Попакратия

Илья Леутин

Попакратия

Рисунки Ираклия Рамишвили

© И. Леутин, 2021

© ИД «Городец», 2021

Попакратия

Поэма о воинствующем инфантилизме, битве языков и о том, как сложно решиться ударить человека в нос, даже если он этого заслуживает

Ах, детство!

Выложи на рельсы строительные патроны, залезь на трансформаторную будку, потом внутрь трансформаторной будки, бегай по крышам и подвалам, подерись с козлами из соседнего двора, покатайся на тарзанке, сделанной из куска скамьи и пожарного шланга, над сливом технической воды с бетонного завода, поищи еще чего-нибудь интересного возле железнодорожного полотна, курдыбардни по взрывпакету кувалдой, взорви карбид в трехлитровой банке, покидай камнями в окна котельной, собирай шприцы и прочее с обратной стороны дома, жарь голубей, ударь товарища лопаткой по лицу, выменяй рогатку и постреляй в бомжа, кинь в унитаз калий, дрожжи, петарду, взорви колбу с селитрой, сними с рельсов пару костылей, положи на рельсы гайку на шестьдесят четыре, кидай с крыши яйца и капитошки, кидай накаленные в костре камни с моста в реку, подожги дверь алкашу с первого этажа, залезь на оставленный экскаватор, побегай по бетонным трубам на стройке, сунь транзистор на пятнадцать вольт в трехфазную розетку, а к семи приходи домой – там тебя уже ждут борщ, мясо, салатень, компотень, чай, пирожки.

Съешь непременно все, ведь ты же растущий организм.

А случись такое, что ты послушный ребятен, с младых ногтей впитавший мечту вырасти в порядочного гражданина, – то и ты выходи во двор пошаландаться.

Во всем был виноват Жека по кличке Грыжа. Он первый начал. На маршрутах, известных только ему, в неведомых местах, на берегу загадочных водоемов, под поленницами дров и корой деревьев, отлавливал он быстролапых тритонов, чтобы выменивать их на самые нужные вещи: значки, красивые камни и хоккейные шайбы. За хорошего, жирного тритона можно было отдать любимую рогатку или даже пистолет. А все потому, что этих тритонов стравливали в смертельных боях и ставили на их выигрыш все свои главные богатства.

Бои устраивались на летней эстраде, которая выжила с дедовских времен. Музыку там давно не играли, песочное покрытие, небольшая бетонная ракушка и бетонные основания лавочек, лишенные древесины, целиком принадлежали детям. Вокруг наглого тополя, сумевшего пробить цемент, вырвать доски и вырасти прямо в центре сцены, дворовая шантрапа режиссировала смертельные схватки тритонов, этих далеких потомков гигантских динозавров.

Каждый держал своих бойцов в банке и откармливал жуками и комарами, которых либо ловил руками, либо находил мертвыми между двойных подъездных окон.

Паша был неторопливый остановись-и-понюхай-розу ребенок. Башкой, Трехлитровой Башкой и Мозгами его прозвали за негабаритную форму черепа и выдающийся интеллект. Иногда так его называла даже старшая сестра, с подачи отца, но мама и бабушка – никогда. Будь мама здесь, она бы называла его Пашутой или Олененком.

Башке с его подопечными не очень везло. Вернее, не везло катастрофически. Первый был проворным, но слишком щуплым и трусливым, второй жирным и неповоротливым. Башка успел порядочно проиграться из-за нехватки боевого духа в их шершавых тельцах. И все же кто-то должен проигрывать, чтобы другие могли выиграть, на том и держится мир. Видя бедственное положение Башки, Грыжа, как великий делец, предложил купить или обменять на что-нибудь своего самого сильного тритона. Его фаворит был магически, доисторически страшен. Мясистый, со зрачками, похожими на перечное зерно, брюхо его было желтоватым, на спине красовался пятнистый гребень. Не исключено, что он пугал Грыжу своим видом, и оттого ему хотелось избавиться от подопечного, даже несмотря на его непобедимость. Грыжа заявил, что отдаст тритона в обмен на хоккейную клюшку. Поставить на кон клюшку Башка не мог, по той причине, что родители сразу бы заметили пропажу, но у него не оставалось ничего другого, что можно было предложить в обмен на такого мощного бойца. Башка помотал головой, словно держал на плечах банку, на которую в целях просушки и придания формы нацепили парик и шляпу.

Он думал два долгих дня и решился на первое в своей жизни воровство: зная, что бабушка хранит сбережения между простынями, он отпер дверцу шкафа и вытащил из пачки четыре купюры. Так он стал принадлежать ему, оливковый гладиатор с пятнистым гребнем на спине.

Через неделю на двор обрушился запах лета. Если день был теплым – а в памяти остаются только они, теплые, по-морскому влажные дни, – то начинался он с синтетических звуков радио, доносившихся через раскрытое кухонное окно. Дворовый поп брал за загривок, заставлял лезть на подоконник, высовывать нос наружу. Животная музыка, словно иллюстрация к побегу зверей из зоопарка. Периметр оконной рамы вмещал лениво выползающих из всех щелей счастливых, опьяненных выходным днем соседей.

Кражу обнаружила сама бабушка: старея, человек видит хуже, но больше. Башке вставили по первое число и придумали наказание: неделю он находится под домашним арестом. В течение этой недели во дворе произошли драматические изменения: мода на бои тритонов сменилась модой на толченый гранит. Отныне тритоны интересовали всех не больше, чем мертвый еж в кустах. Такой была первая большая подстава, связанная с Жекой по кличке Грыжа.

Теперь двор охватила лихорадка игры в кэпсы, картонные фишки с примитивными рисунками, которые при ударе битой переворачивались аверсом или реверсом, выигрывались и проигрывались, кочевали из кармана в карман.

Бита у каждого была своя, тяжелая, размером с крупную монету, отлитая из гладкого свинца. Свинец добывали на свалке, разобрав старый автомобильный аккумулятор или утащив из дома дедушкин набор рыболовных грузил. Свинец плавили в консервной банке, над костром, и заливали в вогнутое дно пивной банки. Как и картонные фишки, бита могла выигрываться и проигрываться и переходила от одного игрока к другому, случалось, десятки раз. Таковы были правила игры: все знали, что, погостив у кого-то дома несколько дней, бита могла легко возвратиться к владельцу. Но у Вовы бита была особенная, счастливая. Этой битой Вова выиграл столько кэпсов, что другим и не снилось, и никогда не ставил ее на кон.

В один из дней Вове везло, плюс он действительно хорошо играл, и выиграл он фишек тридцать или сорок, никто не считал, но в карман они к нему не лезли ни стопкой, ни вразнобой. Еще перед игрой Вова предупредил, что поиграет не очень долго, он всегда так делал, чтобы суметь в нужный момент отвязаться: либо когда начинал проигрывать, либо когда выиграл много и боялся проиграть все обратно. Вова был хитрый, но Жека успел выучить эти его уловки. Обычно Вова говорил, что ему надо домой, готовить задание по программированию для репетитора. Во дворе далеко не все знали, что это такое, потому что Вова учился в хорошей школе, им преподавали программирование по-настоящему, а многие тут еще не закончили разбираться с арифметикой, и все это звучало загадочно круто. К тому же само слово «репетитор» придавало такой важности, которая могла оправдать почти любые действия. Слова «престидижитатор», «кардинал», «репетитор» могли составить некий единый заклинательный ряд.

Вова засобирался, попрощался со всеми и ушел с заброшенной летней эстрады, на которой происходила игра. Он уносил с собой лучшие фишки, какие только были во дворе.

В игру вступил Вовин старший брат, Диман по кличке Абрикосовое Мыло. Автора клички и обстоятельства, предшествовавшие наречению, история не уберегла. У Мыла были свои фишки, играл он не так ловко, как Вова, но очень старался, он подменил брата с истинно Вовиным куражом. На этом кураже он проиграл первые шесть фишек. Потом стал чуть осторожнее и проиграл еще восемь. Затем стал играть совсем аккуратно, тогда как, похоже, как раз в этот момент следовало действовать решительно и смело, и проиграл еще шесть. Остальные он отдал только лишь из охватившей его безысходности.

Обдирательством Димана занимался Гусь, при Жекиной горячей поддержке. Подростки не прятали своей радости, и именно это, а не потеря фишек, казалось Абрикосовому Мылу наиболее досадным в его положении.

– Я еще могу играть. В долг.

– У тебя фишек нет.

– Дома есть.

– Ага, как же. Это Вовины фишки, не твои. Будет он тебе их давать.

Все знали, что Вова никогда бы не поделился фишками, даже с братом. Слово «его» всегда означало «только его». Даже Колян мог иногда подкинуть Мылу пару фишек, в долг или просто так, если фишка была не особенно редкой, но не брат. А уж Колян ему был вообще почти никем, он был даже из другого двора.

Абрикосовому Мылу стало довольно грустно из-за своего положения. Он немного посидел рядом, наблюдая за тем, как Гусь расправляется с Витьком по кличке Скоржепа. Смотреть со стороны было не то что неинтересно, а даже жестоко по отношению к себе. Уходить Мыло не хотел, и, наверное, вид у него был до того грустный, что Жека сказал:

– Хочешь играть – играй на Вову.

Жека жил в дальнем дворе, за часовней, дружил со старшаками, со своей компанией вел полукриминальный образ жизни, отчего казался гораздо опытнее остальных. Однако иногда старшаки выгоняли Жеку из своей компании, и он прибивался сюда, чтобы поиграть и, может быть, показаться самому себе более значимым, чем он был на самом деле.

– Как так «на Вову»?

– Мы тебе дадим биту и пятнадцать фишек в долг. Если проиграешь, то все, что Вова выиграет за эту неделю, отдает нам сверху.

– А как я его заставлю?

– Подумай, ты же старший брат. Можешь и не заставлять, а просто принести его фишки, вот и все.

Абрикосовое Мыло подумал. Заставить Вову что-либо сделать не было шансов. Вова был себе на уме. Абрикосовое Мыло подумал еще немного.

– Ладно, давай на Вову.

– Только без крестиков, – предостерег Гусь. – Уговор дороже денег.

– Да какие крестики. Взрослые все люди. Подожди, а если я выиграю, то что?

Жека с Гусем переглянулись. Такой исход сражения они даже не предусматривали.

– Ну заберешь сколько выиграл. А что еще? – не понял Гусь.

– Ну я-то не только фишками, я еще Вовой рискую.

– И что ты тогда хочешь?

– Вова идет за двадцать. Еще двадцать фишек насыпете.

Жека хитро подмигнул Гусю, будто бы Мыло не мог этого увидеть, но он еще как увидел и обозлился, в том числе потому, что Гусь был свой, из этого двора, а вел себя так, будто из Жекиного и Жека ему самый закадычный друг. И вот он вынес свое милостивое решение:

– Ладно, двадцать. Понеслась. Гусь, играй.

– Дай слово пацана, – продолжил Гусь.

– Слово пацана, – с готовностью произнес Абрикосовое Мыло и спустя десять минут проиграл не только фишки, купленные мамой в газетном киоске, но и своего родного брата.

С тех пор, как большая часть фишек оказалась сконцентрирована в руках Вовы и Гуся, играть в кэпсы стало неинтересно, потому как отыграться, имея в кармане пять-десять фишек, было нереально, а Вова, который мог бы вытянуть всех из кризиса, влив в круговорот немного своих фишек, либо занимался своим программированием и не выходил во двор, либо, когда выходил, принципиально не связывался с Жекой, которого считал мошенником и который теперь все чаще крутился возле Гуся. Игра развалилась, фишки осели в квартирах в виде сувенирной продукции, а в цене вдруг страшно поднялись свинцовые биты, которые остались у каждого, при этом были редки, неубиваемы и могли использоваться как открывашки или стило, царапающее что угодно на поверхности чего угодно. На этих битах следует заострить внимание, потому как именно они стали первой универсальной дворовой валютой. Всю следующую неделю битки обменивались на все подряд и конвертировались во все что угодно по хорошей цене.

Если подумать, детство пора крайне невеселая: найдешь в пыли какой-нибудь мусор и придумываешь, как в него играть. У них было так: крыльцо Филармонии обваливалось, и гранитные облицовочные плиты легко срывались и транспортировались на заброшенную навечно стройку. На стройке мальчики размалывали плиты камнями в гранитную крошку, а крошку в порошок, ссыпали полученный порошок в тетрадные листы, затем дозировали по прозрачным упаковкам от найденных сигаретных пачек и закручивали верхушку. То есть материал воровали, а продукт сбывали по законам рынка. Это называлось «продавать наркотики». Не какие-то конкретные наркотики, а просто – «наркотики».

Соседний двор сначала не проявил интереса к товару, они не понимали, что можно делать с гранитным порошком, завернутым в полиэтилен от сигаретной пачки. Не понимали, пока по телевизору не показали фильм с Брюсом Ли, в котором Боло Йен, огромный китайский культурист со шрамом на лице, играл наркобарона. Этот фильм резко поднял спрос на изделия. Пакетики начали вымениваться на вкладыши, открытки и присоски для арбалета. Пара малышей из соседнего двора пробовали самостоятельно наведаться за Филармонию, но их вовремя заметила Светка, все организованно собрались, прихватив палки и металлические револьверы, и объяснили чужакам, что туда ходить не надо, даже просто так, погулять, потому что «это место стало нашим» и «за ним теперь присматривают».

Вскоре ребята захотели расширить границы поставок и стали выходить на дальние дворы. В тот момент, когда уже казалось, что все, кто хотел, уже приобрели товар, в результате разведывательной геологической экспедиции за Филармонию были обнаружены залежи красного мрамора, из которого можно было получить качественно иной порошок красного цвета. Красный порошок оказался новым веянием в бизнесе. Те, кто когда-то покупал белый порошок, тут же стали сдавать свои битки в обмен на красный и смесь красного с белым. Все использовали порошок по-разному, насколько хватало фантазии, бросали в лужу и делали пыльные бомбы либо же просто играли в скучных наркоманов, но несколько дней владельцы Филармонии чувствовали себя королями района.

И вот тут на рынке появляется Абрикосовое Мыло с мешком биток. Ровно половину дня он воспринимается как невероятный богач, невозможно представить, где он раздобыл целый мешок этих свинцовых изделий и что он может на них купить. Стать королем двора? Купить все наркотики? Галактику? Черную дыру? Вскоре Мыло рассказывает свой секрет Светке по кличке Полоска Света. Кличка означала, что Света легка, тонюсенька, бледна. Любимыми занятиями Светки были поедание фруктового льда, слушание морских ракушек, рассматривание божьих коровок ну и другие девочкины прогонки. Через Свету новость доносится до абсолютно всех участников дворовой микроэкономики. Мешок биток для Абрикосового Мыла выточил их с Вовой отец, работающий токарем на заводе. Отец, конечно, сделал это исключительно из благих побуждений, видя, как носятся с этими кругляшами его сыновья, но именно благодаря его доброте рынок биток обрушился. Как только двор узнал о мешке, битки тут же перестали что-либо стоить. Никто их больше не хотел и не собирался ни на что обменивать. Однако надо отдать должное Абрикосовому Мылу: новость о том, что он, скорее всего, ничего не получит, не расстроила его, а заставила грамотно подсуетиться. Понимая, что Жека, отрезанный от двора, еще не успел получить важную информацию о гиперинфляции, Мыло поспешил его найти, и буквально всунул ничего не подозревавшему Жеке свои битки в счет старого долга, и выкупил, наконец, своего брата Вову из воображаемой долговой тюрьмы, в которую сам же его предварительно загнал.

– З-здарова, молодежь. Я тут слышал, у вас такими с-свинцовыми блямбами можно ра-азжиться.

Это сказал непонятно откуда появившийся старшак Игорек, которого за глаза во дворе называли Горилла-Игорила. Игорек чуть заикался. Он достал из кармана олимпийки битку, вроде тех, что были изготовлены батей Абрикосового Мыла. Присутствующие заинтересовались: Рыжик Тома, Стас-Матрас, Саня, Света и Башка. – Так че, м-можно или нет?

– А че, зачем тебе?

Вопрос был справедливым, потому как старшаки никогда не участвовали ни в играх с тритонами, ни с мрамором, ни с кэпсами. Старшаки они и есть старшаки, у них свои темы и свои интересы.

– Так, надо мне. Тут на одном производстве… такие же с-свинцовые, короче, используют… К-к-круги… Короче, могу купить. Если есть у вас. За деньги.

– Можем найти, если надо, – оживился Стас-Матрас.

– Да, найдем, если надо, – поддакнул Рыжик Тома.

– Только мне много надо. Много найдете?

– Сколько-то есть. Много – это сколько?

– От двадцати штук, если найдете… Хотя бы если будет… Вот такую п-партию куплю. По пятьдесят рублей возьму у вас.

– За штуку?

– Ну не за все же, елки. Конечно, за штуку.

– По полтосу? – присвистнул Саня. – Фигасе. Ладно, мы поспрашиваем.

В разговор втиснулась Полоска Света.

– Мы найдем! Я знаю, где взять. Сорок или даже пятьдесят возьмешь, Игорек?

– Сказал же, возьму. Ч-чем больше, т-тем лучше.

– Ну я тебе сорок с чем-то найду. Только попозже приходи.

Света шепнула что-то Сане и Башке, вид у нее был ликующий и немного хитрый.

– Попозже у меня встреча одна там. Завтра приползу.

– Ну завтра приходи, Игорек, мы найдем. Точно найдем.

– Найдете?

– Конечно, найдем, Игорек, ты деньги приноси. Штук сорок точно.

– Значит, я на вас надеюсь, так, что ли? Завтра приду к вам.

– И деньги приноси.

– Все, забились, пацаны.

Обычно все обращались к коллективу «пацаны», даже если присутствовало несколько девочек. Про девочек знали мало, поэтому они были либо Кнопками, либо Дылдами, либо Жирдюсями, либо Серфингом. Если мальчик был прыщав, его называли Рябым или Картофельным Лицом. Не вышел ростом – Шпингалетом, не смешно пошутил – Клоуном. В Жекином же дворе, напротив, клички были преисполнены доблести и элегантности – очевидно, по той причине, что каждый придумывал ее для себя сам. Хотел ты быть Денисом Храбрым, Белоснежкой или Принцессой – зовись так хоть целый день, не ленись только периодически напоминать присутствующим, как тебя называть. Такая кличка говорила о внутреннем мире ее носителя несравнимо больше.

Игорила ушел.

Компания понеслась в соседний двор, по дороге проговаривая друг другу план. Все бежали, и только Башка ехал на своем белом самокате. Иногда он притормаживал, чтобы сильно не обгонять ребят, иногда ребята ускорялись, чтобы догнать Башку.

– Щас берем у Жеки весь мешок биток. Там штук пятьдесят точно было. Сколько батя Мыла их наделал? – Фиг знает, штук семьдесят-то точно. Ну вот такой мешок примерно, – показал руками Саня, – Мыло его еле тащил.

– Ага. Хотя бы если семьдесят – это капец. Это семь на пять… Это триста пятьдесят рублей, что ли?

– Какие триста пятьдесят тебе? Это три тыщи пятьсот. Три тыщи, блин, пятьсот рублей.

– Фигасе. Делим по-честному. Поровну делим. Никому ниче не говорим.

– Только бы Жека у себя во дворе оказался.

Дети ускорились, как будто именно от этой секунды зависел исход всего мероприятия.

– А че Игорила к Жеке не подошел? Они же вроде общаются.

– Ага, «общаются» они. Жека только иногда за ними, как собачка, ходит, и то пока не надоест. Жека старшакам нафиг не нужен.

– Ну и битками мы же занимались, все это знают. У Жеки-то они случайно оказались. Если бы Мыло Вовика не проиграл, фиг бы у Жеки был сейчас целый мешок. – Ага, Жека в жизнь бы столько не нажил.

К счастью, подросток был в своем дворе и выглядел абсолютно спокойным, в отличие от группы разгоряченных запыхавшихся друзей.

– Здарова, Жек.

– Че каво, пацаны?

– Да вот, по делу пришли. Поговорить.

– Ну говорите, раз «поговорить».

– Ты это… че, битки у тебя остались?

– Допустим.

– Остались или нет?

– Есть немного.

– Ты ж целый мешок у Мыла выиграл.

– Было дело.

– А сколько там штук-то было?

– Штук сто примерно, я точно не считал. А что?

– Да ладно, «сто». Штук пятьдесят, наверное.

– На пятидесяти я со счета сбился. Когда полмешка оставалось. А что?

Лица пришедших озарила плохо скрываемая радость.

– И че, весь мешок у тебя?

– Возможно.

– А где он?

– Ну дома, например.

– Будешь меняться?

– Слушаю ваши предложения.

– Крутанских катафот хочешь подгоним?

– Не интересует.

– Ты же не видел еще. Че сразу «не интересует»?

– Потому что не интересует.

– Прям совсем?

– Вот прям совсем.

– Мы много можем дать.

– Говорю же, нафиг не нужны.

– Хорошо… Ну короче… Саня тебе свой самострел отдаст.

Жека скривил лицо, словно лизнул лягушку.

– Так у него резина слабая.

– Нормальная. Стреляет же. Сань, скажи?

– Ну так. Слабая, конечно. Но этажа до четвертого бьет.

– Я че, дурак? Старый самострел брать. Че вы мне старье пихаете?

– А че тебе нужно? Ты скажи.

– Деньги мне щас нужны.

– Понятно. Всем нужны. Денег у нас нет.

– Сочувствую. А че вам так резко битки понадобились? То не нужны были никому, то вдруг всем стали нужны.

– Кому «всем» стали нужны?

– Да это я так. Может, кому-нибудь. Если вам надо, то покупайте.

– Сколько ты хочешь?

– За штуцер отдам.

– Смеешься? За тыщу?

– Да.

– Ты чиконатор? Кому они нужны за штуку?

– Им цена сто рублей. Двести рублей.

– За двести я даже домой подниматься не буду.

– Блин, ты дал, Жек.

– Не хотите – как хотите. Пускай лежат, мне-то что. Пригодятся как-нибудь. Вдруг еще кто-нибудь захочет купить.

– Да кому они нужны?

– Вам же нужны. Кто-нибудь тоже придет. Такой же, как вы.

– Ну нам они, может, понадобились.

– Вот кому-нибудь тоже понадобятся.

– Жек, ну тыща – это капец. Ты цены где такие видел? Посмотри катафоты, они нормальные.

– Нафиг мне твои катафоты? Как хотите, короче, пацаны. Я думал, вы по бизнесу, а вы так, потрепаться. – Ща, погодь, не гони. Дай мы поговорим с пацанами.

Ребята отошли на десять шагов и встали кругом, чтобы Жека не смог расслышать, о чем они толкуют. Жека в это время занялся рассматриванием носков собственных кроссовок. Со стороны было даже немного жаль его, вся компания отвернулась, очевидно храня от него секрет.

– Слышали? Там сто штук у него!

– Да слышали, не гони.

– Это же… Сколько… Пять тыщ, что ли, получается? Если по пятьдесят.

– Блин, ну он деревянный вообще.

– Надо брать. Все равно четыре тыщи еще останется, если мы за пятик продадим.

Стас-Матрас задумался.

– Надо брать железно, а то еще кент напрямую на Жеку выйдет, и плакали наши денежки. Пусть берет свою штуку, фиг с ним.

Компания вернулась к подростку.

– Жек! Ты это… Ладно, берем за штуку.

– Только деньги мы тебе завтра отдадим.

– Окей. Тогда завтра битки притащу.

– Не, нам битки седня нужны. Сможешь седня сходить?

– Вы борзые, пацаны. Где я вас искать потом буду?

– Мы у себя во дворе либо на стройке. Че нас искать?

– Ага. Потом ни денег, ни биток не найдешь. Знаю я такие расклады. Проходили уже.

– Ты на че намекаешь? Что мы кидалы?

– Да кому они нужны, битки твои? – возмутился Саня.

– Чо вы их покупаете тогда, раз они вам не нужны?

Саня толкнул Стаса локтем, чтобы тот не заводился.

– Жек, ну будь человеком, принеси щас. Ну нету денег.

– Залог давайте. – Жека кивнул на Башку. – Пусть мне, вон, пацан самокат оставит. Завтра штуку принесете, я самокат отдам.

– Ты офигел, самокат ему? Ты знаешь, сколько он стоит?

– Знаю. Лично для меня он стоит тыщу рублей в день.

До этого момента Башка не очень участвовал в торгах. Субординация по возрастному признаку. Было немного обидно, что Жека даже не знал его по имени.

– Не ссы, пацан, я кататься не буду. Один раз скатнусь только. Деньги принесут, я тебе его сразу верну. Меня тут все знают. Решайте быстрее, че, мне идти надо. Некогда тут с вами.

Друзья взяли еще минуту на размышление и встали кругом.

– Башка, давай оставим твой самик? Правда. Завтра заберем, все нормально с ним будет.

– Пацаны, меня дома убьют.

– Никто не заметит. Зато мы завтра пятифон срубим. Серьезно, Башка. Ну выручай, будь другом.

– Меня домой не пустят.

– Он у тебя маленький, складывается. Вот прям вот родителям больше делать нечего, только за самокатом твоим следить.

Стас кивнул на стоящего отдельно Жеку:

– Ты видишь, он не пробивной? У нас больше таких шансов не будет. Деньги прям под носом лежат, надо только их взять.