Мой друг Адольф, мой враг Гитлер

Вот так я встретил Гитлера.

Я проводил Трумэна-Смита на станцию, где мы встретились с одним очень неприятным типом, который ждал нас на платформе, – неопрятный мужчина с землистого цвета лицом, выглядевший как полуеврей, в негативном смысле этого слова. Трумэн-Смит познакомил нас: «Это герр Розенберг. Он пресс-секретарь Гитлера и дал мне билет на сегодняшний вечер». Я не был в восторге от всего этого, но мы проводили поезд, и затем мой новый знакомый предложил мне составить компанию на этой встрече. И вот мы отправились на трамвае до пивной «Киндлкеллер», где и происходило все это действо. Мне немногое удалось вытянуть из него, только то, что родом он из Прибалтики и не имеет никакого представления о мире за пределами Центральной Европы.

Большой Г-образный зал «Киндлкеллер» был битком набит самой разношерстной публикой. Казалось, что там была куча людей из класса консьержей и лавочников, немного бывших офицеров и мелких чиновников, огромное количество молодежи и рабочих. Довольно много людей были одеты в национальные баварские костюмы. Мы с Розенбергом протолкались сквозь толпу до столика прессы, который находился справа от помоста.

Я осмотрел зал и не увидел никого знакомого ни среди зрителей, ни на помосте. «А где Гитлер?» – спросил я журналиста средних лет, сидевшего рядом со мной. «Видите тех трех вон там? Низенький – это Макс Аманн, в очках – Антон Дрекслер, а третий – Гитлер». В тяжелых ботинках, темном костюме и кожаном плаще, белом накрахмаленном воротничке и со странными усиками, он не производил особого впечатления, походя скорее на официанта в привокзальном ресторане. Тем не менее, когда Дрекслер объявил его выход, зал взорвался аплодисментами. Гитлер выпрямился и прошел мимо столика для прессы быстрым уверенным шагом, безусловно выдававшим в нем бывшего военного.

Антон Дрекслер (1884–1942) – основатель Немецкой рабочей партии, которую позднее под новым названием НСДАП возглавил Адольф Гитлер

Атмосфера в зале была до предела наэлектризована. Как оказалось, это было его первое появление на публике после отбытия короткого тюремного заключения за разгон собрания, на котором выступал баварский сепаратист по фамилии Баллерштедт, поэтому сегодня ему приходилось быть осторожным в выборе слов, чтобы полиция не арестовала его снова за нарушение общественного спокойствия. Возможно, именно это дало его речи ту восхитительную силу, которой по иронии судьбы я ни разу больше не чувствовал ни у него, ни у кого-либо другого. Никто, кто судит о его возможностях оратора по его выступлениям в дальнейшем, не может правильно оценить его дар. Со временем его стали пьянить собственные речи перед гигантскими толпами, а использование микрофона и громкоговорителей убило былую индивидуальность его голоса. В ранние годы он владел голосом, речью и аудиторией так, как не получится никогда ни у кого, а в тот вечер он был в своей лучшей форме.

Я был не далее чем в трех метрах от него и внимательно наблюдал за выступлением. Первые десять минут он излагал историю последних трех-четырех лет, очень грамотно аргументируя свою позицию. Негромким, сдержанным голосом он нарисовал картину происходившего в Германии с ноября 1918 года: крах монархии и Версальский мир, основание республики после бесславного поражения в войне, понимание ошибочности международного марксизма и пацифизма, вечная классовая борьба и в результате – безнадежная патовая ситуация с работодателями и рабочими, с националистами и социалистами. В некоторых его фразах и коварных намеках слышалась изысканность аристократических бесед великосветских салонов. Не было сомнений, что родом он из Австрии. Хотя большую часть времени он говорил с верхненемецким акцентом, случайные слова выдавали его. Помню, как он произносил первый слог слова Europe на латинский манер «айу», что характерно для Вены, в отличие от северонемецкого «ой», были и другие примеры, которые сложно передать на английском. Когда он чувствовал, что аудитории интересна тема его речи, он слегка отодвигал левую ногу в сторону, как солдат, стоящий по стойке «вольно», и начинал активно жестикулировать, демонстрируя богатейший арсенал жестов. В его речи не было того лая и криков, которые выработались у него позже, у него был потрясающий насмешливый юмор, который, обличая, не был оскорбительным.

Он зарабатывал очки на всех фронтах. Сначала он критиковал кайзера за слабовольность, затем переключился на поборников Веймарской республики, потакавших требованиям победителей и отрывающих от Германии все, кроме могил погибших в войне. В его обращении к аудитории был мощный призыв к бывшим военным. Он сравнивал движение сепаратистов и религиозную специфику баварских католиков с товариществом, которое возникало на фронте, ведь солдат никогда не спрашивал у раненого товарища о его религии, прежде чем перевязать ему рану. Он подробно останавливался на вопросах патриотизма и национальной гордости, в подтверждение своих слов приводя деятельность Кемаля Ататюрка в Турции и Муссолини с его маршем на Рим, случившимся тремя неделями ранее.

Он обрушивался на спекулянтов, наживающихся на послевоенном дефиците. Помню, он сорвал бурю аплодисментов, когда раскритиковал их за трату иностранной валюты на импорт апельсинов из Италии для богатых, когда рост инфляции поставил половину населения на край голода. Он нападал на евреев, не столько на почве расизма, а за то, что те заполонили черный рынок и наживались на горе вокруг них – обвинение, которое нашло крайне благодарных слушателей. Потом он обрушился на коммунистов и социалистов за их стремление разрушить немецкие традиции. Все эти враги народа, объявил он, однажды будут beseitigt, буквально – ликвидированы или устранены. Это было идеально подходящее слово в тех обстоятельствах, и в нем я не увидел никакого зловещего подтекста. Я даже сомневаюсь, имело ли это слово для Гитлера то же значение, которое оно приобрело позже, но это длинная история.

По мере приближения к основной теме своей речи он стал говорить быстрее, его руки эффектно отмечали главные моменты тезисов и антитезисов, сопровождая взлеты и падения его интонации, усиливая масштабность проблем и подчеркивая основные идеи. Иногда ему возражали. Тогда Гитлер слегка подымал правую руку, будто ловя мяч, или сгибал руки, и одним-двумя словами возвращал аудиторию на свою сторону. Его техника речи напоминала приемы нападения и защиты фехтовальщика или балансирование канатоходца. Иногда он напоминал мне искусного скрипача, который никогда не доводил движение смычка до конца, а всегда заканчивал слабым продолжением звука – мысли, которая не нуждалась в грубом словесном выражении.

Я смотрел на присутствующих в зале. Куда девалась аморфная толпа, которую я видел всего час назад? Что внезапно захватило этих людей, которые на фоне катастрофического падения уровня жизни вели ежедневную борьбу за сохранение относительно приличного существования? Гул и звон кружек прекратился, они впитывали каждое слово оратора. В паре метров от меня сидела молодая женщина, ее глаза были прикованы к говорящему. Словно в религиозном экстазе, она перестала быть собой и полностью попала под колдовство абсолютной веры Гитлера в будущее величие Германии.

Гитлер сделал паузу, чтобы промокнуть пот со лба и сделать большой глоток из кружки пива, переданной ему мужчиной средних лет, с темными усами. Это стало завершающим штрихом, личным посланием, которое послужило дальнейшим толчком к развитию энтузиазма солодовых мюнхенцев. Сложно сказать, сделал ли Гитлер этот глоток, чтобы дать аудитории возможность зааплодировать, или же они аплодировали, чтобы дать ему возможность выпить.

Мой сосед сказал: «Это Ульрих Граф подал ему пиво. Он телохранитель Гитлера и следует за ним везде. В некоторых землях за голову Гитлера назначена награда». Я посмотрел на Графа и увидел, что, взяв обратно кружку, его правая рука вернулась в оттопыривавшийся карман плаща. Уверенность этого движения и то, как он не отрываясь смотрел на передние ряды, подсказали мне, что в кармане у него пистолет.

Ульрих Граф (1878–1950) – партийный деятель НСДАП, один из ближайших соратников и первый телохранитель Гитлера, бригадефюрер СС (20 апреля 1943)

Аудитория отозвалась финальным взрывом бешеного одобрения, аплодисментами и канонадой стука по столам. Звучало это как адский шум тысяч градин, ударяющих о поверхность гигантского барабана. Это было мастерское представление. Я действительно был безмерно потрясен Гитлером. Несмотря на его провинциальные манеры, казалось, что его кругозор был намного шире, чем у любого другого немецкого политика. Со своим потрясающим ораторским даром он определенно должен был далеко пойти, и, как я видел, в его окружении не было никого, кто мог бы донести до него представление об окружающем мире, которого ему явно не хватало. И мне показалось, что здесь я могу помочь. Складывалось ощущение, что он не имел понятия о роли, сыгранной Америкой в победе в этой войне, и рассматривал европейские проблемы с ограниченной континентальной точки зрения. И по крайней мере здесь я мог дать ему нужные сведения.

Но это было на будущее. Он стоял на сцене, приходя в себя после своего представления. Я подошел, чтобы представиться. Наивный, и в то же время сильный, любезный и бескомпромиссный, он стоял весь в поту, его воротничок, заколотый квадратной английской булавкой поддельного золота, совсем потерял форму. В разговоре он промокал лицо тем, что раньше было носовым платком, озабоченно посматривая на многие открытые выходы, через которые внутрь залетал холодный ветер ноябрьской ночи.

«Герр Гитлер, меня зовут Ханфштангль, – сказал я. – Капитан Трумэн-Смит попросил меня передать вам свои наилучшие пожелания». «А, этот большой американец», – ответил он. «Он попросил меня прийти сюда и послушать вас, и могу только сказать – я потрясен, – продолжил я. – Я согласен с 95 процентами того, что вы говорили, и когда-нибудь очень хотел бы поговорить об оставшихся пяти процентах».

«Конечно, почему нет, – ответил Гитлер. – уверен, мы не поссоримся из-за этих пяти процентов». Он произвел на меня очень приятное впечатление своими скромностью и дружелюбием. Так что мы пожали друг другу руки, и я отправился домой. В ту ночь я долго не мог заснуть. В моей голове все еще бурлили впечатления этого вечера. Там, где наши консервативные политики и говоруны проваливались в пропасть, не умея установить какой-либо контакт с обычными людьми, этот человек, Гитлер, обязанный всем только самому себе, совершенно очевидно имел успех в предложении некоммунистической программы именно тем людям, чья поддержка была нам нужна. С другой стороны, мне не нравилось, как выглядели его близкие сторонники, которых я видел. Розенберг и люди вокруг него были явно сомнительными типами. Потом я вспомнил афоризм Ницше, который успокоил меня: «Первые последователи движения не являются его опровержением».

Глава 2

Тристан на Тирштрассе

Сахар в вине. – Розенберг. – Учебник пехотинца. – Подготовка Гитлера к обществу. – Столик для завсегдатаев в кафе «Ноймайер». – Причуды и близкие друзья. – Базовый курс диктатора. – Вагнер на пианино. – От «Фалара» до «Зиг хайль». – Женская реакция. – Брошюра становится газетой

Хоть я и попал под ораторские чары Гитлера, но с оговорками. Во второй раз, слушая его выступление, я был впечатлен меньше. Я опоздал и не хотел мешать, поэтому остался у двери. Расстояние уменьшило силу и магнетизм голоса Гитлера, и все это действо казалось уже не таким личным, как будто прочтение утренней газеты. Он пугал меня своей чудовищной кампанией подстрекательства к насилию в отношении Франции, в случае если ее войска войдут в долину Рура. Он говорил, что если государство не вступится за нацию, тогда нация должна биться за себя сама. Завуалированно он наметил черты плана сопротивления французскому вторжению в район Рейна, которое должно было принять форму партизанской войны. Мне показалось, что это были слова отчаявшегося человека. В перенаселенной Германии никогда бы не получилось вести войну силами нерегулярных формирований вольных стрелков. Всякий раз, когда Гитлер затрагивал вопросы международной политики, он высказывал тревожащие меня взгляды, не соответствующие положению дел и весьма сумасбродные. Было очевидно, что он не имеет представления о том, как выглядит Германия из-за ее пределов. Вместе с тем было кое-что, что примиряло меня с ним, – какой-то элемент космополитизма, дунайский стиль, тот широкий немецкий взгляд на политику, с которым я столкнулся, будучи студентом в многонациональной Вене. Что было на уме у этого необычного человека? У меня возникло желание встретиться с ним в более узком кругу и поговорить один на один.

Вскоре после этого было еще одно собрание в Циркус Крон, и я взял с собой жену и двух друзей, чтобы, сидя за столиком, послушать его речь. Как помню, в тот вечер там были первая жена Олафа Гульбрансона, знаменитого художника и карикатуриста из журнала Simplicissimus, и фрау фон Каульбах, вдова известного художника. После окончания выступления мы поднялись наверх, и я представил дам Гитлеру. Он оказался в восторге от моей жены, она была очень красивой блондинкой родом из Америки, и сразу согласился, когда она сказала, что была бы очень рада, если бы он смог зайти к нам на чашечку кофе или поужинать. Вскоре он стал частым гостем у нас, приятным и скромным в своем коротком синем сержантском мундире. Он был почтителен, даже немного робок, и очень тщательно следовал формам обращения, которые все еще строго соблюдались в Германии между людьми невысокого социального статуса при разговоре с теми, у кого было лучшее образование, ученые звания или научные достижения. Единственными выдающимися его чертами были удивительно яркий взгляд его синих глаз и чувствительные руки, ну и, конечно, безусловный дар красноречия.

В тот день он был особенно обаятелен и весел, та взрослая непосредственность, которая так притягивает детей. Эгон оказался без ума от него. Помню, прямо перед одним его приходом сын ударился коленкой о ножку ужасного кресла в стиле эпохи Возрождения. Она была вырезана в виде льва с высунутым языком, напоминая одну из горгулий на соборе Парижской Богоматери. Удар оказался очень болезненным, и Эгон заревел. В это время нам сообщили о приходе Гитлера, и он вошел в комнату в тот момент, когда я пытался успокоить мальчика, хлопая по льву и приговаривая: «Вот сейчас я тебе покажу, как кусаться» или что-то в это роде. Гитлер подошел ко льву и тоже ударил по другой его ноге, чтобы поддержать меня. Ну и, конечно, Эгон расплылся в улыбке. Это стало их обычной игрой. В каждый свой визит Гитлер шлепал льва и спрашивал сына: «Ну как, он хорошо себя вел в этот раз?»

Бытует мнение, что мы научили Гитлера поведению за столом. Это не так. Он совсем не вел себя как неотесанный мужлан за трапезой. Но у него были довольно любопытные вкусы. Он был самым большим сладкоежкой, которого я встречал в своей жизни, и для него никогда не было слишком много его любимых австрийских пирожных с шапкой из взбитых сливок. Однажды за столом я подумал угостить его бутылкой лучшего гевюрцтраминера из погребов князя Меттерниха. В какой-то момент мне пришлось выйти из комнаты, чтобы ответить на телефонный звонок, и когда я вернулся назад, то увидел, как он кладет в бокал целую ложку сахарной пудры. Я сделал вид, что не обратил на это внимания, а он выпил этот раствор с явным удовольствием.

Он был ненасытным чтецом и буквально набросился на мою библиотеку книг по истории, которую я собирал. Он прочитал все, что было можно, о Фридрихе Великом и Французской революции и, проводя исторические параллели, пытался обосновать причины теперешних трудностей Германии. В течение многих лет Фридрих был его героем, и он не уставал приводить примеры успехов короля в развитии Пруссии, несмотря на крайне неблагополучную ситуацию. Мне такая одержимость не казалось очень уж опасной, так как Фридрих всегда был человеком, который точно знал, когда надо остановиться. Проблема был в том, что, когда Гитлер пришел к власти, его политическим кумиром стал Наполеон, который как раз таки не знал, когда нужно остановиться. И эта ошибка в конечном счете привела Гитлера к такой же катастрофе.

Другим его военно-политическим кумиром был Клаузевиц, которого он мог цитировать в любых количествах, и это была еще одна причина его краха. Ни он, ни кто-либо из его окружения – а нужно помнить, что, в общем-то, практически те же его друзья-конспираторы 1920-х годов в 1930-х захватили власть в Германии, – не имели ни малейшего представления о силе морских держав. Они мыслили исключительно в масштабах Европы. Для них международная политика силы была неразрывно связана с ограничениями, присущими сухопутным военным действиям, и за десятилетие попыток изменить эту точку зрения Гитлера мне так и не удалось донести до него идею о том, что Америка является неотъемлемым фактором европейской политики.

Карл Филипп Готтлиб фон Клаузевиц (1780–1831) – прусский военачальник, военный теоретик и историк. В 1812–1814 годах служил в русской армии. Своим сочинением «О войне» произвёл переворот в теории и основах военных наук.

В один из его первых визитов я попытался устранить эту опасную одержимость реваншем против Франции, который бы стал путем к восстановлению позиций Германии в мире. Мы сидели вместе после обеда, когда он сдержанно спросил меня: «Ну, герр Ханфштангль, что вы думаете о ситуации в мире и ее влиянии на Германию?» И затем он дал мне говорить семь или восемь минут, слушая с превеликим вниманием и ни разу не перебив меня. Это свойство, как мне кажется, по мере усиления своей власти он потом утратил.

«Ну, – сказал я, – вы только что сражались в войне. Мы практически выиграли в 1917 году, когда Россия рухнула. Тогда почему же в конечном счете мы проиграли эту войну?» «Потому, что в войну вступила Америка», – сказал он. «Если вы это признаете, то мы оба сходимся в этом вопросе, и это все, что нам нужно понимать, – продолжил я. – Я был там во время войны и могу сказать, что эта страна представляет собой совершенно новый фактор в европейской политике. Где мы были в 1917 году? Французы бунтовали, британцы уже практически полностью получили свое, и что случилось потом? Америка мобилизовала 2,5 миллиона солдат из ниоткуда и отправляла по 150 тысяч человек в месяц на фронт. Если случится еще одна война, то ее непременно выиграет тот, на чьей стороне будет Америка. У нее есть деньги, у нее есть огромный промышленный потенциал, игнорируя ее, вы становитесь на гибельный путь. Единственной правильной политикой для вас является поиск дружбы с США. Это единственный способ поддерживать мир в Европе и возродить положение нашей страны».

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.

Примечания

1

Карл Хаусхофер (1869–1946), немецкий политик и ученый, глава германской школы геополитики, чьи концепции, в частности необходимости расширения «жизненного пространства», оказали серьезное влияние на формирование доктрины Третьего рейха.

2

Гельмут Карл Бернхард Мольтке-ст. (1800–1891), германский военачальник, генерал-фельдмаршал и начальник генерального штаба.

3

Альбрехт Роон (1803–1879), прусский военачальник, генерал-фельдмаршал, военный министр Пруссии.

4

Лили Леманн, оперная певица.

5

Артур Никит (1855–1922), венгерский дирижер и педагог.

6

Вильгельм Буш (1832–1908), немецкий поэт и художник.

7

Пабло де Сарасате (1844–1908), испанский скрипач и композитор.

8

Феликс фон Вайнгартнер (1863–1942), немецкий дирижер и композитор.

9

Вильгельм Бакхауз (1884–1969), немецкий пианист и педагог.

10

Томас Стернз Элиот (1888–1965), выдающийся американский поэт, лауреат Нобелевской премии по литературе (1948).

11

Уолтер Липман (1889–1974), американский публицист и социолог, либеральный консерватор, идеолог Лиги Наций и концепции национальной безопасности.

12

Хендрик Виллем фон Лоон (1882–1944), голландский и американский писатель и художник.

13

Ганс фон Кальтенборн (1878–1965), известный американский радиокомментатор.

14

Роберт Бенчли (1889–1945), американский театральный критик, эссеист, снимался в фильмах Альфреда Хичкока.

15

Джон Рид (1887–1920), американский журналист, один из организаторов компартии США, член Исполкома Коминтерна.

16

Студенты Гарварда и Йеля традиционно соперничают.

17

Эрих Людендорф (1865–1937), немецкий генерал, руководитель военных действий на Восточном фронте в период Первой мировой войны, активный участник Капповского путча 1920 года и Мюнхенского путча 1923 года, сторонник доктрины тотальной войны.

18

Густав фон Кар (1862–1934), баварский политик, глава правительства Баварии в 1917–1924 годах, активный участник подавления «Пивного путча», был убит во время «ночи длинных ножей».