Притчи отовсюду. Сказки, эссе, истории, сны, диалоги из разных книг

– А что? – хмыкнул Ваня-Лапоток. – Мне ниточек хватает.

– Каких ещё ниточек? – возмутился приятель. – Доказательства нужны, а не ниточки.

– Доказательства я не все понимаю, я ведь Лапоток, – опечалился Ваня. – А ниточки – вот они, от всего ко всему, что на самом деле, тянутся. Если их маловато – значит, выдумка. Как дырка в свитере.

– И ты всегда можешь разобраться, где сколько ниточек? – усмехнулся приятель.

– А что, в дырявом свитере тоже ходить можно, – махнул рукой Ваня-Лапоток и отправился по своим делам.

Гололёд

– Что случилось? – обеспокоился знакомый Вани-Лапотка, увидев его с инвалидной палкой на четырёх ножках.

– А что? Гололёд, скользко, – объяснил Ваня-Лапоток. – Лучше ходить с инвалидной палкой целым, чем инвалидом.

Несколько дней спустя знакомый снова увидел Ваню-Лапотка, уже без всякой палки.

– Ведь сегодня гололёд ещё хуже, чем когда ты с палкой был! – насмешливо сказал он. – Почему же ты от неё отказался?

– А что? – пожал плечами Ваня-Лапоток. – Мой организм понял, каково таскаться с инвалидной палкой. Теперь таким осторожным стал, что и палка ему ни к чему. Хоть канатоходцем становись.

И он пошёл дальше так быстро и уверенно, что знакомый ему позавидовал. Гололёд-то в самом деле был нешуточный.

Польза пробок

Ваня-Лапоток оказался однажды в компании заядлых автолюбителей. Те так ругали дорожные пробки, что Ваня решил вмешаться:

– У меня машины нет, но меня друзья нередко подвозят. И я о пробках только хорошее могу сказать.

– Как о них можно хорошее говорить? – вознегодовал один из автолюбителей. – Столько времени на них уходит!

– А что? Могу сказать. Один мой приятель, который за много лет ни одной книги не прочёл, очень начитанным стал с тех пор, как аудиокниги в пробках слушает. Другой уже три языка выучил. Третий в музыке стал разбираться. Да я и сам пробки люблю. Не всегда ведь выберешься посидеть, подумать…

– Ну, и надумал что-нибудь стоящее? – съязвил другой автолюбитель. – Кроме того, чтобы пробки хвалить.

– А что, надумал, – кивнул Ваня-Лапоток. – Понял, что правильно я без машины обхожусь. Никогда её покупать не буду.

Книга обо всём

Сидел Ваня-Лапоток на скамейке в парке, по сторонам глазеет. Тут подошёл к нему человек с большой сумкой и спрашивает:

– Хотите купить книгу обо всём? Она дорогая, потому что толстая очень, но у меня дешевле, чем в магазине.

Поглядел Ваня-Лапоток вокруг и говорит:

– А что? Есть у меня одна такая – книга обо всём. А у вас разве нету?

– Такой ещё не было, – уверяет торговец. – Первый раз издали. Супер-энциклопедия!

Ваня снова поозирался и плечами пожал:

– Нет, не надо. Моя книга лучше.

Торговец подхватил сумку и к другим скамейкам пошёл. А Ваня-Лапоток снова залюбовался деревьями, небом и прудом. Потом почесал в затылке и прошептал:

– Моя, конечно, тоже дорогая, но хоть для читателей бесплатная…

Будильник у соседа

Зашёл Ваня-Лапоток к соседу и просит:

– Возьмите к себе, пожалуйста, мой будильник, чтобы я завтра непременно вовремя поднялся.

Сосед удивился:

– Неужели из-за стены он лучше будет слышен?

– А что? – отвечает Ваня-Лапоток. – Я гораздо лучше слышу ваш будильник, чем свой. И от возмущения сразу просыпаюсь. К тому же не смогу прихлопнуть его, чтобы умолк и дал ещё поспать.

Бормашина и отбойный молоток

Оказался Ваня-Лапоток у зубного врача: пришёл зуб запломбировать. Включил врач бормашину, Ваня аж задрожал:

– Боюсь! – говорит. – Подождите минутку.

Стоматолог минутку подождал. Тут за окном отбойный молоток включили, стали асфальт дробить.

Ваня-Лапоток успокоился, даже повеселел.

– Всё, я готов, – сообщает. – Подействовало.

Врач удивился, ведь он даже обезболивание ещё не сделал. Но стал скорее зуб сверлить, пока пациент не возражает.

Когда закончили, поинтересовался:

– Как это вы так спокойно выдержали без заморозки?

– А что? Отбойный молоток тоже неплохо действует, – вздохнул Ваня-Лапток. – Я думал всё время: хорошо, что не им!.. хорошо, что не им!..

Много ли мы знаем

Спросил Ваню-Лапотка один насмешник, чтобы позабавиться:

– Ты много чего знаешь, Ваня-Лапоток?

– Одно, – ответил тот.

– Ого, как много! И что же это одно?

– Что вокруг – бескрайняя тайна.

– Вот уж Лапоток, так Лапоток, – продолжает насмешник. – А как же наука и всё остальное, что люди знают? Многие ведь знают больше, чем одно.

Почесал Ваня-Лапоток в затылке и говорит:

– Это верно. Только всё-всё, что все-все знают, настолько меньше тайны, что и говорить не о чем… Правда, я ещё одно знаю.

– И второе знаешь? Расскажи!

– А что, скажу. Всегда есть кто-то, кто мне поможет узнать ещё что-нибудь важное.

Почему не женишься?

Женатый друг сказал холостому Ване-Лапотку:

– В семейной жизни столько радостного. Почему ты не женишься?

– Лучше спроси меня, почему я не развожусь, – ответил Ваня-Лапоток.

– Так ты же не женат… – озадачился друг. Но, зная Ванин замысловатый характер, всё-таки спросил: – Ладно, почему не разводишься?

– Потому что не женюсь, – объяснил Ваня-Лапоток.

– Но неужели ты не думаешь, что можешь встретить женщину, с которой будешь счастлив на всю жизнь? – не отставал друг.

– А что, неужели ты думаешь, что тогда я буду вести с тобой такие мудрые разговоры?..

Незабытый пропуск

Поступил Ваня-Лапоток на новую работу. Ходит через проходную день за днём. Поздоровается с охранником, тот его и пропустит. Только однажды попросил Ваня:

– Посмотрите у меня пропуск, пожалуйста.

– Это ещё зачем? – удивился охранник. – Каждый день ходишь, я тебя знаю.

– Нет, проверьте! – настаивает Ваня.

Проверил охранник пропуск.

– Всё в порядке, – говорит. – Только почему сегодня бросился пропуск показывать?

– Да я всё время его дома забывал, – объясняет Ваня-Лапоток. – А сегодня не забыл, вот и предъявляю. Может, завтра опять забывать начну?..

– Ладно, иди! – усмехнулся охранник.

Пошёл Ваня-Лапоток и бормочет себе под нос: «Ну, теперь хоть по-законному, а то всё по хорошему отношению проходил…

Без лишнего

Задумался Ваня-Лапоток: сколько всего вокруг лишнего. Зачем телевизор, если ничего нужного не показывает? Выбросил телевизор – тише стало. Зачем кровать, если спать можно на полу? Выбросил кровать – стало просторнее. Много чего так повыбрасывал, а потом говорит себе: «Что-то я слишком много стал заботиться о том, как от лишнего избавиться. Может, эти мысли тоже лишние?..» И стал жить, как живётся, не занимаясь бесконечным выбрасыванием…

Отдам в хорошие руки

Повесил Ваня-Лапоток бумажку: «Отдам в хорошие руки». И адрес свой написал. Приходит к нему человек, говорит:

– Я по объявлению.

– Заходите, садитесь, – приглашает Ваня. – Сейчас чаю принесу.

– Да нет, спасибо, – отказывается посетитель. – Я только хотел спросить, ЧТО вы отдаёте в хорошие руки? В объявлении почему-то не написано…

– В хорошие руки, – объясняет Ваня-Лапоток, – что угодно отдам.

– Как что угодно? – не понял гость.

– А что? Даже себя самого, – заверил Ваня. – Были бы руки по-настоящему хорошие.

Любимое блюдо

Когда Ваня-Лапоток приходил в гости к кому-нибудь из давних знакомых, на столе тут же появлялось его любимое блюдо: макароны под шоколадным соусом. Однажды незнакомый сосед по столу, увидев такое экзотическое сочетание, спросил Ваню:

– Какая странная еда. Неужели вы и в самом деле любите это больше всего?

Тот не смог сразу ответить, потому что гостя стали потчевать всякими разносолами, предлагали то и это, спрашивали, что ему больше нравится… Когда сосед перевёл дух и снова повернулся к Ване-Лапотку, тот положил себе ещё макарон с соусом и ответил:

– Ничего, есть можно… Главное – с тех пор, как я о своём любимом блюде всем рассказал, никто больше с вопросами не пристаёт и не заставляет всё, что на столе, перепробовать.

Записи на воде

Всё чаще люди замечали Ваню-Лапотка на берегу пруда. Он сидел и водил по воде длинной палочкой. Наконец один знакомый не выдержал. Подошёл, поздоровался, присел рядом и спрашивает:

– Что за странное занятие у тебя – палкой по воде водить?

– Так ведь я не просто вожу, мысли записываю, – отвечает Ваня.

– Почему же не на бумаге пишешь? – продолжает интересоваться знакомый.

– А что, разве я писатель, что ли, бумагу переводить? – удивляется Ваня-Лапоток. – Вот только мысли больно важные. Жалко, чтобы пропали.

– Так на воде они тоже не сохранятся!

– Ну, я ведь снова и снова записываю, – объясняет Ваня.

– Всё равно не сохранятся, – смеётся знакомый, – сколько раз на воде ни пиши…

Ваня плечами пожимает:

– Зачем же мне на воде сохранять?.. Пишу, пишу, пока это во мне не сохранится.

– Как же ты узнаёшь, что сохранилось? Когда уже наизусть выучил? – допытывается собеседник.

– Наизусть мне не нужно, я выступать не собираюсь… А узнать любой может. Ты, например, – тут Ваня улыбнулся. – Вот записывал я себе, записывал, что не надо на бесконечные расспросы раздражаться, и видишь, как терпеливо с тобой разговариваю…

Иной мир

Спросили два приятеля у Вани-Лапотка:

– Как по-твоему, есть иной мир или нету? один из нас думает так, а другой этак.

– Подумаю, – пообещал Ваня. – Когда соображу, скажу вам.

И ведь надо так случиться, что этой же ночью приснился Ване-Лапотку сон. Может, потому что он весь день об этом думал?.. Оказался он в ином мире, ходит, присматривается, общается…

Назавтра, встретившись с приятелями, Лапоток сообщил им:

– Да, есть другой мир. Ночью он мне приснился.

– Подумаешь, приснился! – фыркнул тот, что не верил. – это ничего не доказывает.

– А что, давай вместе подумаем, – предложил Ваня. – Вот как по-твоему, существует ли Мадагаскар?

– Ясно, что существует, – усмехнулся скептичный. – Даже мультики о нём показывают.

– Да, мультики и об ином мире показывают, – кивнул Ваня. – Но вот Мадагаскар мне не снился. Вот иной мир – приснился. Значит, он существует. Ну, хотя бы в моём сне, правда?

– Во сне не считается! – запальчиво воскликнул приятель. – И почему я должен тебе верить?

– А что, вы же меня спросили, я и ответил, – пожал плечами Ваня-Лапоток. – Кстати, меня там, во сне, предупредили, как наш разговор пойдёт. Сказали, что это сон для меня. А кто не поверит, пусть своего сна дожидается.

Помахал Ваня приятелям на прощание и ушёл, оставил их спорить друг с другом.

Как дружить с жизнью

Один из друзей Вани-Лапотка спросил его:

– Кто твой лучший друг?

Наверное, надеялся, что Ваня его назовёт.

– Жизнь, конечно, – не задумываясь, выпалил Ваня-Лапоток.

– Как так? – удивился друг. – Как же с жизнью можно дружить? Всё-таки это не человек.

– А что, так же как с человеком, – хмыкнул Ваня-Лапоток. – Вот нам с тобой приятно вместе быть? Приятно. Но мы ведь не всегда вместе. А с жизнью и приятно, и всегда вместе, разве нет?

– Да может, она и внимания на тебя не обращает. У неё нас много.

– Это если бы я на неё внимания не обращал, было бы плохо, – кивнул Ваня. – А если я к ней внимателен, то и она ко мне. Нам есть о чём с ней поговорить.

– Как же она может с тобой разговаривать? – ехидно спросил друг.

– Да много как. Вот сейчас она со мной тобой разговаривает. А ты знаешь что-нибудь, чем она НЕ может со мной общаться?..

И оба глубоко задумались.

Кем быть?

– Кем бы ты хотел быть? – спросил приятель Ваню-Лапотка.

– Никем, – тут же ответил Ваня.

– Как это, никем? – удивился приятель.

– Ну, никем не хотел бы так быть, чтобы оставаться им навсегда. Ничего скучнее не придумаешь. Всегда хочется становиться хоть немного другим.

Приятель подумал и уточнил:

– А кем бы ты хотел становиться?

Ваня тут же ответил:

– Самим собой!

– Да ведь ты и так – ты, а не кто-нибудь другой, – озадачился приятель.

– Ну, зна-а-аешь, каким я могу стать… – и Ваня-Лапоток мечтательно улыбнулся. – А ты меня быть уговариваешь.

Кри-кри

Притчи-эссе из книги «Этюды о непонятном»

Сборник эссе «Этюды о непонятном» был издан много лет назад, но до сих я получаю на эту книгу отклики. Здесь из неё взяты эссе, наиболее близкие к духу притчи.

Искусство просыпаться

О, проснись, проснись!

Стань товарищем моим,

Спящий мотылек!

Басё

Учитель говорил: овладей искусством просыпаться – и овладеешь любым искусством.

Некоторые из нас понимают эти слова возвышенно. Они считают, что существует некое особое Просыпание, овладение которым дает человеку в руки связку ключей от всех тайн мира. Они правы. Но мне, сидевшему рядом с ними у ног Учителя, кажется, что нельзя преувеличивать пафос этих слов и преуменьшать их реальный смысл. Искусство просыпаться лишь открывает пути к любому другому искусству – из тех искусств, которыми собираешься овладеть.

Учитель говорил: проснуться можно и от самого глубокого сна, и от самого деятельного бодрствования.

Некоторые из нас считают, что речь здесь о том, что не существует такого уровня человеческого сознания, с которого невозможно было бы подняться выше. Они правы. Но мне, сидевшему с ними у ног Учителя, кажется, что в этих словах важно и другое. Деятельность сама по себе, оторванная от своего духовного смысла, особым образом усыпляет человека. Не этот ли беспокойный сон души сравнивает Учитель с глубоким сном тела?..

Учитель говорил: просыпаешься, как только захочешь, лишь бы не заснуть через мгновение снова.

Некоторые из нас подчеркивают здесь необходимость усилия, благодаря которому продлеваешь подлинное бодрствование. Они правы. Но мне, сидевшему вместе с ними у ног учителя, особенно дорого то, что нас пробуждает само наше подлинное желание – и порог всегда рядом.

Учитель говорил: не уставай просыпаться. Некоторые из нас и тут настаивают на значении усилия, на обязательности неутомимого его повторения. Они правы. Но мне, сидевшему с ними у ног учителя, эти слова радостны как раз утешением нашему слабосилию, которое то и дело уступает обволакивающей силе сна. Тёмная власть – усыплять. Наша светлая надежда – снова и снова просыпаться.

Учитель говорил: нельзя проснуться слишком рано, нельзя проснуться слишком поздно.

Некоторые из нас, руководствуясь этими словами, приравнивают позднее пробуждение раннему. Они правы. Но мне, сидевшему среди них у ног учителя, слышится здесь призыв поторопиться. Нельзя проснуться слишком поздно – это для тех, кто может не проснуться вовсе. Нельзя проснуться слишком рано – для того, кто медлит с пробуждением.

Учитель говорил: проснись и от чар пробудившего тебя.

Немногие из нас, сидевших у ног Учителя, осмелились понять это поучение. Немногие из понявших решились следовать ему…

Да, я покинул Учителя. Я не жалею об этом, хотя живу слишком сложно, погружаясь то в убаюкивающую волну житейских радостей, то в тяжёлое оцепенение огорчений или усталости. Но я знаю вкус пробуждения. В какой бы момент оно ни наступило, где бы ты ни находился, чем бы ни был занят – у пробуждения вкус радостного утра. Ты веришь в свой час и в своё дело, свободный от себя самого. Сердце восходит, как солнце, освещая настоящую жизнь, и невозможно надышаться её чудесным ветром.

Учитель говорил: не горюй, что спал, если проснулся.

Любителям парапсихологии

(Эдвин Э. Эббот «Флатландия, роман о четвёртом измерении»)

Действие этого увлекательного романа разворачивается в двумерном мире. То, что автору при этом удается быть вполне реалистичным, подсказывает, что и наш с вами мир – увы – достаточно плосок. Впрочем, герой книги, умный и отважный Квадрат, видит во сне и совсем убогий мир – одномерный. Да-да, одномерный мир, совершенно не сознающий своей убогости, как показал разговор Квадрата с важной персоной Одномерия, бегающей по своей прямой, как косточка счётов по проволоке. Представитель одномерного мира оказался достаточно высокомерным (что случается сплошь и рядом), чтобы презреть все попытки Квадрата поведать ему о двумерности Вселенной.

Сон этот подготовил Квадрата, насколько возможно, к ярчайшему событию в его жизни, происшедшему на переломе двумерных тысячелетий (Эббот не затрагивает проблему времени, но почему бы и летосчислению не быть во Флатландии двумерным?). Перед Квадратом возникает удивительнейшее существо, растущее, убывающее или исчезающее прямо на глазах по своему желанию. Оно называет себя Сферой и уверяет Квадрата, что мир трёхмерен. На эту сцену необходимо обратить особое внимание тем, кто нуждается в обосновании возможностей ясновидения, целительства и прочих многомерных явлений, которые принято называть чудесами. Сфере ничего не стоит заглянуть в двумерно-запертые (и открытые сверху) ящики стола в кабинете Квадрата или узнать, что происходит в соседних комнатах за закрытыми (от кого?) дверями. Сфера может вынуть предмет из шкафа, не открывая этот шкаф. Она может коснуться изнутри желудка Квадрата. Она может исчезнуть, и тогда её голос раздается как бы в мыслях Квадрата. Даже умнице Квадрату трудно сразу примириться со всем этим. И тогда, не сумев преодолеть непонимание, Сфера вытаскивает двумерного жителя из его плоскостного мира!

И вот герой книги сам видит то, во что не мог поверить. Его взору открыт весь двумерный мир. Он видит сверху (хотя всё еще не может понять, как это возможно) бумаги в ящиках своего стола, комнаты своего дома и домов своего города. Он видит скрытые сокровища недр двумерной земли и ещё более таинственные недра храмов двумерной власти… Мало того! Он видит трёхмерный мир, поначалу фантастический и невероятный для Квадрата. Постепенно выходец из плоскости проникается неведомой ему до тех пор гармонией и начинает чувствовать, что именно его прежний мир несуразен. Не скудным своим количеством измерений, а закоснелым отношением к себе самому, к жизни и к истине. Недаром Квадрат видит сверху поучительное событие: верховные жрецы Флатландии налагают запрет на бредовые идеи о трёхмерном мире, невзирая на появление среди них самой Сферы, воплощающей трёхмерность.

Однако наш славный герой умеет не только наблюдать, но и думать. Едва освоившись с новой Вселенной, он обращается к Сфере с просьбой – наивной и точной. Он просит показать ему четырёхмерный мир. Сфера опешила, она недоумевает. Какой такой четырёхмерный мир? И вот уже Квадрат смиреннейшим образом ее наставляет. Он рассказывает про увиденное во сне Одномерие, делится своими новыми переживаниями и спрашивает, наконец, Сферу: не было ли и в трёхмерном мире случаев столь же необъяснимых, как те, с которыми он, Квадрат, столкнулся, благодаря Сфере. Если же были (а Сфера этого не отрицает), то не свидетельствуют ли они о следующем, четвёртом измерении бытия? Но Сфера негодует, она твердит о беспочвенных иллюзиях и мистических выдумках: ведь все, кто заикается о четвёртом измерении, довольно быстро попадают в сумасшедший дом. И вот простодушный Квадрат, не догадавшийся вовремя унять свою любознательность, сброшен обратно в свое двумерное жилище.

Разумеется, он не в силах был молча хранить в себе истину. Он написал трактат о тайнах трёхмерного пространства. И, разумеется, был вместе со своим трактатом своевременно и навсегда заключен куда следует. Финал чрезвычайно правдоподобен, как и вся эта столь абстрактная, казалось бы, книга.

Жизнерадостный математический ум увлечётся, возможно, идеей расширения многомерности до полного абсурда. Он будет вкладывать миры друг в друга, как диковинные матрёшки. Оставим его забавляться теорией.

Это роман о четвёртом измерении. Не о выдуманном двумерном мире и не о трёхмерном, слишком на него похожем. О четвёртом измерении как о нашей с вами способности воспринять необычное. Так его и читайте. Не обознайтесь. Не примите за трёхмерное сочинение.

Наша осенняя роскошь

Так уж повелось, что в Центре переводов технической документации, где я работаю, мне стараются подсунуть те переводы, которые к технической документации не относятся. Я никогда не возражаю. Переводить «гуманитарную документацию» труднее, зато насколько интереснее! Вот, например, эти три рукописные странички – приложение к статье по геронтологии. Даже на ксерокопии видны обшарпанные временем края. Все три написаны одним и тем же, но поразительно меняющимся от листка к листку почерком. Автор не обозначен, но слог его подсказывает, что писал русский, что французским языком он владел прекрасно и что жил он лет за сто до меня.

«…Нет, не чувствую я в себе чрезмерного доверия к этим античным мудрецам, воспевающим старость. Что и говорить, старость богата урожаем многих десятилетий. Пережитое и увиденное, обдуманное и прочитанное, фразы, отточенные в разговорах, и поступки, не раз испытанные поведением, – всё это может составить большое человеческое достояние. В свои двадцать пять лет я нередко чувствую, как не хватает мне подобного капитала. Но взамен чего он дается человеку? Не служит ли он лишь утешением в бесчисленных потерях? И достаточно ли этого утешения? Вот вопросы, заставляющие усомниться в полной искренности апологий старости, составленных старцами. Возможно, эти изящные славословия сочинены в краткие промежутки между жестокими приступами подагры. Возможно, эти благородные мысли возникли как необходимые подпорки для пошатнувшегося духа. Мне случается, правда, встретить в обществе старика или старуху, к которым сами именования эти неприменимы; которыми восхищаешься и которым завидуешь. Но кто знает, что творится с ними за дверьми их покоев…

И всё же во мне нет страха старости, как нет и страха смерти, известного почти всем. Почему? Молодость ли опьяняет меня или, действительно, что-то важное и доселе неведомое мне таится в этой стране у горизонта?..».

«…Ну вот я и старик, если смотреть правде в глаза. Полвека – нешуточный срок. Судя по многим недомоганиям (а некоторыми из них я даже врачей не смею уже беспокоить), отозвать из этой жизни меня могут в любую минуту. Конечно, я позволяю себе ещё много такого, чего берегутся мои более благоразумные ровесники, но гордиться этим вовсе не расположен. Некоторые порывы постепенно угасают во мне отнюдь не по старческой немощи и не от душевной усталости. Только здесь, в сокровенном своём дневнике, осмелюсь я себе признаться: мне нравится быть стариком. Годы можно сравнить с гирями, отягощающими существование. Но эти гири, кроме того, позволяют взвесить всё, с чем имеешь дело, и понять истинную весомость, подлинную цену. В юности я казался бы себе чародеем, если бы умел столь ясно, как сейчас, читать выразительные письмена человеческих лиц. Сейчас мне труднее увлечься человеком, чем раньше. Намного реже теперь я очаровываюсь женщиной или проникаюсь дружеским расположением к мужчине. Но насколько точнее и глубже стали эти редкие чувства. Сколькими безделушками обольщался я прежде, и нельзя удивляться тому, что их было куда больше, чем тех настоящих вещей, к которым я расположен нынче. Боли в пояснице, судороги в правой ноге, невозможность чревоугодия, слабое сердце – ни это, ни что-либо другое не кажется мне излишней ценой за подлинность жизни…».

«…Перебирая немногие бумаги, уцелевшие после всех потрясений, выпавших на мою, а точнее, на нашу общую долю, я нашел два листка из давних своих дневников. Теперь я старше тех двух возрастов вместе взятых. Но любопытнее всего, что обе записи посвящены старости, о которой я тогда столь мало знал, хотя кое о чем и догадывался.

Основной ошибкой моею было стремление оценивать старость, вычитая её беды из её преимуществ. Да-да, я вычитал там, где надо было складывать. Чтобы понять это, оказывается, надо было не только прожить свои годы, но и научиться жить ими. Раньше меня насильно влекло по течению времени. Сейчас я плыву в нём. Трудно болеть, трудно быть одиноким, но значит чего-то я не отстрадал ещё в жизни. Я рад, что могу дострадать своё сейчас, видя смысл и свет в любом испытании, вместо того, чтобы глупо негодовать на мучения и бессилие, как негодовал раньше, как до сих пор негодуют два моих соседа по дому и возрасту.

А что касается капитала старости, о моё двадцатипятилетнее Я, то он неотделим в душе от капитала юности и капитала зрелости. Он и в самом деле окружает человека неведомой ранее роскошью – если суметь к этому времени распрощаться с влечением к роскоши другого толка. Немногие способны на это сами. Мне, неумехе, помогла Судьба (которую по-русски уже не принято, к сожалению, называть с большой буквы). Сегодня мне нашлось бы, чем дополнить добрые слова античных стариков о старости. Я говорил бы о ней, как о последней работе человека в жизни. Как всякая настоящая работа, она трудна. Как всякая настоящая работа, она отрадна работнику, если он настоящий работник…».