обведя глазами усердно работающих девушек. Роберта увидела меня в пальто и взглядом задала вопрос. Нужно известить ее, нельзя так уходить. Но тут мисс Тодд… Сделаю так… И просто на ее глазах пишу несколько строк, могу же я это сделать, в конце концов, не правда ли?
"Берт, мне необходимо уйти, появилось очень много дел. Ни о чем не волнуйся, все хорошо. Вечером у тебя.''
Через несколько минут свернутая записка испытанным путем падает Роберте на колени. И я быстрым шагом выхожу из цеха.
– Я все равно испугалась и весь день не находила себе места. Ты так быстро ушёл, как будто что-то случилось.
Берта заворочалась, устраиваясь поудобнее, потянула меня на кровать и усадила рядом с собой, положив голову на плечо, я обнял её и закутал в одеяло, снова прохладно.
– Случилось, разговор с Гилбертом произошел несколько раньше, чем я рассчитывал.
– И что это значит, Клайд?
Я медлю с ответом, так хорошо сидеть тут с ней сейчас, слушать ее негромкий нежный голос, чувствовать, как она доверчиво прижимается к плечу…
– Клайд?
Достаю из кармана брюк письмо, пришедшее вчера на Джефферсон.
Достаю из внутреннего кармана пальто так пока и не распечатанное письмо, положенное мне в ящик миссис Пейтон еще вчера. Стою у ворот фабрики и раздумываю, с чего начать, раз нежданно получил сегодня выходной. Смотрю на адресат и не решаюсь открыть конверт. Изящный конверт дорогой бумаги. Давай, надо. В голове прозвучал холодный голос Гилберта – «она возненавидит тебя». Стискиваю зубы, что же… Хорошо.
«Тысячи поцелуев моему дорогому Клайди! Он скучает, очень скучает, не так ли? Его маленькая лепетунья скучает по нему очень-очень и ждет не дождется его на Двенадцатом озере. Я обо всем сговорилась с Бертиной, она вот-вот пришлет вам приглашение провести у них выходные и вы непременно, непременно приедете! Сондра так этого ждет! Мальчики посмеиваются, когда же приедет моя верная тень? Она ведь очень хочет приехать и поцеловать свою маленькую Сондру? Она обещает гадкому мальчику множество поцелуев! Вот столько, сколько я ставлю точек на этом письме....................................... Но мне пора, я слышу ржание лошади Бертины, мы сейчас поскачем на почту и я отправлю вам эту весточку.
Я люблю вас, Клайд!»
Что же ты творишь, Сондра…
– Хочешь прочитать его?
Письмо у меня в руке, ощущение, что оно жжёт. Роберта посмотрела на него и покачала головой, тихо произнесла
– Нет, не хочу. Оно – не тебе.
Молчание.
– Что ты будешь делать, Клайд?
– Пусть идет своей дорогой, все закончено. У нас же – свой путь.
– Ей будет больно и Гилберт, наверное, прав, она возненавидит.
– Мы справимся.
– Обещаешь?
– Да.
– Поцелуй меня…
Мягкие теплые губы находят мои и долго, очень долго не отрываются, с каждым разом всё труднее и труднее отпускать ее… Роберта порывисто вздохнула и крепче обняла меня, прижавшись щекой к щеке. Ласково потерлась, вдруг отстранилась и удивленно шепнула.
– Ты же брился сегодня утром? А уже колешься…
Она осеклась… Я неслышно вдохнул. Выдохнул. Ничего, бывает… Оба сделали вид, что ничего не было сказано. Берта поспешила вернуться к разговору, увидел, как она досадливо закусила губу.
– Что было дальше?
– Не устала, спать не хочешь?
– Нет, я хоть всю ночь буду слушать, – шепот горячим дыханием щекочет ухо.
Сердце захлестывает волна такой нежности, что чувствую настоящую боль. Солнышко мое, все будет хорошо, обещаю. Последние слова безотчетно прошептал вслух.
– Милый мой незнакомец, пришедший неведомо откуда, – негромкий голос Роберты эхом прозвучал в ночной тишине, – я не знаю твоего имени, не знаю кто ты, не знаю сколько тебе лет… Только чувствую, что ты меня намного старше.
Роберта замолчала, вздохнув.
– Ты боишься меня?
– Иногда боюсь. Правда.
Взъерошил ей волосы и усмехнулся, заглянув в лицо, причудливо измененное полумраком и тусклым светом уличного фонаря из окна. Роберта улыбалась и глаза ее таинственно искрились.
– Я люблю тебя, Клайд, мой настоящий и единственный Клайд.
И снова время потеряло счет, провалившись между нашими слившимися губами, дыхание Роберты участилось, она тихонько простонала и я почувствовал, как ее ладонь вдруг уперлась мне в грудь. Останавливая мои губы, прося остановиться мои руки.
– Милый… пожалуйста…
Я кладу голову ей на плечо и она ласково гладит волосы, лицо, проводя кончиками пальцев по губам, целую их один за другим, а она их снова и снова подставляет под ласку.
– Прости, пожалуйста, я…
Берта останавливается, не находя слов. Накрываю ее губы пальцем.
– Шш, родная моя, не надо. Не за что просить прощения, я и сам… Все хорошо и всему свое время. И у нас его – полно впереди. Да?