Холодное железо: Лучше подавать холодным. Герои. Красная страна

– Незнакомец, стало быть. Мы не часто принимаем их здесь, верно, друзья? – Ответом ему было несколько натянутых улыбок. – Большинство клиентов – наши хорошие знакомые. И что же, незнакомец, может сделать для тебя Саджам?

– Где Монцкарро Меркатто?

В комнате разом воцарилось тягостное, нехорошее молчание. Затишье, предшествующее буре. Спокойствие, чреватое взрывом.

– Змея Талина умерла, – проворчал Саджам, сощурив глаза.

Шенкт ощутил медленное, едва заметное движение вокруг. Таяли улыбки на лицах, ноги нащупывали точку опоры для броска, руки потянулись к оружию.

– Жива, и ты знаешь, где она. Мне нужно всего лишь поговорить с ней.

– Де… дерьмо, что этот урод о себе во… воображает? – спросил хиляк. Кое-кто засмеялся. Фальшиво и натужно, скрывая напряжение.

– Скажи просто, где она. Пожалуйста. И ничья совесть сегодня не будет обременена лишней тяжестью.

Просить Шенкт не стеснялся. Он давно покончил с гордостью. Поэтому заглянул сейчас каждому в глаза, каждому предоставил возможность дать ему то, о чем он просит. Поскольку старался предоставлять такую возможность всем и всегда. И хотел бы, чтобы ею почаще пользовались.

Но эти люди лишь улыбнулись ему и друг другу. И самой широкой была улыбка Саджама.

– Я свою совесть поднимаю без труда.

Точно так же мог бы ответить старый учитель Шенкта.

– Некоторым удается. Это – дар.

– Но вот что я скажу… кинем жребий. – Саджам поднес монетку, с которой играл, к свету. Сверкнуло золото. – Решка – мы тебя убьем. Орел – я скажу тебе, где Меркатто… – Сверкнули зубы на темном лице. – Потом мы тебя убьем.

Чуть слышно звякнул металл, когда он щелчком послал монетку в воздух.

Шенкт сделал вдох через нос. Медленно, медленно.

Монетка плавно полетела вверх. Переворачиваясь в движении.

Часы затикали, замедляя ход, словно шлепали по воде огромные весла.

Тик… Так… Тик…

Кулак Шенкта вошел в брюхо толстяка, сидевшего справа, рука погрузилась почти по локоть. Лишенный возможности вздохнуть, тот только выпучил глаза. Мгновеньем позже в его изумленное лицо врезалось ребро ладони и раскололо голову, смяв кости, как бумагу. Кровь брызнула на стол, растеклась по нему темными лужицами. И лишь тогда злоба на лицах остальных начала сменяться потрясением.

Шенкт сдернул со стула сидевшего ближе всех игрока и швырнул в потолок. Крик того оборвался при ударе о балку, которая треснула, и искалеченное тело вместе с градом щепок и сбитой штукатурки упало на пол. Но задолго до того, как тело успело коснуться пола, Шенкт головой следующего игрока пробил стол и пол под столом, и во все стороны полетели карты, осколки посуды, обломки дерева и куски плоти. Выхватив из его сжатой руки нож, метнул его через комнату в грудь татуированному громиле, начавшему подниматься с подушки с боевым кличем на устах. Перевернувшись на лету, нож ударил громилу лишь рукоятью, но с такой силой, что значения это не имело. Тот завертелся на месте, подобно детскому волчку, и кровь из раны на груди хлестала вслед за движением по кругу.

Дзинькнул арбалет, тетива вытолкнула стрелу, которая медленно, трепеща древком, поплыла к Шенкту сквозь клубы пыли, как сквозь патоку. Он поймал ее, разрезал наконечником надвое лицо очередному игроку, затем ударом под подбородок и легким поворотом запястья отправил его в полет по комнате. Игрок влепился в стрелка, оба их тела – в стену, пробили ее и вылетели в переулок за домом, оставив в деревянной обшивке рваную дыру.

Охранник, который привел сюда Шенкта, поднял булаву, разинул рот, собираясь закричать, втянул в грудь воздух. Перепрыгнув через обломки стола, Шенкт ударом ребра ладони разворотил ему грудь и подкинул завертевшееся штопором тело вверх. Булава выпала из мертвой руки. А Шенкт сделал шаг вперед и выхватил в воздухе монетку Саджама, которая, вращаясь, падала вниз. Металл шлепнул по ладони.

Шенкт выдохнул, и время пошло с обычной скоростью.

По полу еще катились последние два трупа. Сыпалась с потолка штукатурка. Дернулась несколько раз, стуча по половицам, левая нога татуированного громилы и застыла. Еще стонал кто-то, но длилось это столь же недолго. Сеялась сверху кровь, оседая росой на осколках стекла, обломках дерева, изувеченных телах. Кружились белым облаком в воздухе перья из лопнувшей подушки.

Шенкт поднес к лицу Саджама трясущийся кулак. Оттуда с шипением исходил пар. Затем меж пальцев просочилось расплавленное золото и побежало тонкими струйками вниз по измазанной кровью руке. Разжав кулак, он показал Саджаму пустую ладонь, покрытую кровавыми пятнами и золотыми.

– Ни орла, ни решки.

– Дья… дья… дья… – Где был некогда стол, по-прежнему сидел на месте, сжимая в окостеневшей руке карты, заикающийся хиляк, заляпанный кровью сверху донизу.

– Эй, – сказал Шенкт, – заика. Ты будешь жить.

– Дья… дья…

– Только ты и спасешься. Проваливай, пока я не передумал.

Заика бросил карты, кинулся, подвывая, к выходу, нырнул под занавесь. Шенкт смотрел ему вслед. Спасти хотя бы одного – уже благо.

Когда он повернулся к Саджаму, на него обрушился стул, который разлетелся, ударившись о плечо Шенкта, на куски, с грохотом посыпавшиеся на пол. Напрасный труд – Шенкт даже не почувствовал удара. Ребром ладони он рубанул по руке хозяина притона, сломал ее, как сухую ветку, отчего Саджам завертелся на месте. После чего, не устояв на ногах, упал и покатился по полу.

Шенкт двинулся следом, ступая среди обломков разношенными сапогами без единого шороха. Саджам закашлялся, потряс головой, начал отползать от него на спине, бессильно волоча сломанную, торчавшую под углом вверх руку. Он отталкивался от пола каблуками вышитых гуркских домашних туфель, оставлявших неровные дорожки среди месива из крови, пыли, перьев и щепок, усеявших комнату, как опавшая листва – цвета осеннего леса.

– Большую часть своей жизни человек спит, даже когда бодрствует. У него так мало времени, но и его он тратит совершенно бездумно – гневаясь, печалясь, страдая из-за бессмысленных пустяков. Что делать с переполненным ящиком, который не закрывается… Какие карты достались моему противнику и сколько денег я могу выиграть… Быть бы мне выше ростом… Чем пообедать, если я не люблю зелень… – Носком сапога Шенкт отпихнул с дороги изувеченный труп. – И только в такие вот моменты мы вспоминаем о своих истинных чувствах, поднимаем взор от земли к небу, начинаем жить настоящим. Вот и ты сейчас сознаешь, насколько драгоценно каждое мгновенье. Это мой подарок тебе.

Саджам дополз до стены, держась за нее, с трудом поднялся на ноги. Сломанная рука беспомощно повисла.

– Я не люблю жестокости. – Шенкт остановился в шаге от него. – Поэтому впредь давай обойдемся без глупостей. Где Монцкарро Меркатто?

Саджам, надобно отдать должное его храбрости, схватился за нож на поясе.

Указательный палец Шенкта ткнулся во впадину у него под ключицей. Пробил рубашку, кожу, плоть, и, когда груди коснулся весь сжатый кулак и уперся в нее костяшками, с силой прижав Саджама спиной к стене, ногтем этого пальца Шенкт уже скреб плечевую кость. Саджам взвыл, выпустил нож из ослабевшей руки. Тот стукнулся об пол.

– Обойдемся без глупостей, я сказал. Где Меркатто?

– В Виссерине, это последнее, что я слышал! – хриплым от боли голосом выкрикнул Саджам. – В Виссерине!

– В осаде?

Тот закивал, крепко стиснув зубы.

Если Виссерин еще не пал, подумал Шенкт, это все равно произойдет, пока он туда доберется. Но он привык доделывать свою работу до конца. Поэтому должен считать, что Меркатто уцелеет, и продолжить поиски.

– Кто ей помогает?

– Какой-то северный бродяга, который называет себя Трясучкой! Мой человек, Балагур! Сидевший со мной в Схроне!

– А еще? – Шенкт подвигал пальцем в ране. По руке его вдоль засохших золотых полосок потекла кровь. Закапала с локтя – кап, кап, кап…

– Ай! Ай!.. Еще я свел ее с отравителем по имени Морвир! В Вестпорте… а в Сипани – с женщиной по имени Витари!

Шенкт нахмурился.

– Это женщина, которая может многое! – пояснил Саджам.

– Меркатто, Трясучка, Балагур, Морвир… Витари, – повторил Шенкт.

Саджам отчаянно кивал, пуская слюни всякий раз, как пытался втянуть воздух сквозь страдальчески стиснутые зубы.

– И куда эта отважная компания собирается дальше?

– Не знаю! Ох!.. Она сказала – семь человек. Семь человек, которые убили ее брата! Ай!.. Может, в Пуранти! Опережая армию Орсо!.. Если ей удастся убить Ганмарка, потом она, возможно, попытается добраться до Верного… Карпи Верного!

– Возможно, и попытается.

Шенкт выдернул палец. Плоть чмокнула при этом, и Саджам, скорчившись, соскользнул по стене и грохнулся на задницу. Лицо его, трясущееся, все в поту, искажала болезненная гримаса.

– Пощади, – прохрипел он. – Я могу тебе помочь. Найти ее.

Шенкт присел перед ним на корточки, свесил перемазанные кровью руки с перемазанных кровью колен.

– Но ты уже помог. С остальным я сам справлюсь.

– У меня есть деньги! Деньги…

Шенкт не ответил.

– Я сам собирался сдать ее Орсо, рано или поздно, если, конечно, хорошо заплатят.

Молчание.

– Тебе все равно, да?

И вновь ни звука.

– Я говорил этой суке, что она станет моей погибелью.

– И был прав. Надеюсь, это утешает.

– Не очень. Надо было убить ее сразу.

– Но ты видел возможность заработать. Хочешь что-нибудь сказать?

Саджам вытаращил на него глаза.

– Сказать… что?

– Некоторым в конце хочется сказать что-то важное для себя. А тебе?

– Кто ты? – прошептал Саджам.

– Кем я только не был. Учеником. Вестником. Вором. Солдатом – в давно минувших войнах. Слугой великих сил. Участником великих событий. А сейчас… – Шенкт безрадостно вздохнул, окинул взглядом валявшиеся по всей комнате изуродованные трупы. – Сейчас я, похоже, человек, который сводит счеты других людей.

Великий фехтовальщик

Руки у Монцы опять дрожали. В чем не было ничего удивительного. Опасность, страх, неуверенность, удастся ли остаться в живых в следующее мгновенье. Боль, изнуряющая потребность в хаске, постоянная вероятность предательства… день за днем, неделя за неделей. Брата ее убили, саму искалечили, отняли все, что она создала своими руками. К тому же на плечи свинцовой тяжестью давила вина перед погибшими в Вестпорте и в Сипани по ее воле, пусть и без ее желания.

Несколько месяцев такой жизни, какую вела она в последнее время, – и у любого задрожат руки. Но, возможно, последней каплей стал вид Трясучки, которому выжигали глаз, и мысль о том, что она будет следующей.

Монца нервно взглянула на дверь между их комнатами. Скоро он проснется. Будет рыдать, что просто невыносимо. Или молчать, что еще хуже, стоя на коленях и глядя на нее одним глазом. Обвиняюще. Она понимала, что должна быть благодарной, заботиться о нем, как заботилась когда-то о брате. Но все чаще хотелось попросту пнуть его ногой. Возможно, когда Бенна умер, вместе с его гниющим трупом на склоне горы осталось и все то доброе, сердечное, человеческое, что в ней еще было.

Стянув перчатку, она уставилась на безобразие, которое та скрывала. Тонкие розовые шрамы в местах, где были раздроблены кости. Темно-красный – где врезалась удавка Гоббы. Сжала пальцы в кулак, верней, в его подобие. Мизинец остался торчать вбок, словно указатель в никуда. Больно было уже не так, как раньше, но достаточно, чтобы заставить ее поморщиться. И боль эта прогнала страх и сокрушила сомнения.

– Месть, – прошептала Монца.

Убить Ганмарка – вот что важно по-настоящему. Снова вспомнились его блеклые, слезящиеся глаза, кроткое, печальное лицо. Как спокойно он вонзал в Бенну меч. Как сбрасывал его с балкона. «Ну вот, с этим кончено». Оскалив зубы, она сжала кулак крепче.

– Месть.

За Бенну и за себя. Она была Палачом Каприле, беспощадным и неустрашимым. Она была Змеей Талина, смертоносной, как гадюка, и не более жалостливой. Убить Ганмарка, а потом…

– Следующего. – И руки перестали дрожать.

Из коридора донеслись торопливые шаги – кто-то пробежал мимо двери. Монца услышала раздавшийся вдалеке крик. Слов не разобрала, но страха в голосе не услышать было невозможно. Она подошла к окну, открыла его. Отведенная ей комната – или камера – находилась с северной стороны дворца, на самом верху, откуда открывался вид на каменный мост, соединявший берега Виссера выше по течению. По нему спешили крошечные человечки. Даже с такого расстояния было ясно – бегут, спасая жизнь.

Хороший полководец узнает запах паники, а сейчас он просто висел в воздухе… Видно, люди Орсо взяли наконец стены. Разграбление Виссерина началось. И Ганмарк, должно быть, уже летел во дворец, торопясь завладеть знаменитой коллекцией герцога Сальера.

За спиной скрипнула, открываясь, дверь, и Монца быстро обернулась. На пороге стояла капитан Лангриер в талинском мундире, с увесистым мешком в руке. На одном боку – меч, на другом – длинный кинжал. У Монцы никакого оружия не было, и она вдруг осознала это со всей остротой. Выпрямилась, уперев руки в бока, попыталась принять такой вид, словно каждый мускул ее тела готов к немедленной драке. И весьма вероятной смерти.

Лангриер медленно шагнула в комнату.

– Так вы и вправду Меркатто?

– Я – Меркатто.

– Душистые сосны, Масселия, Высокий берег… вы выиграли все эти битвы?

– Тоже верно.

– И вы приказали убить жителей Каприле?

– Какого черта вам от меня надо?

– Герцог Сальер сказал, что решил поступить по-вашему. – Лангриер брякнула мешок на пол. Тот раскрылся, внутри блеснул металл. Талинские доспехи, собранные Балагуром возле бреши. – Надевайте-ка. Неизвестно, сколько времени у нас до того, как сюда явится ваш друг, генерал Ганмарк.

Смерть ей, стало быть, не грозит. Пока… Монца выудила из мешка лейтенантский мундир, натянула на себя куртку, начала застегивать пуговицы. Лангриер некоторое время смотрела на нее молча, потом заговорила:

– Я хотела сказать только… пока возможность есть… э-э-э… что я всегда вами восхищалась.

Монца вытаращила на нее глаза.

– Что?

– Как женщиной. И командиром. Тем, чего вы добились. И что совершили. Пусть вы были на другой стороне, но мне всегда казались героем…

– Думаете, мне интересно это дерьмо? – Монцу затошнило. От чего больше – от того, что ее назвали героем или от того, кто именно назвал, – она и сама не знала.

– Не вините меня за то, что не поверила вам. Думала, женщина с вашей репутацией держалась бы тверже в таком положении…

– Вы смотрели когда-нибудь, как другому человеку выжигают глаз, думая при этом, что станете следующей?

Лангриер пожевала губами.

– Чего не было, того не было.

– Случись такое, поглядела бы я, черт подери, что останется от вашей твердости.

Монца натянула на ноги ворованные сапоги, которые пришлись почти впору.

– Возьмите. – Сверкнул кровавым светом камень – Лангриер протянула ей кольцо Бенны. – Оно мне все равно маловато.

Монца порывисто схватила его, надела на палец.

– Что… вернули украденное и думаете, мы квиты?

– Послушайте, я сожалею о том, что произошло с глазом вашего приятеля, и обо всем остальном тоже, но это не имело отношения к вам лично. Поймите… кто-то представляет угрозу для моего города, я должна выяснить – какую. Удовольствия я не получаю, просто это то, что должно быть сделано. Не притворяйтесь, будто сами не творили худшего. Я не надеюсь, что когда-нибудь мы будем по-дружески обмениваться шутками. Но сейчас нам предстоит общее дело, и на время об этом лучше позабыть.

Монца промолчала. Что правда, то правда. Случалось ей творить худшее. Не препятствовать, во всяком случае, творить другим. Она надела нагрудную пластину, которая была снята, видно, с какого-то худощавого молодого офицера и тоже пришлась ей почти впору, затянула последний ремешок.

– Чтобы убить Ганмарка, мне нужно оружие.

– Когда мы выйдем в сад, вы его получите, но…

Монца увидела вдруг чью-то руку, взявшуюся за рукоять кинжала Лангриер. Та, удивленная, начала поворачиваться.

– Что…

Из горла ее выскользнуло наружу острие. Рядом с лицом возникло лицо Трясучки – бледное, изможденное, с повязкой поперек, на которой на месте бывшего глаза темнело пятно. Обхватив левой рукой Лангриер вокруг туловища, Трясучка прижал ее к себе. Крепко, как любовник.

– Это не имеет отношения к вам лично, поймите. – Губы его почти касались ее уха. С острия кинжала потекла темной струйкой по горлу кровь. – Вы отнимаете у меня глаз, я отнимаю у вас жизнь. – Она открыла рот, оттуда тоже хлынула кровь. – Удовольствия я не получаю. – Лицо ее побагровело, глаза выкатились. – Просто это то, что должно быть сделано. – Он чуть приподнял ее, она взбрыкнула ногами. – Я сожалею о том, что произошло с вашим горлом. – Клинок двинулся в сторону, кровь, брызнувшая из распоротого горла струей, оросила постель Монцы, оставила на стене дугу из красных пятнышек.

Трясучка отпустил Лангриер, та рухнула мешком, словно в теле ее не осталось костей, и растянулась вниз лицом. Ноги задергались, заскребли по полу носки сапог. Царапнула половицу рука и застыла. Трясучка глубоко втянул воздух носом, выдохнул его, взглянул на Монцу и улыбнулся. Мимолетно, тепло, словно обменялся с нею какой-то дружеской шуткой, оставшейся непонятной для Лангриер.

– Чтоб я сдох… мне стало лучше. Она сказала, Ганмарк в городе?

– Угу. – Говорить Монца была не в состоянии. Ее щеки пылали.

– Значит, предстоит работенка. – Трясучка, казалось, не замечал быстро расползавшейся лужи крови, добравшейся уже до его босой ступни. Он поднял мешок, заглянул туда. – Доспехи?.. Думаю, начальник, пора и мне приодеться. Терпеть не могу ходить на званые вечера в неподобающем наряде.

В саду среди галерей герцога Сальера не было никаких признаков приближающейся погибели. Журчала вода, шелестели листья, перелетали с цветка на цветок пчелы. Сыпались с вишневых деревьев лепестки, усеивая аккуратно подстриженные лужайки.

Коска сидел, подобрав под себя ноги, и под тихий звон металла водил по мечу оселком. Фляга Морвира, лежавшая в кармане, впивалась в бедро, но сегодня старому наемнику было не до нее. Смерть стучала в двери, и поэтому в душе его царил мир. Блаженный покой в ожидании бури. Запрокинув голову, прикрыв глаза, ощущая на лице теплую ласку солнца, он гадал, почему никогда не испытывает этих чувств, если мир вокруг не горит.

Легкий ветерок порхал по колоннадам, залетал сквозь открытые двери в коридоры, увешанные картинами. Глянув в ту сторону, Коска увидел за одним из окон Балагура в талинских доспехах, который, стоя перед гигантской картиной Назурина, посвященной второй битве при Оприле, пересчитывал на ней солдат. Он улыбнулся, ибо всю жизнь старался прощать другим людям их слабости. Поскольку у него хватало своих.

В галереях еще оставалось с полдюжины гвардейцев Сальера, тоже переодевшихся талинцами, людей достаточно верных, чтобы умереть вместе с хозяином. Коска, проведя в очередной раз по клинку оселком, усмехнулся. Верность, вместе с честью, дисциплиной и воздержанием, всегда относилась, в его представлении, к числу добродетелей, пониманию недоступных.

– Чему вы радуетесь? – спросила Дэй, сидевшая рядом с арбалетом на коленях и кусавшая губы.

Мундир, снятый, должно быть, с убитого мальчишки-барабанщика, был ей к лицу. Чертовски. Коска подумал сначала, нормально ли это, что хорошенькая девушка в мужской одежде кажется ему какой-то особенно соблазнительной. А потом – не удастся ли вдруг уговорить ее оказать соратнику… некоторую помощь в заточке оружия, покуда не началась битва? Потом, прочищая горло, откашлялся. Нет, разумеется. Но можно ведь помечтать…

– Наверное, у меня что-то не в порядке с головой. – Стер пальцем пятнышко с клинка. – Подъем ранним утром… – Провел по нему оселком. – День, проведенный в честных трудах… – Услышал скрип камня, звон металла. – Покой… душевное равновесие… трезвость… – Поднял меч к свету, полюбовался блеском клинка. – Все это меня пугает. Опасность же, наоборот, долгие годы служила мне единственным успокоением. Съела бы ты что-нибудь. Силы тебе понадобятся.

– Аппетита нет, – мрачно сказала Дэй. – Никогда еще я не шла на верную смерть.

– Брось, брось, не говори так. – Коска поднялся на ноги, стряхнул лепесток, приставший к капитанскому знаку различия на рукаве. – Если я из своих многочисленных сражений и вынес что-то, так это знание, что смерть никогда не бывает верной. Всего лишь… весьма вероятной.

– Воистину вдохновляющая речь.

– Стараюсь. Правда, стараюсь.

Коска загнал меч в ножны, поднял с земли Кальвец Монцы и легким шагом двинулся к статуе «Воителя», в чьей могучей тени стоял его светлость герцог Сальер, приодевшийся в честь грядущей благородной кончины в белоснежный, без единого пятнышка мундир, украшенный золотыми галунами.

– Почему все кончилось так? – мучительно размышлял он. Тот же вопрос частенько задавал себе Коска – высасывая последние капли то из одной бутылки, то из другой, просыпаясь в тяжком похмелье то у одной незнакомой двери, то у другой, исполняя то одну ненавистную грошовую работу по найму, то другую. – Почему все кончилось… так?

– Вы недооценили ядовитое честолюбие Орсо и жестокие таланты Меркатто. Но не расстраивайтесь слишком, такое случается со всеми.

Сальер скосил в его сторону глаза.

– Вопрос был риторическим. Но вы, конечно, правы. Похоже, я грешил самонадеянностью, и расплата будет суровой. Но кто бы мог ожидать, что эта молодая женщина станет одерживать над нами одну невероятную победу за другой? Как я смеялся, когда вы, Коска, сделали ее своим заместителем. Как все мы смеялись, когда Орсо доверил ей командование… мы уже предвкушали свой триумф и делили меж собой его земли. И смех наш обернулся теперь слезами, увы.

– У смеха есть такое обыкновение, я не раз замечал.

– Она великий воин, разумеется, а я – весьма скверный. Но я и не стремился никогда стать воином и был бы вполне счастлив оставаться всего лишь великим герцогом.

– Вместо этого обратились в ничто, как и я. Такова жизнь.

– Пришло время совершить последний подвиг, однако.

– Нам обоим.

Герцог ухмыльнулся:

– Пара умирающих лебедей, а, Коска?

– Я бы сказал, пара старых индюков. Почему вы не спасаетесь бегством, ваша светлость?

– Сам удивляюсь, должен признаться. Из гордости, наверное. Я прожил жизнь великим герцогом Виссерина и намерен умереть им же. Не желаю быть просто жирным господином Сальером, в прошлом важной персоной.

– Из гордости?.. Боюсь, ею я никогда особенно не страдал.

– Почему же не бежите вы?

– Я… – И вправду, почему не бежит он? Старый господин Коска, в прошлом важная персона, всегда спасавший в первую очередь собственную шкуру? Из-за глупой любви? Безумной храбрости? Желания расплатиться со старыми долгами? Или всего лишь потому, что только смерть милосердно избавит его от дальнейшего позора?.. – О, гляньте-ка. Помяни ее, и она тут как тут.

Талинский мундир, волосы убраны под шлем, подбородок сурово выдвинут вперед. Ни дать ни взять, юный офицер, гладко выбрившийся с утра, преисполненный жажды поскорей принять участие в столь мужском деле, как война. Не знай Коска, кто это, ни за что бы не догадался. Если только по чему-то неуловимому в походке? По округлости бедер? По длине шеи?.. Женщины в мужской одежде. Не поэтому ли они его так мучают?..

– Монца! – воскликнул он. – Я уж думал, никогда не придешь!

– И позволю тебе принять героическую смерть в одиночестве?

За нею следовал Трясучка в кирасе, наголенниках и шлеме, снятых с какого-то здоровяка возле бреши, с повязкой на лице, прикрывавшей пустую глазницу.

– Как я поняла, они уже у дворцовых ворот.

– Так скоро? – Сальер нервно облизнул пухлые губы. – Где капитан Лангриер?

– Сбежала. Неохота, похоже, становиться героем.

– В Стирии не осталось места верности?

– А была? Я не замечал. – Коска бросил Монце ножны с Кальвецом, и она ловко поймала их на лету. – Если не считать той, которую каждый хранит сам себе. У нас есть какой-то план, кроме ожидания, пока сюда не заглянет Ганмарк?

– Дэй! – позвала Монца и показала девушке на узкие окна второго этажа. – Ты нужна мне там. Опустишь решетку, как только мы начнем убивать Ганмарка. Или он нас.

Та явно испытала облегчение при мысли оказаться подальше от места боевых действий, хотя бы на время. А в том, что это будет именно на время, Коска не сомневался.

– Как только западня захлопнется. Ладно, – сказала Дэй и поспешила к дверям.

– Мы ждем здесь. Когда явится Ганмарк, скажем ему, что взяли в плен великого герцога Сальера. Подведем вашу светлость поближе, и… Вы понимаете, что все мы сегодня можем умереть?

Толстые щеки герцога всколыхнула тусклая улыбка.

– Я не воин, генерал Меркатто, но и не трус. Если все равно умирать, отчего бы и не плюнуть из могилы?