Как стать испанским рыбаком

– Етить твою! Вот не зря ты в театрах пыль с кулис околачивал. Целый сценарий, да и затрат никаких, и сучек этих я давно хотел как-то занять. В общем, замётано, прямо сейчас прикажу печь пироги, и у кого невкусные будут, мужа на Родину спишу за плохую работу. Одна загвоздка: намёк твой я понял, но нельзя алкоголь на избирательном участке, стукнут раньше, чем первую рюмку нальём.

– Ну это не беда, даже лучше, кто захочет с чекистами пить? Давай вечером приезжай на лодку, привози ящик, я мяса приготовлю, народ весь там будет. Есть у Посла бюджет на представительские расходы?

– Да на хрена госденьги трогать, у меня зарплата, как у Ротшильда, а тратить некуда. На свои куплю, так вообще лучше и безопасней будет, если кто из твоих стучит, то всё в порядке, Посол может в нерабочее время выпивать с друзьями. А всё-таки давай, ты купи алкоголь, а я вечером деньги отдам, а то как-то неудобно на посольском мерседесе с флагом водку в багажник грузить.

– Всё. Договорились. Жди на выборы толпу волосатых хиппи.

Всю ночь на русской яхте звучали специально подобранные советские песни, волосатые хиппи пьяно спорили, кто придёт после второго срока Путина, а весёлые девушки в разноцветных купальниках наперебой соблазняли резко помолодевшего шестидесятилетнего Чрезвычайного и Полномочного Посла Российской Федерации, отплясывавшего на палубе в фирменном спортивном костюме с надписью «Россия – вперёд!».

В Тунис мы пошли вчетвером: друг хозяина с девушкой, моя девятилетняя дочь, приехавшая из Питера на каникулы, и я. Переход не казался сложным – сто миль до итальянского острова Лампедуза и столько же до побережья Африки. Вышли под вечер, чтобы на следующий день прийти на Лампедузу, дабы не тыкаться впотьмах у незнакомого берега в поисках стоянки. Дочь впервые шла в столь длинный переход и, в принципе, о море ещё ничего не знала.

Стемнело. Огни Мальты скрылись за горизонтом, ветра почти не было, но откуда-то появилась небольшая волна. С каждым часом лодку всё заметней раскачивало. Зная старинное морское правило «Не бойся волны – бойся ветра», я не придал этому значения, но на всякий случай укрепил всё, что может сорвать, и подготовил штормовой парус. Всё-таки волну что-то должно было разогнать, сама по себе она появиться не может. Часам к двум ночи волнение уже превысило пять баллов и имело направление строго по курсу, проще говоря – «в морду». Лодка с трудом взбиралась на трёхметровую волну, резко переваливалась на гребне и, как на скейтборде, стремительно скатывалась вниз. Ночь была ясная, звёздная, и, к счастью, взошла полная луна, прекрасно осветив неспокойное море. Тут ударил шквал. Сила ветра росла от двадцати до сорока узлов, и мы влетели в восьмибалльный шторм. Обычные сухопутные люди, смотря прогноз погоды, часто удивляются, когда сообщают: «Высота волны – 6 метров», но не подозревают, что волна измеряется не от подножья, а как бы с нулевой отметки, то есть от уровня спокойного моря. А когда лодка скатывается к подножью волны «в яму», перед тобой оказывается стена высотой в двенадцать метров – это четырёхэтажный дом. Из парусов на яхте был установлен только «носовой платок» – маленький штормовой парус, нужный при встречном ветре больше для балансировки, нежели дающий какой-то ход. Вся надежда была на двигатель.

Мои пассажиры укачались давно, даже я к этому времени пару раз «покормил рыб». Друг хозяина, человек не чуждый морю, мужественно стоял со мной в кокпите, мокрый от брызг, с распухшим от солёной воды лицом. На случай аврала или аварии, должен был броситься помогать. Его девушка от ужаса зарылась под одеяло в каюте и тихо скулила. Дочь сидела в салоне и обессиленная пыталась бороться с тошнотой. Впервые попав в шторм, ребёнок не понимал, что может случиться что-то страшное, для неё страшней – запачкать диван рвотой, это же стыдно. Автоматика в таких условиях почти не работает, нужно управлять руками, руль на яхте большой, колесо – полтора метра в диаметре, и отпустить его нельзя ни на секунду. Волна бьёт по перу руля, ветер жмёт на рангоут, рулевой постоянно крутит руль и, взлетая на гребень волны, имея две-три секунды, пока лодка не скатится в пропасть, должен рассмотреть, что там впереди.

– Катя, не держи, возьми пакет и выбрось всё из себя, сразу станет легче! – крикнул я дочери, увидев в проёме люка сильно побледневшее лицо. – И сделай это два-три раза! К счастью, дочери, лет до 11, ещё признают авторитет отца и быстро подчиняются. Через десять минут щёки у неё заметно порозовели.

В борьбе со стихией прошло ещё два часа, пассажиры были вымотаны качкой, но встречный ветер и волна сильно тормозили ход, впереди была ещё половина пути. Есть одно лекарство, но это отнюдь не «Драмин», таблетки от укачивания – это обычное снотворное, вызывающее вялость и сон, во сне вестибулярный аппарат успокаивается и меньше реагирует. Не более. Проверенное лекарство – алкоголь. Нет, не напиться, в совсем небольших количествах алкоголь снимает болезненную психомоторику, успокаивает, на некоторое время исчезают рвотные позывы, и организм отдыхает, через час – полтора можно ещё добавить.

– Спускайся на камбуз, возьми в холодильнике три банки пива, одну, хоть силой, заставь выпить свою рыдающую подругу, другая – тебе, а третью дай моей дочери! – заглушая рёв ветра и снастей, прокричал я напарнику.

– Моя пива не пьёт, худеет, – начал бормотать он, – а не рано твоей девочке бухать?

– Твоя уже похудела килограмма на три, заставь, иначе в обморок свалится, скажи, что приказ капитана. А с дочерью я сам разберусь.

Через минуту в люк высунулось неимоверно удивлённое лицо Кати.

– Папа, ты в своём уме, это же пиво, мне нельзя, я ребёнок…

– Выпей треть банки, не больше, остальное отдай мне. Сейчас разрешаю, станет намного легче.

Лекарство сработало. Подруга перестала скулить и заснула. Дочь, получив первый в жизни допинг, даже попыталась вылезти наружу и посмотреть на вакханалию волн, но, получив доброе ведро воды в лицо, вернулась на сухой и мягкий диван.

Тут, по закону жанра, и подкралась серьёзная проблема.

Взлетев в очередной раз на гребень волны, я увидел судно, идущее пересекающимся курсом. Я шёл носом к волне и ветру, и изменить курс значило подставить борт, а это уже было смертельно опасно. Рассчитав угловые скорости, принял решение немного убавить обороты и дать кораблю спокойно пройти. По моим расчётам, я спокойно пройду по корме, когда он уже удалится на целый километр. Так и сделал: снизил скорость и, согласно правилам, вызвал по рации вахтенного штурмана, чтобы предупредить о варианте расхождения судов. Эфир на 16 канале (все корабли общаются в море именно на этом канале) не был пуст. В радиусе трёхсот миль находилось много проходящих судов, их мощные радиостанции добивали и из африканских портов, и даже из Сицилии. На мой запрос встречное судно ответило длинным эмоциональным текстом на итальянском языке. Даже можно было себе представить, как капитан жестикулирует, крича в микрофон. Я не понял ни слова. Снова и снова по-английски информировал:

– СУДНО, ИДУЩЕЕ КУРСОМ НА СЕВЕРО-ЗАПАД В ТРИДЦАТИ МИЛЯХ К ВОСТОКУ ОТ ОСТРОВА ЛИНОЗА, ЭТО ПАРУСНАЯ ЯХТА «ПОМОР», НЕ МЕНЯЙТЕ СКОРОСТЬ И КУРС, Я ПРОХОЖУ ПО КОРМЕ. КАК ПОНЯЛИ? ПРИЁМ.

В ответ неслись нескончаемые рулады итальянских слов. Положение осложнялось тем, что видеть ситуацию я мог только на вершине волны, как и говорил – несколько секунд, основное время или катился вниз, или взбирался наверх, без какого-либо обзора. Мы быстро сближались. В очередной раз забравшись на волну, я увидел, что капитан, или кто там был на вахте, сделал всё совершенно наоборот, судно сбросило ход, и теперь я целился ему точно в борт. Итальянские вопли смешались с моими английскими, никто никого не понимал. Я снизил ход до возможного максимума, ситуация становилась опасной, в любую секунду яхту могло развернуть бортом к волне.

Судно тоже снизило ход. Оно не собиралось меня пропускать, а как бы создавало аварийную ситуацию, в которой утону только я… и мой ребёнок.

– ГОУ! ГОУ! ФОРВАРД! РЕКТО! СПИД! РАПИДО! ДОЛБАНЫЙ МАКАРОННИК! – заорал я в микрофон, прибавив с десяток русских эмоциональных выражений. В ответ, на мой взгляд, лились ровно те же самые выражения, но непонятные мне.

– ПАРУСНАЯ ЯХТА У ОСТРОВА ЛИНОЗА, ОТВЕТЬТЕ ТАНКЕРУ «КОЛЫМА»! – вдруг произнесло радио на чистом русском языке. Голос был сонный, ленивый и совершенно не вписывался в эмоциональный накал.

– ТАНКЕР «КОЛЫМА», ЭТО ЯХТА «ПОМОР», СЕЙЧАС НЕМНОГО НЕ ДО ВАС, ВОЗМОЖНО СТОЛКНОВЕНИЕ С ОДНИМ ИТАЛЬЯНСКИМ МУДАКОМ.

– ДА Я И СЛЫШУ, КАК ВЫ ОРЁТЕ, А ТЫ УЖЕ И МАТОМ НАЧАЛ. ЯВНО НЕ ЗНАЕТ МАКАРОННИК АНГЛИЙСКОГО, А ТЫ – ИТАЛЬЯНСКОГО. ШТОРМИТ ТАМ У ВАС, ЧТО ЛИ?

– БАЛЛОВ ВОСЕМЬ. ПОКА ПАДАЮ МЕЖДУ ВОЛН, НЕ ВИЖУ НИ ХРЕНА, А ЭТОТ СНИЖАЕТ ХОД И НЕ ДАЁТ ПРОЙТИ ПО КОРМЕ.

– ДАЛЕКО ДО НЕГО?

– С МИЛЮ ОСТАЛОСЬ.

– ПОВИСИ НА СВЯЗИ, СЕЙЧАС ПОЗОВУ БОЦМАНА, ОН ЗНАЕТ ИТАЛЬЯНСКИЙ, ВЫЯСНИМ, В ЧЁМ ДЕЛО.

Несколько минут продолжались переговоры боцмана с моим встречным кораблём. Я, как мог, сдерживал лодку от разворота, на малом ходу яхта почти не управляема.

– «КОЛЫМА» ВЫЗЫВАЕТ «ПОМОР».

– НА СВЯЗИ. ЧТО-НИБУДЬ УДАЛОСЬ ВЫЯСНИТЬ?

– ЭТО ВСПОМОГАТЕЛЬНОЕ РЫБАЦКОЕ СУДНО, ОБСЛУЖИВАЕТ ТУНЦЕЛОВОВ. ОНИ ПЫТАЛИСЬ СКАЗАТЬ ТЕБЕ, ЧТО ЗА КОРМОЙ ТАЩАТ ДВУХКИЛОМЕТРОВЫЙ ТРОС В РУКУ ТОЛЩИНОЙ, ПОЭТОМУ И СБАВЛЯЛИ ХОД, ЧТОБЫ НЕ ДАТЬ ТЕБЕ НАЛЕТЕТЬ НА НЕГО, ТВОЙ КИЛЬ СРЕЖЕТ, КАК НОЖОМ, И ТЕБЕ КАРАЧУН БЫЛ БЫ. В ОБЩЕМ, ВРУБАЙ ПОЛНЫЙ И ОБХОДИ ИХ ПО НОСУ, ОНИ БУДУТ ЖДАТЬ, КОГДА ТЫ ПРОЙДЁШЬ. Я БОЦМАНА ПОДЕРЖУ В РУБКЕ, ПОКА РАЗОЙДЁТЕСЬ, НА ВСЯКИЙ СЛУЧАЙ, ВДРУГ ПОНАДОБИТСЯ.

– СПАСИБО, «КОЛЫМА». НЕ ЗНАЮ, ЧТОБЫ ДЕЛАЛ БЕЗ ВАШЕЙ ПОМОЩИ. ВЫ ГДЕ-ТО НЕДАЛЕКО?

– В ТРИПОЛИ, ПОД ПОГРУЗКОЙ СТОИМ. А ТЫ, ШКИПЕР, ПРИВЫКАЙ, ЭТИ РЫБАКИ-КОЛХОЗНИКИ, КРОМЕ СВОЕГО БАСУРМАНСКОГО ЯЗЫКА, НИКАКОГО НЕ ЗНАЮТ.

– ЕЩЁ РАЗ СПАСИБО. УДАЧНОГО ПЛАВАНИЯ!

Часа через три начало светать, и хоть ветер и волны не уменьшились, при свете как-то стало веселей и не так страшно. На горизонте появился маленький остров, скорей кусок камня с небольшим посёлком Линоза. Было принято решение спрятаться с подветренной стороны, встать на якорь и переждать стихию. Хотя больше нужен был физический и моральный отдых. Мне просто необходим был стакан виски и минимум три часа сна.

Из люка показалась голова дочери.

– Папа, меня опять укачало!

– Уже скоро приедем, час остался, спрячемся – качка прекратится.

– Ну укачало-то сейчас.

– Ну потерпи немного…

– А можно ещё пива?

Поп-звезда

– Ну что, изменник родины? Жив ли ты там, на хлебах заморских? – протяжно, словно нехотя, будто продолжая вчерашний разговор, произнёс в трубке скрипучий тенорок. Эту интонацию, эту словесную игру я не мог ни с чем спутать. И хотя не слышал этот голос больше десяти лет, заученно, почти профессионально, отреагировал на реплику.

– Хлеба заморские – ой как сладки, а дым Отечества до нас не долетает. Чего тебе, Шапкин? Почто тревожишь толстого, ленивого диссидента? Отчего нарушил мою дрёму и негу послеобеденную? Неужто соскучился, хороняка, кости старые решил погреть на земле Рыцарей Мальтийских, а денюжек на постоялый двор жалко? Всего-то ничего, лет двенадцать прошло, как не виделись – не слышались…

Лёша Шапкин был моим однокурсником по театральному училищу, ровесником и былым близким другом. После выпуска, в конце восьмидесятых, нас стандартно развела судьба. Лёша отправился покорять Москву, как все молодые актёры, я же вернулся на Север, решив окончить театральную карьеру и стать серьёзным журналистом. Связь мы быстро потеряли, но в театральном мире это не беда. Этот мир очень узкий, можно сказать, камерный – все театральные через одного друг друга знают, и слухи об успехах или провалах каждого очень быстро расходятся по всему Советскому Союзу.

Я слышал, Лёша сделал головокружительную карьеру в одном из московских театров, к тридцати годам стал Заслуженным Артистом России, но потом пропал со всех горизонтов. Почти всегда это означало или тяжёлую болезнь, или смерть, но в Лёшином случае – ходили какие-то неподтверждённые сплетни, что он попал в секту, увлёкся религией и… в общем, никто ничего не слышал о нём. Конечно, я был несказанно рад услышать бодрый голос былого друга, от вопросов распирало, но нужно было придерживаться сценария.

– Ой, ну вот тебя и раньше было не провести, зришь в корень, провидец ты наш, – продолжал тянуть резину Лёша. – Ну, конечно, куда нам, сирым и убогим, до вас, богатеев мальтийских с яхтами и весталками, одной просфорой сыты бываем, что Бог даст – тем и живём. Но вот тут Бог, как ты истинно заметил, дал мне возможность посетить твой благословенный остров, я и выпросил твой номер у твоей бывшей жены (тоже нашей однокурсницы). Найдётся у тебя уголок мощи старческие кинуть?

– Ну разве что в порядке дела благого. Глядишь, зачтётся…

– Ещё как зачтётся, я уж постараюсь.

Лёша Шапкин, парень из небольшого приволжского села, никогда не блистал ни ростом, ни статью. Приёмную комиссию театрального он покорил исключительно своим талантом. Был Лёша чуть ниже среднего роста, имел заштатную внешность, жидкие волосы и мощное обаяние острохарактерного актёра. До поступления он даже умудрился пару лет поработать в профессиональном театре и играл там отнюдь не «Кушать подано…».

Вместе с опытом большой сцены Лёша принёс в училище и опыт «закулисья». В интригах, сплетнях и изворотливости ему не было равных. Наверное, это нас и сблизило. Я вырос в театре и легко определял, когда однокашник врёт или задумал какую-нибудь «поганку». Лёша грамотно счёл, что нам лучше быть друзьями, нежели скрытыми противниками, благо по фактуре мы кардинально отличались, чем исключалась сценическая конкуренция. Только вот тщеславен он был безмерно.

Встречая Шапкина в мальтийском аэропорту, я наблюдал, как самолёт из Москвы заруливает на стоянку, как подают трап и думал: «Интересно, как он изменился за эти годы – потолстел, полысел, узнаю ли сразу?»

Двери самолёта открылись, и первым на трап шагнул… русский поп в богатом, парадном, расшитом золотом облачении. Высокий головной убор он придерживал рукой, в другой нёс дорогой кожаный портфель.

– Мать твою… – мелькнуло в голове. – Только Лёха мог устроить такой спектакль, его стиль. Но как?

Когда священник появился в зале ожидания, провожаемый сотнями любопытных взглядов мальтийцев и туристов, и направился ко мне, я чуть не впервые за свою жизнь оробел. Ряса, богатое убранство не было бутафорией. Мало того, финальную точку в образе ставил настоящий боевой орден на груди моего однокурсника.

– Лёша… ой, простите, Батюшка… – промямлил я, не зная, приложиться к руке священника или протянуть для пожатия?

Именно на такой эффект Шапкин и рассчитывал. Медленно подойдя ко мне, он аккуратно поставил портфель, повернулся к толпе встречающих и размашисто осенил их православным крестом, благословляя. В ответ добрая сотня человек почему-то захлопала. После чего повернулся, обнял меня и, так же картинно, троекратно поцеловал, после чего протянул руку, но хитро, ладонью вниз, почти как для поцелуя.

– А вот хрена два, – прошептал я. К счастью, Лёша чуть переиграл, дав мне оправиться от удивления.

– Облом. Что, затянул сцену, пережал? – весело спросил священник. – Да, всегда страдал от этого, меры не знаю. Да ладно, вези меня, боярин, в келью монашескую, надеюсь, «кровь господня» у тебя припасена в больших количествах?

На яхте попу была определена собственная каюта, из которой через полчаса вышел обычный Шапкин, в китайских шортах неопределённого цвета и застиранной футболке. Пригладив жалкие остатки сметённых временем волос, он заорал: «Стас, дай я тебя поцелую, сколько лет…»

– Эээ, минуточку. Надо сначала определиться, кто есть ху… – отстранился я. – Вы… ты… и вправду священник?

– Иеромонах отец Иоасаф, настоятель одного из подворий Санкт-Петербурга, позвольте представиться.

– Иеромонах, то есть чёрный монах?

– Уже да, два года назад принял третий постриг.

– Ни фига себе. А это какое звание, если на военный лад перевести, для тупых и недалёких в церковной иерархии?

– Полковник, как минимум.

– И как мне вас теперь называть?

– Ты достал уже! Чего напрягся, попа первый раз видишь? Для тебя я был, есть и буду Лёша Шапкин. Ну разве что на людях, когда я в одеянии, не матери меня, пожалуйста. Так нальёшь зелья какого-нибудь, с устатку?

– А тебе пить можно?

– Всё, я понял. Издеваешься. Мстишь за аэропорт. Сволочью был, сволочью остался…

– Ну, так и быть – целуй, но смотри, не доверяю я вам, ксендзам… в свете последних тенденций в церкви.

– А это не у нас, это у католиков содомия сплошная, мы в РПЦ не такие, – захихикал иеромонах.

За столом Лёша хорошо поставленным голосом артиста-проповедника поведал о жизненных перипетиях.

– Ну о моей театральной карьере ты наверняка знаешь. Не буду останавливаться, скажу только, что там я быстро всего добился, получил «заслуженного», и уготовано мне было, согласно моей фактуре, всю жизнь играть дурачков да Бабу Ягу. Ну, может, под старость, если бы повезло, Короля Лира дали сыграть. В театре сплошной террариум и серпентарий, все едят всех, да и девяностые начались – ни сьемок, ни ролей, ни денег. С женщинами, как сам помнишь, у меня как-то не складывалось никогда. Нет, были, конечно, даже ребёнок на стороне есть, но… им подавай богатых или хотя бы видных, а я… я – мелкая копия Милляра. Но я хочу внимания, хочу, чтобы все мне поклонялись.

– Погоди, так религия – это твоя персональная сцена? Поэтому в попы подался?

– Нет, конечно. К Богу я шёл долго. Бросил театр и уехал в дальний монастырь, три года послушником, поступил в семинарию, совершил постриг, получил первый сан, но на приход не пошёл, стал келейником у епископа. Я ж звезда – мне и путь нужен звёздный, быстрый. За пару лет стал ему незаменимым помощником, даже иногда решал мелкие вопросы своей волей, конечно, с благословения. Скоро заслужил авторитет у братии. В итоге получил от епископа хороший приход, сейчас заканчиваю духовную академию, лично знаком с патриархом. На то, чего я добился за десять лет, многим жизни не хватает.

– Сильно! Лёш, скажи, а что за орден у тебя на рясе висит, не похож он на церковную или гражданскую побрякушку?

– Чечня, две командировки.

– Ох, ни фига себе, так ты же не можешь воевать, ты же священник?

– А кто солдатиков окармливать будет, в России нет института капелланов, вот и напросился на войну, хоть и страшно там до ужаса. Но как-то пообвык там, эта работа – исповедовать умирающих солдат да благословлять на ратную битву – очень угодна Богу, да и почетна среди священнослужителей. Сейчас служу в Питере, но планов дальнейших – громадьё. В общем, я ведь сюда не только отдыхать – повидаться приехал. Хочу почву провентилировать. Наверху есть мнение – приходик здесь открыть, наш РПЦ-шный, пока Зарубежная Православная Церковь не влезла. А я уже давно на покой хочу, в тёплую спокойную страну, сам себе хозяин, все тебя любят, все ручку целуют… да доход здесь неплохой видится. Как, одобряешь такую идею?

– Ну почему же не одобрять, дело хорошее, правда, сомневаюсь в реализации. Мальта – очень католическая страна, они другие конфессии сюда не пускают. Да и православных здесь не много.

– Ну тут дело больше политическое, это решать на уровне руководителей государств и церквей будут, нам только почву подготовить, идейку кому надо в голову закинуть, да помелькать здесь в чёрном греческом одеянии. Видел, как меня в аэропорту принимали?

– Могу с Послом России свести разве что, в другие инстанции я не вхож, да и не сильно хочу.

– Боже! Да это вообще супер, я даже не чаял на приём к послу попасть, а ты тут тоже времени не теряешь, говори, чего вы с властью мутите?

– Ничего, земляк он мой, знакомы ещё с Севера. Сейчас позвоню, встретишься. А мы с ним просто выпиваем изредка да анекдоты травим.

– Песен-то наших училищных петь будем, не разучился играть?

– Вроде нет, вечером девушка придёт, разгуляемся.

– Точно, ты ж разведён теперь, а что за девушка, как мне себя вести с ней?

– Как отец Иоасаф, конечно. Золото можешь не надевать, но подрясник уж будь добр.

– Нельзя мне ругаться, грех, но какой это отдых выпивать и песни петь в одеянии, да ещё в такую жару?

– Ручку поцелуешь, разрешу снять…

– Вот скотина злопамятная, прости Господи! А если на то пошло, то у меня тоже обида на тебя есть. Помнишь, на втором курсе ты завалился ночью ко мне на съёмную квартиру с двумя подружками и парой бутылок мерзкого, польского «Cinzano»?

– Как такое забудешь. Классно было же…

– Это тебе было классно. А ты забыл, как завалил обеих на мою кровать и устроил там вакханалию, а я вынужден был вертеться в углу на полу, слушая ваши развратные хихиканья? Вот, может, тогда ты подорвал во мне веру в себя, как мужчину…

– Э, я прекрасно всё помню, мы тебе не раз предлагали присоединиться. Ты отнекивался и скромничал. Где тут моя вина? Сам понимаешь, тут дамы выбирают, к кому в постель прыгать, это же приличные студентки были, не шлюхи какие-нибудь.

– Но моральную травму ты мне нанёс, друг называется, мог бы привести их и свалить…

– Ну, ты красава, а ключ от квартиры, где деньги лежат, тебе тоже надо было отдать и свалить? И потом, если этот случай так повлиял на тебя, так, значит, я и явился главным стимулом для твоего обретения Бога. Благодарен должен быть.

– Да, ладно, шучу, конечно, просто вспомнилась жизнь наша студенческая. Ох, куролесили… Но, если серьёзно, покаяться я перед тобой должен. Есть грех на мне. Помнишь, у тебя пропал второй том Михаила Чехова, редкое издание, как раз с описанием его системы работы над образом через психофизику актёра?

И тут Лёша, аккуратно выйдя из-за стола, на полном серьёзе бухнулся на колени, ударил земной поклон и перекрестился.

– Прости меня, Станислав, грешного, каюсь, я украл его. Украл и не признался. Да всякие гадости мелкие за спиной иногда позволял себе говорить. За это тоже прости. Примешь мое покаяние?

– Конечно, приму. Про гадости я знал, конечно, да и сам этим грешил. Ты тоже меня прости.

– Вот и ладненько. Официальная часть закончена. Мы с тобой чисты перед Богом теперь. Поцелуемся?

– Одно у вас, попов, на уме – лобзания. Ладно, но в первый и последний раз.

Утром в воскресенье иеромонах Иоасаф неожиданно появился из своей каюты в полном монашеском одеянии: идеально пошитая по фигуре шёлковая чёрная ряса, клобук, наперсный крест из жёлтого металла. Жидкая бородка была тщательно подстрижена и расчёсана.

– Одевайся прилично, батюшка Станислав, в церковь идём, на службу. Воскресенье – Господний день.

– Где же мы тут церковь-то найдём, Отец Иоасаф, нет на Мальте православного прихода, даже молельного дома нет, раз в месяц приезжает из Палермо наш поп и окормляет немногочисленную паству в какой-то квартире. Некуда нам идти.

– Тёмен ты, сын божий. Тёмен и сер. Для разговора с Господом не важна конфессия или религия, Бог един и Бог в сердце твоём. Вратами к Богу является любое строение, где молятся, будь то синагога, мечеть или молельный дом мормонов. Ищущий Господа может возносить молитву, где угодно. Веди меня в ближайший католический храм на мессу.

– Так католики же сидя молятся, а мы вроде стоять должны?

– Так и постоим, служба-то у нас по одной книге идёт, христиане мы. Ты язык-то освоил уже?

– Вроде более-менее справляюсь, только ведь служба не на английском, а на латыни у них, только проповедь на мальтийском или английском. Вряд ли я смогу перевести.

– Службу, батюшка, я наизусть знаю, перевод мне не нужен. А с людьми общаться ведь придётся. Греческий ортодокс на католической мессе вызовет сильный интерес.

– Опять ты что-то задумал…

Мы вошли в собор минут через пять после начала праздничной мессы, дождавшись, когда прихожане рассядутся и начнётся служба. Встали сзади скамеек, чтобы не привлекать внимания. Шапкин погрузился в молитву, изредка осеняя себя православным крестом. Было видно, что делает это он совершенно искренне, без всякой театральности. Я же, прочитав про себя пару раз «Отче наш», послушно повторял со всеми «Аминь» и больше разглядывал убранство и слушал пение псалмов великолепного хора мальчиков, участвовавшего в богослужении в честь какого-то, неведомого мне, католического праздника или святого. Вели службу четыре католических пастора в белых, расшитых золотом облачениях. Также на алтаре находились с десяток монахов и хор. Было бы странно, чтобы чёрный монах не привлёк внимания прихожан. Сидящие, заметив Иоасафа, всё чаще начинали оглядываться, на лицах было истинное удивление и нескрываемый интерес. Очень скоро его заметили и проводящие мессу священнослужители.