Полная версия
Кока
Михаил Гиголашвили
Кока
Моим друзьям,
живым и мёртвым
Художник Андрей Бондаренко
В оформлении переплёта использована фотография Валерия Соколова
© Гиголашвили М.Г.
© Бондаренко А.Л., художественное оформление
© ООО “Издательство АСТ”
Часть первая
Рептилоиды. Рай. Комедия
Акула лишена плавательного пузыря
и, прекратив хоть на миг своё движение, утонет.
Учебник “Физиология акул”1. Мирные психи
Ранней осенью 1993 года небритый, голодный, уставший Кока Гамрекели по кличке Мазало метался по амстердамским улочкам, не зная, куда бежать и что делать. После очередного скандала мать выгнала его из парижской квартиры, и он кинулся в Голландию к знакомым. Денег – кот наплакал, двести франков – всё, что успел спереть из домашней шкатулки. Плохо быть нищебродным шалопаем!
Однако главной тяжкой новостью было то, что Коку разыскивает Интерпол, о чём сообщил отчим, моложавый коренастый француз – офицер полиции: ему, мол, по секрету сказали, что пришла ориентировка на розыск Николоза Ивлиановича Гамрекели, пятого июня тысяча девятьсот шестьдесят шестого года рождения, Тбилиси, Грузия, опасного бандита и налётчика.
Кока вначале опешил – какой он, к чёрту, бандит? Был бы бандит – жил бы на вилле, плавал бы на яхте! А он так, мелкая сошка, никчёмный безобидный пассажир. Потом сообразил: у него пару лет назад бандит Сатана отнял в тбилисском аэропорту паспорт. Ясно, что Сатана где-то в Европе засветился, а ловят теперь его… Кто украл – тот и бандит, и налётчик, а он, Кока, при чём?! И разве его вина, что мама Этери вышла замуж за француза-полицая и уехала в Париж, вот Кока с юности и вынужден между Тбилиси и Парижем болтаться?
И почему жизнь, крутясь так и эдак, всякий раз бьёт его гирей по башке и гадючьи неприятности подкладывает? Что он плохого сделал кому-нибудь там, наверху? Мухи не обидел! Как богу не надоело его преследовать? Нет, это только слово такое – “бог”, и больше ничего! Оболочка одна! Если вспомнить, сколько несчастий, сбоев, пролётов и злых сюрпризов случалось с Кокой, невольно засомневаешься, есть ли вообще такой персонаж в той чёрной дыре, откуда всё пошло быть! И если Бог есть, то внимательно ли он следит за тем, кто что делает и чем занят? За что дубасит его, Коку, почём зря?
С другой стороны, Кока подозревал, что отчим-француз мог наврать про Интерпол, чтобы избавиться от беспокойного пасынка-бездельника, от которого одни проблемы и головная боль. Но как проверить? Не заявишься же в Интерпол: “Здрасьте, извините, я состою у вас на учёте или бог миловал?”
На всякий случай спрятав паспорт среди книг в материнской комнате, Кока сбежал в Амстердам, чтобы там отсидеться, пока шум с Интерполом не утихнет, а он по наркушечьей привычке сунет голову в песок – авось пронесёт.
Раздобыв монетку, Кока позвонил из телефона-автомата Лясику. Тот отозвался сразу.
– О, Кока! Явился не запылился! Отлично! Сейчас я занят, подваливай завтра, найдётся чем разговеться. Баран обещался заехать, подогреть. Если, конечно, не солживит, что за ним водится. Сам знаешь: ложь и кайф – близнецы-братья!
– Буду! – горячо отозвался Кока и (без особой надежды) спросил, нельзя ли у него пару дней перекантоваться, но Лясик прыснул:
– У меня? Да, как же! А мою Аэлиту куда деть? Забыл? Лита – баба-бита! Она наркуш ненавидит.
– Ладно. Понял. До завтра! – попрощался Кока.
Что Баран подогреет – хорошо. Но надо же где-то переночевать. Опять идти к Лудо и Ёпу?.. С ними недолго и самому спятить. Да и живут эти психи на полной социальной мели, целый день от нечего делать во дворике языками чешут. Хорошо ещё, Кока знал немецкий язык (ходил в немецкий частный детский сад в Тбилиси), мог с ними говорить, они понимали. В этот амстердамский тупичок он попал случайно несколько лет назад, когда искал воду, чтобы запить экстази. Попал – и подружился. И пару раз оставался ночевать.
“Почему все шишки на меня валятся?” – обтирал Кока грязной рукой потное лицо, поспешая вдоль канала.
Вдобавок, в надежде купить хорошее курево, он умудрился связаться с двумя подворотными чёрными барыгами, и те, угостив его отличным гашишем, всучили потом негодный товар. Это всегда так: в суматохе, на ходу мало что можно распробовать. Кайф не любит суеты. А почему Кока не пошёл, как белый человек, в кофешоп и не купил там курево в спокойной обстановке? А потому, что королева Беатрикс запретила продавать в кофешопах гашиш, чтоб туристы в обморок не падали. Вот и получил труху на последние деньги! Теперь он бегал по улицам, надеясь найти этих треклятых негров, хотя надежда обнаружить их минимальна, как и то, что они так просто, за здорово живёшь, заменят ему товар. Будут только скалить свои арбузные улыбки!.. Типы вроде Сатаны или Губаза Девдариани управлялись с барыгами быстро и сурово, а Кока далёк от этого. Его удел – отраву зацепить и уползти с ней в уголок ото всех подальше. Впрочем, это сейчас он стал мизантропом, а раньше был другим – недаром в детстве получил кличку Мазало, что значит затейник, балагур, забавник, баловник, шалопут. Вот он и затейничал с мастырками, баловался шприцами, забавлялся таблетками, балагурил в кокнарном угаре и шалопутничал под кодеином.
Зловещими тенями, с шелестом летучих мышей, проносятся велосипедисты, обдавая табаком и травой. Мшистые запахи сырого древнего канала. Загогулины оконных решёток. Впадины булыжной мостовой. Витые перила спусков к воде.
Вот два негра чего-то мурыжат на приступочке мрачного дома, похожего на череп: глазницы окон вытянуты, под ними торчат скулы балкончиков.
“Э, не те ли это гады?” – пригляделся Кока. И нос у одного такой же обезьяний, мясистый, со вздутыми ноздрями. А на другом – вязаная дурацкая шапочка, вроде та же. И серьга размером с блюдце…
Терять нечего. Кока набрался смелости, подошёл. Один прикрыл телом приступок, а другой спросил на ломаном английском:
– Вот ду ю вонт? Гоу эвэй![1]
Нет, не те. А если бы те?.. Их двое, а он один!.. Скажут: “Крейзи, гоу эвэй!” – и всё. С кулаками не полезть, себе дороже обойдётся, полицию не вызвать…
Он ретировался, а по дороге к психам раскидывал в уме: раз Лясик велел приходить, значит, ждёт завтра что-нибудь на “ин”. Этот Лясик – его старый приятель, москвич Владислав Широких, сын профессора МГУ и внук министра, отменно воспитан и образован, изъясняется на замысловатом русском и склонен к бесплодному мудрствованию. Имеет и другие таланты, но всепоглощающая страсть к опиатам пересиливает всё.
После перестройки Лясик вляпался в какой-то доморощенно-кондовый “бизьнесь”, прогорел, пришлось бежать. Он попросил убежища в Голландии, выдав себя за мусульманина, который, с одной стороны, должен терпеть от правительства, с другой – от всего остального населения за то, что исповедует ислам. Продекламировав две суры из Корана и сказав “аллах акбар”, Лясик для верности тихим заискивающим голосом присовокупил, что он – пассивный гомосексуалист, а за это на его проклятой хищной родине срок и даже расстрел.
Нидерландский чиновник, по счастью, оказался из этой же породы и счёл доводы Лясика убедительными, а на возражение другого чиновника (“какой же он гей, если у него цветущая жена и двое детей?”) процитировал статью из кодекса о том, что гомосексуалистам не возбраняется иметь семью, от себя же язвительно добавил, что свободные геи могут любить обе половины человечества, в отличие от дураков-гетеросексуалов, с их стигматами бытового секса и бесконечной гендерной грызнёй. И дал Лясику крепкий постоянный вид на жительство, который тот умел отменно использовать, на разный манер обманывая Голландию и всевозможными способами обирая её щедрую к таким типам казну.
Кока подобрался к дверце во дворик на два кукольных домика под уютной красной черепицей. В одном домике жил тощий, селёдочного вида Ёп с нимбом седых волос. Ёп – идеалист, романтик и уже много лет создаёт своё первое “Сочинение”, причём методы работы иногда меняются: то он ходит по улицам с диктофоном, то сидит у окна и странными взмахами рук, вроде дирижёра, расставляет на невидимой бумаге воздушные знаки препинания. Результатов его работы, само собой, никто не видел. Когда Кока спросил, о чём Ёп пишет, то получил ответ:
– Обо всём.
– Зачем?
– Чтобы дети и внуки знали! – твёрдо отвечал Ёп, хотя ни детей, ни внуков у него не было и не предвиделось, ибо после неудачи со своей первой женщиной вероломный и зловредный женский пол интересовал его только как воплощение вселенского зла. Другой жилец, Лудо, которого тоже в своё время бросила некая чешка Марыйка, поддакивал: “Славянская женщина есть подтверждение отсутствия Бога”, – а Ёп обычно расширял сей афоризм на всех женщин: “В любой даме – всё самое худшее: ложь, похоть, жадность, скрытность, мстительность! И с этим ничего не поделаешь! Они должны были выживать в пещерах, а это отнюдь не сахар!”
Лудо, материалист и скептик, мнит себя скульптором и всё собирается отлить в бронзе го́ловы именитых нидерландцев, но дальше ветвистых замыслов и мучительных вопросов, где взять деньги на бронзу, литьё, мастерскую и подмастерьев, дело не движется. Пока он делает из дерева таблички для переносных туалетов, нанося на них печально-безликие фигурки в квадратных штанах и треугольных юбках.
Сейчас у Лудо новая идея – отправиться к шапочному знакомцу в норвежскую глушь и выреза́ть там деревянные ложки и тарелки на сувениры, а питаться исключительно ягодами и рыбой. В жизни Лудо царит девиз “Если без чего-то можно обойтись – обойдись!”, поэтому в комнатке у него шаром покати, только кровать, стол и магнитофон. Он сам – из хорошей семьи, учился на зубного техника, но бросил это низменное занятие ради искусства, хотя до сих пор не определился – какого искусства. Он и дощечки тачает, и магазины оформляет, и рамы для картин мастерит.
А по дворику, всегда в тоске, бродит чёрная кошка Кесси, покрытая от голода лишаями. Подлащиваясь к людям в надежде выпросить что-нибудь, она всё время норовит обтереться о ноги язвами, поэтому Ёп, выходя во двор, оборачивает журавлиные голени специальными полотенцами, а у коренастого Лудо припасены резиновые сапоги – в них он, похожий на старичкаборовичка, будет хорошо смотреться в норвежской тайге.
“А, не выгонят же… Посижу с ними, побалдею… Переночевать в подвале можно… Интерпол там искать точно не будет…” – думал Кока, заглядывая во дворик.
Так и есть: Ёп и Лудо сидят возле пня. Беседы ведут, как обычно, наверно, на высокие темы: смерть, жизнь, бог, эволюция, космос, потоп, динозавры. На пне – пустые пивные банки. Ёп палочкой гладит лишайную кошку. Его белые волосы отсвечивают серебром. Лудо, в капитанской фуражке, что-то переливает из банки в банку. При виде Коки приподнял козырёк:
– А, Коко… Привет! Как дела? Откуда?
– Ничего, всё в порядке… Заехал вот к вам… – Кока не знал, куда деть руки. – Вот зашёл вас проведать. Есть покурить кое-что…
Лудо жестом предложил садиться. Из уважения к Коке перешли на немецкий язык, который прекрасно знали, хотя немцев, как все голландцы, терпеть не могли, называя злобными фашистскими мужланами и обязательно вспоминая рассказ Ёпова дедушки о том, что перед войной в Голландии стали пропадать подростки, а потом люди видели их где-то на фото в форме гестапо – так, оказывается, СС воровал и вербовал своих янычар среди арийцев – голландцев, шведов и других скандинавов. О России Ёпов дедушка знал только, что там правил царь Пётр, который любил Голландию, страшный холод и такой голод, что люди вынуждены были есть муку, отчего распухали и умирали.
– Каков был твой путь? Что хорошего сделал? – поинтересовался Ёп, почёсывая палочкой в затылке.
– Ничего не сделал.
– Вот и мы о том же… Если ничего не делать – ничего плохого не сделаешь. А если что-то делать – то неизвестно, как обернётся… – предположил Лудо и привёл пример: он от доброты душевной оформил для приятеля магазин секонд-хенд, со вкусом и дёшево: вместо полок – неструганые брёвна, вместо стоек – рубленые стояки, пол – бревенчатый, некрашеный, всё – в свечном нагаре, копоти, саже, заусенцах и занозах.
– Вид был о’кей – в одном стиле, в гармонии друг с другом, – согласился Ёп.
Кока про себя хмыкнул, подумав, что вид был наверняка диковат: грязное облезлое дерево в сочетании с одеждой второго сорта и ношеным бельём… Бедность бьёт по лбу!.. Но спорить не стал – зачем злить человека, если спать придётся у него в подвале?
– И что же? – продолжал Лудо. – Хозяин говорит мне, что это похоже на концлагерь, и не только не даёт ни копейки за работу, но и заставляет разобрать всё! – Он обвёл рукой двор, заваленный чурбаками и обрубками брёвен. – А кто заплатит за дерево? За доставку, за разметку? Это же творчество, а не что-то такое!.. Это процесс!..
– Что они знают о творчестве! – вздохнул Ёп, колыхнув серебряным венчиком; печальные глаза упёрлись в пень. – Этого им никогда не понять. Вот, может, дети и внуки поймут, какого дедушку потеряли…
– Дедушку? – не понял Лудо, давая кошке слизать капли пива из банки, за что кошка поблагодарила его мгновенным жёлтым взблеском глаз, в припадке признательности тщательно отёрлась о Лудовы сапоги и отсела в сторонке, довольно жмурясь. Точёные ноздри раздувались. Влажные язвы на спине поблёскивали. Ушки настороженно шевелились. Мурлыканье схоже с урчанием холодильника.
Складывая пустые банки в пакет, Лудо доверительно сообщил:
– Когда я буду лепить головы именитых сограждан, я не отойду от правды жизни ни на шаг!
– Нет, ты должен обобщать, – возразил Ёп.
– Как же конкретные носы или уши обобщать? – удивился Лудо.
– Я вот тут… Гашиш есть… Так себе, не особо сильный, проклятые негры обманули… Но что есть – то есть, – закопошился Кока, ища по карманам и вызвав одобрительные возгласы “гут” и “зер гут”.
Кошка тоже уставилась желточками наглых глаз в его руки.
Кока дал ей понюхать гашиш:
– Ничего для тебя вкусненького. Сам бы что-нибудь съел.
– Если голоден, на кухне осталось два тоста, можешь подкрепиться, – по-доброму кивнул Ёп на открытую дверь своего домика-гномика. (Ёп в основном ест только тостерный хлеб, которым запасается впрок, а зимой вообще не выходит из дому, ибо дверь у него от сырости разбухает и не открывается.)
Зазвенели медленно и солидно колокола – двор граничил с церквушкой. Кока перекрестился. Тень от колокольни косо резала двор.
Затягиваясь, Лудо сказал, что давно хочет отлить в чугуне огромный джоинт и продать тем, кто держит кофешопы. Ёп заметил, что мастырки похожи на эрегированные члены и куда лучше эту железную мастырку продать не хозяину кофешопа, а держателю борделя.
– Над входом закрепить – шикарно будет смотреться.
– Нет, упасть может, задавить клиента, – предусмотрел Лудо. – Хотя если страховка будет – ничего, заплатят. Со страховкой можно рискнуть.
Постепенно все попали в плен курева. Притихли. Слушали трепетное молчание гашиша, собранного рукой Всевышнего из пыльцы и праха в пахучее жизнетворное тело.
Коке вдруг показалось, что окна – живы и шепчутся тихо, надо только вслушаться, о чём говорит солидная рама со своей дочерью, вертихвосткой-форточкой, – наверно, ругает за легкомыслие или корит за ветреность. На крыше пыхтит папа-труба. Негромко переговариваются створки дверей. Черепицы поют тихим печальным хором…
На колокольне пробило три четверти. Ёп, дёрнувшись и отойдя в сторону, начал что-то наговаривать в диктофон.
Кока решил вставить в паузу:
– Лудо, мне спать негде. Можно переночую? В закутке, в подвале?
Тот покрутил на голове капитанскую шапочку:
– Да?.. Но… Ну… Но скоро я уезжаю в Норвегию…
– Да-да, знаю. Ложки резать? Рыба? Ягода? Киты? – подольстился Кока. – Нет, я только на парочку дней! – залебезил, пугаясь перспективы ночевать на улице, а Ёп, щёлкнув диктофоном, сухо засмеялся:
– Эй, дружок, какие киты? Киты ушли в южные моря. У нас совсем другое будущее…
– О’кей, ночуй… – согласился Лудо. – Но с тебя пара джоинтов!
– Будет! – заверил Кока и показал для убедительности последние франки. – Вот, поменять не успел. Завтра!
Гашиш, хоть и был плох и слаб, всё же успокоил, принёс расслабление: хорошо сидеть и жалеть себя под тихий бубнёж психов и удивляться, почему именно на него, Коку, валятся все “фатумные шишки”, как любила повторять его бабушка Саломея, Мея-бэбо.
Он устал. Он два дня без душа и бритья. А ведь хочет малого: лечь спать на хрустящие простыни в своей комнате в Тбилиси, где бабушка Мея-бэбо подоткнёт одеяло и угостит на ночь мацони с вишнёвым вареньем: “Спи спокойно, ангел, завтра будет новый день!” Где всё это?.. Почему он тут, в этом дворе, в этой дыре посреди мира, с двумя психами?.. Кто это?.. Чьи это тени?.. Домовых?.. Откуда падают блики?.. Что за лики?.. Почему огрызается рок?.. Дал зарок мучить впрок?.. Или правы те, кто говорит: курящих траву ожидает плохое будущее?..
Кока первый раз попробовал гашиш в своём районе, в Сололаки, в чьей-то пустой хате на улице Цхакая. Тогда дурь была дешева и хороша, старшеклассники добыли где-то несколько пакетов. Высыпали на газету коричневый порошок, похожий на комкастую землю с запахом сосны. Хитрым образом затолкали её в папиросы, пустили по кругу, а потом послали Коку, как самого младшего, в гастроном на улице Кирова за хлебом, колбасой и горчицей. В магазине Кока долго не мог найти нужный отдел, разобраться в витринах, сосчитать деньги, связно сказать кассирше, что ему надо. Мысли скакали, разъезжались в разные стороны, корчились в усмешках. Люди подозрительно пялились на него. Звенела голова, стеклянно-прозрачная, так что все могли со злорадством читать Кокины куцые мысли. Но он ощущал в себе ростки чего-то живого, необычного, важного и интересного, что в конце концов и помогло справиться со всеми делами.
По дороге в хату он сел в садике Дома актёра передохнуть. Впав в глубокую задумчивость, съел машинально всю буханку хлеба и полуметровую колбасу, не забыв опустошить наполовину баночку с горчицей, – та почему-то временами казалась ему слаще шоколада. Затихнув, как удав после ударной жрачки, разомлев на солнце, он просидел так в блаженном оцепенении до вечера, а потом, встрепенувшись – что это он тут делает? – побрёл домой, с тупым настырным упорством считая по дороге деревья и булыжники, – казалось, что это имеет важнейшее значение не только для его жизни, но и для всей планеты в целом.
Назавтра в школе он получил от дружков нагоняй за дешёвый кидняк – они чуть с голоду не умерли, ожидая его с хлебом и колбасой, потом съели пакет панировочных сухарей, мешая их с солью и перцем, – больше ничего съедобного на кухне не нашлось, а голод был убийственный, что понятно: чем лучше дурь – тем сильнее голод…
Кока очнулся, прислушался. Ёп и Лудо обсуждали насущный вопрос: если осушить моря, а горы срезать и переместить в дыры, оставшиеся от морей, то горы точно сядут во впадины.
– Совпадут краями, и наша земля станет ровным красивым шариком, без наростов и дыр! – горячился Ёп.
– А зачем? – спрашивал Лудо. – Какой смысл? И кто всё это будет делать?
– Ну так, просто… А чтоб шарик был гладким! И разноцветным, как кубик Рубика! – И добавил для убедительности: – Всё равно через миллион лет Африка сомкнётся с Европой в районе Гибралтара. Это неизбежно. Средиземное море станет озером, начнёт мелеть и превратится в соляную пустыню. Впрочем, людей к тому времени уже не будет…
“Шарик Рубика! Рубик кубика! Рубрика кубрика!” – Кока обалдело слушал, как психи ловко управляются с природой: моря и океаны перекачать на Африку – Африка спасибо скажет, у них там такая жара, что даже вшивые мыши бегут от суши… Горы в океанские впадины всадить… верхушками вниз… Думаешь, точно сядут?.. Уверен… Нет, пустоты будут оставаться… где столько гор взять?..
Заслушавшись, Кока не заметил, как кошка Кесси под шумок с мурлыканьем потёрлась о его ногу. Он шикнул на неё, боясь лишаев, но Кесси, неизвестно почему этим шиканьем ободрённая, обвилась вокруг другой ноги.
“Завтра стирать придётся”, – подумал Кока, зная, что ни завтра, ни послезавтра он эти джинсы не постирает – делать больше нечего! Выкинуть и купить новые! Или украсть. Джинсы воровать легко: плашмя, за пояс, точно ложатся во впадину живота, как те горы в дыры от морей. Сам Кока воровством не занимался после того, как был выловлен в магазине при попытке вынести одеколон. Тогда отделался предупреждением, но урок запомнил.
Кока щелчком отбросил окурок и, решив ещё раз узнать у Лясика, не появилось ли на горизонте чего стоящего, спросил у Лудо разрешения позвонить. Тот милостиво кивнул:
– Только покороче, если можно! Я в прошлом месяце почти семьдесят гульденов заплатил!
Прежде чем звонить Лясику, Кока завернул на кухню к Ёпу, где всё стерильно блестело, кроме двух тостов в опавшей тусклой пластиковой упаковке. Еды нет.
Ёп приплёлся следом, снял с полки чашку, отпил глоток, пополоскал рот и выплюнул жидкость обратно в чашку.
– Что, зубы болят? – спросил Кока.
– Нет. Это коньяк. Но десны немеют, как от кокаина. И экономно – одной бутылкой можно целый месяц рот полоскать, – объяснил Ёп и бесхитростно протянул чашку Коке: – Попробуй! Там бактерий нет, спирт всё убивает! – Но Кока, подавив рвотный позыв, пробормотал:
– Спасибо, в другой раз!
А Ёп, побулькав новым глотком, сказал:
– Если шнапс равен кокаину, то я выбираю то, что дешевле! – И зашёл в туалет, откуда вслед за щелчком диктофона можно было услышать: “Коньяк омывает гортань, как волна окатывает песок, как солнце струит свои лучи, как ветер обволакивает скалы…”
Сунув тосты в карман, Кока переместился во двор. Лудо дремал, привалившись к плющу. Кошка по-собачьи чутко сидела рядом. Вот чумовая чушка, лучшая подружка!
Тихо пройти мимо. Нырок в дом. Запах столярного клея, краски и древесины из подвала, где Лудо хранит таблички для туалетов. Там предстояло спать.
Вверх по лестнице. Телефон. Диск. Набор. Гудки. В ответ на Лясикино “Вас предельно внимательно слушают!” – Кока подобострастно спросил, как дела и когда завтра приходить.
– Приходи, когда возжелаешь. Моя Лита работает эту неделю допоздна. А мы чем-нибудь подкрепимся. У Барана есть что-то, стоящее внимания. Обещался быть. Он – молоток, вырастет – кувалдой будет! Так что оскоромимся!
“Что, опять лежать, умирать?..” – при имени Баран Кока с трепетом вспомнил последнюю встречу с этим молодым бычком: они занюхали что-то, от чего стало так плохо (или хорошо, уже и не разобрать), что Кока два дня пролежал у Лясика в гостиной на диване в полусне-полуяви, пил без конца воду и тут же выпускал её в тазик. Лясик был помещён напротив, в раскладном кресле. Жене было сказано, что они отравились пиццей, но жена ругалась: “Какая пицца! Вы же синюшного цвета, живые трупы!” – на что Лясик дремотно бредил: “Раз живые – уже не трупы! Проклятая пицца! Всё отравлено! Яды всюду! Окружающая среда! Рыба жрёт пластик! Цианид, ртуть! Экосистема! Копуляция! Хтоника! Жлобный извет! Навет!”
– Ладно, подойду. Только я без копейки.
Лясик хмыкнул:
– Мог бы не предупреждать. Эта априорная ситуация не нова. Но на баяны[2] наскребёшь, у меня кончились, купи по дороге.
Кока повесил трубку и бочком пробрался во двор, где обсуждался парниковый эффект и разрыв атмосферы: Ёп был уверен, что вода постепенно испарится с лица Земли, но Лудо вяло возражал, что круговорот воды в природе не даст этому совершиться. Ёп настаивал:
– Дыра в атмосфере будет всё больше! Градусы повысятся! Вода уйдёт в небеса! От жары высохнут и сгорят леса и джунгли! Кислорода на планете не станет, всё живое задохнётся! Жизнь уничтожится, как на Марсе! Земля станет высохшим черепом с глазницами океанов и обломками зубов-небоскрёбов! Последний человек умер сто лет назад. Вселенная возникла четырнадцать миллиардов лет назад. А что было, например, за секунду до этого? И где Вселенная, интересно, возникла? В какой пустоте? И как? Откуда взялся материал для миллиардов звёзд? И где начало времени? А что было до времени? Каким метром мерить бесконечность? Как отсчитывать время, которое вечно, не имеет начала и конца и прекратится только после Апокалипсиса?
Кока тоже начал думать о Вселенной, но скоро ему стало дурновато, как всегда при мыслях о космосе: он обмирал, кружилась голова, его подташнивало, когда он пытался представить себе безбрежный космос без конца и края, где разбросаны бессчётные звёзды и планеты, и число их растёт, а космос расширяется. Чьё это творение? Как это – вечно и бесконечно? Где и почему всё это?
