Sophie

Дина Шехур

Sophie

– Sophie, Sophie, maman t'a demandé de venir la voir.1

Я подняла глаза глянув на егозу Марию, Машеньку, как мы ее именовали между собой, положила книгу на подлокотник кресла, встала и поправила замявшуюся юбку. Мое утреннее платье было нежно бежевого цвета, с высокой талией, свободным, легким. Но была одна особенность: при сидении (особенно, как я любила читая книгу) подворачивался подол и ткань сильно сминалась. Маман, очень внимательная к моему внешнему виду и пеняющая мне на мою рассеянность, вполне могла бы меня строго отчитать за эту оплошность. Стараясь держать спину прямо, не спешить, не семенить ногами я прошла к маман в спальню.

Она сидела у окна в своем любимом враппере. Отороченном ярко-рыжим стеганным материалом по рукавам и подолу, и с рисунком в нежно-рыжий цветок, серые переплетающиеся ветви на которых видны то тут то там маленькие зарянки, на остальной материи. С белой шнуровкой на груди. Вот именно на эту шнуровку я, по привычке, уставилась одновременно делая почтительный реверанс и произнося (конечно же на французском):

– Доброе утро, мама. Как вам спалось?

– Софи, – если моя мама выдала с утра именно эту производную моего имени, значит можно расслабиться. Подумала я в тот момент. Зря, конечно. Если б я знала, бежала бы, безобразно подняв сминающийся подол и вульгарно обнажив свои тонкие худые ноги.

Но, увы, в тот момент я расслабилась. И даже улыбнулась.

– Одевай, этот невообразимый кошмар, который тут, уже даже приличные дамы, называют – платьем, – продолжала моя мама, явно намекая на мое любимое, жутко модное платье и продолжила указание, – сейчас мы с тобой поедем в одно место, веди себя прилично, язык держи за зубами и если зададут вопрос, отвечай тихо и кратко.

И, как обычно, отвернулась к окну, давая понять, что аудиенция окончена.

Я выдала легкий реверанс ее затылку, верней даже высокой спинке кресла, и тихо вышла из спальни. Стараясь не семенить ногами, не ступать на пятки, держать легкость в походке, я направилась в свою комнату.

Этот дом был значительно меньше, чем наш в России: и фамильный в Петербурге, и старинный в Москве, не говоря уж про огромное имение под Калугой. У папа еще было три имения, но я в них не бывала ни разу. Когда папа был еще жив, и во времена нашей жизни в России, ему приходили письма из имений от управляющих. И они с мамой закрывались в папином кабинете и, как говорила маман: подбивали доходы. В это время полагалось вести себя тише воды, ниже травы. Даже, когда появилась маленькая Машенька, ее нянюшка уносила подальше, а летом, так вообще уводила гулять в парк.

Уезжали из России мы в спешке. Папа говорил, что это не надолго и «все еще вернется на свои круги». Маман строго поджимала губы и качала головой, как бы не соглашаясь, но в слух своих соображений она не высказывала. Во всяком случае при нас. Нянюшка с Машенькой до сих пор считают (прожив в Париже уже почти два года), что еще немножко и мы вернемся домой. Моя гувернантка, мадмуазель Ирен, сбежала от нас едва услышала, в прошлом году, что в России революция. Маман, поджимая губы, сказала: «свободу почуяла». Папа уже тогда был плох, его замучила чахотка. Весть он принял стоически, но через две недели скончался. Маман была вся черна и не от одежды, а от горя. Именно тогда я вдруг увидела, как она его любила. Я уже в то время, семнадцатилетняя, казалось бы взрослая барышня, вдруг поняла, что она и любила-то только папеньку. Нас она так не любила. Сначала я вдруг ощутила жуткую обиду, ведь я всю свою жизнь, смотрела в ее глаза, слушала ее упреки, выполняла все ее прихоти, только бы получить хоть каплю материнской ласки и любви. Но увы. Ее любви хватало только на одного. Когда Машенька была маленькой, маман иногда ей читала вслух. Машуля, обыкновенно, сидела на полу и распахнув свои голубые глазенки, затаив дыхание слушала. И я четко видела, что даже ей, малышке, так не хватает материнской любви и ласки. Потом я махнула рукой и стоически принимала ее упреки. Только папа любил нас и баловал.

***

Когда жили в России устраивал нам детские потешные праздники, задаривал подарками на именины и Новый год. Ах, какую он нам выправлял елку. Из леса, самую пушистую, самую высокую, до потолка. Ставили ее в зеркальную залу, украшали бархатными бантами, бумажными хлопушками, золотой звездой ивифлиемской. А какие были ватные барашки – прелесть. Золотом покрытыми рожками, палочками ножками и пастушок бумажный с веточкой – посохом. А мое первое бальное платье. Оно было божественно. Именно божественно – в стиле греческих богинь, с высокой талией, как и следовало в моем молодом возрасте (ужас, прошло уже почти больше трех лет), мне было практически пятнадцать. Платье было длинным, цвета слоновой кости, с золотой вышивкой по подолу, вороту и линии талии. На плечах скреплялись тонкой тесьмой и руки были (о ужас) голыми, на плечи накидывался в тон платью газовый шарф. Туфельки были необыкновенно узенькими, легонькими. Я протанцевала в них почти весь праздник. Мои милые тетушки – Елизавета Николаевна и Анна Сергеевна, все подшучивали надо мной на балу, но постоянно следили, чтобы меня приглашали на танец и я не сидела безучастно. Маман, по своему обыкновению была с Марией Федоровной. Та все время посматривала на меня и улыбалась мне подбадривая. Маман тоже улыбалась, но взгляд ее был безучастен. Мы уехали, как подобало нашему положению – уже за полночь. У меня от танцев кружилась голова, все тело горело от не отпускающего ощущения объятий. Сквозь ткань я чутко чувствовала каждое прикосновение чужих рук. От воспоминаний я вспыхивала маковым цветом. Папа смотрел на меня любящим взглядом и все выпытывал (в его любимой манере): «ах, мон шер, вы наплясались? Отвели свою волнующуюся душу?». И я, захлебываясь, спеша поделиться и даже перебивая саму себя, пыталась ему поведать о танцах, о своих чувствах, о впечатлениях, о молодых мужчинах, оказавших мне честь пригласив меня, о великолепии залы, о расписных потолках и золоченых зеркалах, о красоте ее высочества (безумно меня впечатлившая и весело отплясывавшая рядом со мной), о жутко смешной (но, о ужас, пошлой шутке) услышанной от группки кавалеров облаченных в военные мундиры. Папа весело смеялся над моими потугами рассказать все и сразу. Как он был хорош. В своем расшитом камзоле с золотом вышитыми погонами с вензелем и короной, с крученым аксельбантом который пристегивался под правым погоном специальным хлястиком из красного приборного сукна на пуговицу, находящуюся под нижним краем погона. Передний (более короткий) плетеный конец аксельбанта прикреплялся серебряной ниткой к третьей пуговице кителя, а задний плетеный конец – на вторую пуговицу кителя. В петлю на аксельбанте продевалась рука. Истинный князь.

***

От воспоминаний слезы навернулись на глаза. Я украдкой смахнула их. Одевалась я сама. Маман, после исчезновения моей гувернантки, пыталась найти ей достойную замену, ну или хотя бы молодую горничную, но увы в Париже с этим были проблемы. В Париже вообще кругом были проблемы. Первый год папа очень переживал, что перевез нас, как он называл: «из огня да в полымя». Но, мы обосновались почти на окраине и доносившиеся до нас ужасные звуки военных действий были редки. А почти через год, когда папа слег, и вообще прекратились.

Выезжали мы редко, на моей памяти один раз посетили дом таких же как мы сбежавших из России – мамину знакомую. Но уже через неделю узнали, что они съехали в Америку. Папа тоже пробивал этот вопрос, но, увы, не успел. А маман говорила, что будет жить в той стране, где похоронен муж. Еще мы, всего два раза, выезжали в магазин-ателье. Остальное необходимое доставали, с огромным трудом, рядом с домом.

Маман ждала меня у входной двери, от нетерпения помахивая перчатками зажатыми в руке. Я уже было открыла рот извиниться за задержку (в самый неудобный момент лента завязок – шнурок моих новомодных ботинок порвалась, а я металась искала, целых пятнадцать минут, новые шнурки). Но маман только хмуро глянула на меня и махнув рукой поспешила на выход. Я понуро двинулась за ней.

Возле входа, у ворот нас ждал подрагивающий (видимо от нетерпения) автомобиль.

Шофер открыл дверцу и маман, приподняв подол своего черного – траурного платья, грациозно села на заднее сиденье. Я (помня мамину головомойку) дождалась, когда шофер мне откроет и придержит дверь. И стараясь подражать маман, приподняла юбку и выпрямив спину попыталась аккуратно сесть на сиденье рядом с ней. Сказать, что у меня так же элегантно не получилось, это не сказать ничего. Я с грациозностью бегемота ввалилась в салон автомобиля и рухнула на сиденье. Маман прикрыла глаза и издала осуждающий вздох. Лучше бы отругала. Этот вздох не сулил ни чего хорошего.

Ехали мы молча. Я вся извелась понимая, как мне достанется. А потом загляделась в окно и успокоилась. Еще через полчаса меня стало укачивать и я задремала. Сколько мы ехали я не знаю. Проснулась я от толчка в бок и от неожиданности подпрыгнула и больно стукнулась о раму двери. Машина остановилась и шофер выбежал открыть дверь маман, а потом и мне. Выйти у меня получилось гораздо аккуратней.

Дорожка под ногами приятно шуршала. Мы шли по ней от самых ворот. Дом был высок, с башенками, выглядел волшебным замком принцессы. Я разглядывала его и чувствовала, как ухает сердце в груди. Мы поднялись по высокой, каменной лестнице и маман, одернув платье, постучала большим железным кольцом по массивной дубовой двери.

Дверь тихо открылась и высокий пожилой мужчина в темном сюртуке открыл нам.

– Княгиня Кашина, – гордо представилась моя мать. – с дочерью.

Мужчина кивнул, пропустил нас вперед. Проводил в большую светлую комнату. Указав на кресла, все так же тихо вышел.

Я послушно сидела в кресле и разглядывала комнату. Она впечатляла. Полы инкрустированы цветными плашками из которых складывался затейливый узор. На стенах новомодный рисунок: пионы и золотые вензеля. Картины в золоченых рамах. Большой камин, отделанный светлым мрамором, и овальный стол выдавал в этой комнате гостиную. Над столом поражающая воображение газовая люстра. Сверкающая и искрящаяся. Она просто заворожила меня. Мне чудилось, что ее искристость мне что-то напоминает. И казалось, что вот-вот и я пойму, на что же она походит. Но тут раскрылась дверь в комнату и вошла высокая, тонкая, хрупкая женщина. Пока она проходила в дверях – в темноте, мне показалось, что она молода. Но когда она подошла к полосе света я увидела, что все ее лицо испещрено морщинами. Она оказалась очень старой. И страшной. Ее лицо, мне показалось, хищно вытянулось. Но через секунду, она уже обаятельно улыбалась и приветствовала мою привставшую с кресла мать. Я тоже привстала, как велели правила этикета, приветствуя женщину гораздо старше себя. По движению своей матери, по тому на сколько она приподнялась, я поняла, что пожилая женщина положением ниже нашего. Старуха села на диван напротив матери и они завели ни к чему не обязывающий разговор: о погоде, о сложности найти хорошую прислугу, о трудности приобрести достойное платье и о, да, об этой ужасной современной моде.

Все было расписано, как по нотам. Как только было произнесено последнее слово дверь снова отворилась и в комнату вошел все тот же мужчина толкая перед собой столик. Он был сервирован на троих. Чай мы пили с великолепными круассанами. Я накинулась, как голодная. Но поймав взгляд матери, поняла, что делаю все не так. Оглядела себя – сижу вся в крошках. Ужас. Я нервно сглотнула, положила на край блюдца недоеденный кусок и взяла чашку в руку. Думая только о том, какую головомойку маман мне сегодня устроит. И пропустила вопрос пожилой дамы обращенный ко мне. Маман закатила глаза. Все. Неделя бойкота мне обеспечена.

– Милочка, вы задумались? Вы вслух на французском читать умеете? – снова повторила свой вопрос старуха.

Я, мелко дрожащими руками поставила чашку обратно на блюдце, вздохнула поглубже и тихим голосом ответила:

– Да, мадам, я хорошо читаю вслух по-французски, – и бросив быстрый взгляд на мать опустила глаза.

– А пасьянсы раскладывать умеете? – последовал вопрос.

Я покраснела и стараясь, чтоб маман не слышала:

– Только косынку и паука.

– Вот и прекрасно, – кивнула головой пожилая женщина, – она мне подходит.

Сказала она уже моей матери. Та только кивнула.

Они с маман допили чай и хозяйка встала нас провожать.

Мы дошли до двери и я собралась было пойти с матерью, как та повернулась ко мне и останавливая меня сказала:

– Софи, веди себя прилично, будь послушной и не забывай, чему я тебя всегда учила. Прощай.

И уже обращаясь к хозяйке дома:

– Анна Леопольдовна, ее вещи я вышлю завтра.

Развернулась и вышла оставив меня стоять в недоумении.

Я стояла у двери слушая, как отъезжает машина и не верила всему происходящему.

Старуха взяла меня под локоток и говоря, что-то утешающее повела меня.

Я плакала в подушку, которая оказалась прямо подо мной. Когда меня привели в комнату. Видела только кровать и эту подушку. Сколько я так проревела, не знаю. После уснула. Когда проснулась в комнате было уже темно. В животе происходило что то невообразимое – казалось, что желудок уже переваривает сам себя. Я встала с кровати и пошла искать, что то наподобие кухни. Наверняка там осталось что-нибудь съестное. Хотя бы корочка хлеба. Мысль про корочку тут же вызвала в животе хор всех моих внутренностей. И я тихонечко, стараясь не шуметь пошла искать еду.

Пока я медленно шла по коридору, спускалась по лестнице вспоминала, что даже в самые тяжелые годы я такой голодной не была. Видимо меня вела сама судьба (а скорей всего мой голодный желудок) кухню я нашла сразу же свернув на лево от лестницы. Когда глаза привыкли к темноте помещение оказалось большим, просторным. Медленно прошла вперед, ощупывая воздух перед собой руками. Вот стол, большой, руками потрогала его. Деревянный. Шершавый. С рубцами. Видимо на нем и готовят еду для всех домашних. Медленно продвигаюсь к темному углу. Мой желудок усиленно тянет меня туда. Уже почти дошла, как вдруг, резко загорелся свет. Я инстинктивно прикрыла глаза, еще и ладошками накрыла для верности.

– Голодная? – раздался участливый голос рядом, – сейчас я достану что от ужина осталось, то что холодным есть можно. Разогревать сейчас не буду. Немного перекусишь, до утра хватит.

Я опасливо приоткрыла ладони и прищурившись посмотрела на них. Уже свет глаза не режет и смело открыла их.

Первое что я увидела, это огромны черный кот сидящий на ящиках напротив меня. Большие желтые глаза внимательно смотрели на меня.

– Здравствуйте, – совершенно неосознанно я поздоровалась с ним.

– Еще раз, здравствуй, – в голосе рядом со мной звучало недоумение.

И я с запозданием повернулась к говорившему человеку. Голос был мне знаком. И человек тоже. Тот самый пожилой мужчина. Который открывал нам с маман дверь. Только в темно-синем халате, из-за чего казался ниже ростом и не таким важным. Воспоминания о маман снова всколыхнули во мне чувство обиды и жалости к себе. Глаза наполнились слезами.

Увидев это мой ночной спаситель быстро заговорил:

– Садись я тебя сейчас покормлю, – отодвигая от стола грубый деревянный табурет он почти насильно усадил меня на него.

Потом передо мной возникла большая кружка с молоком и я жадно кинулась пить. Спустя пару глотков на столе возник ломтик белого хлеба с куском ветчины и сыром. Я с удовольствием ела запивая молоком. Было очень вкусно. Табурет рядом отодвинулся и дворецкий сел на него. Я повернулась пытаясь быстро прожевать. Ведь разговаривать с набитым ртом не вежливо.

– Ты кушай, кушай, – его глаза с теплотой смотрели на меня, – я дворецкий, зовут меня Эванс. Служу хозяйке уже больше полувека. Она добрая женщина. Может показаться странной, но она очень добра.

Я уже прожевала кусок и правила этикета (вбитые в меня матерью) обязывали ответить:

– А я София, – сказала то что первым пришло мне в голову, – я не знаю кто я и что я тут делаю. Я вообще не понимаю почему маман так со мной поступила. Зачем и почему?

Он опустил глаза и пожал плечами. С минуту мы молчали. Я продолжала есть. Хотя мне было уже не так вкусно.

– Я не знаю, что с тобой произошло, – не поднимая головы говорил Эванс, – не осуждай свою мать. Мы же не знаем, что сподвигло ее так поступить. Возможно со временем ты узнаешь и поймешь ее. Поэтому, я, как человек многое повидавший на своем веку, как человек более опытный и умудренный, позволю дать тебе совет: не осуждай свою мать, прими этот поворот судьбы, как необходимость. Твоя жизнь круто развернулась для тебя и проживи ее достойно.

Я кивнула, пытаясь сказать слова благодарности, но вышло что то похожее на неприличное бульканье. Я допивала молоко.

– Ну вот, надеюсь ты утолила голод. Думаю до утра хватит, а пока идем провожу тебя в твою комнату. Постарайся выспаться.

Мы шли по лестнице, коридору. Эванс ориентировался в темноте уверенно. По нему сразу было видно, что тут он – у себя дома.

Он толкнул дверь, вошел приглашая меня за собой:

– Вот тут включается свет, – он дернул за веревку и загорелась люстра на потолке.

Я посмотрела вокруг. Модные обои в нежно-розовый цветочек, розового дерева кушетка у стены, в том же стиле пара стульев вокруг небольшого столика. На другой стороне стены великолепный туалетный столик. Маман была бы в восторге от него. С большим зеркалом. Что было вообще чудом. И кровать, стоявшая рядом у входа. Именно на ней я и проревела. На это указывали характерные примятости и валяющаяся подушка. Именно ей досталось больше всего.

Я прошлась немного по комнате. Обратила внимание на мягкий ковер под ногами.

– Ну ты отдыхай пока, завтрак ровно в девять, – сказал дворецкий и вышел аккуратно прикрыв за собой дверь.

Отдыхать. Хорошо сказать. Как тут отдохнешь. А до девяти надо как то время протянуть. Я думала, что не засну, просто прилягу и буду лежать, ждать. Но только коснулась головой подушки, как моментально уснула.

Разбудил меня стук в дверь.

– София, просыпайтесь, – раздался голос дворецкого за дверью, – выходите, я вас провожу, покажу ванную комнату, чтобы вы привели себя в порядок.

Я соскочила с кровати и открыла дверь.

– Пойдемте, за мной, – тут же пошел по коридору.

Я за ним. Маман была бы недовольна, что так быстро можно перемещаться по дому. Воспоминания о матери снова нахлынули.

Мы дошли до следующей двери.

– Вот, проходите,– сказал он открывая передо мной дверь, – умывайтесь, приводите себя в порядок, а я пока ваши вещи занесу в вашу комнату.

Развернулся и пошел обратно.

Я зашла внутрь, огляделась, посередине помещения стояла большая ванная на ножках. Я подошла к ней. Очень похожа на маленькую ванночку, которая была у Машеньки. Когда она была совсем малышкой, нянюшка с кормилицей купали ее в ней. И мне разрешали помогать: то полотенце поддержать, то мыло из мыльницы подать, то отвар ромашки подлить в воду. Мне нравилось, как маленькая Машуля лежала в ванночке, нянюшка поддерживала ее под голову, а она сучила ручками и ножками. Было видно, что ребенку очень нравится.

Снова воспоминания нахлынули и я разревелась. Ну почему она так со мной поступила? Что меня ждет? Зачем я здесь? Увижусь ли я с ними еще?

Постепенно я успокоилась и вспомнила зачем меня сюда направили. Надо и правда приводить себя в порядок. В углу стоял умывальник, рядом столик с полотенцами. Я подошла, умылась, вытерлась. Осмотрела себя в висящее над умывальником зеркале.

Красные заплаканные глаза, серые круги под глазами, впалые щеки, тонкий нос, широкий рот с большими губами. Именно из-за них я больше всего плакала глядя на себя в зеркало. После одного случая, я поняла, что мои губы некрасивые и большие. Однажды, я пробегала мимо маминой спальни, дверь была приоткрыта и я ясно услышала, как маман говорила обо мне: «Вот Софи, вроде бы симпатичная девушка растет, но ее эти ужасные, огромные губы – пельмени, все портят. Такую разве выдашь выгодно замуж». Я секунду стояла опешив, а потом неслась в свою комнату. Там я долго плакала. И недоумевала, за что же она так жестока со мной.

Я еще раз умылась, прополоскала рот. Надо будет посмотреть передала ли маман мою зубную щетку и порошок. Я не люблю, когда коснешься кончиком языка зубов, а у них налет. По утрам я всегда тщательно чистила свои зубы. Ладно, потерплю.

В дверь стукнули и поторопили к завтраку.

Я вышла и пошла по коридору к лестнице. Спустилась. Стою в холле, прислушиваюсь. Куда мне идти? Ночью я, кажется, повернула налево и была на кухне. Вчера нас с маман проводили, кажется в ту дверь, за ней была небольшая гостиная. Я обратила внимание на двойные двери слева от меня. Надеюсь там столовая. Я несмело подошла к ней и хотела открыть двери, как они распахнулись сами.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.

Примечания

1

Софи, Софи, мама просила тебя к ней подойти. (фр.) Далее текст дается на русском для удобства читателя.