Суета. Роман в трех частях

– Дело в том, что я принес картину, – произнес юноша.

– Картину? Для выставки вы имеете в виду? – тот кивнул в ответ. – Так вы опоздали, молодой человек, прием заявок у нас до обеда, строго по графику. Вы бы еще сюда ночью пришли с картинами своими. – она потянулась правой рукой к краю стола и ловко подхватила из небольшой горки бумаг один лист, положила перед собой и начала заполнять. – Вы свободны, – она подняла голову и осмотрела посетителя, – приходите в следующий месяц, там будет попроще с этим, – женщина чуть нахмурила брови и пригляделась. – А как ваше имя, молодой человек?

– Андрей.

– Так это вы Андрей, – ее голос с монотонного и строгого сменился резко на громкий с оттенками приятного удивления, – а я вас вспомнила! Вы к нам уже второй раз приходите.

– Третий, – поправил ее юноша.

– И правда, я и забыла, что в тот день приболела. Мне уже на следующее утро рассказали про вас и эту нелепую ситуацию с барменом. Да уж, ну и удивили вы всех тогда. Про этот случай еще некоторое время вспоминали даже, а после как-то все утихло… Я правда не могу вспомнить, как вы приходили второй раз сюда.

– Вы сидели еще в приемной на тот момент и выдавали мне проходную в кабинет министра.

– Вы у нас так давно не были, почему?

– Семейные обстоятельства.

– Понимаю, понимаю… – произнесла она с еле заметным сожалением. – Ну вот видите, как теперь у нас все тут устроено – места пустеют, кадров новых нет и вряд ли будет, министров разогнали, вот и приходится работать сверхурочно, а как платить, так это подождете – тяжелые времена настали, все на добровольных началах, так сказать, – женщина очень импульсивно жестикулировала руками, пока внезапно не остановилась. – Странно, – произнесла она, – я точно помню, что с утра застегивала свои часы на левую руку, а сейчас их там просто нет, – на левой руке и правда не было часов, – куда же я могла их деть. Может обронила где, так я из кабинета-то и не выходила сегодня, – она моментально опустила голову под стол в надежде найти пропажу. – Андрей, а гляньте у себя под ногами, нет ли там часов? – Юноша осмотрел пол, но часов там не было. – Что же это происходит, а? Как я теперь без них… – горечь утраты пришла незаметно, вместе с ней изменился и взгляд этой женщины, и голос, и даже руки, что пару мгновений назад летали, как сумасшедшие в пространстве. Она вновь приняла стандартное положение за столом и от бессилия опустила голову обратно к документу.

– Вы извините меня, – начал Андрей, – но мне пора идти.

– Прямо сейчас? – возмущенно спросила секретарь. – Интересно, как вы это поняли, молодой человек – часов же у вас нет на руках. Или вы так, наобум все определяете… – она пристально осмотрела его еще раз, немного подумала и продолжила. – А знаете что, а давайте глянем все же на вашу картину. Раз уж часов у нас нет, то почему бы не сделать исключение. К тому же вы не в первый раз, – она глазами кивнула на черную сумку, – показывайте.

Андрей не растерялся, он ловко ухватил большую черную сумку, что стояла рядом у стула и спешно начал открывать ее, после слегка продвинул ее дальше и вытащил холст. Картина была написана масляными красками, рамка отсутствовала. Он приподнял ее до уровня своей головы и медленно поставил на коленки в ожидании реакции секретаря.

– Это вы сами нарисовали? Кажется, где-то я видела уже подобное, да и ладно, – облокотившись на мягкую спинку министерского кресла, она продолжила. – И что же изображено на этой картине?

– Это абстракция – на ней изображено то, что видите вы сами.

– А вы, я гляжу хитрец, – усмехнулась секретарь, – и по какому же принципу это все работает?

– Да принципов и нет – вы просто смотрите на картину и со временем понимаете, что на ней изображено нечто более, чем непонятные фигуры, а после эти самые фигуры и вовсе исчезают и теперь остается только то, что видите именно вы.

– Как-то запутано все, молодой человек, вам не кажется? – она вздохнула, и сделала это специально громко, чтобы расшевелить не слишком общительного собеседника. – Я вот не понимаю, может вам удастся это объяснить. Я сижу на этом месте не малое время и с каждым разом все больше поражаюсь, насколько нынче художники, авторы и прочие «персоны искусства» обленились. Ну вот неужели нельзя создать что-то простое и понятное для обычного обывателя. Неужели это так сложно… Намалюют черт пойми что, а после твердят – это у нас такое видение. Они почему-то думают, что чем непонятнее, тем лучше… Но ведь искусство-то создавалось не для этого.

– Для чего же по-вашему, простите, создавалось тогда оно? – робко спросил молодой человек.

– Ну уж точно не разглядывать ваши вот эти все ромбики и треугольники – ну это же смешно! Вам самим-то как живется после этого? Совесть не мучает называть себя художником?

– Знаете, я рисую не для кого-то. Наверное, я это делаю по причине того, что не могу иначе успокоить свою душу. Да и художником я никогда себя не считал, а уж тем более не кричал об этом. Художник, по мне, это неблагодарное ремесло, а я так – мысли отвести и только. И вот эти ромбики, как вы выразились с треугольниками, для меня вещи не особо сложные в понимании. Все же это моя картина… И суть в том, чтобы простой обыватель смог прикоснуться хоть на пару секунд к тем чувствам, к тем ощущениям, что испытывал когда-то я, переживая определенное время, прогоняя определенные мысли, слова. Простым языком вряд ли можно сказать о боли внутри. Это и звучит-то как-то небрежно на словах, понимаете – неправильно, будто ты не рассуждаешь, а просто жалуешься кому-то. А картина она многогранна, ведь у каждого представление свое. Возможно кто-то увидит здесь радость, вспомнит свой день, когда ходил босиком по лужам и радовался каким-то простым вещам. А возможно кто-то увидит здесь разлуку или вспомнит о дне, когда оставил веру во все светлое. Такие вещи и наталкивают людей на мысли, они начинают вспоминать, размышлять о чем-то своем. В конечном итоге картина обретает смысл, который понятен только одному человеку. Отныне это его картина, его опыт, его воспоминание… И вряд ли теперь он отзовется о ней, как просто о картине, где изображен ромб и треугольник. Она стала ценностью, возможно тайной конечно, но все же. На мой скромный взгляд таким и должно быть искусство. Проблема, о которой вы говорите, скорее строится вокруг самого обывателя. Нынче каждый второй – автор с большой буквы и потеряться в этом океане инфантилизма очень легко, особенно человеку, что слепо гонится за толпой.

– Значит вы не считаете себя автором, но в то же время очень ловко ограждаете свою персону от тех, кто по вашему мнению «автор с большой буквы», – женщина усмехнулась и продолжила. – Да вы куда хуже, чем все эти…

– Что тут происходит! – громкий мужской голос ворвался в кабинет без приглашения, прервав мысль секретаря. – Я не могу понять!

– Господин мэр, – женщина вдруг вскочила со своего кресла, как ошпаренная, глаза ее стали безумными, дыхание участилось, а длинные пальцы рук замерли, будто маленькие подарочные статуэтки из центрального парка.

– Произвол! – выкрикивал мэр, расхаживая большими и частыми шагами по кабинету. – Они хотят моей смерти! Не дождутся!

– Дорогой вы наш, – тихо произнесла секретарь, – скажите, что же все-таки случилось? – в этот самый момент на ее лице под левым глазом можно было заметить небольшое сияние, которое появлялось очень редко. – Успокойтесь, господин, – она вышла из-за стола и робко начала подходить к мэру. Вернее, к маршруту, который он проделывал без остановки по кабинету.

– Какие же все-таки они скоты! – продолжал кричать мэр. – Будь моя воля – истребил бы к чертям собачим всех их! – женщине удалось захватить его плечо рукой и приостановить. Он молча взглянул на нее и не проронив ни слова направился к большому окну позади стола. Мэр начал успокаиваться и приходить в себя. Его руки медленно начали уходить в карманы брюк, а шея перестала крутиться во всех возможных направлениях. Он отдышался. Вслед за ним к окну подкралась и она. – Сейчас пришло письмо. Им недостаточно, они хотят еще больше… – с досадой произнёс мэр, он еле заметно поводил головой, сохраняя взгляд на одной и той же точке в окне. – Это невыносимо. Больше нет никаких сил, – его голова склонилась вниз и на мгновенье казалось, что прямо сейчас он свалится с ног и больше не встанет.

– Ну послушай, но ведь это же только письмо. Это же ничего не ясно еще.

– Они прислали и бумаги на подпись, вместе с этой телеграммой.

– Ну послушай, ну… – возможно она хотела подобрать нужные и так необходимые слова, но будто все в ее голове разом растворилось. Она не нашла другого выхода, как подойти ближе к мэру и молча обнять его.

– Кто бы что не говорил, но я не сдамся, – твердо ответил он. – Возможно они и превосходят нас, но это не дает им права издеваться над нами, – он повернул голову в ее сторону. – Наверное так и скажу им, – он прижал чуть сильнее ее к себе, а после и вовсе хотел поцеловать, но женщина в тот же момент отпрыгнула от окна. – В чем дело?! – в его голосе чувствовался нервоз. Она кивнула ему головой, направив ее в сторону молодого человека, что сидел все это время за столом.

– А это еще кто? – мэр не скрывал свое недовольство от увиденного.

– Это Андрей. Он принес картину для выставки, господин мэр, и мы с ним слегка заговорились.

– Вести диалог нужно в приемные часы, молодой человек, – строго сказал глава. – Стоит хоть иногда поглядывать на время.

– А он не носит часов, – быстро добавила секретарь.

– Очень плохо. Почему из-за каких-то нелепых отказов, вы Александра, должны перерабатывать. При том при всем, работаете вы за троих!

– Ну что вы, господин мэр, – засмущалась она, – молодой человек уже не первый раз у нас, и каждая встреча заканчивается отказом. Вот я и решила помочь ему, поддержать, так сказать, новую волну искусства.

– Знаете, а я уже ухожу, – Андрей приподнялся, – простите за беспокойство, – он уложил картину обратно в большую черную сумку и спешно проследовал до двери.

– Молодой человек, вы еще вернетесь к нам? – поинтересовалась секретарь. – У нас как-то сразу все не сложилось с вами…

– Не могу сказать точно, в министерстве сейчас много работы, все куда-то торопятся, бегают, вот и нам приходится работать без выходных. Так что… – он пожал плечами напоследок и молча вышел из кабинета, прикрыв до конца за собою дверь, будто ничего и не было, и никто не приходил, да и человека по имени Андрей не было в этом мире.

– Ой как неловко, – начала шептать себе под нос женщина, медленно присаживаясь обратно в свое кресло.

– Ну откуда мне было знать, дорогая, что ты решишь поработать сегодня сверхурочно. На тебя это не похоже, знаешь ли, – он слегка покосился на нее взглядом, чтобы та не заметила. Лицо ее выглядело не слишком счастливым.

– Что же теперь скажут… – продолжала она сама с собой.

– Да ничего не будет – успокойся. Это же юнец, ты видела его? Он и не понял небось, что произошло – спустится на первый этаж и все забудет к тому времени, они ведь все такие.

– Профессионально, – подметила она, оставаясь в смятении и небольшом разочаровании.

– Ну а что нам делать еще? – ответа на этот вопрос не последовало. – Послушай, – глава подошел к столу и наклонился к женщине, – ну если так хочешь – догони его и скажи, что я лично рассмотрю его эту писанину.

– Картину! Он рисует картины!

– Хорошо, будь по-твоему – картины, так картины. Скажи, что произошло недопонимание, но мы все уладим. Возьми у него адрес – пусть ждет письма и после, тонко, ну как ты умеешь разумеется, намекни, что вся эта ситуация должна остаться только между нами.

Она очень быстро поднялась и подбежала к двери, проронив напоследок: «Какой же ты все-таки идиот, господин мэр» – хлопнула дверью, оставив после себя лишь небольшой шлейф мятных духов.

Вокруг стало тихо. «Вот же дура» – подумал он, оглядываясь на окно позади себя. Некоторое время он еще оставался в пустом кабинете. Рабочий день подходил к концу, поэтому ему было необходимо придумать себе занятие на вечер. Он выключил настольную лампу, после прошелся по кабинету, выключил основной источник света и ушел, оставив дверь слегка приоткрытой.

Ему было по нраву это время. Время, когда почти все близится к концу. Пустые и длинные коридоры мэрии успокаивали его, заставляли забывать о плохом, пусть даже и на мгновенье, окружали мыслями о чем-то простом и в то же время каким-то магическим образом вселяли внутрь большой сгусток энергии. Белоснежные монотонные стены с орнаментом так и влекли за собой его душу. Словно осыпанные звездной пылью, они то и дело сверкали в полумраке малоосвещённых коридоров. Уже было и не важно где и как, и даже с кем, было важно, что именно сейчас, в эту самую минуту, мгновенье, он чувствовал себя лучше, чем когда-либо. Пальцы правой руки слегка прикасались к стене, его шаги стали медленнее, дыхание глубже, через несколько метров он и вовсе остановился. Остановился, оглянулся и подумал: «Может это когда-то и кончится. Я точно знаю кончится. Но только не сейчас… Какое же прекрасное время». На его лице на мгновенье появилась улыбка. Он почти перестал дышать и только время от времени водил глазами из стороны в сторону, медленно и плавно. Все будто замерло во времени. Пропал голос и исчезли крики. Душа научилась существовать без оболочки, а океаны научились разговаривать. Странное время и странные нравы. Возможно это и вправду когда-то пройдет. Я перестану чувствовать, существовать и любить. Возможно я, когда-то исчезну, возможно меня забудут. И вечность в аду мне покажется раем, после нескольких лет проведенных здесь. Возможно так и будет, а возможно…

На уставший и сонный город надвигалась тихая ночь. Она шептала о сне, что скоро придет. И унесет всех, и спасет, и прошлое исчезнет. Только вот верилось во все это с трудом.

После нескольких минут брожения по тихим коридорам мэрии, он все же наткнулся на свой кабинет с большой белой дверью и табличкой, что висела чуть правее. «В.И. Лесков» говорилось на ней. Сама табличка была покрыта золотом, а буквы выбиты под прессом. Рядом, практически перед дверью томился скромно силуэт не совсем молодого мужчины. Заметив приближающегося мэра, силуэт выпрямился:

– Господин, – начал он, – мне нужно с вами срочно поговорить.

Из-за тусклого освещения глава поначалу не разглядел мужчину. Подойдя ближе и прищурившись, он отвел голову чуть в сторону, показывая свою усталость и недовольство:

– Это вы, профессор, – серьезным тоном ответил мэр. – Вам всем сегодня приспичило устроить переработки? Что за люди, не пойму странные – то не загонишь, а то сами мучениям себя подвергают, – он открыл дверь и оставив всяческие приветствия позади, забежал во внутрь. Профессор забежал за ним.

– Поймите, дело чрезвычайной важности, – в его словах чувствовалась неподдельная тревога. Он снял свои очки и трясущимися руками попытался их протереть. Мэр в это время включил свою настольную лампу и уселся поудобнее в кресло.

– Профессор, любое дело, касающееся города, является чрезвычайно важным – иначе никак. Других дел, так сказать, мы здесь и не рассматриваем, – в этот момент он почувствовал волнение, что исходило от пожилого мужичка. – Ладно, говорите, что у вас произошло – только быстро.

– Помните, я говорил вам об исследовании, что мы проводили с коллегами? – мэр сделал вид, что что-то вспоминает. На самом деле он этого не помнил. – Это исследование было сделано из-за новых погодных аномалий. Мне и моим коллегам показалось это довольно странным…

– Что странного в нашей погоде, профессор? – возмутился он. – Каждый день одно и то же практически. Облака да ветер.

– Вот именно! – воскликнул мужичок. – Ветер! Понимаете, дело все в его скорости. Она изменилась. Я бы сказал очень сильно изменилась. Мы провели наблюдения и сделали анализ данной ситуации.

– Анализ говорите, вы я смотрю не тратите время на всякие разговоры, как некоторые… – мэр засмеялся. – Хорошо, и что же вы там нашли?

– Ситуация крайне нестабильна, господин мэр. Ветер усиливается, его скорость меняется с геометрической прогрессией. Я бы мог закрыть глаза на это, если бы был бы нынче сезон холодов, но этот период… Понимаете, все не так просто.

– Не томите, прошу профессор.

– Мне трудно это говорить, господин, но похоже на нашу территорию скоро обрушится ураган.

– И всего-то? Что вы мне тут байки травите, запугиваете умными словами. Ураган у нас каждый год случается и ничего, пока все живы.

– Дело в том, что это не просто ураган. Это нечто больше, чем просто ураган. Намного. Больше. И последствия, – он вновь потянулся за очками, – последствия могут быть очень плачевными.

– Насколько плачевными?

– Настолько, что скоро, нашего города может не стать, – профессор снял очки и протер свой мокрый лоб небольшим платком. – По нашим подсчетам, наш ждет катастрофа. И как не печально, катастрофа эта неизбежна, – на мгновенье в кабинете стало очень тихо.

– Вы уверены в том, что говорите, профессор?

– К сожалению. Ошибок быть не может, – он нервно откашлялся. – У вас не будет воды? – мэр с большой неохотой принялся искать чистый стакан, пока мужичок договаривал свою мысль. – Всю эту неделю мы перепроверяли подсчеты и каждый раз, подводя итог приходили только к одному исходу. На это можно было бы и закрыть глаза, как я сказал раннее, но обстоятельства, – глава поставил на стол два пустых стакана, тот что был ближе к профессору он наполнил водой из графина, а в тот, что был ближе к нему оставил пустым. – Благодарю вас, господин мэр, – мужичок судорожно обхватил стакан и залпом его опустошил.

В кромешном молчании глава вытащил из своего стенного шкафа бутылку, где на вид томилось виски. Он медленно вернулся к столу и немного отлил в свой стакан. Поняв, что это виски, профессор пожалел, что попросил всего лишь воду.

– И что, – произнес мэр, делая первый глоток из своего стакана, – что с этим нам теперь делать, профессор?

– Поэтому я и здесь, господин. По всей видимости мы опоздали… Ну, во всяком случае, не можем же мы эвакуировать целый город за столь короткий промежуток времени. Но знаете что, в первую очередь, полагаю будет правильным известить всех…

– Ни в коем случае! –рявкнул мэр. – Вы что?! Вы в своем уме! Представьте, что начнется после подобных новостей – пусть лучше не знают и живут себе дальше.

– Но это же преступление. Нельзя скрывать такое от людей… Это же катастрофа.

– Можно, профессор, можно. Я бы сказал нужно – мы не скрываем от них, а наоборот предотвращаем. Предотвращаем преждевременную панику и начало хаоса в обществе. А это, скажу я вам, пострашнее всяких ваших катастроф. Нельзя, чтобы люди паниковали. Этим мы точно им не поможем. А если они начнут принимать какие-либо меры? Только представьте, разъярённая толпа, и каждый в ней хранит мысль о скорой гибели… Такими темпами и гражданская война недалеко. А если она начнется, что вероятнее всего, куда в первую очередь они пойдут? Кому захотят высказать все? Нет, это недопустимо в наших реалиях. Это не обсуждается! – последние сказанные слова, вызвали красноту на его лице. Он казался возбужденным и в то же время испуганным от происходящего, будто кто-то внезапно опрокинул на его голову целое ведро ледяной воды.

Профессор тяжело вздохнул. Его лоб и тело изнывало от обильного выделения пота. Если до этого он просто не знал, как действовать, то после этого диалога, он перестал вообще понимать ситуацию. Ему было некомфортно быть и находиться всуе. В какой-то момент он начал пытаться успокоить себя, сваливая всю вину на главу города. На его маразматические мысли и больное чувство самосохранения. Он сделал шаг вперед, придвинувшись к мэру чуть ближе:

– Вам… Нам нужно всем успокоиться, господин мэр, – проговорил он стараясь не повышать тон и уходить в крайности. – Вы, как человек, что занимает такую должность, безо всяких раздумий – профессионал своего дела. И каждое ваше решение, это решение обдуманное и полностью спрогнозированное на последующее развитие ситуации. Я понимаю, что вам лучше знать, как поступить в столь деликатных вопросах. Но поймите меня правильно я, как житель вашего города естественным образом подразумеваю, что любые новости, будь то хорошие или плохие с вашей стороны, со стороны мэрии, будут представлены публичной огласке. Ведь по сути, если говорить лишь о хорошем и в то же время скрывать плохое, то философия и вся политика города может встать под большим вопросом, – он сделал еще один шаг вперед. – Может я не силен в политике так, как силен в науке, но данная ситуация, на мой скромный взгляд, больше относится даже не к политическим стратегиям, а к банальной человечности…

Лесков молча выслушал его. После того, как профессор закончил, он занял свое место за столом и твердо бросил:

– Мы никому ничего говорить не будем. Точка.

– Тогда мне ничего не остается, как посовещаться с вашими коллегами из министерства. Потому что подобные решения слишком спешные, – он не понимал, каким образом выговорил все это ему в глаза. В его горле образовался большой ком, который с трудом пропускал воздух. Глава никак не отреагировал на это и после нескольких секунд ожидания ответа, профессор поспешил удалиться.

– Профессор, – окликнул Лесков, тот обернулся, – у вас есть семья? Жена, дети?

– Двое, – ответил мужичок, – жена и двое детей.

Больше глава не произнес ни одного слова, а только кивнул напоследок, когда профессор закрывал за собою дверь. В кабинете снова стало одиноко. Было так тихо, что Лесков мог слышать, как капли дождя стекают по большим окнам его кабинета, создавая внизу зеркальные лужи. Была ли эта растерянность или боязнь – понять невозможно. Он не чувствовал, что допускает ошибку. Для него это было чем-то за гранью возможного. Он привык к этому, как привык ко всему, что окружало его каждый день и ни одна живая душа уже была не в состоянии что-либо изменить.

А тем временем городом правила ночь.

09.

В такие моменты все кажется странным. Даже если не обращать внимания не деревья, и совсем забыть про небо, то на прохожих невозможно не смотреть. Если при дневном свете они казались чем-то совсем обыкновенным, то в потемках они обретают совершенно иной смысл. Темнота будто оголяет их, приравнивает друг к другу. Уже не важно какие ты носишь туфли, с каким трепетом внутри идешь на встречу, улыбаешься ты или плачешь – в темноте все равны. На смену детальности приходит карикатурность. Наверное, не зря, ночь называют временем убийств. Все тайное свершается лишь ночью. Иногда, бродя по аллее можно наткнуться на тех, кто свершает эту самую тайну, из-за кого эта самая ночь будет называться странной и необычной. К проституткам и убийцам я уже привык за долгое время, они не вызывают во мне удивления, но вот дети… Когда мимо тебя в полночь проползает стая ребятишек, окутанные мраком теней, безликие, уставшие, но все равно куда-то идущие… Неужели их никто не ждет дома. Зачем мальчишке, что идет впереди всех, нож? Почему они выбрали это самое время.

Что самое интересное, после того, как эта толпа скроется из виду, больше никто на глаза не попадется. Все будто вымрут в один момент. Все станет тихим и хрупким, грустным, странным, одиноким, волшебным и страшным… Кто-то позади кричит твое имя, а у тебя в голове лишь одна мысль, мысль о том, на кой черт ты вышел в полночь на улицу.

***

Андрей думал, что он не спал всю ночь, но как это обычно бывает, заснул он очень рано, а проснулся только с ее голоса. Матушка открыла дверь, и комнатушка преобразилась ярким светом, что исходил от гостиной. Она тихонько подкралась к кровати и спокойным голосом произнесла: «Андрей, пора вставать». Он через силу перевалился на другой бок и кивнул.

Спустя несколько минут, молодой человек уже был готов к завтраку. Он уселся прямо в центр за стол, лениво потирая глаза. За окном светало. Несмотря на это, никто не спешил выключать свет в квартире. По утрам, обычно включалась только кухонная лампа, затем, чуть позже свет перемещался в прихожую, а после исчезал до самого вечера. Больше всего по утрам Андрею нравилась кухня. Не только потому что там можно было перекусить, но и из-за света. Свет отличался особым теплым оттенком среди других комнат. Он будто манил, вызывал чувство доверия, защищенности и обыкновенного спокойствия. Его мать знала это, поэтому покупала лампы нужного тона на запас, не то, чтобы их было много в доме, но на парочку чрезвычайных ситуаций хватило бы.

Она положила тарелку с приготовленным омлетом на стол и тихонько пододвинула к нему. Юноша, пребывая еще в состоянии полусна, принялся искать вилку.

– Вот же она, перед тобой, – сказала матушка. – Неужели еще не проснулся?

– Видимо сон идет мне не на пользу, – подметил молодой человек, разделяя вилкой пышный омлет на куски.

– Ерунду не говори – сон всегда был полезен, особенно для таких вот чуд, – хоть и сидела она полубоком, но ее глаза пристально следили за ним. Он же ни о чем не думал и никуда не смотрел. – Наверное это усталость. Из-за работы.