Обратно в настоящее

Жерар поймал неожиданную мысль, от которой даже голова сама приподнялась над подушкой: «Мадам Эдит! Маман! Как я сразу не подумал! Ведь у нее весь дом завален хламом, среди которого множество старых идаже очень старых журналов и газет… Хотя, может, этих там и нет. Но надо будет просить ее вспомнить как следует. Надо поехать пораньше».

Утром письма с фотографиями газеты в электронной почте еще не было. Жерар и не спешил. Он надеялся обнаружить целую стопку газет.

Надежды доктора Жерара не оправдались. Мадам Эдит была на удивление четкой старушкой и хорошо помнила где у нее что лежит. Самые старые газеты относились к 1972 году. С расстройства Жерар даже выпил коньяка, но это не помогло.

– Мама, – обратилась к мадам Эдит Луиза. – Морис очень нервничает из-за своей работы. Он искал какие-то документы в архиве, а они оказались пропавшими.

Мадам Эдит сочувственно посмотрела на Мориса.

– Не документы, а просто газеты, мадам Эдит. Ничего выдающегося, но их сложно где-то найти. Если, вообще, возможно… Маман, а Вы слышали что-нибудь о попытке строить глубокое метро в 46-м или 47-м годах?

– Мне тогда было 12 лет и такие новости не могли интересовать меня. С чем это еще могло быть связано, Морис?

– Ни с чем, маман. Это было где-то в южной части 14-го арондисмена, то есть на окраине города.

– Тогда много где копали, строили что-то. Я помню, что в 14-м арондисмене взорвались какие-то снаряды или бомбы, оттого, что на них наткнулась земляная техника. Кажется на улице Шатильон… Вишисты хоть и дружили с Гитлером, но бомбы в Париже были. Саперы даже работали. А в тот раз взорвались очень большие заряды. Грохот было слышно на огромное расстояние. Я очень испугалась, потому что подумала, что снова началась война. Потом отец взял меня с собой – посмотреть что там случилось, но ямы от взрывов огородили забором, видимо еще искали снаряды. Даже американцы помогали…

У Жерара что-то булькнуло в животе.

– А что там стало потом?

– Все закопали, заровняли и построили рынок. Хороший крытый рынок. Мама возила меня туда покупать туфли и шляпки… Потом рынок сгорел. Это было уже почти при восшествии де Голля. Говорили, что алжирские террористы там что-то взорвали. Пожар был сильный и сгорели даже 3 или 4 дома вокруг.

– А потом, потом, маман?

– Морис, не торопите меня. Рынка больше не было, а на этом месте стали строить спортивный комплекс. Строили очень долго, у них что-то не получалось, а когда достроили, то там все время что-то рушилось – то крыша, то стена…

– А сейчас там что, маман?

– Выпей еще коньяка, Морис, и не торопи меня. Слушай: комплекс разобрали в 70-е годы, что-то еще долго пытались там делать и, наконец, позже разбили там прекрасный сквер, который там и поныне.

– Бр-р… простите, маман! Если Вы говорите о «Рю де Шатийон», то это же совсем новый парк.

– Нет, Морис, не «Рю де Шатийон». В нем я, кстати, еще вообще ни разу не была.

– Тогда я не могу понять: где на улице Шатильон еще может быть парк?

Старушка задумалась.

– Ну, не парк. Сквер. Мне тебе трудно сейчас объяснить, Морис. По-моему, это где-то близко от метро Алезия.

По глазам мадам Эдит было видно, что память не выдает четкую информацию. Морис уловил это и задал другой вопрос.

– А-а… маман, а если Вы еще напряжете память и попробуете вспомнить – что же все-таки на этом месте делала земляная техника после войны?

– Ты опять спрашиваешь об этом метро. Я уже отвечала тебе. Хотя, может быть, ты иправ. Да, по-моему, там метро как раз и строили…

Разговор перешел в другое русло и женщины обсуждали подругу Эдит, мадам Жане Сосерен, которая высказывала большое желание поучаствовать в телепередачах Луизы, посвященных проблемам женской внешности.

– Теперь я смогу ответить не раньше понедельника, – резюмировала Луиза. —Информация мадам Сосерен интересна, но я должна обсудить план студии с коллегами.

Жерар выпил больше, чем следовало и на обратный путь пришлось арендовать водителя. Морис был вдохновлен добытыми сведениями и, хотя мадам Эдит могла что-нибудь забыть или перепутать, он твердо решил обследовать район парка.

– Луиза, Морис! – обратилась Эдит уже на выходе. – Вы не можете проехать мимо кладбища? Луиза, Жане недавно была там и сказала, что служитель, месье Поклеон, почистил могилу твоего отца. Надо ему заплатить. Я сейчас дам 30 евро.

– Не надо, мадам! Мы заплатим сами, – остановил ее Жерар.

– Месье Поклеон, Луиза, такой старенький, с бородкой.

– Хорошо, мама.

Кладбище было километрах в 3-х от дома мадам Эдит. Пока Луиза искала месье Поклеона, Жерар вышел из машины проветриться. Думая об «экспедиции» по исследованию сквера, он автоматически уставился на могильные плиты с табличками. «Вернье», – прозвучало опять в голове и вдру гчто-то «поплыло». Заноза из механизма памяти полезла вверх и Жерар четко, как сейчас, вспомнил короткий эпизод из далекого детства. 1970-й год, ему было тогда 7 лет. Он с дедом на кладбище. Почему?… А-а, тогда же умер де Голль, а дед Мориса, Жан-Антуан Жерар всегда был сторонником покойного президента. Но он, Морис, ребенок, не мог присутствовать на пышных проводах крупного политического деятеля. Нет… да, да! На могильной плите была фамилия Вернье!… А вместе с дедом был еще один человек… Да, и это был Морис Дидак, друг деда, активный член партии голлистов. Жерар сел в машину и закрыл глаза. За первой, немой сценой всплыла вторая: он, дед и Дидак в бистро. Дед купил внуку пирожное и какао, а сам с Дидаком что-то пьет.

– Жан, смерть от рака не наступает так быстро! – говорит Дидак.

Дед что-то отвечал

– У него была секретная информация! Понимаешь? Секрет! – продолжал его друг.

Дед опять что-то ответил и там звучало слово архив.

– Целый архив бумаг не мог просто потеряться! Пойми, его изъяли! – закончил Дидак и заглотил рюмку коньяка.

Заноза вышла из памяти. Жерар был изможден.

– Мы прошли вместе до могилы и знаешь – он действительно все хорошо почистил, – сказала Луиза садясь в машину. – А, ты спишь.

4

Ожидаемое письмо на e-mail не пришло и к вечеру. Утром в субботу его также не было. Жерар начинал беспокоиться. Но писать или звонить Полетт счел преждевременным и бестактным. Надо было решить: попытаться сегодня как-то попасть в архивы Национальной библиотеки или съездить на улицу Шатильон и осмотреть этот злополучный сквер.

Голова побаливала после вчерашнего алкоголя, однако ум работал гораздо яснее, чем прежде. Теперь у Мориса были неоспоримые факты в виде личных воспоминаний. Морис попытался «просеять» в интернете всю возможную информацию о фондах Национальной библиотеки и даже обнаружил фотографии множества старых документов. Газетные и журнальные фонды были представлены на сайте несколькими сигнальными экземплярами, не имевшими отношения к искомому периоду. Надо было ехать, получать пропуск, отыскивать нужные стопки… Жерар выпил крепкого кофе. Ум заработал еще активнее и подсказал, что неплохо бы посмотреть дни и часы работы архива. Вопрос решился сам собой: в свободном доступе по всем дням недели были только относительно свежие газеты и журналы, начиная с 1985—1990 годов. Архивный отдел периодических изданий работал лишь на буднях, более того, искомую литературу нужно было сперва заказать у сотрудника или на сайте. Жерар оформил предварительную заявку и объявил жене, что едет осматривать парк.

– Морис, а я уже тоже собиралась поехать с тобой в Национальную библиотеку. Небыла там более десяти лет.

– Луиза, я доставлю тебе такое удовольствие, но не сегодня. Осмотреть парк важнее.

– Ну, в парк я с тобой не поеду. Я вчера на кладбище успела продрогнуть за пятнадцать минут…

По дороге Жерар опять испытал драйв от своего расследования. «Никакая это не мистика, а в чистом виде политика, – теперь почему-то с уверенностью думал он. —скорее всего наткнулись на секретный германский военный объект, а Вернье что-то об этом узнал. Целая тема для отдельной лекции. Да что лекции! Книги!… Стоп. А зачем стали секретить объект побежденной всеми Германии? Убрали Мишеля Вернье, изъяли его архив, уничтожили часть газет в университете… украли газету мадам Моруэн… Нет. Не германский объект… американский.»

Морис вдруг неожиданно начал тормозить, ехавший сзади мотоциклист едва избежал столкновения, затем обогнул машину и глянул через стекло. По лицу мотоциклиста можно было прочитать беспокойство, но увидев, что Жерар здоров, он решил разразиться руганью. Морис опустил стекло и принес многочисленные извинения. Мотоциклист уехал.

«Нельзя задумываться за рулем, – бранил себя Морис. – Ну, догадался. Ну, понял кое-что важное. А мог бы сейчас лишить беднягу жизни… Да. Теперь понятно почему Джулио Можерини, профессор Стэнфордского университета из Калифорнии, так вьется вокруг всей этой истории. Вдобавок, он физик… Еще психолог, специалист по паранормальным явлениям. Тьфу, черт, опять какие-то аномалии!…»

Жерар быстро нашел что-то очень похожее на искомое место и провел там около трех часов. Это был большой сквер. Но ничего примечательного там обнаружить не удалось: ровные, примерно одного размера и возраста деревья, аккуратные газоны, припудренные снежком, изящные скамейки, закрытый на зиму фонтан, две детские площадки и два искусственных пруда подо льдом. Ничто не подавало намека на какое-либо «скрытое» присутствие. Жерар был наблюдателен: малейшая искривленность рельефа, неестественный изгиб ветвей деревьев, чуть отличный цвет снега не укрылись бы от него. Построек в саду не было. С западной стороны к нему примыкали большие жилые дома, с севера сквер был ограничен брандмауэрами старых и всем известных административных зданий. Восточная граница шла вдоль огражденного кованой решеткой участка с особняком посередине. Морис приуныл. Погода не располагала к прогулкам и людей было мало. Жерар пытался поговорить с двумя старушками, но после долгих объяснений выяснилось, что они не поняли о чем он спрашивал.

В сквере было больше нечего искать. Начинало темнеть. Жерар поежился от сырости и холода. Ужасно хотелось выпить коньяка. «Похоже, я занимаюсь откровенными глупостями», – подумал Жерар. – «Достойный ученый, а ввязался вкакую-то детективную историю… без каких-либо данных… и еще с привкусом фантастики. Какой секретный объект? Какая аномалия? Тьфу!» Он вышел возле участка с особняком и остановился около решетки. За домом виднелись какие-то хозяйственные постройки и въезд в подземный гараж. «Последняя зацепка, – свербила занудная мысль. – Похоже здесь они живут давно. Попробовать поговорить с обитателями особняка?… Или послать все это к черту?… А Полетт? Она же будет нервничать.»

Жерар нажал кнопку на входных воротах. Из домофона ответил вежливый, но немного тяжелый мужской голос.

– Что Вам угодно, месье?

– Простите, я доктор истории из университета. Могу ли я пообщаться с кем-то изжителей этого дома? – ответил Жерар.

– С кем именно Вы хотели бы пообщаться, месье? – продолжились вопросы из динамика.

– Видите ли: я исследую историю этого района и мне не хватает сведений. Если кто-нибудь любезно согласится…

Через пару секунд из особняка вышел плотный лысоватый мужчина лет 45-ти в строгом костюме и направился к калитке. Одной рукой он открыл ворота, другой сделал дружелюбный жест.

– Прошу Вас, месье. Как мне Вас называть?

– Морис Жерар. Доктор Жерар. А я с кем имею честь общаться?

Мужчина смотрел немного в сторону.

– Это частное владение месье Жюля Этьена.

Жерару было все равно, просто очень хотелось обогреться в помещении и, по возможности, выпить хотя бы чашку кофе. Они вошли в вестибюль. Внутри дом был отделан богато, но немного старомодно.

– Месье Жюля Этьена сейчас нет, – заявил мужчина, – Есть его брат – месье Клод Этьен. Подождите, я доложу о Вас.

«Что за важная птица, этот Этьен?» – подумал Жерар. Вокруг было тихо, но какая-то тревожная мысль докладывала Жерару, что здесь еще немало людей. Впереди, над следующей площадкой парадной лестницы, тикали настенные часы, которые он успел разглядеть. В отличие от немного прямолинейной обстановки помещения, часы выглядели очень замысловато. «Смесь модерна и конструктивизма», – подумалось Жерару.

– Прошу Вас, – произнес мужчина, выходя из помещения слева от парадной лестницы и придерживая дверь.

Морис вошел. Перед ним был уютный кабинет в стиле ар деко, даже мебель была старой, обтянутой дорогой кожей. Что-то благоговейно традиционное было в такой обстановке и чувствительная натура Жерара испытала симпатии. Месье Клод Этьен, абсолютно безликий мужчина лет шестидесяти, в очках, предложил Жерару присесть и сразу спросил:

– Хотите кофе?

Кофе оказался очень неплохим, но разговор вышел коротким и безрезультатным. Выяснилось, что Жюль Этьен, один из совладельцев известной электронной отрасли приобрел этот участок с домом в 1989 году. До этого дом принадлежал дальнему родственнику Этьенов Жоржу Беранжу, а еще раньше – какому-то политику. Имя политика Клод Этьен не помнил. Сквер перед особняком был тут всегда и вообще история квартала месье Этьена не интересовала. Доктор Жерар поблагодарил хозяина и простился. Лысоватый консьерж поспешно закрыл за ним дверь в кабинет.

Морис, уже уставший что-либо наблюдать и сопоставлять, направился ко входному тамбуру. В общей тишине за дверью напротив прозвучали чьи-то шаги. Жерар замедлился. Внутренний голос вдруг доложил ему, что это были шаги профессора Можерини. «Тьфу, какой бред!» – выругался он про себя и вышел из особняка.

Дома его ждал жюльен и запеченные крабы со специями. Жерар немного успокоился.

– Что там? – спросила Луиза.

– Ничего!… Ничего интересного. Все это глупость, о которой стоит забыть! Прости… крабы очень вкусные.

К каждому крабу прилагался ломтик томата с кусочком сыра и соусом. Морис макал в соус полоски хрустящего хлеба. Он жевал с удовольствием. Луиза заметила это и завела разговор о мадам Жевери, которая предлагала, вместе с ее семьей, весной совершить турпоездку в Мексику.

– Там тоже будет много интересного для тебя, – сказала Луиза пытаясь добавить бодрости. – Древняя цивилизация ацтеков, всякие памятники и загадки.

Морис опять почувствовал, что пища начинает застревать.

– Луиза, пока я не допишу обновленный курс современной истории Франции, я никуда поехать не смогу!

5

После ужина Жерар вспомнил, что надо проверить электронную почту и нехотя включил компьютер. Письма не было. «Наплевать, – подумал он. – Может Полетт забыла… а у меня тоже есть свои дела. Хотя, наверное, нехорошо так думать, но сегодня я уже не буду ничего предпринимать. Хорошо, что завтра воскресенье».

– Морис, ты уже ложишься? Я пошла в ванную, – услышал он голос Луизы.

– Да, я уже ложусь, – ответил он.

Утром письмо тоже не пришло. Морис прождал еще час и наконец написал два предложения Нэди с кратким вопросом о состоянии здоровья и напоминанием про обещанные фотоматериалы. Ответ пришел через пять минут:

«Доктор Жерар, если Вас не затруднит, зайдите в архив в понедельник. Есть новости».

«Тьфу, тьфу и тьфу! – непроизвольно выругался Жерар про себя. – Пока от всех новостей никакой ясности и одни загадки, черт бы их побрал!»

Он хотел сесть за книгу, но в строке «Входящих» вдруг появилось еще одно письмо от Полетт. Это была переадресация сообщения от Анни Моруэн. Вместо фотографий там был текст следующего содержания:

«Дорогая Полетт я не хотела тебя ещебольше пугать но мне похоже самой скоро понадобится помощьПишу с планшета мойкомпьютер перестал работать) Пришла с работыи вставила свою флэшкарту тучернуюкоторая всегда в сумке Компьютер завис экран потемнел муж ничего не понялвызвали инженера сказал —непонятно а винчестерсгорелУ меня нервы начинаютсдаватьпопроси доктора Жерара чемто помочьМожет полиция»

Морис с полминуты соображал, что произошло, а потом мысль понеслась по всем отделам мозга. «Можерини негодяй! Спрятавшийся под бородой профессора агент секретной службы!… Я напишу про него статью на сайт, в газету!… Еще лучше! Я привлеку студенчество, общественное мнение… Если понадобится – напишу в администрацию президента!…»

Воскресенье было испорчено, Жерар уже не читал, не смотрел телевизор, плохо ел к огорчению Луизы. Он рано лег спать, но заснуть тоже не получалось. Встав около 07.30, Жерар, крайне возбужденный, выпил стакан сока и отправился в университет.

6

Архив был еще закрыт. Морис спустился на первый этаж и решил выпить кофе у Филиппа. Людей не было. Филипп и две его работницы еще издали просияли улыбками. В углу зала, за столиком с книгами, сидел единственный посетитель, с пышной шевелюрой и аккуратной черной бородой. Жерар узнал профессора Можерини.

Морис вдруг обнаружил, что он не готов к диалогу. «Я не выспался! – сказал внутренний голос. – Р-р. Фу! Это уже шизофрения». Жерару захотелось спрятаться, но пятиться назад было поздно, он уже «засветился». Филипп улыбался. Стоять было глупо. Жерар сделал решительные шаги к стойке и, кривовато улыбнувшись Филиппу, заказал кофе. Можерини посмотрел на него взглядом, лишенным каких-либо эмоций. «Сейчас подойду и выложу ему все!» – заявил Жерар сам себе. Походка Жерара не отличалась раскованностью. Уже возле столика с книгами он ощутил, что уверенности у него поубавилось и сосредоточенно взялся рукой за спинку стула.

– Доброе утро, доктор Жерар! – приветствовал Можерини Мориса.

– Мое почтение, профессор. У Вас сегодня экзамен?

– Нет, – ответил Можерини безразлично-спокойно. – Я приехал, чтобы поговорить с Вами.

Жерар не ожидал такого поворота.

– Со мной? О чем?

– Вы присядьте, доктор, прошу Вас. Филипп уже несет Вам кофе.

У Жерара не получалось открыть пакетик с сахаром. Можерини даже не улыбнулся, он повернул свои прозрачные глаза в сторону книжной полки.

– Доктор Жерар, мне кажется Вы сами хотели сказать что-то?

Эти слова подействовали на Мориса благотворно.

– Скажите, профессор… считаете ли Вы нормальным, когда деятельность политиков направлена против людей? – начал он издалека.

– Конечно нет.

Жерар ожидал другого ответа. Он продолжил:

– Мне, как историку, хорошо известно какую изнанку может содержать политическая деятельность. И… проще говоря, мне достаточно много известно о том, что произошло весной 1947 года в 14 арондисмене при попытке строительства глубокого метро!

Жерару полегчало. Можерини безучастно смотрел куда-то вдаль.

– Я тоже немного знаком с историей, – сказал он. – Но в другом ключе. Ваши знания достойны всякого уважения. Но Вы, как и большинство, привыкли считать историю сводом больших и малых детективных сюжетов, где следует кого-то выводить на чистую воду. Безусловно, это есть в политике. Однако, тот, кто занимается серьезной политикой, а не политическим экстримом, хорошо осознают, что в мире не все прямолинейно. Помните, даже Робин Гуд в своей борьбе с шерифом редко переходил опасную черту? То, с чем Вы столкнулись, не имеет политического, тем более, детективного контекста.

– А-а… Но Вы…

– Я уфолог, доктор Жерар.

– У меня нет оснований Вам доверять, профессор. Все события, связанные с каким-то аномальным объектом, с пропажей газет, с уничтожением компьютера мадам Моруэн, совершенно омерзительны и имеют как раз явно детективный характер, хотя и с мистическим оттенком.

– Вот здесь Вы подошли ближе к сути, коллега. Только «мистический» – это ощущения. Я бы заменил это слово на «парадоксальный». Но это, месье Жерар, сточки зрения обыденности и повседневности. А имевшие место происшествия лучше рассматривать в контексте историческом, религиозном или философском. Насчет отвратительности некоторых моментов я могу с Вами согласиться, но могло быть отвратительней, если бы все было пущено на самотек.

– Это угроза?

– Вовсе нет. Просто иногда половина знания бывает гораздо хуже, чем полное незнание.

– Например?

– Например: если бы основатели третьего рейха не получили какую-то информацию о технологии создания сверхчеловека, то в истории могло было не быть Освенцима и Бухенвальда.

Морис задумался.

– Это как-то очень туманно, профессор Можерини. Какая-то информация… Нет конкретики. О знании чего… о какой информации Вы говорите, профессор? И что, позвольте, теперь делать мне, когда я… мы, вместе с сотрудниками архива, попали в эту «пара… парадоксальную» переделку?

Можерини посмотрел совершенно прямо.

– Одно из двух, – сказал он. – Или вычеркнуть ее из памяти, или идти до конца.

– Что это значит, до конца?

Морис опять ощутил двойственность своего положения. Замечательный шанс забыть всю эту «пара» и вернуться к своим мирным исследованиям блокировался сверлящей как зубная боль мыслью, что «вычеркнуть придется и Полетт Нэди, и Анни Моруэн, и свое достоинство мужчины, и мораль… короче – свою человеческую личность…» Голос Можерини прервал внутренний диалог Мориса.

– До конца, это значит – удовлетворить свое священное любопытство ученого-историка относительно причин видимых нами событий.