Корзина полная персиков в разгар Игры

лесопромышленному товариществу. Такие происходят, как видите, метаморфозы… После Восстания Боксёров, охватившего весь северо-восточный Китай в 1900 году, работы Товарищества свёртываются, но уже в начале 1902 года на реке Ялу полным ходом идут

подготовительные работы и бывший капитан Абаза, теперь в чине статс-секретаря Двора, лично курирует деятельность Товарищества. Вырастает посёлок Николаевский. Но тут начинается самое главное, что касается непосредственно нашего дела. Товариществу предоставляется право содержать особую лесную охранную стражу, учитывая туземный бандитизм. Руководство Товарищества, после опыта своих экспедиций, понимает, что рабочих следует охранять от хунхузов и решает, уже было, отправить переодетых солдат в Корею. Тогда, ответственный за работы подполковник Генштаба Александр Семёнович Мадритов, человек с немалым опытом усмирения ихэтуаней, но не слишком разборчивый в средствах, предлагает политически безобидный вариант – использовать разбойников

против разбойников. В результате, подполковник начитает покровительствовать некоему хунхузу Линчи, которого в прессе назвали «полковником хунхузов». Маньчжурские власти обещали за поимку Линчи огромные деньги, а тот сбежал в Корею под крылышко русского офицера Генштаба и имел ещё жалование от Товарищества, которым руководят столь высокопоставленные лица… Возможно, что Мадритов и Линчи были знакомы уже со времён покорения восставших. Хитрый хунхуз заводит карточки с начертанным на них своим именем на русском и китайском. Лишь обладатель такого ярлыка мог себя чувствовать спокойным во всей северной Корее, кишащей уже бандитами, стягивающимися из обезлюдевшей после резни 1900 года Маньчжурии. Имя Линчи, как и самого Мадритова, внушает местным жителям неподдельный трепет. Сам же Линчи опасается только Мадритова. Помимо охраны, Линчи со своими головорезами доставляет лодки и лодочников для перевозки леса ниже горных потоков, куда лес прибывал сплавом. Никто там не смеет отказаться работать на Товарищество и за сущие гроши. Вскоре Линчи со своим хозяином показалось и этого мало и оба начинают чинить произвол. Шайка Линчи уже ворует лес у соседних иностранных концессий и всё им сходит с рук. Мадритов на всё закрывает глаза. Не исключено, что та же банда Линчи, но может и другие хунхузы убивают в начале июня заведующего строительством в Николаевском, не поладив с ним, и оставляют те самые косточки в его глазницах. Японские лесопромышленники буквально разъярены от такого грабежа. Уже весной нынешнего года, прослышавший об этом военный министр Куропаткин запретил Мадритову службу в Товариществе и тот вынужден был передать свои дела малоопытному егермейстеру Балашеву. Самоуверенный егермейстер, находясь в Порт-Артуре, поспешил избавиться от сомнительного подручного-хунхуза. Его приказ убрать хунхуза на Ялу полностью игнорируют. Тогда Балашев посылает от устья Ялу пароход с отрядом солдат, которым велено пригнать китайца под конвоем. Как только они прибывают в Николаевский, Линчи исчезает. С этого дня посёлок живёт денно и нощно в страхе нападения хунхузов, а разбой на пресловутом Дальнем Западе в прошлом веке, на мой взгляд – просто детский лепет по сравнению с тем, что творится уже десятилетиями в наших краях («Не зря мне советовали прихватить личный револьвер» – мелькает в голове Глеба). Из устья Ялу, сразу же, полезли морские хунхузы, против которых приходится присылать вооружённые катера из Порт-Артура». Подобных бумаг в папке ещё хватало, были и чисто политические обзоры, видимо Лебедев разделял мнение Стефанова, что им пора заняться немного и политикой: «В 1896 году имело место установление совместного русско-японского протектората над Кореей при фактическом преобладании России. Через два года Россия арендует на двадцать пять лет Порт-Артур и Ляодунский полуостров и добивается согласия китайского правительства на постройку железной дороги Порт-Артур – Харбин. После ввода войск в Маньчжурию для подавления Боксёрского восстания в 1900 году Россия фактически оккупировала Маньчжурию. Великобритания настаивает на немедленном выводе войск. В Санкт-Петербурге, с тех пор, идут дебаты, что лучше для нас: вывести их скорее, или протянуть с выводом? В следующем году начинаются переговоры между Великобританией и Японией о военном союзе. Открыто движение поездов по Китайско-Восточной железной дороге (КВЖД), построенной русскими в Маньчжурии. В ноябре 1901 года Японский принц Хиробуми Ито прибыл в Санкт-Петербург для достижения согласия России с японскими планами в Корее. А с декабря Япония прерывает переговоры с Россией, решив заключить Договор о союзе с Великобританией. В конце года в Берлине оформляется партия социалистов-революционеров, сокращенно – эсеров55, которая зародилась ещё два года назад, параллельно с монархическим обществом бессарабского помещика Пуришкевича «Русская беседа». В начале 1902 года Россия обязалась в течении восемнадцати месяцев поэтапно вывести свои войска из Маньчжурии, при гарантии соблюдения определенных российских интересов в этом районе. Россия и Франция сделали совместное заявление о своих интересах в Китае и Корее». «Всё это, конечно, обостряет политическую ситуацию на Дальнем Востоке, – подумалось Глебу, – но мы-то с Францией куда мощнее Англии с жалкой Японией. Но не верю я, что сам Государь наш приложил руку к авантюре с корейскими концессиями. Он выше всего этого». Охотин отложил папку, достал монпансье из жестяной московской коробки и, посасывая, сладко задремал, пригревшись под одеялом. После европейской части России смотреть в окно стало куда занятнее. Природа становилась всё дичее. Ещё пару дней начинался участок от Оби до Енисея. Такой глухой тайги Глеб никогда и не видывал. А народ всё бегает по вагону за кипятком в буфет, где покупает тощих жареных цыплят, а на всё более редких станциях обязательно приобретает солёные огурцы, картошку в мундире и ягоды. Впечатление, что всех пассажиров обуял невиданный голод. Уже нет былых гор пирожков разных сортов и вездесущих татар-разносщиков, что были в Сибири. На станциях голосят торговки и торговцы горячей «картовью, солёными грибками» да прочей снедью. Степенные казаки-старики по-отечески раздвигают толпу, пытаясь унять пыл продавцов, которые норовят влезть в вагон, невзирая на протест проводника. Охотин избегал общения с кем бы то ни было и запирался в своём купе. У Байкала в те времена ещё приходилось покидать поезд и добираться до противоположного берега озера водным путём, что изрядно затягивало поездку56. Кругобайкальской линии от Иркутска до Мысовой на восточном берегу озера ещё не было. Только по участку Москва-Иркутск состав двигался одиннадцать дней! Ещё два дня спустя поезд незаметно пересёк Забайкалье и въехал в совершенно плоские Маньчжурские степи. Теперь уже они неслись по столь нашумевшей недавно Китайско-Восточной железной дороге – КВЖД, любимому детищу Сергея Витте57, на которой и по сей день случались нападения хунхузов на составы. «Вот и попал впервые за границу» – проносится в голове Глеба. Охотину бросилась в глаза монументальная помпезность станций на новом участке дороги после убогой преждевременной ветхости сибирской. «Почему Витте бросает все средства только на чужую территорию? Не странно ли это?» В тот вечер задул сильный ветер, да так, что в купе Глеба стало подвывать в щелях, навевая уныние. «Эолова арфа какая-то, а не вагон, чёрт бы её побрал. Сплошной Жуковский58 часами!» Вспомнил, как Миклухо-Маклай у себя на Новой Гвинее специально смастерил эолову арфу, чтобы воздействовать на своё окружение, поддерживая репутацию колдуна. «Да, было когда-то время на чтение о пленительных заморских путешествиях. Хорошо жилось тогда, подростком. Всё было ясно и понятно и на своих местах. И семья, и предки-герои, и герои-путешественники. Преклонялись и перед Суворовым и Пржевальским и многими другими, а теперь что поговаривают? Что тот же Суворов – душитель свободы, едва зародившейся в Европе, под стать самим монархам, что даже Пржевальский – слепое орудие в руках имперских колонизаторов, угнетателей окраинных народов. Чего только не услышишь от тех же Бори с Митей…» На станции, уже в сумерках, Глеб сорвал пучок пахучей степной травы, положил его себе под подушку и продолжил чтение политического обзора своего начальника при тусклом свете лампочки: «Витте создаёт Русско-китайский банк с участием четырёх французских банков и выступает за железнодорожное строительство в целях экономической экспансии59 – это его конёк. Однако он уверен, что союзнические отношения Японии с Англией и Америкой могут сильно осложнить наше положение на Дальнем Востоке…» Тут же была вложена записка от Лебедева о том, что «Витте начал пробивать мечту Александра III о строительстве стратегической дороги к Тихому океану. Дальневосточные земли были слишком отдалены и уязвимы с военной точки зрения. Эта мысль появилась ещё в 1870-е годы, но временно была забыта, как финансово непосильная. В ходе проектирования в 1894 году стало ясным, что если часть железной дороги проложить по территории Китая, а не через Сибирь, строительство обошлось бы дешевле и завершилось бы скорее».

Ещё через несколько унылых степных дней поезд, не спеша и устало пыхтя, подходил к Харбину. Лишь пару лет назад железнодорожный посёлок Сунгари был официально переименован в город Харбин60. Это место было очень разумно избрано для главного пункта всей КВЖД. Посёлок стоял на судоходной части реки Сунгари, что давало возможность доставлять сюда товары по воде от Амура. Наконец, это место находилось в середине дороги от Читы до Владивостока, и отсюда же отходила Южная ветка к Порт-Артуру. Так и возник этот необычный русско-китайский город в самом сердце чернозёмной равнины. Сказочной скоростью роста Харбин мог потягаться с городами Великих равнин Дальнего Запада. Уже тогда Харбин стал привлекать внимание предпринимателей разных мастей, стремившихся сколотить себе состояние на пустом месте. Нахлынувшие со всех концов России и Китая61 подрядчики и биржевики, спекулянты и коммерсанты, ремесленный люд, старатели и откровенные воры и грабители в начале века, уже довели численность населения городка до пятнадцати тысяч российских подданных и в два раза больше китайцев, что было для Дальнего Востока в те времена немало. Стремительно богатели подрядчики на строительстве дороги, лесоповале и лесообработке, но и конечно, на выгодной торговле, особенно самыми насущными вещами. А не хватало там на первых порах самого необходимого. Нередко баснословные состояния тут же бездумно проматывались, а их незадачливые обладатели начинали пить, пускались во все тяжкие, зачастую пополняли ряды хунхузов, а то и пускали пулю в лоб. По грязной привокзальной площади сновала баба с шалым взглядом мутных глаз и метлой подмышкой, бродили какие-то неприкаянные усохшие то ли от голода, то ли от опия китайцы. Высокий берег Сунгари вдали портило довольно хаотичное скопление кособоких хибар, но инженером Обломиевским уже возводилась масштабная анфилада зданий Управления железной дороги, что на Большом проспекте и здания Железнодорожного собрания. Новый Город был уже заложен и украшен Свято-Николаевским собором62, радующий взор с любой улицы и площади. У здания вокзала Охотин наткнулся на обер-кондуктора с могучими усами в парусиновом сюртуке и расспросил его о возможности разместиться в городе. Чиновник любезно рассказал, куда следует направиться и, в тот же миг, извлёк из своего медного свистка заливисто-озорной свист на который схоже ответил сам запыхавшийся паровоз. Напоследок обер-кондуктор спросил:

– А что Вы в этих забытых Богом краях потеряли, сударь?

– У моего начальства коммерческий вопрос к администрации КВЖД, – постарался избежать прямого ответа Охотин.

Мимо продефилировал вальяжной походкой дюжий бородатый офицер Охранной стражи КВЖД, подчинённой не военному ведомству, а прямому командованию Витте. Казалось, что офицер упивается своей новенькой чёрной тужуркой с жёлтыми кантами, синими кавалерийскими шароварами и жёлтым же суконным верхом чёрной казачьей папахи. На чёрной его петлице красовался жёлтый кант и эмблема со скрещёнными ружьём и шашкой. Вместо погон – золотой наплечный шнур. Глеб подивился странной форме без погон, а позже сообразил, что европейские державы могли бы иначе с радостью обвинить Россию в использовании регулярной армии на чужой территории, пусть даже и в полосе отчуждения КВЖД. Нашёлся бы повод. Глеб проводил казака взглядом и с удивлением заметил, что кокарда папахи его повёрнута на ровно сто восемьдесят градусов на затылок. Охотин взял ваньку63 до гостиницы и помчался мимо возводящихся с лихорадочной скоростью кирпичных кавэжэдэковской постройки зданий Русско-Китайского банка и Гарнизонного собрания.

– У нас в ХарбинЕ, – с ударением на последнюю гласную с важным видом сказал извозчик, – гостиниц хоть отбавляй!

К глубокому удивлению Глеба гостиница оказалась совсем новой и каменной, да ещё имела центральное отопление и водопровод. В такой глуши всех этих удобств ожидать было никак не возможно, и Глеб с превеликой радостью устремился принимать ванну. Охотин извлёк из мешка мелкую суконку – лоскут для мыления и заветный длинный брусок будто мраморного, белого с синими разводами, «жуковского» мыла, на бумажной обложке которого имелся симпатичный синий жук.

На следующее утро Охотин, с немалым трудом, отыскал в конторе управления нужных ему людей и, лишь к вечеру, вышел на вечно занятого господина Дудинова. Глеб не роптал и был несказанно рад удаче застать этого подвижного человека именно здесь в нужный момент. Чиновник посоветовал ему встретиться со знаменитым полковником Стрельбицким, который как раз на пути из Кореи, где он отслужил военным агентом: «Этот человек знает все корейские тропки, ну словом, как и Звегинцев. Подскажет Вам кого пригласить в провожатые до Ялу». Через полчаса Глеб сидел, приглашённый приветливым, хотя и строгим на первый взгляд, поджарым высушенным солнцем и морозами человеком с лихими гвардейскими усами и военной выправкой. Иван Иванович Стрельбицкий наливал гостю душистый китайский чай и размышлял вслух несколько рассеянно:

– Здесь, у последней границы, у нас нравы не хитрые, народ простой, но если честный, то – одно загляденье, что за люди. Ежели Вам надо отсюда до Ялу, то посуху, это не так много времени займёт, любезный господин Охотин, ну а коли осенняя распутица раньше времени наступит, считайте, что не повезло, но за дней двадцать, всё же, справитесь. Самое главное, это надёжного проводника иметь и прочих спутников. С этим я помогу.

– Буду очень признателен, господин Стрельбицкий.

– Давайте перейдём на имя-отчество, так приятнее, – скромно улыбнулся офицер, бывший на тринадцать лет старше Глеба, а также и по чинам куда повыше, не говоря об очень знатном происхождении.

– Хорошо, раз Вам так будет угодно…

– Так вот, Глеб Гордеевич: к нашему общему счастью, в ХарбинЕ (с тем же ударением) сейчас находятся несколько славных ребят- матёрых таёжников, которые участвовали в моей экспедиции и я их попрошу Вас проводить. Они иной раз сопровождают туда артели. Один из них даже у Мадритова там служил. Но тоже, рассказывает, с причудами был начальник, уж больно хунхузов любил… С оружием личным Вы в тех краях лучше не расставайтесь…

– Да, вот мне и в Москве о том же сказали…

– Очень надёжные казаки: Кунаковсков, уралец Олсуфьев и Смоленко с Кубани – славные ребята. Кунаковсков – истинный таёжник, ещё из тех, коренных уже можно сказать, дальневосточников, что со времён алексадровского заселения Уссури в этих краях. Не он сам, конечно, но родители его. Говорил мне как-то у костра, что казаки-старики из забайкальских, в детство его, ещё припоминали о казачьей вольной республике в Албазине64. А было это в семнадцатом столетии, когда китайцы крепосцу их месяцами взять не могли. Амурское казачество возникает как раз в годы первого заброса казаков на Уссури, в 1858. Из забайкальских казаков, попозже и амурских, а потом и собранного отовсюду люда, незадолго до моего появления на Дальнем Востоке, формируется самое молодое казачество – уссурийское. Может сначала и косо на Вас смотреть будут, как и на всякого «столичного» в этих краях, но почувствуют, что Вы свой человек, без лишнего гонора, начнут уважать и станут хорошо относиться.

– Дай-то Бог, чтобы вместе мирно до Николаевского на Ялу до начала зимы добраться.

– А на досуге сходите в харбинский собор-гордость растущего города! Свято-Николаевский собор заложен был зодчим Подлевским из самого Питера около двух лет назад. Тёмного дерева, словно шоколадный, храм этот – крестообразно лежит на могучем подклете. Вологодской резьбой украшен – загляденье! Да и сам город уже своим размером почти полувековому Хабаровску не уступает. А всего-то ХарбинУ от силы год, со статусом города. В начале строительства Харбин представлял собой сплошное топкое болото, заросшее осокой и камышом с утками, куликами, бекасами. А знаете, какие дома добротные тут уже строят? Для административных чинов возводят особняки, а для рабочих и служащих механических мастерских одно- и двухэтажные прекрасные красно кирпичные домики на Пристани попроще по устройству, чем новогородние, но лучшего и желать нечего. Получившие уже такое жильё окружают его садами и цветниками, стараясь не вырубать уже растущие деревья, во дворах у них сараи, летние кухни, ледники, коровники. Администрация КВЖД обеспечивает каждого сотрудника дороги казённой квартирой, что заманивает народ на работу в далёкую и опасную Маньчжурию. В начале меня тут поражало несоответствие цен. Например, за пустую бутылку манзы давали курицу, а побриться у парикмахера стоило до двух рублей золотом! Но всё меняется в лучшую сторону. Сам бы не против здесь осесть. Я не шучу! Неспроста наше продвижение в этих краях воскрешено славным графом Игнатьевым65! Будущее за Дальним Востоком! – светлые глаза мечтателя с погонами устремляются куда-то вдаль, – Да только из Петербурга пришёл указ на эвакуацию наших войск из Маньчжурии… Кстати, Безобразов энергично настаивает на приостановке её.

Потом Иван Иванович расспросил Охотина об истинной причине столь не близкой поездки и Глеб не нашёл причин скрывать это от человека, подобного Стрельбицкому, и поведал ему о деле.

– Странно всё это. Какая-то прямо мистическая связь, противно всякой логике! Не случайность ли? Об убийстве управляющего на Ялу слышал, но без таких подробностей. Хунхузы на всё способны, но это уж слишком, как бы сказать… пикантно.

Из затянувшейся беседы выяснилось, что Иван Иванович оканчивал Николаевское кавалерийское, а когда Глеб сказал, что там учится его младший братец, Стрельбицкий ещё больше расположился к Охотину. Полковник окончил по второму разряду и Николаевскую Академию Генштаба, приобретал практический опыт в Закаспийской области ещё в восьмидесятые, а в девяностые семь месяцев скитался по дебрям тогда ещё совсем нехоженых бассейнов верхнего Сунгари, Ялу, Туманганга. Первым из европейцев увидел знаменитый кратер вулкана Пектусана с неописуемой красоты озером. Но и за семь месяцев ему не удалось пройти задуманный маршрут: приближалась суровая зима. Хунхузы на них так и не рискнули напасть, побаиваясь отборного оружия, но свежие их бандитов попадались по пути не один раз.

– Самое неприятное в этих убийцах, что краснобородые не могут просто достойно сразиться, пусть даже с целью ограбления: в их повадках неминуема подлость, они способны на совершенно немыслимые и ничем не оправданные жестокости. Мы видели, что они творят с оседлыми манзами и корейцами. Это не поддаётся описанию! Своими глазами видел зверски вырезанную деревню, в которой оставались одни лишь женщины с детьми. Их мужчины ушли на промысел. Некоторые трупы лежали заживо выпотрошенные. Другим отрезали конечности, языки, носы, а кое-кто висел, подвешенный за большие пальцы рук на потолке. Было видно, как они корчились, будучи связанными, перед тем, как истекли кровью. Хунхузы мстили деревне за неуплату дани. Вы там, в столицах, и не ведаете того, что тут рядовая повседневность это борьба за существование в полном смысле слова. Часто с оружием в руках. И если нищий паупер-китаец становится хунхузом, в принципе понять можно и простить. Жизнь их ужасна. Если он мстит алчному чиновнику, тому же китайцу, то такого бы можно было отнести к весьма условному романтизированному разряду «благородных разбойников». Да только не видно их в этих краях, благородных. Всякое оправдание перечёркивает лютая жестокость, злодейство, какое трудно себе вообразить. Партизанившие после Японо-китайской войны очень быстро переродились в таких же кровавых поддонков, а их ряды пополнила дезертирствующая солдатня. А браконьеры – их проводники, становящиеся тоже членами шайки. Это уже не люди. Хотя и у них бывают свои законы, которых большая часть придерживается. Например, запрещено грабить одиноких путников, женщин, детей и стариков. Старались не трогать и иностранцев, но русский люд тёмный, хлынувший в Маньчжурию со времён строительства дороги, перечеркнул это правило. Русское отребье манзы не жалуют. Понимают, что они им ровня. Казаков же побаиваются. КВЖД изменила здесь многое даже вооружение краснобородых, которое значительно модернизировалось. Ещё недавно у них преобладало холодное оружие, да пистонные и даже кремневые ружья. Произвол на Дальнем Востоке столь всеобъемлющ, что известны случаи, как солидные коммерсанты поставляли хунхузам современное оружие, как некий Кайзер из Владивостока, продавший им в 1880-м партию американских винтовок.

– Наказали купца-то?

– Даже не знаю, чем дело кончилось. Кстати, резкое увеличение числа хунхузов на русской территории произошло в 1860-е, когда впервые возникли местные законы в Приморье, запретившие туземным манзам самовольную добычу золота, порубку дубовых лесов, произвольный пушной промысел и тому подобное. Они были несказанно возмущены и начали уходить в леса, становясь грабителями. Другие озлоблялись на всех русских подряд и начинали избивать мирных жителей русских сёл. Вооружённые имперские силы в тех краях были тогда представлены считанными десятками солдат, не считая пока не организованных уссурийских казаков, которые и не были ещё таковыми, а лишь растерянными единичными семьями измученных переселенцев, мужчины которых составили Уссурийский пеший казачий батальон Амурского войска. Понятно, что все действия манз оставались безнаказанными. Их численность в тогда ещё первобытном Приморье заметно превышала таковую русских переселенцев с местными народами. Усмирить их впервые сумел лишь бравый полковник Яков Дьяченко, кажется в 68-м году, подавивший произвол, затеянный старателями, получивший название Манзовской войны.

– В самом деле поразительно! А у нас там никто и не слыхивал о таких событиях.

– Велика Империя, а ведь поезд лишь несколько лет как ходить стал. Ещё недавно добирались бы Вы сюда на лошадях месяца полтора-два от Иркутска…

– Ну а после Манзовской, поунялись хунхузы?

– Да не сказал бы… Почитайте записки Пржевальского о его экспедиции по Уссурийскому краю в тот же год войны, об опустевших посёлках, разрушенных манзами уже после окончания кампании. Путешественник вынес оттуда крайнее предубеждение в отношении китайцев. Лет десять спустя, погранкомиссар господин Матюнин с казаками спалил форт нашумевшего хунхузского атамана в глухой тайге. Я не преувеличиваю, называя это сооружение крепостью: логово шириной в сотню саженей окружал частокол высотой больше двух саженей. Ворота имели двухъярусные башни! Как выяснилось, этот главарь был родственником маньчжурского крупного чиновника и регулярно поставлял фудутуну пленников из разгромленных его шайкой мелких конкурентов. Граница же тогда была совершенно прозрачна. После разгона китайскими властями нелегальных золотодобытчиков, так называемой Желтугинской республики66, сотни краснобородых бежали в российские пределы. Ну а с тех пор, лютеют хунхузы лишь пуще прежнего. Законы свои, воровские, всё меньше блюдут. А морские хунхузы уже до Харбина по Сунгари добираются. И, специально созданная, Амуро-Уссурийская казачья флотилия им не помеха. Да, и такие есть хунхузы. Трудно разделять: есть ещё и «речные». Кто их разберёт. Берут на абордаж неуклюжие лодки русских купцов и китайские джонки. Да только это Вам, увы, не «морские гёзы»… Впрочем, и всякое зверство относительно. Слышал, что не так давно жил некий сердобольный индейский вождь, который никогда не снимал полные скальпы для своей коллекции, но предпочитал обходиться лишь крошечным кусочком кожи с макушки, то есть давал шанс побеждённым выжить. Только не подумайте, что я сравниваю индейцев с хунхузами – и мысли такой нет. Одни – честные воины, борцы за свою свободу, а другие – кровавые ублюдки.

– А если индейцу и вовсе лысый попадался? – попробовал отшутиться Глеб, – А каковы размеры банд краснобородых?

– От нескольких головорезов и до сотни-другой. Чаще всего – человек до сорока. Большему числу тоже не просто в лесах скрываться.