Мозаика любви

Я бурчу: «Какая предусмотрительность! Боюсь, что испугаюсь!».

И спрашиваю, выпихивают ли из самолета силой?

– Конечно, кто забоится, получит под зад. Если вы уже в самолете, и замешкаетесь, следующий за вами может опоздать с прыжком. Интервал между парашютистами – десять секунд. Иначе за один круг пять человек не успеют выпрыгнуть. Так что, назвался груздем…»

Сообщение о том, что в самолете никто не останется, странным образом успокаивает ее. А я-то подумала, что она скажет что-то вроде: «А теперь я боюсь, что испугаюсь сесть в самолет…». Но она не такой клоун, как я, она берет себя в руки и очень старается.

Фрагмент 4

Я прощала и прощалась. И чувствовала освобождение, не от любви, а от физических чар, и менялась сама, и добавляла новый кусочек в мозаику, и очищалась, и оставляла место для новых чувств. Я становилась взрослее и сильнее, и роза свободы снова цвела и благоухала. И ее запах пьянил и привлекал, и вскоре новая любовь, снова особенная и не такая, как прежде, заполнила мою жизнь.

Я не стремилась к браку, я побаивалась своего непостоянства и обязательств, но, чем меньше я к нему стремилась, тем неотвратимей он был. Я столкнулась с феноменом под названием «любовь порядочного человека». Скромный, немного замкнутый, умный и добрый, в толстенных очках, делавших его глаза крошечными и беззащитными. Он ухаживал, помогал, возился с Малышом и всегда неохотно уходил домой. И однажды мой трехлетний Малыш сказал: «Мама, пусть он у нас остается, все равно ведь завтра придет!». Так состоялся мой второй брак. Мой счастливый брак, длившийся почти двадцать лет, подаривший мне второго Малыша, дом, семью, человеческое тепло, кучу проблем и под конец – настоящую мужскую дружбу.

Возможно, я была его первой женщиной, первой любимой, и он был твердо уверен, что последней и единственной. Он легко взял на себя обязанности отца семейства и даже, будучи абсолютно беспомощен в быту, пытался помогать, чем мог. Он был жутко сексуален, необычайно нежен и страшно ревнив. Его обижала моя улыбка, адресованная не ему, мой смех не над его шуткой, мой взгляд не в его сторону, и я перестала при нем смотреть на других мужчин, улыбаться чужим шуткам, научилась опускать глаза, отвечая на обращение ко мне. Я стала контролировать свои слова и обуздывать в его присутствии свое чувство юмора. А чувство юмора у меня было своеобразное. Я не ханжа и люблю крепкую шутку, даже «с душком», при условии, что соль ее неожиданна и остроумна. Я перестала проявлять инициативу в сексе, так как любая инициатива с моей стороны рассматривалась как неприличная для женщины, а любая новация – как почерпнутый на стороне опыт.

Возможно, дело было не только в ревности – он должен был быть ведущим, это льстило его мужскому самолюбию. И он вел мягко, настойчиво и результативно. И это тоже устраивало меня, роль ведомой имеет свои прелести, если тебя ведут с любовью и страстью. Постепенно самоограничения с внешнего уровня вошли в мою плоть и кровь, и уже не в присутствии мужа я ограничивала свои отношения с мужчинами рамками доверительной дружбы, легко пресекая любую попытку выйти за ее пределы. Так что ревновать меня не было никаких оснований.

Я делала все, чтобы не задеть его самолюбие. Он был не просто молчун – он не умел говорить о том, что его волнует. Он мог придумать себе обиду и ждать, пока я сама догадаюсь, что ему не понравится. А поскольку он и раньше молчал, а я была слишком занята делами, детьми, работой и решением продовольственной проблемы, то могла и не заметить, как просто молчание переходило в напряженное молчание. Когда же я осознавала, что есть проблема, я всегда делала первый шаг, выясняла, в чем дело и сглаживала углы.

Иногда он становился очень разговорчивым, но для этого ему нужно было изрядно выпить. В таком состоянии он был совершенно не агрессивным, начинал говорить раскованно и красиво, клялся в вечной любви и был очень нежен.

Он мог написать искреннее стихотворение и невероятной красоты программу. Программистом он был от Бога. Даже сейчас, когда на рынке труда тысячи молодых совершенствуются и добиваются успеха, он, обладая мощным системным мышлением, легко даст фору любому из них. Я училась по его программам. Я сильно отставала, пока сидела в декрете и ухаживала за болевшими детьми, и он помогал мне, давая свои программы в качестве образца. В них я находила то, чего не найти ни в одном учебнике – на каждый типичный случай он писал коротенькие программы-функции, которые можно было просто брать и вставлять в любую программу, собирая ее как конструктор, по кирпичику. Простота его решений завораживала, работоспособность поражала.

Современных компьютерщикам не понять ценность таких наработок, так как программирование развивалось в дальнейшем именно в этом направлении, и тысячи проблем, которые приходилось решать нам, сейчас просто решены изначально в стандартном обеспечении. Большинство пользуется готовыми формами, не представляя, как они созданы и что представляют собой изнутри.

Он становился настоящим трудоголиком, работа приносила ему удовлетворение. Мастерство «игры в бисер» росло вместе с самоуважением, на работе его побаивались и боготворили женщины, составлявшие большинство. Перестройку он просто не заметил, так как мощная фирма, в которой он работал, достаточно плавно перешла в рынок, после чего его услуги стали цениться еще больше.

****

Я тоже стараюсь. Следующий тренажер представляет собой подвесную конструкцию, имитирующую лямки и стропы парашюта, что-то вроде качелей. Мы по очереди садимся в него и пытаемся «управлять» парашютом. Инструктор проверяет, как мы освоили теорию. Он командует: «препятствие справа»,

«препятствие слева», «поворот по ветру», «поворот на 180 градусов», «препятствие на земле» и прочее, а испытуемый должен правильно отреагировать – подтянуться и перекрутить стропы.

С виду все просто, но когда сам сидишь «на качелях», почему-то начинаешь все путать. Со мной еще хуже. У меня дополнительная задача – взгромоздиться, так как конструкция, которая у большинства находится «пониже спины», маячит у меня сзади на уровне лопаток. Дочь вскакивает и придерживает конструкцию, и я в прыжке хватаюсь за то место на лямках, за которое другие берутся, стоя на земле, и с трудом подтягиваюсь на руках, устраиваясь на тренажере. Инспектор ворчит на дочь, ворчит на меня. Мне кажется, что я выполняю команды правильно, он не делает серьезных замечаний, но я вижу, что он не доволен. Когда последняя четверка подходит к тренажерам, и остается одно свободное место, инспектор спрашивает: «Есть желающие повторить?», я лезу снова. Зачем ждать приглашения?

Я чувствую себя как двоечник, решивший порадовать маму на 8-е марта пятеркой в дневнике.

В моем мире происходил слом сознания, структура, в которой я работала, рушилась на глазах, немолодые женщины с академическим образованием в миг перестали котироваться на рынке труда. В обиход вошло страшное слово «не востребованность». Последнюю попытку найти работу по специальности я запомнила надолго. Размышляя перед очередным собеседованием, как мне получить эту работу, я решила пойти ва-банк. В комнате было несколько человек, которые засыпали мня вопросами, я легко отвечала на них, так как то, над чем они работали, было для меня вчерашним днем. В конце собеседования начальник сделал умное лицо и сказал: «Все, что вы говорите – очень интересно, но мы не знаем, каков уровень ваших практических знаний…». Я достала из сумочки дискету.

– Если вы позволите, я покажу Вам комплекс программ, аналогичный тому, над каким Вы работаете. Это моя разработка.

Я подошла к компьютеру и загрузила комплекс прямо с дискеты. Все столпились вокруг. Это было слишком хорошо. Специалисты задавали вопросы, по их реакции я видела, что им нравится, разговор перешел чисто в рабочее русло и был прерван начальником: «Достаточно. Мы посоветуемся и Вам позвоним». Никто не позвонил. Я решила сходить и узнать, каковы перспективы. Место было занято. С одним из тех, с кем мы тогда активно общались на собеседовании, мы покурили на лестнице:

– Не расстраивайтесь, ваш уровень здесь не нужен. Начальник испугался, что, если у вас есть амбиции, то он долго не протянет. Взяли нулевую девицу, учим азам.

Я пришла злая, как собака. Нет у меня никаких амбиций. Мне просто нужна работа! Я разозлилась. Ну, уж нет. Меня не хотят, и я больше не буду унижаться. Я не компьютерный гений, я просто хорошо умею делать свою работу. Я просто умею работать, и я смогу так же хорошо выполнять любую другую работу. Свет клином не сошелся.

Муж не знал, как мне помочь, но помогал терпением и невмешательством.

– Ты вполне можешь не работать. Скромненько, но проживем, – утешал он меня.

Как это было важно тогда! И он работал еще больше, пока я искала свое место, пока бросалась в авантюры, проходила тесты и собеседования, переучивалась, сдавала экзамены, осваивала новое поле деятельности. Не знаю, почему, но чем больше мне удавалось, тем меньше ему это нравилось. Я переставала соответствовать его идеалу жены. Я становилась все более независимой материально. Он все еще был доволен, как я воспитываю детей, но во всем остальном появилось большое напряжение – там, за стенами дома я вела совершенно другую жизнь, общалась с сотнями людей, и это вызывало у него неясные опасения, потому что он уже не мог контролировать значительную часть моей жизни.

В доме наконец-то появился компьютер, по тем временам это было круто, с зарплаты, которую инфляция съедала наполовину до ее получения, это было невозможно. Он халтурил, и сам заработал на долгожданное чудо прогресса, и теперь он мог работать еще и дома. Не правда, что изменилась только я. Он тоже менялся. Он был востребован, ему платили за его мозги! Он, всегда равнодушный к одежде и быту, стал подбирать ботинки под цвет рубашки, начал набирать вес и солидность, еще больше работать и регулярно напиваться до бесчувствия.

Понять причину пьянства мне было не под силу, но где-то на уровне интуиции я понимала – корень зла находится не только внутри него, но и внутри меня. Став послушной управляемой моделью и живя по его принципам, таким правильным и скучным, я могла сохранять семью как угодно долго, теряя себя, а, следовательно, и его интерес ко мне, но, не давая ни малейшего повода для разрыва. Обретая самостоятельность, я становилась для него интересней и притягательней, но в его представление о семейной жизни переставала вписываться. У меня постоянно обострялась язва, он начал пить регулярно.

Любовь уходила с каждым днем. Он постоянно был чем-то недоволен. Меня мучили сомнения: имею ли я право бросить его, такого беспомощного в быту, давно не ориентировавшегося в реальном мире, жившего в виртуальной компьютерной реальности и возвращавшегося в реальный мир, чтобы в одиночку опрокинуть сто грамм. Расслабляться иначе он не умел.

***

И вот последний этап тренировки: три тумбы высотой один, полтора и два метра. Нужно с них прыгнуть и технично приземлиться.

Это то самое, что я имела в виду, когда говорила, что прыгну с парашюта, если переживу тренировку. При моем росте и весе прыжок даже с высоты полутора метров представляется мне чистой воды авантюрой.

Сегодня утром, на автовокзале, дочка прыгнула с бордюра высотой сантиметров 50, чтобы не идти лишние десять метров до ступенек, а я благоразумно отказалась, после чего мы, поняв идиотизм моего поведения, долго хохотали. Сейчас было не до смеха. Но будничность тренировочного процесса исключала возможность отказа. Все прыгали по очереди, и сзади уже поднимался следующий, и обратного пути не было. Нужно было не просто свалиться кулем, нужно было сначала прыгнуть на ноги, держа их вместе, потом – так же с перекатом. Первое упражнение я довольно легко выполняю с метровой тумбы, не без усилий – с полутораметровой. Не знаю, прыгнула ли бы я с двухметровой вышки, но напряженная тишина, наступившая после моего взгромождения на тумбу, сразу сделала отступление невозможным. Инструктор шагает мне на встречу со словами: «Я подхвачу!». Я представляю комизм ситуации: «Тумба на тумбе!», мысленно крещусь и плюхаюсь. Удар весьма ощутим, но я даже почти не падаю. Примерно такой силы удар мы должны будем испытать при соприкосновении с землей. Дочка гордится мной. Зрительницы-болельщицы чуть не получают по инфаркту, так они за меня переживают. Инструктор бормочет тихонько: «Эта прыгнет», но в наступившей тишине его все отчетливо слышат, и он тут же начинает меня поругивать, но мне уже все равно: во-первых, я смогла, а во-вторых, страшно испугалась, но никто этого не заметил, так как я, по своему обыкновению, испугалась не до, а после.

Я присаживаюсь на травку, ощущая поджилки и подсчитывая синяки. Кости уцелели, а синяки проявятся позже. Наконец, сосредоточенность на себе прошла, и я наблюдаю, как прыгают другие. Та, которую уже не «колбасит», отрабатывает технику на полутора метрах, и никто ее за это не ругает. Пожилой красавец прыгает легко и изящно, и уже перешел к отработке прыжка с перекатом. Перекатывался он тоже очень технично. Мой Малыш сигает с двух метров, как будто всю жизнь только этим и занимается, а после ее стремительного переката они обмениваются с инструктором короткими словами:

– Карате?

– У-шу!

и сзади меня доносится радостное: «Вспомнил!». Мне нравится смотреть, как прыгают другие. Но нужно вставать и отрабатывать перекат.

Я тоже ограничиваюсь полутораметровым тренажером, и никто меня больше не заставляет прыгать с двух, да я бы и не стала. Очень не хочется переломать себе что-нибудь до основного прыжка.

В конце тренировки инструктор выбирает человека три-четыре, поругивает за не спортивность и как-то вяло советует хорошенько подумать. Я, конечно, в «группе риска». Но это уже ничего не меняет. Неужели я перенесла все муки сегодняшнего дня только для того, чтобы присоединиться к зрительницам? Ну, уж нет! Не дождетесь. Мы помалкиваем, и инструктор понимает, что никто из нас уже не откажется. Впереди нас ждут еще теоретические занятия, медосмотр, и долгое ожидание «у моря погоды».

Я чувствовала, что чем меньше любви оставалось между нами, тем сильнее он пил. Или наоборот? Потерпев неудачу в бесплодной борьбе с зеленым змеем, я стала просить Бога о том, чтобы он послал ему новую любовь, чтобы заполнить ту пустоту в душе, куда он заливает спиртное. Ведь он достойный, добрый и умный человек, неужели Господь допустит, чтобы он погиб, чтобы умерла его душа? Чтобы высохли его мозги?

И Господь услышал мои молитвы. Мой муж влюбился. Я не выдерживала никаких сравнений. Она была немного моложе, немного красивей, и уж, конечно, намного умней. Она никогда не была замужем, у нее не было детей, у нее не было и половины моих проблем. Он стал задерживаться после работы, приходил радостно возбужденный… и напивался еще сильней.

Лезть к нему с разоблачениями у меня не было никакого желания. Я уже знала, кто она, и благодарила судьбу, что послала ему такую женщину. Они подходили друг другу так, как могут подходить двое. У них были общие профессиональные интересы, она, к счастью, была намного практичнее его, что и требовалось для их выживания.

Понять, почему он стал больше пить, я не могла. Я обложилась книгами по мужской психологии. Книги были примитивные до зубовного скрежета, но по крупицам в моем сознании сложилась следующая картина: его порядочность, его представления о том, как мужчина должен относиться к своей семье, его давние клятвы в вечной любви, его привычка к устроенности и комфорту не позволяли ему сделать первый шаг. Мысль о возможном разрыве отношений так пугала его, что он задвигал ее на задворки сознания, упившись до беспамятства.

Те крупицы любви, которые еще теплились в моей душе, те глыбы взаимопонимания, которые возникают в процессе совместного преодоления трудностей, делали для меня очевидной необходимость разрыва. И инициатива должна была исходить от меня. Но решиться было тоже не легко. Воспоминания бередили душу, картины счастливых моментов нашей жизни наполняли ее теплом.

Вот нашей младшей дней десять от роду. Я в больнице, у меня отказала почка. Каждые три часа он приносит мне ее на кормление, успевает отвести в садик старшую, приехать ко мне с коляской и сумкой пеленок. Между кормлениями ему не хватает времени вернуться домой, и он дремлет на скамейке в больничном скверике у меня под окном, не переставая покачивать коляску, а вечером снова в садик, снова на кормление, искупать ребенка, уложить обеих, а утром все сначала. Огромная нежность заполняет всю меня и вытесняет физическую боль. Я выздоравливаю быстро и надолго, мы снова все вместе.

Вот мы заблудились в лесу. Старшей девять, младшей четыре, но старшая такая маленькая, а младшая такая большая, что их обычно принимают за погодков. Мы бродим по лесу уже десять часов, все устали, день начинает угасать. Наконец, мы выходим к чужой деревне, покупаем булку черного горячего хлеба и ломаем его на куски. Вкусно необычайно. Деревня стоит вдалеке от шоссе, и мы не можем сориентироваться. Нас подбрасывают на местном автобусе до ближайшей деревушки, стоящей на трассе, по которой можно вернуться обратно рейсовым автобусом. Оказывается, мы более чем в двадцати километрах от нашей деревни. Плюс пять километров от трассы. Последний автобус уходит без нас, так как мелочи, собранной по карманам, хватает только на одного взрослого и одного из детей.

Но четыре на два не делится! И мы решаем идти пешком все вместе. Это – наше общее решение. Поздний субботний вечер. Мимо изредка проносятся битком набитые легковушки. Больше всего я боюсь, что младшая попросится на руки, сил нет ни у меня, ни у папы. К тому же он сердит: конечно, заблудились из-за меня. Я пытаюсь тормошить девчонок, чтобы они не думали об усталости и о десятках километров впереди. Мы маршируем, горланя пионерские песни и солдатские марши, мы подпрыгиваем и хохочем. Дети не ноют. Они переживают веселое приключение. Мы ничего не боимся. Потому что с нами папа.

Каким большим может быть счастье! Такие моменты навсегда

остаются с нами, они тоже укладываются в мозаику любви.

В трудные моменты жизни, когда сам еще не можешь сформулировать словами, что ты чувствуешь, мне всегда помогают чужие стихи, и в те дни Ахматова более всего была близка мне:

И, как всегда бывает в дни разрыва,

К нам постучался призрак первых дней.

И ворвалась серебряная ива

Седым великолепием ветвей.

Нам, исступленным, горьким и надменным,

Не смеющим глаза поднять с земли,

Запела птица голосом блаженным,

О том, как мы друг друга берегли…

Развод состоялся по моей инициативе, после долгих уговоров, размена жилья и всех сопутствующих неприятностей. Конечно, всем занималась я. «Тебе нужно, ты и занимайся». Все было так не просто, но твердая внутренняя уверенность, что так нужно, позволила мне выстоять. Интересно, что после развода мы еще жили в одной квартире несколько месяцев, и не плохо жили!

Сначала он без конца ставил мне какие-то условия, выдвигал какие-то требования, но, поняв, что я соглашаюсь с любыми доводами, даже абсурдными, даже во вред себе и дочерям, запал у него прошел, и он расслабился. Видимо, чувство вины диктовало ему, что его должны гнобить, а ему следует защищаться. Но никто не нападал, и защита становилась явно излишней. Мы перестали ощущать взаимные обязательства, каждый стал вести себя естественно. Вернулось понимание, мы могли доброжелательно подтрунивать друг над другом и каждый над собой.

Все было кончено для нас двоих, и все начиналось заново для каждого из нас. Мы успели разорвать внешние путы до того, как ненависть переполнила наши сердца и выжгла там все живое. Может быть, поэтому мы остались очень близки, часто видимся, болтаем о детях, работе, общих знакомых. Теперь, когда вопрос пьянства не стоит ребром, мы даже можем вместе выпить вина. Иногда, когда нам нужна помощь, мы обращаемся к папе, и он делает, что в его силах. И очень радуется. Конечно, мы не сидим у него на шее.

Он стал самостоятельнее, меньше пьет, стал заботиться о своем здоровье. Он не женился, но не создает впечатление заброшенного, он ухожен и спокоен. Счастлив ли он, я не знаю. Трудно поверить, но мы никогда не говорили о его женщине – он боится сделать мне больно, а я делаю вид, что ничего не знаю. И конечно, мы никогда не говорим о моем любимом: я упорно делаю вид, что я одинока, и это тешит его мужское самолюбие. Вот такой любовный паритет.

***

Та, которую уже не «колбасит», спрашивает меня, что я загадала.

Я страшно удивляюсь:

– А зачем?

– Я загадала желание настолько невероятное, что, если я прыгну, то оно сбудется.

– Если очень хочешь, то оно и так сбудется.

– А если у вас нет желания, то зачем вы прыгаете?

– Просто у меня есть желание прыгнуть.

– Ну, ничего себе. Неужели вы больше ничего не хотите?

– Действительно странно. У меня все есть.

– Ну, такого просто не может быть.

– Еще как может.

Не знаю, понимает ли она меня, но заставляет задуматься на тему «какого рожна мне еще надо?». У меня отличная работа. Прекрасные дочери. Младшая проявила благоразумие, отказавшись участвовать в сегодняшнем мероприятии, и решив, что ей вполне достаточно двух сотрясений мозга. У меня есть любимый человек. Есть минимальный, но вполне достаточный набор материальных благ. Конечно, хотелось бы настоящего счастья дочерям, но они сами должны сначала понять, какого счастья они хотят, а то выпрошу им такого счастья, как я его понимаю, и сделаю их глубоко несчастными. Нет, об этом просить нельзя. Чего же я хочу?

Мне мало плавать, как рыба, я хочу летать, как птица? Ощутить парение наяву, а не во сне? Или доказать что-то самой себе? Уж чего я точно хочу, так это благополучного приземления своему Малышу. И я просто хочу прыгнуть. Я хочу знать, насколько правдивы рассказы тех, кто не может жить без неба. В чем его притягательная сила – в выбросе адреналина или в ощущении беспомощности перед лицом стихии, а, значит, единства с ней?

Фрагмент 5

Дети подрастали, старшая уже была вполне самостоятельной, младшая поступала в университет. Мы здорово пахали. Обе понимали – если не поступить на бесплатное обучение, то получение приличного образования становится весьма проблематичным. По некоторым предметам занимались с репетиторами, по некоторым упирались вдвоем, иногда страх заползал к ней в душу, и тогда я, пробормотав про себя: «Ну, уж нет!», успокаивала: «Ничего, Малыш, прорвемся!». И после зачисления я испытывала не просто радость, это было чувство освобождения, будто розданы все долги.

Теперь я никому ничего не должна, я вырастила детей, дальше все зависит от них. Конечно, это не совсем так: дети всегда нуждаются в нашей любви, иногда – в помощи (когда сами об этом попросят), но надоевшая и им и мне опека больше не требовалась. Ощущение свободы стало огромным и всеобъемлющим. У меня появилось время. У меня появились права. Право любить и быть любимой. Право ничего из себя не строить, ни под кого не подлаживаться, право быть самой собой. Радость переполняла меня, смывая обиды и разочарования прошлого.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.