Забытые

Через минуту вокруг нас с Рыбаковым собралась толпа. Механики стояли полукругом, заглядывали через плечи друг друга в планшет. В напряженной тишине было слышно лишь наше громкое дыхание и низкое гудение из динамика.

А затем кто-то в толпе крикнул:

– Женщина! Гляньте, братцы! Это ведь женщина!

***

Её звали Лили.

Темноволосая, низкая, она была совершенно не похожа на женщин «Ермака». У неё были длинные пальцы, чуть раскосые глаза и кожа бледная настолько, что вены казались нарисованными чернилами.

Первые недели Лили находилась под наблюдением главного врача ковчега. Он хоть и входил в узкий круг тех, кто знал о маневре, до сих пор пребывал в шоке.

– Метаболизм крайне замедлен, – говорил врач нам с Андреем чуть слышно. – Его вообще почти нет. Удивительно, как она до сих пор жива.

Спустя три дня после извлечения из камеры девушка впервые открыла глаза. Ещё через неделю стала двигать мизинцем левой ладони. Понадобилось два с половиной месяца интенсивного ухода, чтобы Лили впервые заговорила.

Тогда мы и узнали её имя.

– У неё странная речь, – сказал Рыбаков, когда мы сидели с ним в капитанской рубке. – Вроде бы говорит по-английски, но почти ничего не понятно. Наверное, мозг ещё не очухался полностью. Как после инсульта.

Задумавшись, я смотрел на синевато-пурпурные звёзды, сияющие на окнах-экранах. Вспоминал, как Крестов рассказывал мне здесь о первых путешественниках Земли, которые отправлялись в дальние плавания по морям, ориентируясь лишь с помощью небесных светил. Я воскрешал в памяти улыбку Иосифа, наблюдавшего за моим обучением. Ему нравилось, когда я засыпал Крестова вопросами.

«Надеюсь, ты ещё когда-нибудь улыбнёшься… Обязательно улыбнёшься, когда увидишь наш новый дом».

Здоровье капитана ухудшалось с каждым днём, но почти никто на корабле об этом не знал. Ровно как и о пришествии Лили. Я чувствовал себя обманщиком и, каждое утро читая проповеди в лекционном зале, старался как можно реже смотреть людям в глаза. Они это чувствовали. С каждым днём всё больше отвлекались от моих рассказов, теряли нить повествования, а то и вовсе засыпали посреди проповеди. Груз ответственности, который я так необдуманно взвалил на себя два с половиной года назад, сидя здесь же, в этой рубке, давил всё сильнее. И от того речи потеряли былую искру.

«Но всё же оно того стоило, Нил. Ты спас человека. Представителя другой культуры, другого мира… Мира, о котором мы даже ничего не знаем».

– Это не инсульт, – сказал я после долгого молчания. – Это акцент.

Рыбаков повернулся ко мне и вопросительно приподнял бровь.

– Они летят дольше, чем мы, – пояснил я другу. – Разумеется, их речь изменилась со временем. Как и наша. Просто мы этого особо не замечаем. Ради интереса можешь послушать записи, сделанные первым поколением «Ермака». Удивишься.

Андрей хмыкнул и рассеяно кивнул.

– Ну да… Об этом я как-то не подумал. Тем интереснее её слушать. Знаешь, кстати, что болтал врач? Мол, наша дама бредила про какую-то трубу на «Армстронге».

– Какую ещё трубу?

– Понятия не имею, – развёл руками инженер. – Говорит, что эта труба тянется через весь корабль. Она у них там – чуть ли не божество.

– Кто? Труба?

– Ага. Они на неё молятся, представляешь?

– А может, врач просто хреново знает английский?

Андрей звонко рассмеялся. Всегда поражался его заразительному смеху. Наверное, за счёт оптимизма и жизнелюбия Рыбаков и выглядел гораздо младше своих лет.

– Честно говоря, – сказал Андрей, – это труба не даёт мне покоя. Я видел схемы «Армстронга». Ничего подобного у них нет.

– Могли построить. Ты же сам перестроил двигательный отсек в своё время. Вот и они что-то придумали.

– Да… Но что именно?

– Может, какую-нибудь пушку? Чтобы сжигать метеоры? Может, они всё-таки хотят пройти через Облако напрямую?

Рыбаков небрежно махнул рукой.

– Не, Нил… Думаю, там что-то поинтереснее. Зачем бы они стали поклоняться пушке?

– Мы ничего о них не знаем, – пожал я плечами. – Абсолютно ничего.

Инженер улыбнулся и подмигнул мне.

– Но теперь у нас есть «язык». Может, она ещё что расскажет, когда окончательно придёт в себя.

Поднявшись из-за стола, Рыбаков подошёл к приборной панели. Посмотрел на индикаторы. Прикусил губу. А затем что-то нажал и забормотал себе под нос:

– Год… всего год… зараза.

Я знал, что он говорит о «первых». Судя по расчётам, уже через двенадцать месяцев «Армстронг» должен был подойти к Облаку смерти. Если им и правда удастся пройти его без маневра, то через пару лет они уже будут на Оруме.

Впрочем, и с маневром они обгоняли нас почти на десятилетие. Те жители «Ермака», которые были в курсе о спасении Лили, давно смирились с поражением. Знали, что наш ковчег не придёт на планету первым. Просто все мы хотели увидеть, как же он выглядит – этот новый мир.

– Что сделаешь для начала, когда сойдёшь на землю? – спросил я у Рыбакова.

– Построю воздушный шар, как древние люди. Буду смотреть на планету сверху.

Я улыбнулся.

– Не налетался за целую жизнь?

– Наша жизнь – вовсе не полёт, – покачал головой Рыбаков. – Мы здесь, как рыбы в банке. Разводим себя, словно форель на ферме пищевого блока, и думаем, что летим. Но я видел на записях, Нил… Видел, как летали раньше. Только люди Земли знали, что такое настоящий полёт. Ведь они наблюдали поверхность. Знали, что могут разбиться. И поэтому были свободными.

Андрей оглянулся и спросил:

– А что сделаешь ты?

– Отправлюсь к морю. Как в том древнем фильме, помнишь? «На небе только и разговоров, что о море и о закате. Там говорят о том, как чертовски здорово наблюдать за огромным огненным шаром, как он тает в волнах. И еле видимый свет, словно от свечи, горит где-то в глубине…»

Друг нахмурился.

– От свечи? От зажигания что ли?

– Нет, – усмехнулся я. – Раньше так назывались светильники. Их делали из липидной смеси, которую звали воском. Ещё до того, как открыли электричество.

Андрей задумался. Посмотрел на окна-экраны. А затем произнёс:

– Скорее бы, Нил. Скорее бы это случилось…. Знал бы ты, как я устал от бесконечного космоса.

***

В день, когда умер капитан, Лили впервые поднялась с постели.

На торжественном прощании с Иосифом она стояла посреди толпы. Многие косились в сторону девушки и тыкали в неё пальцами. Спрашивали друг у друга, откуда она взялась. Медики клялись, что видели её раньше среди механиков, механики доказывали, что она из пищевого блока, а те в свою очередь ссылались на экологов и говорили, будто она чуть ли не начальник всей экологической службы.

Никому и в голову не могло прийти, что Лили прибыла на «Ермак» из космоса.

Девушка же почти всё время молчала. Лишь на похоронах капитана, глядя как тело моего отчима медленно опускается в преобразователь материи, она тихо произнесла на ломанном английском:

– Творец забрал его душу. Его удел – вечность.

От слов Лили мне стало не по себе. По счастью, никто больше из экипажа не услышал девушки, иначе бы слухи обязательно поползли с удвоенной силой.

– Пожалуйста, не говори на людях, – шепнул я на ухо. – Им ещё рано знать, кто ты такая.

Я не догадывался, поймёт ли она, но Лили, кажется, поняла. Она посмотрела на меня и медленно опустила ресницы. Они были у неё длинные, как у моей матери, которую я знал лишь по видеофрагментам…

После похорон Иосифа, Рыбаков объявил, что не будет принимать звание капитана.

– Он должен был стать последним согласно замыслу, – сказал Андрей. – Так оно и случится. «Ермаку» не нужен десятый капитан. Нам осталось совсем немного. Ещё полтора года, а там уже возьмём прежний курс и дойдём по инерции.

Я оценил жест друга. И пообещал, что он станет вторым человеком, который спустится с «Ермака» на планету. Если б я мог передать Рыбакову свои гены, чтобы он запустил Трон, то наверное, бы так и сделал. Но это было не в моих силах. Михаил, создавший корабль, хотел, чтобы первым на Орум ступил именно его биологический ребёнок. В тридцать три года. И поэтому защитил систему от взлома. Никто, кроме меня или другого человека, зачатого от семени творца, не мог закончить экспедицию.

– Андрей… – сказал я как-то другу в капитанской рубке. – Признайся честно. Тогда, три года назад… Вы ведь могли просто не слушать меня, правда? Семя ещё есть. Вы могли взять любую женщину и, оплодотворив её, сделать нового хранителя Ключа.

Рыбаков усмехнулся.

– Могли.

– Тогда почему послушали? Ведь это не рационально. Мы бы прибыли на планету первыми, если б не повернули за шаттлом.

Андрей долго молчал, глядя на звёзды. А затем ответил:

– Потому что это космос, Нил. И иногда здесь приходится жертвовать. Пусть даже собственными мечтами.

***

Лили почти не разговаривала.

Она не помнила большую часть жизни на «Армстронге», либо делала вид, что не помнила. Из её редких скупых рассказов выходило, что она была там кем-то вроде психолога. Человека, чья главная функция сводилась к долгим беседам с экипажем с целью снятия напряжения.

Возможно, поэтому она теперь и молчала.

И может, именно по той причине – потому что наши с ней миссии на кораблях были схожи – я впервые в жизни испытал по отношению к ней чувство, которого никогда не знал раньше.

Глядя на её зелёные глаза с тяжелыми веками, я словно вспоминал прошлую жизнь. Казалось, будто мы с ней были знакомы давным-давно, ещё на Земле, но потом судьба разлучила нас, чтобы теперь, спустя три столетия и миллиарды пройденных километров пустоты, свести снова под металлическим небом ковчега.

– У тебя красивые волосы, – говорил я, когда мы в очередной раз сидели в капитанской рубке вдвоём. – Они похожи на волосы моей матери. Её звали Мария.

Лили молчала. Рассматривала бледно-голубую голограмму звёздной карты, на которой красная точка с пометкой «А» всё ближе подходила к Облаку смерти.

– Ты помнишь свою мать? – спросил я, и девушка отрицательно покачала головой.

Достав планшет, я вывел на экран фотографию. На ней были изображены Мария и ещё молодой Иосиф. Здесь же. В рубке.

– Я свою тоже не помню. Она умерла при родах. Наши врачи, к сожалению, не всесильны. Впрочем, нужно отдать им должное. Они спасли тебя.

Лили вдруг подняла взгляд. А затем сказала:

– Это ты меня спас.

От неожиданности я на какое-то время потерял дар речи. Затем наклонился ближе и спросил:

– Тебе Андрей рассказал?

Лили не ответила. Вновь посмотрела на карту. Выждав примерно с минуту, я наклонился к девушке и осторожно дотронулся до её ладони.

– Что тебя мучает? Я ведь вижу, Лили. Скажи мне… Я правда могу помочь. Открой, что у тебя на душе. Тебя терзает то, что твой народ тебя бросил?

Девушка вздрогнула. Затем посмотрела на меня удивленно.

– Они не бросили, – сказала Лили. – Они сохранили мне жизнь.

Я не мог, понять, что она имеет в виду. А потом девушка произнесла:

– Мой народ погибнет ради вашего. Так было задумано. Таков был замысел Творца, оставившего нам писание.

– Писание? Какое писание?

Лили медленно подняла руку. Дотронулась пальцем до призрачной красной точки.

– Труба, – сказала девушка. – Наша миссия заключалась в том, чтобы построить трубу, способную победить смерть. И узнав об этом, мы создали её. Сделали, как требовало писание. Сделали ради вас.

Она встала из-за стола. Подошла к окнам-экранам. Посмотрела на звёзды.

– Нас должно было остаться тринадцать. Шесть избранных мужчин и шесть избранных женщин. И один случайный человек, которому повезёт вытянуть жребий. Это была я… Я получила шанс. Мне повезло трижды. Сначала с местом на шаттле, затем с камерой сна, а после с тобой.

Она оглянулась. Посмотрела мне в глаза, не моргая.

– Мы не знали, станете ли вы нас спасать. Но мы верили в замысел. Верили в волю Творца, создавшего ковчеги. В Его писание, чей смысл открылся лишь последнему из поколений. Мы знали: позади нас идёт Его сын. Тот, кто будет любить другого. Тот, кто спасёт. И этим сыном оказался ты.

Лили подошла ко мне. Взяла за руки.

Я посмотрел ей в глаза и впервые за долгие годы увидел, как плачет человек.

– Теперь я понимаю, – тихо произнесла девушка. – Всё это Он сделал ради тебя. Наверное, я поступила бы так же на Его месте.

Звёздная карта за её спиной вдруг вздрогнула. Будто от помех.

И красная точка исчезла.

***

В день, когда мы поняли, о чём говорит Лили, был собран малый совет.

Девушка была с нами. Мы решили, что она имеет право знать, куда отправится её новый ковчег.

– Они создали коллайдер, – задумчиво сказал Рыбаков. – Затем ускорились, чтобы уйти подальше от нас. И открыли тоннель. Вот здесь.

Инженер ткнул пальцем в голограмму. В место перед самым Облаком смерти.

– Значит, Творец не хотел рисковать, – хмыкнул Пётр. – Умно-умно… Всегда приходится чем-то жертвовать.

Это звучало пугающе, но как бы я не гнал от себя тёмные мысли, все рассказы Лили о жизни на корабле упрямо говорили о том, что миссии «Армстронга» и «Ермака» были связаны изначально.

«Первые» не должны были добраться до Орума. Они шли впереди лишь с одной целью. Чтобы открыть нам врата. Открыть кротовую нору – червоточину Морриса-Торна, которая позволила бы избежать прохождения через Облако смерти – скопление межзвездной пыли и астероидов. Открыть ценой собственной жизни.

– Почему нельзя было сделать это раньше? Ещё рядом с Землёй?

– Потому что нужны века, чтобы построить ускоритель, – ответил Пётр. – И заставить целые поколения трудиться ради выживания других. На Земле это было невозможно. Сам подумай, Нил. Стал бы ты строить собственную… эту… как её…

– Могилу, – закончил я тихо.

Несколько минут мы молчали, разглядывая призрачную сферу, что мерцала на голограмме. Затем Андрей сказал:

– Придётся вновь менять курс. Мы отклоняемся на пару градусов.

Я поднял на него взгляд.

– Зачем?

– Что зачем?

– Зачем менять в курс и нырять в кротовую нору? Ты ведь сам говорил, что это опасно. Куда теперь торопиться?

– Дело не в спешке, – покачал головой друг. – А в Облаке смерти. Судя по всему, «Ермак» не сможет его пройти. И вообще никто не сможет. На таких скоростях любой маленький метеор будет фатальным.

– Сделаем манёвр, – предложил я. – Обойдём стороной.

Андрей и Пётр переглянулись. Мне вдруг стало ясно: они знают что-то, чего ещё не знаю я.

Лили вдруг подала голос:

– Облако большое, – сказала она. – Гораздо больше, чем показывают ваши карты. Мы умрём прежде, чем достигнем планеты, если пойдём в обход.

Я глянул на Рыбакова. Тот медленно кивнул.

– Это правда, Нил. Нам не хватит ресурсов, чтобы его обойти. Понадобится ещё как минимум два поколения. Карты изначально были неверными.

Сжав под столом кулаки, я опустил взгляд и сделал глубокий вдох.

– Когда ты узнал?

– Пару месяцев назад.

– И всё это время молчал?

– Мы ведь не планировали делать маневр. Мы хотели лететь сквозь Облако, понадеявшись на защиту, и так бы и сделали, если б не нашли другой путь.

Я резко выдохнул. Встал из-за стола и начал ходить кругами.

– Сколько времени мы потеряем?

– Нисколько. Для нас оно остановится. Мы даже не заметим, что куда-то прошли.

– Это понятно. Но сколько пройдёт на Земле?

Андрей пожал плечами. Спокойно ответил:

– Не знаю, Нил. Не имею даже малейшего представления. Я не знаю, куда именно «Армстронг» запустил зонд с материалом, и не знаю, сколько антиматерии они затратили на открытие червоточины. Возможно, что мы просто исчезнем в одном месте и возникнем в другом, и для внешнего наблюдателя это будет похоже на телепортацию. А возможно, что пройдут сотни лет. Я не могу предсказать, Нил. Не могу произвести расчёт. Ровно так же, как и не могу сказать, какова наша вероятность выжить, если мы пойдём сквозь Облако… Решать тебе.

Я хмыкнул. Медленно подошёл к Трону. Прикоснулся к его холодным серебристым стенками.

«Ну спасибо, папа, – подумал со злобой. – Видимо, зря я прикрывал твою тёмную сущность на проповедях».

– Нил… – тихо сказал Рыбаков. – Нужно принять решение.

Я оглянулся. Посмотрел на спокойного Петра… На Андрея. На Лили.

И понял, что не могу рисковать их жизнями.

Пусть мы потеряем сотни лет. Какая теперь уж разница? Связь с Землёй давным-давно потеряна, и мы даже не знаем: существует ли она, Земля? Там в мире, откуда мы родом, наверное, и не осталось уже никого, кто бы о нас помнил.

Мы здесь одни. Забытые в чёрном молчании космоса.

А раз так, почему бы не стать первыми, кто и в самом деле окажется внутри «круга ведьм»?

– Я принял решение… Идём в червоточину.

***

Обычно я просыпался позже, чем Лили. Открывая глаза, видел, как она сидит на стуле и безмолвно читает файл на своём планшете. Лили любила стихи. Особенно Северянина. После того, как я научил её говорить на нашем языке, Лили открыла для себя мир русской поэзии.

На корабле все давным-давно знали, кто она на самом деле. Решив, что больше на «Ермаке» не будет никаких тайн, мы с Андреем рассказали всем правду. О маневре, который начал ковчег, когда мне было ещё семнадцать. О спасённом шаттле. О подвиге «Армстронга».

С тех пор каждый житель корабля ждал лишь этого утра. Этого самого дня. Судьбоносного дня.

Впервые за долгие годы я проснулся раньше Лили. Почувствовал, как кружится голова и как набухли мои пальцы от возросшей перегрузки. Белое пластмассовое кольцо давило, но я не стал снимать его.

– Просыпайся, милая, – сказал я тихо. – Возможно, сегодня мы увидим наш дом.

Не было ни торжественных речей, ни громких гуляний. Весь экипаж собрался в главном зале, где когда-то уходил в последний путь Иосиф. Последний капитан «Ермака».

«Жаль, что ты не дожил до этого дня, папа. Жаль, что так больше и не смог улыбнуться».

Сотни жителей ковчега молча смотрели на изображение, которое транслировал экран. На нём не было ничего, кроме чёрной пустоты.

– Подходим, – тихо произнёс Рыбаков. – Мы уже близко. Осталась пара минут.

За десять лет, прошедших с момента, когда «Ермак» в очередной раз изменил курс, Андрей успел поседеть. Его голос ослаб, а смех больше не звучал так же ярко, как прежде. Андрей изменился после смерти Петра. Стал более мрачным, закрытым. Будто частица брата осталась жить в нём.

– Ничего не вижу, – тихо прошептал я Андрею. – Ты уверен, что она там?

– Уверен. Приборы не врут.

В звенящей тишине было слышно лишь громкое дыхание.

Дыхание сотен людей.

И вдруг кто-то в толпе закричал:

– Смотрите! Смотрите, братцы! Это ведь планета! Она светится!

***

Море.

Бескрайнее синее море. Оно размывало линию горизонта.

И всё же он был, горизонт.

– Забавно, – произнёс я Лили, которая лежала рядом со мной с закрытыми глазами. Лежала на жёлтом песке. – Ни на одной из записей не было главного.

– Чего?

Я прикрыл глаза. Вдохнул горький солёный воздух и ответил:

– Запаха. Он похож на запах нашей безвкусной еды.

– Это называется йод.

– Да, возможно…

Лили прижалась ко мне. Положила голову на грудь. Её тёмные волосы щекотали мне шею.

– А знаешь, это действительно красиво… И огненный шар, что медленно тает в волнах. И еле видимый свет, словно от свечи, который горит в глубине…

Было тепло. Непривычно тепло. Там, на корабле, весь жар шёл от нижних отсеков, иногда обжигая ноги, а здесь он нежно струился сверху… Припекал кожу. Заставлял жмуриться.

– А ещё забавно, что нас забыли, – сказал я тихо. – Мы были первыми, милая. Но нас всё равно забыли. Кто же знал, что кротовая нора заберёт шесть тысяч лет?

Лили усмехнулась сквозь дрёму. Дотронулась до белого пластикового кольца на моём безымянном пальце.

– И всё же, мы остались первым. Навеки первыми. Хоть и ступили на эту планету вторыми. Как же забавно… Ты только представь, милая. Ведь одновременно со всем этим мы ещё и последние люди во Вселенной, которые помнят, с чего начиналась Земля. Все забыли нас. Забыли наши предания. Наши мифы. Наши стихи. А мы помним.

– Не вини их, Нил, – спокойно ответила Лили. – Они создали великую цивилизацию. Построили её снова на руинах и вышли в космос. Разве это не прекрасно?

Я улыбнулся. Взглянул на разбивающиеся о берег волны.

– Прекрасно. Конечно же это прекрасно. Они сумели прилететь сюда раньше нас. Наши потомки… И это действительно восхищает.

Где-то в высоком небе зарокотали тёмные облака. Налетел ветер.

Так необычно… Чувствовать ветер.

Мы лежали долго, пока наше новое солнце не скрылось за горизонтом. Небо потемнело. И на нём вновь засияли звёзды.

Белые. Мерцающие. Похожие на ту самую крохотную точку на голограме, давным-давно подававшую сигнал бедствия.

Лили чуть приподняла голову. Посмотрела на меня.

– Что дальше, Нил? – спросила она, улыбнувшись. – Что будем делать дальше?

Я вновь прикрыл глаза. Полной грудью вдохнул морской воздух, от которого щипало в носу. А затем обнял Лили. Поцеловал её. И тихо прошептал на ухо:

– Я хочу сына, любовь моя. Я так хочу сына.

В тёмном небе что-то вспыхнуло. Потом загремело.

И пошёл дождь.

С любовью, Лин Яровой.

2 марта 2021 года. Север.