Первый царь

Бари Сыч

Первый царь

Пролог. Первая зима.

Дым в кабаке стоял коромыслом. Хоть и был вечер буднего дня, а свободных мест оставалось немного. В славном Дестмане всегда хватало публики, желающей промочить горло добрым глотком, тут же высушить его веселой песней и повторить глоток. Жил город с торговли, и народец в нем гостил, рядился да гулял самый разный. Для иных и утро не помеха веселью.

– Ты чьих, парень, будешь? – спросили толмача из-за соседнего стола. – Почто смотришь так дерзко?

Ватага, пировавшая там, состояла из наемников, пришедших с доброцким купцом. Это было видно и по их одежке, и по выговору. Гуляли охраннички от души и тратили серебро широкой рукой. Выпито и съедено уже немало, но не было им еще случая похвалиться силушкой да удалью. Толмач же скромно поужинал и пил светлое пиво. И вовсе не смотрел он на гуляк дерзко, раз лишь позволил себе глянуть, когда заорали они уже совершенно сверх всякой меры. Бросил взгляд из-за плеча да скривил губы, что и не осталось незамеченным.

– Я – человек маркграфа Линдена! – ответил толмач гулякам.

– А! – провозгласил один из них. – Линденская Марка! Был я там по молодости! Пропащее местечко!

– Что так? – загомонили его товарищи.

– Сама марка – меньше Ключицкого удела, – стал делиться впечатлениями рассказчик. – А народу там живет больше, чем в княжестве Доброцком!

– Эка ты хватил!

– Ну, может, и поменьше чутка, но теснотища там жуткая, – не смутился рассказчик. – От той тесноты болезни там великие и злоба людская.

– Что ж там за граф такой? – снова загалдели гуляки. – Безрукий? Али меча нет? Почто землю не воюет?

Это было оскорбление, ибо неуважение к хозяину унижает и слуг. Но толмач решил его снести. Их – восемь, он – один, ссориться не с руки. Не для того он пробивался с самых низов, постигал языки и ходил в учениках, чтобы ему свернули шею в пьяной кабацкой драке. Видит Священный Огонь, его путь слишком тернист. Совершенно невозможно наплевать на все в двух шагах от успеха.

Толмач вспомнил, как бродяжил с девяти лет, когда всю семью сгубило моровое поветрие. Он голодал. Жил подаянием, если не удавалось ничего украсть, или воровством в те дни, когда подавали скудно, а глаз примечал добро, плохо лежащее. Его кидало по всему востоку Империи, и лишь чудом он не был повешен как вор. Уберег Огонь и от того, чтобы стать подручным у грабителей и пойти по стезе лихого люда. Конец у той дороженьки лишь один – возле виселицы.

Он поступил к толмачу, плохонькому, не из гильдии. Как бы учеником, а более того – в услужение, ибо учитель его на уроки был скуп. К ледяным демонам в пасть те годы! Они оказались столь же голодными, как и времена бродяжничества, а воровать приходилось ничуть не реже, ведь свои скудные гроши учитель поедал и пропивал в гордом одиночестве, угощая мальчишку лишь зуботычинами.

Оказался ученик сметливым и любознательным, с чуткими ушами и крепкой памятью. Сам наслушался и нахватался. Кончилось все в один прекрасный день, когда купец, нанявший вечно полупьяного толмача, заметил, что его ученик переводит куда бойчее. Негоциант нанял мальчишку. Так он стал работать сам.

Завершилось обучение, зато начались годы труда, которые привели юношу в услужение к маркграфу Линдена. Аристократ собрался в паломничество по святым местам, и мажордом искал человека, что организует проезд господина по восточным землям Империи к морю, в портовый город Дестман. Это был счастливый жребий. По спеси своей, маркграф ждать не расположен, а все именитые толмачи оказались наняты или пребывали в других краях. Если все сделать правильно, то награда будет дороже золота или серебра. Молодой человек заработает имя. Тогда его примут в гильдию, благо на вступительный взнос он уже почти скопил, не хватает репутации. А толмач с гильдейской бляхой – совсем другие сферы. Через пару-тройку лет он сам наймет охранников, способных разъяснить пьяному быдлу, кто есть кто и куда смотреть не стоит. Злоба поднималась к горлу, но толмач всеми силами душил её, уткнув взор в кружку.

– Да у парня говор-то шиклинский, – заорал рыжебородый охранник, который выглядел пьянее других. – Они привыкли кому попало служить!

Собутыльники загоготали одобрительно, застучали кулаками по уставленному кружками и тарелками столу, так ретиво, что посуда начала подскакивать, а крайняя – и вовсе рушиться на пол. Это обстоятельство подогрело веселье буйной ватаги.

Стерпеть такое оскорбление было уже решительно невозможно, как невозможно заработать имя тому, кто позволяет помыкать собою. Толмач обернулся к нахалу.

– Ты так говоришь, потому что принял меня за кого иного или оскорбить хочешь? – поинтересовался он у пьяного злым голосом.

– Ты посмотри, как загорелся, – засмеялся рыжий.

Намек на его веру взъярил огнепоклонника, взор на мир окрасился красным, а стук крови в ушах стал нестерпимым. Укол был тем больней, что семья толмача поклонялась духам леса, как заповедано исстари. Однако вера предков не помогла им, и сирота обратился к Священному Огню, ибо на том крайне настаивал учитель, побуждая как перстом, так и пестом.

– Чего еще ждать от грязных язычников! – выкрикнул он, багровея от злобы. – Дикарям неведома честь!

– Ах ты, мразь! – заорали охранники, но голоса их были довольными.

Они полезли из-за стола. Кабацкая драка – первая потеха наемника. Да и шиклинские с доброцкими – враги старые. Хоть и было народу в трактире немало, но публика очистила ту часть распивочной, где сидел толмач. Охотников связываться с пьяной и лихой компанией не нашлось, зато поглазеть на драку выпивохи завсегда рады.

Мебель в трактирах дестманских тяжела, нарочито для того, чтобы нельзя было употребить её в потасовке. Пришлось толмачу положиться на увесистую пивную кружку.

Вышибала трактирный стоял в двери, поигрывая короткой дубинкой, обшитой кожей. Он ждал момента, когда драка стихнет, или силы дерущихся ослабнут настолько, что он сможет утихомирить оставшихся на ногах славным ударом или крепким словом. Еще его задачей было следить, чтобы никто из дерущихся не сбежал, не оплатив ущерба. Урон посуде кабатчик с драчунов должен взыскать в полной мере, мебели же ничто не грозит.

Сам хозяин кабака не покинул места за стойкой и даже слова не сказал. К нему начали подходить посетители. Они оставляли на дубовой столешнице монеты и бросали по короткой фразе. Слов тех толмач не слышал, но о значении догадывался – ставки. На помощь рассчитывать не приходилось. Как и всегда, как и всю его жизнь. Каждый сам за себя, только Священный Огонь греет всех.

Толмач отбивался довольно ловко. Удалось сбить с ног двоих нападавших, но остальные загнали юношу в угол. Поняв, что эти разгоряченные выпивкой наемники могут покалечить до конца жизни, причем, конец ждать не заставит, толмач достал кинжал. Посетители загудели, в большинстве своем – неодобрительно.

– Назад, собаки! – заорал юноша скорее в испуге, чем в ярости.

Теперь надо было продержаться. Увидев кинжал, трактирные не могут не позвать стражу. Толмач лучше оплатит виру за обнажение стали, чем будет ходить с костылями и мочиться кровью.

– Дай я! – крикнул один из наемников.

Остальные сделали шаг назад. Вестимо, охочий до схватки гуляка пользовался уважением и почетом. Что это непростой охранник – видно и по одежде, довольно богатой, и по манере держаться. В нём угадывался вожак. Он приблизился к толмачу и подставился. Отступать было некуда, и шиклинец ударил противника, желая ранить, но не убить. Громила же перехватил руку с кинжалом, выкрутил по-хитрому, и путь клинка завершился в животе у толмача.

– Вот так, паря, вот так, – сказал доброцкий, отступая. – Не суйся в волки, коли зубы телячьи.

– Хозяин! – гаркнул рыжий охранник, стирая кровь с лица, разбитого ударом пивной кружки. – Пива нам! Живо!

Толмач умирал. Рана была глубока и обильно кровила. Всякий, кто видал достаточно ран, понимал – молодого человека только что убили, пусть он еще и дышит. Посетители шумели, обсуждая драку и поединок, её увенчавший. Многие уже выпивали. Сделавшие ставку на гибель толмача, потянулись к кабатчику за выигрышем. Оказалось их немного, поэтому денежки им доставались немалые. По лицу хозяина заведения нельзя было прочитать ни досады, ни довольства.

– Ты все видел? – спросил убийца у вышибалы.

– Все, – кивнул тот в ответ. – Парень сам достал нож.

По законам веселого Дестмана, если кто обнажит в городе сталь и пострадает, то сам виноват. Стража не будет спрашивать за эту смерть с охранников.

Глава первая. Зима и весна первого года.

Грасис

Грасис вознес Священному Огню краткую благодарственную молитву и приступил к ужину. Еда была проста, но обильна, а пива можно пить, сколько выдержит утроба. Однако вечер был уныл. Сидел Грасис за столом один, как и всегда. Трапезная зала полупуста, ибо Орден Огненного Щита держал в Молтати малый гарнизон, а заезжих отрядов в эту пору не случилось.

Опорные крепости Орден возводил из камня или кирпича, что было по местным меркам дивом дивным. Стоило такое строительство баснословных денег, ведь в этом краю болот и лесов не было каменоломен. Однако расходы братии окупались более чем сторицей. Цепь крепостей век за веком неуклонно ползла на восток, неся свет истинной веры дикарям и служа щитом всему подлунному миру. Шикло и прочие были бессильны против каменных стен и закованных в сталь отрядов, поэтому терпели поражение за поражением, откатываясь вглубь своих земель, но не желая принимать истинную веру. Потому в последние годы, братия полагалась более не на свет Священного Огня, а на его жар, предавая огню деревянные замки местных вождей и деревни простого люда.

За столом в центре трапезной сидела компания братьев. Там царило сдержанное веселье, но Грасис, друг Ордена, был одинок. Он мог делить с братьями дорогу и поле брани, но не стол и не почести. Трофеи, будем честны, Орден делил на братьев и друзей без оглядки, но вот получить надел или упоминание в летописях другу нечего было и надеяться. Братья, участвовавшие в малейшей стычке, перечислялись хрониками поименно, друзей же всегда обозначали как «и друзья», даже числа не указывая.

Уже четыре года миновало, как приехал Грасис на восточные рубежи Империи. Ничего хорошего в родном графстве Грасиса не ждало. Младший сын младшего брата в младшей ветви рода, который и сам-то по себе не мог похвастаться ни древностью, ни знатностью, ни богатством. Вся доля его наследства составила доброе седло да хорошего коня, доспех же был убогим. Грасис не смог пристроиться министериалом в достойный замок, никому не нужен всадник в простецкой кольчуге без громкого имени или заслуг. Вот и подался воин на восток, чтобы вступить в Орден Огненного Щита и нести свет Священного Огня язычникам, погрязшим во тьме своих заблуждений. Но первым, на кого пролился живительный свет знаний, был сам Грасис, ибо открылось ему, что мало приехать в орденские земли и выразить желание сражаться за истинную веру. Нужна протекция минимум трех братьев Ордена. Таковую можно было бы легко снискать, будь он родом из герцогства Гугенгром или графства Химения. Все братья-воины происходили из Гугенгрома, а братья-келари – из Химении. Они охотно давали протекции землякам. Для всех прочих оставалась стезя друга Ордена. И было таковых немало, но в крепости Молтать не служило ни одного из друзей Ордена, с которыми по чину водить дружбу Грасису.

Спору нет, жилось на орденских землях куда как привольно и сыто. Было, где помахать мечом. Было, куда уронить семя. Да и печи в замках Ордена топились так, что в сердце Империи не всякий граф мог себе позволить. Несмотря на мерзкий климат, холодный и сырой, обилие лесов рождало дешевизну дров. Так что и с уютом в Ордене все обстояло похвально.

Однако печально было видеть, как воины, куда скромнее по способностям и происхождению, продвигаются по службе в Ордене лишь потому, что родились в подходящей местности. Это снова и снова вызывало раздражение Грасиса.

– Сколько вам говорить, – повысил голос один из столующихся братьев. – Не слушайте вы этих пустоголовых! Не будет войны!

– Почему сразу «пустоголовых»? – возразил ему другой брат.

Грасис стал прислушиваться. Это было не в его правилах, но выпитое пиво подталкивало его любопытство.

– Потому что епископам и их землям война не нужна, – начал втолковывать первый брат. – Их мошна пухнет от торговли, а она хороша в мирное время.

– Да что нам епископы? – возразили ему. – Воевать-то нам!

– Воевать – нам, – согласился говоривший. – Но без епископских денежек много не навоюешь. Братия воинов мала числом, хоть и сильна духом. В сундуках братьев-келарей лежит немало золота, но хватит его лишь или на наем войск, или на наем кораблей, чтобы те войска доставить. Я сужу по прошлым войнам, а было так.

– Корабли нам… – начал кто-то

– Без кораблей, – оборвал его оратор. – Можно даже не затеваться. В дальний поход по узким тропам меж лесов и болот? Увольте от такой чести. Половина войска разбежится, остальные передохнут от холеры, пока дойдут до врага. Останется лишь отбивать врага в своих землях, а это разор. Война проиграна до начала.

– Жаль, я бы размялся, – вставил кто-то.

– Кто спорит? – обернулся к нему речистый брат. – Сам бы не прочь. Но епископы и купцы, которые несут им золото, трясутся над барышами, как курица над цыплятами. Я был на Совете, что разбирал грамоту маркграфа Линденского.

Тут уже Грасис совсем навострил уши. Кружка показала дно, но встать за новой он не желал, опасаясь пропустить интересную подробность. Разоткровенничавшийся брат и правда, был вхож в совет. А ведь этот гугенгромец на год старше меня и прибыл всего на два года раньше, горько подумал Грасис.

– Маркграф требовал наказать Доброце за смерть своего толмача, – продолжал тем временем оратор. – Он, видишь, собрался в паломничество и для проезда нанял человека. А его возьми да и зарежь какие-то доброцкие наемники. Маркграф немедля счел оскорбленными себя и свой род. Толмач ведь служил маркграфу, значит, был под его охраной. А оскорбление родовой чести – штука страшная.

Все глубокомысленно закачали головами и забормотали: «Да уж, родовая честь, штука такая…»

Откуда им знать о родовой чести, подумал зло Грасис. Мне и то сей зверь ведом лишь со стороны. Эти же всадники в первом колене имеют о нем самое смутное представление и судят как земледелец о мельнике. Спроси пахаря, смерда ли, холопа – без разницы, хочет ли он быть мельником. Начнет тот кряхтеть и ворчать невнятно, мол, хлопот и забот невпроворот, мол, чертовщина и связываться с ней себе дороже, но верить ему не стоит. Втайне, он думает, как шикарно бы зажил, будь он мельником. Ведь всех-то делов – следить, чтобы жернова крутились, а пахари сами потащат зерно на помол. Успевай только долю свою отделять.

Так и эти братья. Да, родовая честь воинской не ровня. Вот, к примеру, обманул воина плут и скрылся без кары. Плохо, урон чести. Но прошло пару лет, воин преломил копье на турнире, отличился в походе или, черт возьми, за пиршественным столом всех перепил. Вот и восстановлена честь, да еще и с прибытком. Родовая честь вовсе не такова. Когда десяток колен смотрит на тебя из Священного Огня и оценивает твои поступки, не забалуешь. И любой урон ложится на весь род, и помнить о том уроне будут на десятки колен вперед. А уж как тот урон компенсировать, и подумать страшно – нужен подвиг, который в легенды войдет.

Но как жилось бы, если принадлежать к именитому роду! Грасису давно бы уже быть комтуром, будь он младшим сыном младшего брата того же маркграфа Линденского.

– Какую же виру требует маркграф? – спросил, наконец, один из братьев.

– О, виру Доброце выплатить готов! – засмеялся рассказчик. – Родственникам убитого. А что до маркграфа, то он сам виноват в глазах доброцких – не уберег своего человека. А маркграф потребовал наказать Доброце монетой или мечом. Арестовать всех купцов доброцких, имущество тех купцов – изъять и передать в пользу маркграфа.

– Долю или все?

– Все, братья, все! – рассказчик упивался историей. – Тогда он не будет в претензии ни к Доброце за нападение, ни к Конфедерации за происшествие на нашей земле.

– Каков! – восхищенно крикнул кто-то.

– О, да! – подтвердил брат. – Гонору ему не занимать. Нами же было решено ответить, что Конфедерация и рада бы, да в доброцких землях сейчас впятеро купцов из земель конфедерацких. Их ведь доброцкие не помилуют.

– А мечом, это, стало быть, войной идти?

– Да, войной.

Братья понизили голоса и далее до Грасиса доносились лишь невнятные обрывки фраз. Он вздохнул и пошел за пивом. Днем он славно поупражнялся и с мечом, и с булавой, ибо, чем ещё заняться в эдакой дыре, как не оттачивать воинское умение. Вечер только начинался. Хоть и не охотник он до пива, но в нем крылось какое-никакое спасение от скуки.

Таильрен

– Сколько? – спросил Таильрен.

– Его Сиятельство нанимает тебя на год, – ответил ему собеседник.

Сидели они в корчме в дальнем углу и обсуждали дело маркграфа. Не самому же аристократу рядиться с кондотьером, поэтому договор заключал доверенный человек – скучного вида дворянин на пару лет старше Таильрена, а тому стукнуло тридцать два. Одет человек владетеля Линдена был богато, но без пышности. Если бы он не носил на поясе меча, Таильрен принял бы его за эконома, ключника или иного слугу. Для камергера одежда все ж бедновата. Там кружев да бантов было бы впятеро против нынешнего. Шрамов на лице дворянина не видно, да и по рукам не скажешь, что он мечник. Нежные ручки бездельника, изнеженные, ухоженные. Так что он и не министериал – боец, живущий в доме патрона и питающийся его милостями. Так, мелкий подручный для дел, где нужен верный глаз, а лично маркграфу заниматься невместно.

– Деньги вперед, – сразу предупредил Таильрен.

Наступил один из ключевых моментов сделки. Уже не раз в его карьере наниматели обещали долгий наем, но заплатить были готовы за месяц, а то и за каждую неделю. С такими каши не сваришь. Это сейчас ты богат и рассчитываешь на трофеи, а что будет с твоей казной через месяц?

– Да, – небрежно бросил человек маркграфа и ногой пододвинул в сторону Таильрена тяжелую суму, стоявшую возле стола.

– Мне уже нравится наш договор, – широко улыбнулся кондотьер. – Еще раз об условиях.

– Переход в земли Ордена Огненного Щита или любого епископства Дестской Конфедерации. Набег на доброцкие земли. Разграбить пару-тройку деревень. Трофеи и полон – ваши. Можно налететь на какое-либо капище и пожечь идолов. Потом – вернуться во владения Конфедерации и поступить в распоряжение старшего воинского начальника. Сроком на год от сего дня.

Таильрен не стал спрашивать о смысле и целях контракта. Он был способен сложить одно с другим, чтобы получить картинку. Весть об убийстве толмача маркграфа разнеслась уже по всей марке. Хоть и невелик камень, в вон какие круги по воде пустил. Сегодня Таильрен стал свидетелем ареста дестских купцов на рынках и постоялых дворах Линдена. Это и слепец увидит – маркграф хочет кровью смыть оскорбление и всячески толкает Конфедерацию к войне. Ударив монетой, он принуждает дестские торговые круги считаться со своим мнением. Компанию Таильрена он нанимает на вылазку, которая сделает примирение с Доброце невозможным без пролития крови. Ловкий ход, этому аристократу не откажешь в прозорливости. То, что его компания послужит искрой, взрывающей порох новой войны, Таильрена ничуть не трогало. Война была ремеслом, кормила и одевала, вывела в люди, можно сказать. При таком заработке, иной раз, умирают, но он оставался в живых, и это вошло в привычку.

– Бумагу! – потребовал кондотьер.

Линденец протянул ему две грамоты с кондоттой, одну заберет наниматель, другая останется в компании. Таильрен развернул её и стал изучать. «Подписано собственной рукой…» значилось в грамоте, а ниже стоял штамп. Капитан внутренне усмехнулся, но виду не показал. Такие штуки ему известны давно. Если дело примет оборот, неприятный нанимателю, тот откажется от контракта, заявив, что не подписывал его своей рукой. Впрочем, при плате, данной вперед, это не стоит считать важным. Аристократ желал не отказаться от оплаты услуг, а защитить свою родовую честь, в случае каких-либо дрязг, например, если солдаты распоясаются и начнут в походе по дружественному краю вести себя как в набеге на край вражий. Таильрен относился с пониманием к такой манере заключать кондотты до той поры, пока это приносило ему прибыль.

– По истечении срока?

– На твое усмотрение. Можешь поступить в Орден на службу, думаю, там мечи понадобятся.

– У нас алебарды, – с серьезным видом ответил Таильрен. – И арбалеты.

Собеседник его скривился, как от кислятины. Он дворянин и, по всему видно, считал, что алебарды и арбалеты следует запретить, дабы не дать возможности простонародью воевать с благородными на равных. На деле же, были у компании и мечи. Только не длинные изящные, как у знати, а кацбальгеры. Короткие клинки, широкие и суровые, предназначенные для резни в тесноте схваток, когда ряды тяжелой пехоты давят друг друга, и нет места для молодецкого замаха.

Кондотьер хотел было сказать, что пересчитывать деньги не будет, но решил больше не дразнить линденца. Маркграф не опустится до того, чтобы обжулить наемников, это было ясно, как день. Честь не позволит. А поручик не осмелится, ибо хозяин голову снимет.

Задумавшись о родовой чести, Таильрен решил, что ему такая точно была бы без надобности. Она хороша при дворе да на приемах. В делах же денежных от неё помех больше, чем пользы. Сколько раз уже он зарабатывал на том, что родовитым аристократам не пристало торговаться. Тот же маркграф в этом молодец, прислал вместо себя дворянчика поменьше, тому и поспорить о цене уместно. Так что торг был, и Таильрен с трудом удержал достойную цену. Недавно кончилась война Ипренской Лиги, где его компания воевала на стороне императора против мятежных графов. Графы были разбиты, а у наемников появилось серебро и свободное время. Большинство компаний сейчас кутят, по кабакам и борделям не протолкнуться. Не таков Таильрен, он отдыхает, когда с работой глухо, а по питейным заведениям пусто, по причине того, что вся буйная публика уже спустила денежки и сидит на бобах. Сейчас же его компания берет неплохую кондотту как раз потому, что остальные в непотребном виде и придут в себя недели через две.

В пустом животе заурчало. Таильрен нарочно пришел на переговоры голодным, чтобы злее торговаться. Сытое брюхо тянет к ложу – истина дедовская и верная, как удар победителя турнира. Когда сделка будет совершена, капитан позволит себе знатный ужин, но, разумеется, не в этом заведении. Здесь бокал вина стоит дороже пирушки в ином трактире. В приличном, заметим, трактире, не каком-нибудь кабаке в трущобах, где бывает лишь два вида напитка: пиво и вино, без уточнения, что за пиво и что за вино, и не упоминая, что напиток будет разведен. Такие места кондотьер давно обходил стороной.

Однако, и в трактире «Шлем на пне», где они сейчас рядились, снедь оставляет желать лучшего. Ходят сюда не поесть, а обсудить дела, поэтому все в высшей степени пристойно и благородно. Держать же кухню с вкусными блюдами и большими порциями, как видно, заведению не позволял гонор. Нет! Таильрен заслужил добрый ужин с изобилием мяса и вина. Он предпочел бы миног или трепангов, но до моря слишком далеко и местные не жалуют его дары, до которых так охоч кондотьер. Он вырос в портовом городе и, когда уехал, поклялся больше не брать в рот не ни рыбы, ни моллюсков, ни водорослей, так их наелся в детстве. Как смешно вспоминать юношеские клятвы! Сейчас, вступив во вторую половину жизни, Таильрен превыше всего ценил кухню морского народа. Способствовало этому одно важное обстоятельство – теперь ему стали доступны не только те дары моря, что подешевле, но и самые лакомые блюда. Иные соусы стоили больше, чем его семья тратила за неделю в прежние денечки.

Под бурчание чрева, капитан обдумал кондотту. Все условия были ясны, все хитрости очевидны и не грозили его компании бедами. Дело выглядело определенно недурным.

– Я берусь, – сказал Таильрен и полез за чернильницей.

Карилисса

Она бежала по бесконечно длинному прямому коридору. На стенах коптили факелы, развешанные столь густо, что их огни сливались в сплошную дорожку. Почему-то света это не добавляло. В туннеле царила удушливая мгла, из которой Кари спешила вырваться. Принцесса бежала, не чуя под собой ног, но казалось, что она совсем не движется вперед, к дверному проему, отсвечивавшему заревом пожара, в котором горела вся столица.

Неожиданно для себя она оказалась у самой двери. Кари вложила в последний рывок все силы, но путь ей преградила высокая фигура. Это был темнокожий южанин, один из тех негодяев, что грабили и жгли город. Широкоплечий татуированный дикарь с лицом, на котором играла азартная улыбка безнаказанного хищника. Добыча беззащитна, опасаться нечего, можно поиграться с дичью или взять сразу.