Город

Город

Екатерина Александровна Рогачёва

© Екатерина Александровна Рогачёва, 2021

ISBN 978-5-0053-3410-7

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Часть первая

Стыдно признаться, но больше всего в сутках я люблю время, когда моя семья ложится спать. В шумном доме устанавливается тёплая тишина, и я чувствую необъяснимую связь с ней. Иногда мне кажется, что она тоже так думает, по крайней мере, она всегда спокойная и дружелюбная.

Легко касаясь стены, я пробираюсь в свою комнату. Из открытого окна слышны запахи ночи. Удивительно, но для меня давно уже смешались все виды восприятия мира. Я слышу запахи, пробую на вкус звуки, трогаю пальцами эмоции и не ощущаю разницы.

За окном редкие и какие-то загадочные в это время машины. Они вызывают лёгкие и ненавязчивые ассоциации с одиночеством и свободой одновременно. Грустной какой-то свободой, никому и не нужной. Под окнами свет фонаря. Я его уже не вижу, но знаю, что он есть. Помню даже, как расположены на потолке желтые квадраты падающих отсветов. Все ночи моего детства прошли под ними.

Я люблю свою семью. Многочисленную, шумную, немножко сумасшедшую. И они меня любят, я это знаю. Но после того, что со мной случилось, мы словно оказались на разных берегах невидимой реки. Вместе живём, по утрам дружно завтракаем, болтаем, иногда совместно куда-то выбираемся. Но по-настоящему через пропасть прыгать никто не собирается. Поэтому я искренне рада знать, что у них в порядке и быть при этом на некотором расстоянии. Так проще.

Я нашариваю кровать и привычно наощупь раздеваюсь. Вещи в одну стопку, кольца на тумбочку, тапочки под кровать. Каждый сантиметр пространства я знаю наизусть. Я из тех, кого вежливо и неловко называют незрячими. Слепая.

Может, поэтому и люблю ночь. Соответствие тьмы вокруг тьме внутри успокаивает. Зато ненавижу рассветы. У меня не светлеет.

Я погружаюсь в прохладные объятия простыней. Благословенное уютное одиночество. Мир становится добрым и ласковым. Я вступаю в реку дрёмы, уже зная, куда по ней поплыву. Расслабляюсь и подчиняюсь незримому течению. Оно несёт меня в Город.

Он случился со мной два года назад, когда просыпаться не хотелось вовсе, сны постепенно превращались в кошмары. Ни в реальной жизни, ни в царстве подсознания мне не было покоя. И тогда во мне начало рождаться место, где я смогу наконец отдохнуть. Мой Город.

Он создавался по камешку, по кирпичику, по отдельному деревцу. И он не растворился, не исчез, как другие сны, а остался со мной. Во мне. Вместо меня.

Там были башни, высокие, остроконечные, стремительные, как полёт птицы, уходящие в розово-рыжее небо, будто стремящиеся оторваться от взгляда. Там были палисадники у низких домов, наполненные запахами цветов и фруктов, и холодком мокрой зелени. Там были фонтаны с разноцветными струями. Там было всё. И любовь, и надежда, и печаль, и тишина.

Я там видела.

Там сочетались небольшие леса и озера, площади и дороги, там не было хмурых лиц и косых взглядов, ничего, что вызывало бы тоску и неприязнь. Этого с лихвой хватало в реальном мире. Поэтому мой рассудок, не задумываясь, стер эту эмоциональную составляющую из сна. Периодически он же приставал сам к себе с вопросом, а не болезнь ли это. Довольно странное всё-таки ощущение придуманных камней под ногами. Можно ли не знать, куда ведёт придуманная тобой улица?

Но потом сам от себя отмахивался с вопросом о разнице. В конце концов, ему тоже надо было где-то спасаться.

Месяцами я ходила по городу, впитывая его свет, нагретую солнцем теплоту мостовых, его голоса, цвета и запахи. Я питалась его умиротворением и неторопливостью. Он ничего не требовал от меня, даже сил на то, чтобы жить в нем… Этому живому и странно настоящему месту было нетрудно пригласить меня, очаровать, зачаровать, привязать, успокоить и затем предоставить самой себе.

В этом городе не было ни времени суток, ни времени года. Не расцветал рассвет над его крышами, и не сгущалась ночь. Не опадали листья с деревьев и не замерзали лужи после дождя. Да, дождь бывал, но тоже тёплый, напоенный солнцем и летом и ещё чем-то весёлым и ярким. Жители казалось, никогда не спали, постоянно чем-то занимаясь, словно трудолюбивые пчёлы. Или, может, я попадала в город только днем и летом. Возможно. Ведь это был мой сон, а я любила лето больше других времен года. Мне приятно было думать, что по моей воле здесь всё неизменно и будет постоянным вечно. Хватило мне уже перемен в жизни. Сердце радовалось постоянству.

Город был полон тайн и чудес. Каждую ночь я распутывала лабиринт его узорчатых узких улочек, приводящих то к симпатичному заброшенному садику, то к дому с кружевными балконами, то к причудливому фонтанчику на площади. Он манил, притягивал, давал делать открытия и наслаждаться ими. На губах оставался пьяный привкус полного сладкими ароматами ветра. Любое дерево или камень в городе при взгляде с другой стороны казались совершенно иными, незнакомыми. Мне не хотелось просыпаться по утрам, открывать глаза и натыкаться с размаху на стену темноты после ласковых лучей солнца. Сказка притягивала и заполняла душу. Я сидела на набережной, на крошечных каменных скамейках, гуляла в парке или бродила по маленьким дворам, заросшим неизвестным, но пахучим кустарником. И не переставала думать, придумывать, как остаться здесь навсегда. Ничего не приходило в голову. Мысль эта бледнела, пряталась в каких-то закоулках сознания, но не исчезала окончательно. И я продолжала бродить, растягивая каждую секунду пребывания в городе. Каждая секунда была подарком.

Поскольку это был сон, меня не удивляло то, что жители города меня не видели. Совсем. Я для них не существовала. Я случайно заметила это, когда, заглядевшись на какой-то очередной архитектурный изыск, неловко толкнула женщину с полной корзиной яблок. Те, сочные даже на вид, румяные, гладкие, раскатились по мостовой. Прохожие кинулись их подбирать, кто обратно в корзину, кто себе в карман. Я извинилась и поняла, что женщина меня не слышит. Она торопливо складывала фрукты в корзинку, что-то бормоча под нос и никак на меня не реагируя. Я пробовала спросить что-то у другого прохожего. Тот же результат. Я целую ночь провела, пытаясь обратить на себя внимание жителей города. Потом смирилась и махнула на это рукой. Не так уж мне это и нужно. Так даже проще. Можно заходить в лавчонки или мастерские, беспрепятственно заглядывать в чьи-то сады, не задумываясь, а не попросят ли меня отсюда. Можно было не думать, как я выгляжу, опускаясь на мостовую на колени, чтобы разглядеть особенно красивый камешек в ней. Город словно разрешал мне быть самой собой в полной мере.

Но не обошлось и без открытий. Я отдыхала в сквере на скамейке, когда к моим ногам подкатился веселый полосатый мяч, а затем детский голос произнес:

– Тетя, подайте, пожалуйста, мяч.

Я подняла глаза. В нескольких шагах от меня стоял малыш лет шести, худенький, лохматый, с исцарапанными коленками и веселыми глазами. Он смотрел на меня и улыбался.

– Это ты мне? – на всякий случай уточнила я. Он кивнул и улыбнулся еще шире.

Я осторожно пнула мяч, тот подкатился к ногам мальчишки. Ребенок ловко подхватил его и звонко сказал:

– Спасибо!

И убежал. А я поняла, что дети в городе видят меня так же, как и всех остальных. Почему? Еще одна загадка города.

Сегодня меня вырвал из сна шум за окнами. Кто то рано утром громко и со вкусом ругался по телефону не то с женой, не то с подружкой. Я невольно прислушалась. И даже восхитилась. Вот даёт мужик, ни разу не повторился! И эпитеты такие сочные, красивые. Виртуоз. Я хмыкнула и поплотнее закуталась в одеяло. Светало, я чувствовала кожей, как серые утренние тени наполняют комнату. Они были прохладными и гладкими, как шелковая ткань наощупь. Забавно, когда тени можно потрогать. И совсем не забавна ситуация, при которой учишься это делать.

Я полежала ещё немного и решила, что пора окончательно просыпаться. Встала и принялась одеваться. Временно другой мир отступил.

В коридоре тяжелая теплая ладонь коснулась моего плеча, и голос отца произнес:

– Доброе утро.

– Доброе утро, – отозвалась я, заворачивая в ванную. Наощупь нашла на полке расческу, открыла кран и стала расчесываться. Почему-то захотелось пропустить воду, чтоб была ледяной, и умыться как следует. Вспомнилась колодезная вода в деревне у бабушки в каком-то нереально далеком детстве.

Так я стояла, бесцельно двигая рукой с расческой, пока мое внимание не отвлёк странный звук. Что-то было не так в звуке падающей струи. Что?

– Ты долго ещё, а то мне на рабо… ч-черт, – раздался за спиной голос старшего брата, и тут же сильные руки отшвырнули меня в сторону. Я вцепилась в косяк, чтобы не упасть. Тяжёлой волной накатила паника.

Странное хлюпанье, затем скрип закрываемого крана.

– Мам, принеси, пожалуйста, половую тряпку, – крикнул брат. Его голос раздавался откуда-то снизу.

В коридоре отозвалась мама, в дверь ванной заглянул ещё кто-то. Я на ватных ногах добралась до кухни и приземлилась на ближайшую табуретку. За столом сидел Славка, младший, и, что-то напевая, гремел чашками.

– Может, хоть ты мне объяснишь, что я натворила, – мрачно поинтересовалась я.

– Всего лишь повернула кран не в ту сторону, – судя по звуку, он отмахнулся. – Всё нормально. Соседи так и так хотели сделать ремонт.

– Не слушай его, доченька, – торопливо сказала мама за моей спиной. – Всего лишь небольшая лужа.

Я промолчала. Руки ещё подрагивали от волнения.

Славка хмыкнул. Мама поставила передо мной кофе. Любимый горький аромат медленно вытеснял напряжение и плохое настроение.

– Скажи мне сестрёнка, зачем ты даже на домашнем платье носишь изображения собачек, – вдруг поинтересовался Славка, – их же никто, кроме нас, не видит.

– С чего вдруг такой интерес? – спросил папа, усаживаясь рядом со мной завтракать.

– Он очень хочет услышать, чем мой стиль отличается от его позерства, – фыркнула я. – Пойми, братик, мне неважно, видит ли кто-то моих собак. Я ношу их для себя, а не для других. И мне совершенно не обязательно, как некоторым, красоваться и хвастаться перед кем-то.

– Ну что вы прямо как дети малые, – примиряюще вступилась мама. – Разве это такой острый вопрос?

– Да мне просто интересно, – не унимался брат. – Значит, получается, что это аксессуар для собственных ощущений. Ощущение присутствия любимых собак.

– Да, именно так, – заявила я. – Необязательно видеть вещь любимую, нравящуюся, приносящую радость. Главное ощущать её присутствие.

Перед мысленным взором предстали любимые собачки, которых я коллекционировала всю сознательную жизнь.

– И ты все вещи так подбираешь, ставя во главу угла ощущения? – спросил Славка.

– Да.

– И полосатые носки тоже? – невинно продолжил он.

– Да, – ляпнула я и осеклась. Повисла тишина, потом отец задумчиво сказал:

– Ощущение полосатости носков… Круто.

И все расхохотались. Я тоже не смогла удержаться и фыркнула:

– Вот зараза!

Он перегнулся через стол и щелкнул меня по носу:

– Зато ты улыбнулась. Всё, я в универ.

Тревожное чувство, так портившее всё утро, отступало, теряясь и растворяясь в привычной жизни. Надо просто меньше думать, будет меньше придумываться. Всё хорошо.

И снова день мимо. Как, впрочем, и всегда. Время неизвестно, солнечного света не видно, и утро отличается от вечера только названием. Ждёшь ночи, прислушиваясь к шуму за окнами, когда же он, проклятый, стихнет. Никогда меня в моей прошлой жизни так не раздражал любой шум, как теперь. Мозг, вынужденный ориентироваться только на звук, легко перегружался и я терялась, не понимая, где я, что я и что происходит вокруг, словно в ворохе цветных ниток приходилось искать нужный кончик, нужный звук, цепляясь за который, можно было попробовать с трудом восстановить картину окружающего тебя мира. Но часто, под наплывом новых и новых звуков чахленький ориентир терялся, и всё приходилось начинать сначала. Я не любила больше дни. Только ночи.

Снова пожелала всем спокойной ночи, торопливо разделась и легла. Ритуал, который я сегодня старалась соблюсти как можно тщательней. Словно это помогло бы мне избавиться от ощущения, что что-то не так. Не помогло.

Город был непривычно полон мокрым ветром и запахом воды. Я впервые подумала, что ведь, в сущности, даже не знаю, а вдруг он портовый. Вдруг где-то здесь есть море. Я на море была один раз, в далеком детстве, когда нас, детей, в семье было ещё только двое. С младшим, Славкой, у нас разница в шесть лет. Поэтому я мало что помню, кроме детского ощущения счастья и повсеместного запаха моря. И от воспоминания об этом как-то резко сжалось горло.

Но запах здесь был другой. Нехороший какой-то, очень подходящий в моим предчувствиям. Я ускорила шаги. Вокруг начали появляться спешащие куда-то люди, всё больше и больше. Все были взволнованы, что-то шумно обсуждали, лица у всех были либо испуганными, либо растерянными. Я догнала парнишку лет десяти, дёрнула его за рукав и спросила:

– А что случилось-то?

– Вы не знаете? – округлил он глаза. – Река у старого моста вышла из берегов, совсем неожиданно для всех. Всё смыло: набережную, торговые ряды, половину жилого квартала.

– А старый мост это где? – зачем-то спросила я. Ребенок указал направление и я рванула туда.

– Туда никого не пускают, – крикнул он мне вслед, – там стоит оцепление.

Я уже не слышала, проклятый мокрый ветер, полный беды, стучал в висках. Как могло такое случиться в моем Городе? В мире моих грёз, в убежище, в дурацком, но моем сне?

Квартала через два я действительно наткнулась на оцепление.

Оно стояло над разрушенной набережной, никого не пуская вниз. Многие из собравшихся наверху плакали, кто-то ругался, кто-то кому-то объяснял:

– Ночью внезапно поднялся уровень воды. Буквально за пять минут, никто даже уйти не успел. Все как были, мужчины, женщины, дети… Волна поднялась и слизнула две улицы.

– Да, – вздохнул один из слушателей. – Пивнушка там хорошая была в подвале. Эх, жалко людей.

Я стояла почти за плечом рассказчика и чуть не отпрыгнула, когда стоявшая неподалеку с растерянным видом женщина вдруг бросилась вперёд и схватила его за рукав.

– У меня там сестра. Сестра и две племянницы, маленькие совсем. Может, живые? Может, найдут ещё?

Рассказчик неловко обошел её взглядом, остальные вокруг него и вовсе старательно отворачивались.

Я ясно видела лицо этой немолодой растрепанной женщины, её отчаянный взгляд, шарящий с мольбой и надеждой по лицам людей. На секунду мне даже показалось, что он остановился на мне, но нет, скользнул дальше. Но, несмотря на это я не удержалась, тоже отвернулась, боясь глядеть на неё. Потом тихо скользнула меж рядов оцепления и спустилась немного вниз.

Возле уже успокоившейся воды суетились группы спасателей, но, судя по тому, как дергано и зло размахивал руками их командир, было ясно, что усилия тщетны.

Весь берег реки был покрыт изломанными и искореженными невероятной силой предметами. Мебель, куски стен с цветными обоями, черепица, какие-то рваные мокрые тряпки. И трупы. Люди лежали повсюду, словно бумажные куклы, сбитые с ног ураганом. Маленькие, беззащитные, неуместные. Спасатели копошились среди них, отыскивая живых, вытаскивали на носилках наверх. Дрожа, я медленно брела среди этого ужасающего пейзажа, словно тень.

– Смотрите, там тётя! – крикнул какой-то ребенок сверху. Взрослые повернулись, но, естественно, ничего не увидели.

– Это сама смерть ходит, собирает свою жатву, – пробормотал кто-то, уводя ребёнка.

Я вздрогнула, услышав, споткнулась о сломанный детский стульчик и остановилась.

Передо мной на спине лежал крупный мужчина. Лицо его было разбито, но кровь, наверное, смыло водой. Широко открытые глаза смотрели в небо. От невыносимого страха я проснулась.

Темнота вновь накрыла меня, когда в попытке убежать от страшного зрелища я широко распахнула глаза. Паника продолжала волнами накатывать, размазывая меня по реальности. «Это сон, просто сон», – твердила я себе. Куда ночь туда и сон. Так мама учила.

«Это сама смерть собирает свою жатву», – вспомнила я. И вдруг расплакалась. За что так со мной? Это же был мой мир спокойствия. Мне там было хорошо, там не могло быть ничего страшного. А оно случилось. И как я теперь? Куда? Но новая мысль острым ножом оборвала предыдущую. Это же мой сон. Пусть не подчиняющийся мне, но мой. Он складывается так только благодаря моим сумасшедшим мозгам. Значит, это я неосознанно убила их всех? В памяти снова всплыли фигурки людей на берегу. Казалось, если поднапрячься, я смогу увидеть даже их восковые лица. Меня затрясло. Это ведь не по-настоящему, просто сон. Почему-то не верилось. Теперь я боялась спать.

Мне больше негде было прятаться, как улитке в раковине. На руках остались два разрушенных мира – настоящий и выдуманный. Я тихо встала и подошла к окну. В первое мгновение даже отшатнулась от мокрого весеннего ветра из форточки. Хотелось плакать. Впервые подумалось о том, что, возможно, я такая же марионетка чьего-то сна, как эти несчастные люди. Я тоже сломаюсь в любой момент, когда так решит хозяин. И вообще, лет через пятьдесят-сто будет неважно всё, чем я жила. Никому не нужные страдания, тоска по зелёному цвету листвы и глупые сны. Да и я сама буду благополучно забыта. И почему до этого ещё так далеко!

До утра больше не уснула. Разболелась голова. Хотела найти таблетку, но, перебрав наощупь коробочки в аптечке, с тоскливой злостью поняла, что не найду нужную. Лежала, свернувшись клубком и уперевшись головой в подушку. Так было легче пылающим вискам. Горло сжимала какая-то детская обида. Почему? Ну почему всё это со мной? Мне казалось, я уже прошла всё, прошла страх, ужас, истерики, стерлось то яркое и острое чувство потери жизни. Ан нет, всё заново. И теперь спасаться негде. За что я и боготворила свой сон, так это за то, что он не был похож на настоящую жизнь.

Несколько раз за день я ловила себя на каких-то механических действиях при полном отсутствии мыслей. Пока не разозлилась на саму себя. Что происходит, в конце концов? Совсем с ума схожу, снятся дурацкие кошмары, а я потом мусолю их, как впечатлительная дурочка. Может, мне пора ко врачу? Может, на фоне постоянного стресса я просто съезжаю с катушек? Но почему-то передёрнуло при мысли, что о моем Городе придется кому-то рассказать. Слишком личным стал, слишком завладел мной. Я вспомнила вчерашние метания между сном и реальной жизнью и с раздражением отбросила сминавшуюся до того в руках подушку. Хочу, чтоб всё было как раньше.

После обеда зашла соседка. Они с мамой уселись пить чай на кухне. Я заглянула поздороваться.

– Здравствуй, милочка, здравствуй, – торопливо засюсюкала соседка. Я кожей чувствовала её жалостливый взгляд. Конечно, я же такое несчастье всей семьи, бедная инвалидка, несчастная девочка, подававшая ранее такие надежды, а теперь… Я криво улыбнулась и, легко касаясь пальцами стены, ушла к себе. Мозг привычно выбросил её из памяти. Она не исключение, я привыкла. Все соседи, сталкиваясь со мной в подъезде, очень громко и четко здоровались. Испуганно так. И обходили за метр. Будто я не только слепая, но и глухая, и тупая, и заодно заразная. К спине липли взгляды. Было смешно до горечи под языком. Ничего, привыкла, уже практически не замечая.

Близился вечер. Привычного умиротворения не наступало. Я понимала, что не усну, до последнего сидела в гостиной слушала телевизор. Потом нехотя ушла к себе, но едва легла, перед внутренним взором всплыло мертвое лицо мужчины на берегу. Я дернулась и чуть не вскрикнула. Господи, хоть снотворное пей! Или вовсе не спи… Город, милый, хороший, что я с тобой сделала? Что мне с собой теперь делать?

Ночь прошла в полудреме, недостаточно глубокой даже для того, чтобы перестать думать, не говоря уже о том, чтобы видеть сны. На кухню выползла только убедившись, что папа с братьями ушли. Не хотелось никому портить завтрак хмурым видом. Начнут сочувствовать, переживать, пытаться развеселить. А у меня снова появится нехорошее ощущение, что меня жалеют. Как недоразвитого ребенка. Лучше пережду у себя, вместе со своими многочисленными паранойями и плохим утренним настроением.

Наконец хлопнула дверь. Теперь слышно было звяканье одинокой чашки на кухонном столе. Мама давно не работала, уже лет десять. Здоровье было неважное, да и отец вполне справлялся с обеспечением семьи, пусть и такой большой. Спустя пару лет к нему присоединился Сергей, так что мама осталась с чистой совестью у плиты и стиральной машины.

– Доброе утро, – сказала она мне весело, – тебе чай или кофе?

– Кофе, – тут же решила я. – Доброе.

Шурша ароматным пакетиком, мама сказала:

– Знаешь, чего вчера соседка приходила? Радостью поделиться. Её Дина замуж выходит.

Я припомнила Дину, дочку соседки, громкоголосую и пышноформую деваху, года на два-три младше меня.

– И за кого? – я осторожно взяла наощупь чашку и втянула жаркий запах горьких зерен.

– За одного бизнесмена, – мама села напротив и чем-то звякнула. наверное, ложечкой для сахара. – Прямо там такая неземная любовь, и всё у них замечательно. Так красиво расписывала, пока не проговорилась, что Дина-то беременна. Вот и причина свадьбы.

Я пожала плечами – бывает, и тут мама неосторожно добавила:

– Все уже замуж повыходили. Даже Динка шебутная.

– Одна я осталась, – дополнила я.

Повисла пауза. Потом мама пробормотала:

– Я не это имела в виду. Просто хотела сказать, что вот и таким, как соседкина Динка везет на хороших женихов.

– Я знаю, – я отставила чашку. Сердце неприятно заныло. Довольно больная тема. Для меня, всегда привлекательной и следившей за собой, оказалось тяжело даже не знать, как я теперь выгляжу. Фигура определялась наощупь, одежда с чужих слов. Распущенные волосы из прически превратились в досадную помеху, и были теперь забраны в хвост. Косметику я выбросила в первый же месяц. Чтоб не плакать ещё и над этим. И кому я теперь нужна и о каких парнях, отношениях, семье и детях может идти речь? Глупо. Это отрезано вместе с возможностью видеть.

Я молча отодвинула в сторону теплое от кофе стекло чашки. Мама продолжила нарочито беззаботным тоном:

– Тётя Аля спрашивала, может, и ты на свадьбу пойдёшь? Там все будут очень рады тебя видеть.

Я хмыкнула, сдерживая раздражение:

– Все? Кто меня там знать будет, кроме Динки и её мамы?

– Она за Мишу Захарова выходит, – пробормотала мама. Я почувствовала, как она отворачивается. Повисшую неловкость глазами видеть было не нужно.

Сердце остро кольнуло. Мишка Захаров. Мальчик из нашего двора. Моя первая и страшная по своей отчаянности любовь. Человек, которому я отдала гораздо больше, чем ему было нужно. Больше, чем оставила себе.

Я закусила губу, через силу усмехнулась:

– Ну, совет да любовь. Я, конечно, не пойду.

– А, может, всё-таки…, – заикнулась мама. – Хоть развеешься.

– Развеюсь? – Я ещё дальше двинула по столу чашку, почти до противоположного края. – Продемонстрировать всем свое нынешнее состояние? Особенно бывшему парню. Мило улыбаться в пустое пространство, не видя, стоит там кто-то или нет, слушать бесперебойные предложения помощи в лицо и жалостливый шепот за спиной? Стать главной достопримечательностью свадьбы? Ой, посмотрите, вон там слепая. Да-да, вон та девица. А вы знаете, кто она? Бывшая подружка жениха. Да, вот так. Ай-яй-яй, как жизнь складывается. И это ты называешь развеяться?

Чашка не пережила очередного толчка. Глухой удар, звон, вибрация рассыпающихся осколков.

– Не трогай, порежешься, – вскинулась мама, хватаясь за полотенце. Но я уже присела, пальцами нашла мокрые теплые кусочки. Словно погибшего живого существа.

– Ерунда, – сказала мама, возясь с полотенцем. – Убери руки, вдруг там мелкие осколки. Всего лишь чашка, купим новую.

– Да, – медленно повторила я. – Купим. Только я уже не буду знать, как она выглядит. Никогда. А эту я помнила.

Минус ещё ниточка оттуда сюда.

Поднялась, нащупала стену кухни и вышла. Мама молчала. Я знала, что ей не легче, чем мне. Что она готова помочь мне чем угодно, но не знает, чем. Стена, за которой я укрылась от мира, оставила и её снаружи. Она боялась теперь сказать мне лишнее слово, неправильно построить предложение, чем-то обидеть, намекнуть на неспособность что-то сделать. Боялась меня. Мне на секунду до одури, до накативших слёз, захотелось вернуться, обнять её, как в детстве, заплакать, сказать, что это по прежнему я, её дочка, такая же как раньше. Мама, я не изменилась. Мама, мне очень плохо. Помоги мне, пожалуйста, помоги, обними, закрой от этого страшного мира. Я зажмурюсь и на секунду поверю, что слепота и боль мне просто приснились. Я маленькая, я прибежала к маме, испугавшись ночного кошмара, и сейчас её теплые руки разгонят его. И всё будет хорошо. Мама, ты единственная, кто может подарить мне вот такую минутку забения. Минутку для отдыха, чтобы вдохнуть без хрипа в сжавшихся от постоянного отчаяния легких. Мамочка моя.