Что за темнота, поток, крутящий темный и холодный чьи-то пасти кто я, что я, где Я. И, где огонь, где пылающие стены и где этот прекрасный ангел смерти, расхаживающий среди языков пламени.

Но это все было когда-то давно и было, наверное, не со мной. А сейчас что-то синее над головой раскинувшееся от края и до края. И это все было и тоже давно. И тогда оно называлось небо. Но есть и отличие от того времени уже дальнего. Земля под ним движется и почему-то рывками. Мир прокручивался под ним тяжело и с натугой, всхлипывая и постанывая. Вот где-то далеко какой-то голос произносит чье-то имя, может быть его, но он опять забыл свое имя.

Наконец он попытался шевельнуться, впрочем, он сделал бы это и раньше, просто не знал как.

Приподнял голову и встретился взглядом с чудовищным монстром. Громадные желтые глаза смотрели безразлично, как сама вечность, огромная пасть с рядами неровных и громадных зубов надвигалась. Пасть двигалась как-то толчками. Подползала к самым его ногам, а затем мир под ним прокручивался, и монстр отъезжал назад. Потом все повторялось заново.

– Е-е-е-е. – вдруг разревелся в голос мир.

Он приподнялся на локтях и увидел перед собой громадного крокодила. Чудище, медленно переставляя лапы, приближалось.

Обернулся назад. Сзади сидела на песке маленькая черноволосая женщина и ревела как белуга. Это она крутила под ним планету пытаясь уволочь от водного чудовища. За калазирис, как раз между грудей, у неё был заткнут бумеранг. Надо ли пояснять что тот самый?

– Здравствуй Хеприрура, здравствуй душа моя.

– Ве-е-е… – надрывалась египтянка, глядя на подползающего крокодила.

Титан мира крокодилов подполз к самым его ногам и застыл.

– Как ты здесь оказалась, душа моя?

– Я…я…я па… пи-пи-и-и-и… – последовало длинное и жалобное подвывание.

– Пи-пи здесь-то причем?

– Папи-и-рус собирала и…и…и… кра… кру… коди-и-и-ил… е-е-е-е…

– Ну, вот, обстановка прояснилась, что ж идем в твои хоромы.

Египтянка, продолжая подвывать и икая, тыкала пальцем в рептилию.

– Скажи мне честно, Хеприрура, мы с тобой встречались раньше? Мне все это не приснилось? Может я был в горячке и все это сам себе набредил? Но там были такие ужасы, что сам вряд ли я бы придумал. Там были огонь, вода, чудовища и люди… еще страшней чудовищ.

Но Хеприрура все тряслась, глядя на крокодила. Видимо чувствовала себя неуютно в его обществе. Пришлось взвалить ее на плечо и отнести дальше от уреза воды.

Однако за всю дорогу к дому от Хеприруры добиться чего-нибудь более вразумительного, чем шмыганье носом и всхлипывание, не удалось.

Во дворе же его ожидал следующий сюрприз в виде кузнеца Энеджеба и онагра Харона.

– Так-так. Разве вы знакомы?

– Конечно. – ответил Энеджеб и указав на онагра пояснил. – Вот он вчера нас познакомил.

– Тем лучше, значит здесь все свои. Теперь, друг мой, Энеджеб, и, моя подруга Хеприрура, ответьте мне на важный вопрос, а то я такое видел, что имею основанья опасаться за рассудок. Так вот вопрос – что случилось с царицей Нейтикерт?

– Ну, друг, не знаю, что ты там увидел, а у нас твориться Бес знает что. С утра сегодня над Домом души Птаха клубился чёрный дым и повалил он прямо из земли. Царица, как говорят, исчезла и не одна, а со всей коллегией вельмож и ходят слухи, что она их утопила и сожгла. Хотя не понимаю, как такое может быть, должно быть что-нибудь одно: сожгла – так пусть сожгла, а утопила – значит, утопила, а все вместе быть не может.

– Поверь мне, друг, может и такое, ещё и не такое может быть. Значит все это, правда.

– Ну, мне без разницы и так – хорошо, и эдак – не жалко! Теперь начнется заварушка, как ты и обещал, отовсюду стягиваются войска. Небсебек, что ты намерен делать?

– Я? Я намерен, согласно обычаю своей страны, можно сказать обычаю святому, намерен здорово напиться для начала, можно сказать, что я просто обязан это сделать, а там посмотрим.

– Ну что ж это и мне подходит в стране бардак, работы нет, а мне как раз должны за работу и, как я понимаю, должны теперь надолго, так пойдем и долг вернем хоть пивом, вот, кстати, у меня и рыба есть, по твоему рецепту к пиву.

Египтянин помахал в воздухе огромной лещеподобной рыбиной. Если кто забыл, то название сей рыбы – цитарина, берет неплохо на навозного червя, ну и на опарыша тоже…

Хеприрура сделала слабую попытку удержать мужчин.

– Какое пиво, гляньте – что на улицах твориться.

– А что с нас, двух долбо..ов взять, кроме как в рыло, кому охота запросто так получить по морде, ну для солидности возьмем вот по дубине, для угощенья жаждущих.

Эх, мать вашу, гулянье удалось на славу!

Вначале, правда, пили, молча и Энеджеб вздыхал, глядя на своего друга и желая его утешить, но, не зная как поэтому кроме – «Да-а-а», а так же «Вот ведь оно как…», чего-то в голову ему ничто более не приходило.

Один раз, правда, он вдруг начал: «Послушай, друг, а вот что царица… " но, глянув на вестника, смолчал. Вестник же, взглянув на небо, и так застывши, неизвестно для чего сказал:

– А звезды те же, друг мой, и там ничто не изменилось, и там они такие, и здесь такие, и она ушла во тьму навеки, а все по прежнему на небе, без всяких изменений. И так же будет после нас с тобою. И на душе от этого такое, что хочется самому немного удавиться. Или кого-нибудь слегка убить.

– Ну, ну ты сказал уж. – махнул рукой и не согласился Энеджеб. – Чего давиться —то?

Потом, пошло немного дело веселее, когда подсело несколько знакомых и стало все обтчество обсуждать политическое положенье.

Оно все осуждалось, обсуждалось – вельможи живоглоты, отсутствие работы, засилье черножопых, разрушенные дамбы и грядущий голод. Ну и вопрос египетский извечный – а что ж, блин, дальше делать? Тут протиснулась какая-то поддавшая изрядно древнеегипетская морда и, попытавшись собрать глаза в кучу, и не собрав, сказала:

– Эй, Говорящий молча, а ты чего молчишь, ты тут ведь самый, что ни наесть, б…ь, умный, твои частушки вон весь город распевает, а ну-ка посоветуй по быстрее нам чего-нибудь эдакого такого. Ну, в смысле умного чего-нибудь такого! Должно же что-нибудь такое быть… ну не все ж нам в говне…

– Щ-щас, я вам, блин, щщас посоветую, вам, так посоветую. – не очень ловко языком ворочая ответил странник времени и, шатаясь, полез на стол. – Первым делом сограждане, друзья, братья и сестры, это вокзалы, почта, телеграф и арсеналы. – вестник энергично махнул рукой и не удержав равновесия слетел со стола. – Вас же много, вас мириады так тряхните же зажравшуюся сволочь, вы обойдетесь и без них прекрасно, а они без вас и так сами собой издохнут, ибо от роду делать ни хера не умеют – ведь это пиявки и могут лишь сосать, так пусть они сосут то, что мы им сейчас дадим и предложим, – тут вся камышовая пивнушка заходила ходуном от хохота, – верните время управления богов – Нетеру, когда в Та-Кем все были равны. Царица наша, Нейтикерт, жизнь, здравие и сила, убрала самых злобных и сама оставила престол, что бы вы, все её дети, смогли построить сами, наконец-то, мир счастья, справедливости, достатка она ведь знала что вы, её народ, трудолюбив, умел и честен и все вы сделаете как должно. Ух, я-то знаю, о чём говорю, ребята, я с ней очень часто беседовал о вас и она в вас, охламонов недоделанных, верила, хоть и вида не подавала. Так хотя бы ж попытайтесь, за нас все боги, в том числе и Ра и Тот и Птах и Хнум и и-ик! и вперед за мной! – вестник богов сделал энергичный жест рукой и полетел со стола.

Однако упасть ему не дали, а подхватили и поставили на ноги, и вся толпа повалила на улицу из пивной, и тут же все передрались.

Ну а как иначе?! Неотвратимо приближающиеся счастливое, будущее, началось вполне приличной дракой с другой подвыпившей компанией, но вскоре недоразумение разъяснилось, и лишь потому, что на звуки общественного дебоша прибежала стража вооруженная дубьем.

Вообще-то это было очень странно – какая еще на хрен, стража, в такое-то неотвратимо приближающиеся счастливое, будущее. Так что счастливое будущее началалось с хорошей потасовки. Но разбираться не стали, а все вместе дружно помирились и стражникам всыпали по первое число, что называется от души! Достали суки! А вот и напрасно! Впрочем, и это чудное развлечение продолжалось недолго, так как выяснилось скоро, что стража-то оказалась нашей местной, египетской, мать вашу, тщетно пытающейся поддержать на улицах Меннофер, хотя б подобие порядка, ибо нубийская и ливийская стражи занимались в основном разбоями и грабежом. Тут же побратались, обнялись, пострадавшим стражникам налили, ясное дело, и отправились дальше наводить порядок вместе, не пропуская, впрочем, ни одной пивнушки, наверное, что бы порядок поддержать и там.

К середине ночи вестник оторвался от революционных масс и плелся по какой-то улице, обнимая все встречающиеся кипарисы, смоковницы и пальмы и откидываясь назад, смотрел в звездное небо и иногда грозил ему пальцем. А когда этого казалось мало, то и кулаком. Небо угрожающе молчало. Тьма египетская плотно обхватила его в густые черные объятия и почему-то колыхалась взад вперед подобно волнам моря, заставляя и странника колыхаться вместе с собой. У очередного кипариса, с громко дребезжащей на нем цикадой, и падающей сверху какой-то слюной, вестник Джедсегер и Небсебек вытащил бумеранг постоял, покачиваясь и пробормотав:

– Ну, друг мой, больше я уворачиваться от тебя не собираюсь.

И запустил его в темноту, едва не брякнувшись на землю.

Тьма вдруг сказала:

– Ну, так я и думала – напился как скотина.

– А в-в-вот и н-нет. – странник помахал, невидимым, даже ему самому, в темноте, пальцем. – Не как скотина, а гораздо х…х…ху-хху-хху… и-ик… же! И вапщще – иди отсюда, кой-что сейчас прилетит сюда обратно. И не факт что не в твое темя, а может и в мое. Выяснять уже потом все будет поздно. Так что – фить! Давай отсюда!

– И как с тобою говорить прикажешь, когда совсем не вяжешь лыка?

– Тьма, мне говорить с тобою не о чем, лучше перестань туда- сюда болтаться. А то меня стошнит то твоих телодвижений.

– Совсем уж спятил, какая я тебе, на хрен, тьма!

– Ну, я же здесь совсем один и чей же это голос может быть, дело ясное что ть… ть… ить… мы… тьмы! Тьфу!

– Я не тьма, а человек, а ты пьяньчуга.

– Вот тут ты ошибаешься! Я вовсе не пьянчуга и я не напился, просто и у меня есть повод для этакого времяпровожденья. И во-о-бщщще такой у нас национальный русски… то есть у роме обычай! У вас, насколько я знаю, тоже!

– Да знаю я твой повод, а так же ведом и обычай.

– Послушай человек, а почему же от тебя я вижу только голос? А ты, вообще, мужчина или эта… как ее… что-то противоположное, во, вспомнил, – - женщина!?

– Вот допился! Женщина я, женщина, что из того?

– Это очень кстати, иди сюда, мне очень женщина нужна, то есть не мне, а моему телу. Мне-то ты на хрен не нужна!

Темнота хмыкнула.

– Очаровательное и весьма изысканное предложенье! В другой бы раз я, может быть, подумала б над этим, но тело, это самое твое, боюсь, сейчас стошнит, а так же и мое стошнит – на это глядя.

– Ну, а тогда, какого дьявола, тебе от меня надо и где, это самое, твое тело? Дай-ка его сюда!

– Я здесь с тобою рядом, но ты глаза залил и ничего не видишь. Но, думаю, в таком плачевном состоянье толку будет мало.

– Ну и чё те надо, если трахаться не хочешь?

– Я трахаться никогда не против, пора уже понять наши египетские обычаи, но я к тебе с порученьем, а ты все об этом, как память оказалась коротка, а все туда же – люблю, люблю, мою царицу, жить без тебя не могу.

Странник, наконец, насторожился, попытался сгрести разбредающиеся мысли в одно место и спросил по возможности безразлично:

– И от кого же среди ночи с порученьем?

– От неё.

Джедсегер и Небсебек резко выбросил руку с раскрытой ладонью в сторону голоса, но там, видимо, ждали такой эскапады, и ладонь схватила ничто. Темнота фыркнула и, сконцентрировавшись в одном месте, придвинулась к страннику и блеснула зубами, оказавшись высокой черной девушкой.

– Не лови, я никуда не убегаю. Узнал меня и вспомнил?

– Такое не забудешь, ты барабанщица. – вестник схватил ее за плечи и притянул поближе, девушка оказалась чуть не на голову выше.

– Фу-у! – брезгливо произнесла она. – Ты мог бы не дышать, я ненавижу пиво.

Некоторое время они молча смотрели друг на друга, негритянка, из под своих свисающих на глаза кудряшек, слегка насмешливо, а странник так даже с нежностью и, нежно проведя ладонью по ее щеке, спросил:

– Так это все на самом деле было?

– Вот это сам решай – было, аль не было.

– Ты что одна спаслась?

– Чего ж одна, ты вон тоже спасся. Но я спаслась по делу, мое спасенье продолженье твоего, а ты-то вот зачем, мне непонятно?

– Мне это тоже непонятно, а так же непонятно – как. По крайней мере, я не собирался.

– Наверно все же да, раз оказался здесь. Но это дело не мое, это дело совести твоей, тебе земная богиня все обьяснила, хочу узнать, что ты намерен делать.

– Совершенно ничего, я там все сделал, то, что было нужно, здесь не осталось ничего, ну, разве вот, только ты, как воспоминанье. Кстати, как зовут тебя?

– Я не хочу быть ни воспоминаньем, ни тем более напоминаньем, так что на меня надеяться тебе не стоит. Зовут же меня Тиби (ноябрь), а ты уже не помнишь?

– Послушай Тиби, как же все же вышло, что я здесь, в мире живых, а она там, ну где наоборот?

– Ах, давно ли этот мир стал для тебя миром живых, ведь раньше все твердил, что это мир мертвых. А объяснять тебе я ничего не буду. Не хочу, во первых, и нет смысла, во- вторых.

Странник схватил негритянку и встряхнул, сверкнув глазами:

– Ты Нейтикерт! Это ты, проклятая ведьма, забравшая мое сердце, О том, что думал я о мертвых и живых она лишь знала!

– Нужно мне твое сердце как бегемоту лодка. Я – Тиби и повторяю еще раз, что у меня от царицы Нейтикерт тебе посланье, так будешь слушать или нет?

– Послание из мира тьмы из какой-то излучины бесконечности, я думаю там, кроме боли, больше ничего, в том посланье.

– Ну так и оставайся, для тебя нет больше слов. – черная фигура начала медленно растворяться в темноте.

Странник тут же прыгнул следом и вновь схватил черную гибкую фигуру, Тиби извернулась и, ввинтив свои руки между его руками, стала выворачиваться из объятий, и он почувствовал как мускулисто и сильно ее тонкое тело, сильно гибкой змеиной силой.

– Постой не уходи, пойми, я человек из другого мира, и мне не так уж просто решить вопросы жизни и смерти, конечно же, я буду слушать, напрасно ты подумала иначе.

– Ну, наконец, уговорила! Он будет слушать! Вот одолжение спасибо! И отпусти меня, мне твои объятья неприятны. Человек, блин, будущего.

– Да я тебя и не обнимаю вовсе, как же задержать тебя иначе.

– Очень просто, одним лишь словом – подожди. А силою, ты меня, один хрен, не задержишь. Или еще не понял?

Вестник, конечно, мог бы задержать и силой, строптивую девицу, хотя черт ее, в самом деле, знает, но не стал пытаться.

– Хорошо, скажу я даже больше одного – прекрасная и восхитительная Тиби, остановись и передай же, наконец, послание царицы, а то уж ночь идет на убыль и, если дальше так пойдет беседа, не хватит нам ни дня, ни следующей ночи.

Восхитительная Тиби брыкаться тут же перестала, а повернувшись лицом и взявши вестника за руки и приблизившись губами к уху зашептала и вестник вдруг услышал специфическое низкое контр-альто царицы Нейтикерт:

– О, странник мой, пришелец и бродяга

– Хочу открыть тебе свою я тайну

– Хотя поверить в это будет трудно,

– Ты в этом мире оказался не своею волей

– Ведь это я звала тебя сквозь бездну

– Что бы со мной ты был в минуту смерти

– И чтоб ушел со мною в темную долину

– Твоя любовь ко мне всего внушенье

– Моя к тебе – истинная правда

– Но это получилось не так как я хотела

– Мне оказалось мое чувство неподвластно

– И лишь, поэтому в последний миг я так решила

не забирать тебя с собой в могилу.

– Зачем?

– Желанье жить в тебе уж очень сильно

– Ты можешь оставаться в нашем мире

– Для этого дарю тебе я Зушу.

(текст автора)

Наступило всеобщее молчание, нарушаемое только металлическим треском цикад. Двое так и стояли, держа друг друга в руках.

– Нет! – наконец сказал вестник. – Я тебе не верю – ты Нейтикерт! Ты каким-то своим дьявольским способом сменила внешность, но голос-то твой.

– Ты сам-то веришь в то, что говоришь? Ты не забыл, что я музыкантша и танцорка и певица и голосом чужим могу сказать все, что захочешь. Мужчины от голоса моего становятся как завороженные, а от моих тенцев просто падабт к ногам. Вот и решила я немножко порезвиться. И хватит, надоели все эти крики, вопли и стенанья, поверь, противно слушать. Я порученье выполнила, а теперь свободна.

Строптивая, Тиби высвободилась и направилась во тьму тут же скрывшую ее черную фигуру.

– Вопрос о воплях и стенаньях пусть останется открытым, но ты кое-что забыла моя Тиби.

– Твоя? И что же? – донеслось из темноты как раньше.

– Ты должна со мной остаться в этом мире, таково желание твоей царицы.

– Желанье у нее совсем иное, а приказание действительно такое есть.

– И ты останешься?

– Я исполню приказанье.

– Ты как-то странно его исполняешь, все удаляясь дальше.

Тиби ответила легкими удаляющимися шагами, сведения о которых странник получил только от своих ушей.

– Тиби!

– Ну что тебе еще?

– Ты почему уходишь?

– А я тебе нужна?

– Если нужна, то что?

– Без всяких если, нужна, – так догоняй! Давно догнал бы, была б нужна. Молчишь? Вот то-то же. А то все Тиби, Тиби… да иди ты!

– Эй, Тиби, не сердись, уж очень идиотские я задавал вопросы и не сердись еще один задам – вдруг если б что, то ты б осталась?

– Ну и вопросец! – фыркнула невидимая черная красотка. – Из всех твоих дурацких этот прямо царь дураков! Но, что б поставить дамбу на пути глупости потока, я отвечу – конечно же осталось бы и об этом я сказала сразу.

– И стерпела б неприятные объятья?

– Ах, ты вот о чем. Я преувеличила, объятья как объятья не лишены приятности. А то смотри-ка, как его заело! Одного вот не пойму, за каким фигом, все это, что, да как, да почему. Не все ль тебе равно, что думаю я о твоих объятиях? Тебе же, проходимцу и бродяге, любовь царица подарила, она и на любовь щедра по царски – влюбилась, не торгуюсь! Не стала сравнивать кто ты и кто она, просто любила. Что можно после этого еще искать, а он все Тиби, Тиби… что тебе Тиби, что ты для Тиби?

– Эх, Тиби, да мне просто жалко отпускать тебя, ведь нас осталось двое после ада.

– Нет, ты не прав, нас не двое, а ты один и я одна. Вопросы кончились? Если кончились, тогда прощай. А ада ты еще не видел. Он тебе еще предстоит, если хватит мужества. Ад ждет тебя, мой вестник, Небсебек и Джедсегер. Ну, я, по крайней мере на это очень надеюсь!

– Прощай не без сожаленья. Нет, постой!

– Да это кончится когда нибудь!

– Я просто хотел спросить – почему?

– Вопросец знатный! Позволь тогда и мне спросить – чего?

– Почему вы сделали всё это? Почему пошли на смерть вслед за своей царицей? Ведь вы так молоды и жить могли бы очень долго, а вы безропотно ушли за нею в бездну мрака. И здесь творили с нею вместе чудовищные вещи. Чем она вас смогла заставить? Как околдовала?

Негритянка подошла вплотную к страннику, обычно бесстрастное, как и у всех черных женщин, лицо, словно засветилось внутренним огнем.

– Да! – с гордостью сказала Тиби. – Мы совершили страшные и чудовищные вещи. Мы пытали и мучили знатнейших мерзавцев и подлецов и делали это с величайшим наслажденьем. Вот этими руками, – негритянка показала длинные и изящные пальцы, – я лично сдирала с них шкуру и вгоняла в задницы им колья и чуть не кончала от этого в безумном экстазе. О, это было божественное наслажденье, – вершить справедливое возмездие и видеть, как зло корчиться в страданиях своим оружием же пораженное. И знаешь, что я поняла? Зло очень не любит в зеркало смотреться. Оно само себя боится более всего на свете. Как только само с собой оно столкнется, как тут же стенанья, крики, вопли и мольбы о пощаде. Зло очень любит поговорить о справедливости и милосердии и совсем некстати вспоминает о законе. Если бы ты только знал, сколько я наслушалась подобной хрени и тому подобной дребедени! Права моя царица, что зло существует только на почве удобренной несопротивлением и добром. И еще она сказала, что раз люди не хотят жить в мире и поступать по справедливости лишь потому, что так жить и должно, то будут так жить из страха неотвратимого и жестокого и чудовищного наказанья, которое будет стократ более жестоко, чем их грехи. И она спустила нас, свору, натасканных на зло, черных собак, и мы насиловали насильников, убийц убивали, грабили грабителей, пороли судей (но этот так, для развлеченья), и обдирали шкуру с вельмож, ободравших Черную Землю. И всего лишь за год мы почти очистили Прекрасную Твердыню от всякой мрази. Зло быстро поджало хвост, столкнувшись само с собою. Прекратились грабежи на улицах, никто не лез в гробницы предков, женщины могли ночами по городу ходить спокойно (правда, дуры, почти и не ходили) и судьи перестали взятки брать за неправедные решенья, ибо знали, что ночью к ним могут к ним прийти неслышными тенями «черные собаки», или «дикие лисицы», или «ночные кошки» и они будут отвечать не по своему подлому и продажному закону, а по справедливости. Сказала бы по чести, но чести ни у кого не оказалось и все ответили по справедливости.

О, какая жалость, что было нас так мало! О, горе для Черной Земли, что жили мы так недолго! Хотя бы тысяча, таких как мы и две земли были бы очищены от скверны!

Глаза юной чернокожей убийцы сияли огнем вдохновения, губы мечтательно улыбались.

– Какая же страшная вселенская несправедливость, что такая великая царица родилась в столь подлые времена. Сколько бы смогла она свершить великих деяний, оставшихся в памяти людей на тысячелетья! Но мы все же вырезали зловонный нарыв. Всех и сразу! – с гордостью закончила Тиби.

Вестник, совершенно протрезвев, с благоговейным ужасом, смотрел на юную фурию, только сейчас осознав, насколько далек он от этого существа из глубокой древности, в котором чудовищным образом сочеталась высокая мораль, самоотверженная преданность и звериная сущность. Не жестокая, а именно звериная, ибо зверь всегда защищается до последнего и никогда не сдаётся, насколько бы не превосходил его противник силой и размерами. Зверь не сдаётся и не просит пощады – он просто не знает, что это такое. Он знает только два варианта – победа или поражение. В первом случае – никакой пощады, а во втором, – не на что рассчитывать! Там дальше только пустота. И он содрогнулся, представив, насколько далек он от царицы Нейтикерт, если даже служанка ее кажется существом запредельного мира. Он содрогнулся, представив, что успела натворить царица, за свою короткую жизнь. Он содрогнулся, вспомнив, что считал ее юной и беззащитной девой, а она уже к этому времени была коварной и чудовищной убийцей, коварная как дракон и беспощадная как крокодил.

– Да, она вас заворожила. Оплела невидимой и прочной паутиной.

– Нет! – твердо сказала Тиби. – Не думай так и не унижай нас своими низкими мыслями. Ты просто нас и ее понять не можешь, лишь потому и жив. Мы все поступили так по собственному желанию. Прекрасно понимая, чем это кончится для нас. Это наш сознательный выбор. И мы не хотели жалкого существованья, мы хотели яркой, полной жизни. С живой кровью! Со своей, чужой… это не важно. А ты, видно свою весьма ценишь?

– Но почему? Почему вы пошли на смерть? Ведь вы так мало пожили на свете! Я вас… ее хочу понять! Кто вы такие? И почему такие? В наше время подобных, уже не осталось. Почти. Ну, скажи, в чем дело, я просто понять хочу. Царица ведь мне уже ничего не скажет.

– Она говорила, но ты не услышал. От себя скажу. Потому, что мы, бесправные, ничтожные рабыни, не знающие ни матерей и не отцов и даже родины своей, жили как царицы! Царица относилась к нам как к своим подругам. Все, что она имела, тем и поделилась с нами. Мы одевались как царевны и принцессы, мы ели – пили как светлейшие вельможи, мы танцевали изящные танцы и пели каждый вечер прекрасные песни, учились играть на диковинных инструментах и каждый день у нас был праздник. Мы были счастливы с нею рядом. Мы знали, что она земная богиня, прекрасная, страшная и непонятная богиня, и ее великой души хватило на нас на всех. А ночами мы выходили в город, тайными ходами, и вершили справедливость и сами чувствовали себя богинями – ведь мы карали самых сильных людей земель обоих, и не было силы нас могущей остановить. Да, иногда мы погибали, но месть наша за подруг была ужасной. Каждая знала, что ее придут на помощь, а если не успеют, то за нее страшно отомстят. Мы богини-хищницы, земное воплощение Сохмет, Тефнут и Мафдет. Мы парили над Прекрасной Твердыней, словно на крыльях справедливой Маат, неся заслуженное возмездие негодяям. И самой прекрасной, самой страшной, самой безжалостной из нашей стаи была царица Нейтикерт. И какими слабыми оказались против нас здоровые и полные сил и, вооруженные до зубов, мужчины! Я за неё отдам не только жизнь, а сотню своих жизней, если бы они у меня были, и что уж говорить о жизнях посторонних, к примеру, скажем…

1 2 3...5 >

На страницу:

Перейти

1 из 5