По следам Пушкина

Наталья Александровна уехала в Европу. Там ее увидел наследник престола одного из немецких герцогств Николай Нассауский и потерял голову от любви. Чтобы сочетаться браком с женщиной некоролевской крови, герцог даже отказался от престола. От этого брака на свет появились трое детей. Дочь Софья, внучка А. С. Пушкина, графиня фон Меренберг, в 1891 году вышла замуж за внука российского императора Николая I, великого князя Михаила Михайловича, и стала графиней Торби.

Породнились не только поэт и царь, но и Романовы с Ниссауской династией, правящей ныне в Люксембурге и Нидерландах. Через детей Натальи Александровны род Пушкиных оказался в родстве со многими знаменитыми европейскими фамилиями, с российским императорским и английским королевским домами.

Император Александр III брак внучки Пушкина и великого князя Михаила Михайловича не признал, и супруги навсегда обосновались в Англии. Их дочь, графиня Анастасия Михайловна Торби (все называли её леди Зиа), в 1917 году вышла замуж и поселилась близ Лондона, в великолепном поместье мужа Лутон Ху. Это поместье в графстве Бэлдфоршир – одно из самых знаменитых европейских замков.

Николас Филипс был любимым внуком леди Зиа (1892–1977), правнучки Пушкина. В 1989 году сэр Филипс решил в своем поместье Лутон Ху открыть Пушкинский музей. Купил бюст поэта работы скульптора Аникушина. Получил в подарок копию посмертной маски Пушкина. Открытие музея и освящение рядом расположенной часовни святого Николая состоялось 18 мая 1991 г. А 6-го июня, в день рождения поэта, сэр Филипс покончил с собой.

Смерть сэра Филипса наделала в свое время много шума. В одних газетах писали, что он покончил с собой, потому что оказался банкротом, в других – что его одолела депрессия. Известнейший человек Англии, блестящий финансист, крестник самой королевы – видимо, и ему чего-то недоставало. Либо была еще какая-то тайна, бремя которой он не смог больше нести.

VIII

Светлана Розенмайер, «совсем француженка», сменит фамилию, выйдя замуж за хозяина кондитерского магазинчика. В августе 44-го, во время Парижского восстания, их дом разрушат за сотрудничество с немцами, а сами они сгинут в неизвестности.

После войны Иван Алексеевич Бунин отобьет Сталину телеграмму, в которой будет всего четыре слова: «Хочу домой! Иван Бунин». Ответа он так и не получит и никогда не вернется на родину, а последний свой приют найдет на знаменитом парижском кладбище Сент-Женевьев де Буа…

Английский замок Лутон Ху пойдет с молотка за долги хозяина, а бесценные коллекции попадут в чужие руки. Долгих десять лет после смерти Николаса Филипса общество English Heritage (Английский фонд по культурному наследию), патронируемое королевой Елизаветой II, будет вести переговоры с кредиторами покойного сэра. Те хотели разбить уникальную коллекцию на несколько частей. Только благодаря имени Ее Величества удастся договориться об аренде коллекции на 125 лет. Однако кредиторы поставят условие, с которым фонду придется согласиться: крупнейшая в Великобритании частная коллекция ювелирных работ, изящные произведения византийских мастеров резьбы по слоновой кости, севрский фарфор, гобелены французских мастеров XVIII века, бронзовые скульптуры эпохи Ренессанса, а также музей русского поэта Александра Пушкина, – не будут выставлены для открытого посещения. Это значит, что еще больше века отделяет нас сегодня от тайны потерянного «дневника № 1».

Старую открытку с автографом Бунина, в которой столько загадок, я бережно храню. Подумать только: человек, который принес ее в букинистический на Арбате, возможно, близок к великой тайне – он может знать, где находится пушкинский дневник. Ведь, по логике, открытка лежала вместе с тем, что внучке поэта было дороже всего на свете. У кого это сейчас?

Еще когда я решил атрибутировать автограф, установить его подлинность, музей Бунина предлагал мне сорок рублей за открытку. Странно как: одни продают за сорок копеек, другие хотят купить за сорок рублей то, что цены не имеет.

Мне почему-то сейчас вспомнилось, как возил маму в Донской монастырь, к могиле Василия Львовича Пушкина, дяди поэта – человека, который за руку ввел маленького Сашу в мир стихов. Мы положили тогда две скромные гвоздики на его полуразрушенную надгробную плиту – бетонный осыпавшийся цилиндр…

А еще у меня дома есть журнал «Сын Отечества» за 1820 год в великолепном кожаном переплете. На форзаце – герб, два гренадера щит держат, и надпись на щите «Без лести предан», и большая черная печать «Из личной библиотеки графа Аракчеева». В конце журнала стихотворение опубликовано без подписи – знакомые с детства строки «Погасло дневное светило», одна из первых прижизненных публикаций Пушкина.

Как попал ко мне этот томик? Какие тайны скрывает он? Это отдельная история, и, может быть, я когда-нибудь расскажу и её. Одно могу с чистой совестью заявить: книга эта совсем не нужна оказалась прежнему хозяину. Иначе берег бы он бесценную реликвию пуще глаза. Поистине, что имеем – не храним, потерявши – плачем. Пусть уж лучше у меня пока полежит. Лишь бы потом все это не пропало.

Как часто мы проходим мимо, просто мимо. А ведь столько нам открытий чудных готовят просвещенья век и… парадоксов друг! Главное – суметь увидеть.

…Перечитал я сейчас все это и горестно вздохнул: ни «ай да Пушкин». Плохой из меня писатель. А впрочем, ну и ладно, пусть будет так, как есть. Все равно – написанное остается.

Не август виноват, что мне не пишется,Что на душе, как в сумрачные дни,Дожди, ветра и тоненькая книжицаКакого-то поэта о любви…

Передали только что: осень снова будет ранней и холодной. Что ж, камин затоплю… Приближалась довольно скучная пора…

Пушкин и Аракчеев

Другой властитель наших дум

Село Грузино – богатое, старинное. История его знаменита. Веками владел селом местный монастырь. В 1705 году, подарил Петр Великий село вместе с крепостными своему другу – светлейшему князю Александру Меньшикову. Почти сто лет спустя, по восшествии на престол, император Павел Петрович пожаловал начальнику своей свиты две тысячи душ с правом выбора губернии. Генерал попросил любое имение, лишь бы поближе к родительским местам – в Бежецкой волости Новгородчины. Павел I самолично выбрал для своего фаворита бывшую вотчину князя Меньшикова.

…Во второй половине мая 1799 года в Грузине появился дорогой экипаж. Все село выбежало встречать своего нового хозяина. Те, кому положено, уже знали, что две недели назад Павел Первый высочайшим указом пожаловал начальнику своей свиты графский титул. Император собственной рукой начертал на гербе 30-летнего графа девиз – «Без лести предан». И эти слова теперь красовались на щите, что держали два гренадера.

Не было никакого торжества, не стреляли пушки, как они потом будут стрелять всегда, когда граф станет приезжать в Грузино или отбывать отсюда по неотложным делам в Петербург. Не было гвардейского эскорта, который всегда будет сопровождать карету графа, когда он станет военным министром. Сейчас он молча вышел из экипажа, окинул всех беглым взглядом и, глядя прямо перед собой, прошел в дом.

Был он высокого роста, сухощавый, глаза имел суровые, блеска огненного. Одного его взгляда оказалось достаточно, чтобы люди расступились перед ним, образуя широкий коридор до самого крыльца. Спутникам графа было указано, что комнаты для приезжих готовы во флигелях, а сам праздничный обед назначен на 27 мая, в шесть пополудни.

В тот день светились все окна в большом господском доме, челядь носилась по двору. Но не было ни шумной музыки, ни танцев. Застолье было скромным, почти без вина. Никто не произносил льстивых тостов за нового хозяина имения – графа Алексея Андреевича Аракчеева. Так что день тот запомнился спокойным, тихим и теплым…

В тот же день в метрической книге московской церкви Богоявления, что в Елохове, записано:

«Во дворе коллежского регистратора Скворцова у жильца его Сергея Львовича Пушкина родился сын Александр…»

У великого поэта Пушкина и графа Аракчеева была разница в возрасте ровно в 30 лет. Они никогда не встречались друг с другом…

Не требуй от меня опасных откровений

Почему вдруг я взялся писать о Пушкине и Аракчееве? Что вообще может объединять гениального камер-юнкера с бездарным графом? «Пушкин и Аракчеев» – тему эту часто берут учащиеся гуманитарных колледжей, и все друг у друга переписывают одну и ту же пушкинскую эпиграмму:

«Всей России притеснитель,Губернаторов мучительИ Совета он учитель,А царю он – друг и брат.Полон злобы, полон мести,Без ума, без чувств, без чести,Кто ж он? Преданный без лести…»

Последнюю строчку чаще всего отбрасывали – то ли стесняясь повторить известного матерщинника Пушкина, то ли не понимая, при чем здесь это вообще. И ты «не требуй от меня опасных откровений» – всему свое время. Потом убедишься, что Пушкин прав был: всех притеснял «губернаторов мучитель и друг царю», а перед дешевой девкой он робел…

Обвиненный Пушкинымв «крайнейузостиума», Аракчеев так и остался в веках «душителем свободы». А Пушкин – «нашим русским всё». Один плохой, другой хороший, один серый, другой белый… Ах, как распевно и мягко, как рифмованно звучит:

«Пуш-кии-нии-аанааа». И как сутуло и жестко, словно старческий кашель: «аракче-евщина». Причем одно с прописной буквы, а другое – со строчной, поменьше. Но вот вопрос: а не заставляли ли нас со школьной скамьи думать об одном лучше, чем он есть, а о другом – не думать вовсе?

«Они любить умеют только мертвых». Мы с мамой вспомнили эту пушкинскую строчку у могилы Василия Львовича, дяди поэта. Того самого, который привез в лицей и, собственно, сделал маленького Сашу великим поэтом – своими связями, своими стихами, своей любовью к племяннику. Стояли у его могилы на Донском кладбище и удивлялись, что никому не нужен этот забытый холмик. Вон рядом Чаадаев лежит под черным мрамором весь в цветах, и посетителей полно, а тут полуразвалившийся цилиндрик с едва заметными буквами – и никого, кроме нас.

Зная мамину любовь ко всему, что так или иначе связано с Пушкиным, я как-то пообещал ей, что напишу об Аракчееве. О нем и о Пушкине. Почему в таком соседстве? Потому что стоит у меня на книжной полке томик «Сына Отечества» за 1820 год. В прекрасном кожаном переплете, с золотым тиснением. На обороте форзаца – владельческая запись выцветшими чернилами: «Из личной библиотеки графа А. А. Аракчеева». И экслибрис – два гренадера герб держат, на котором начертаны слова «Без лести предан».

В этом томике «Сына Отечества» напечатана элегия «Погасло дневное светило» – одна из первых журнальных публикаций великого поэта, еще без подписи. Вечно гонимый Пушкин был тогда в южной ссылке. А граф Аракчеев выписывал в свою деревню Грузино лучшие журналы, читал и прозу, и поэзию, собственноручно надписывал книги, нумеруя их.

Как попал ко мне этот томик? Могу с чистой совестью заявить: книга эта совсем не нужна оказалась прежнему хозяину. Да и не было, думаю, настоящего хозяина у этой реликвии.

Граф Аракчеев не оставил наследников. После его смерти в 1834 году император Николай I своим указом повелел: «Грузинскую волость отдать навсегда в полное и нераздельное владение Новгородскому кадетскому корпусу, дабы доходы ее шли на воспитание юношей». Новгородскому гр. Аракчеева кадетскому корпусу (так он стал именоваться) передавалось и все движимое имущество покойного, в том числе библиотека (более 10 тысяч томов) и редкие вещи – медали, портреты, рескрипты императоров Павла I и Александра Павловича.

После графа остался обширный архив, насчитывавший тысячи единиц хранения общим объемом около 50 000 листов. Часть бумаг была распределена по различным министерствам и ведомствам, остальная отправлена Николаю I, который распорядился уничтожить всё, касающееся императорского дома. Таким образом, наиболее интересная часть огромного архива погибла. На сегодняшний день имеется несколько фондов, в которых сосредоточены документы, связанные с жизнью и деятельностью графа А. А. Аракчеева.

Графская библиотека тоже оказалась раздробленной. Часть оказалась в Новгородской и Псковской губерниях, часть попала в Санкт-Петербург и Москву, что-то погибло во время революций, чтото разошлось по разным архивам необъятной нашей родины и надолго осело в библиотечных подвалах, где обычно хранят свое богатство отделы редких книг.

Лет двадцать назад в одной из таких провинциальных библиотек прорвало ночью трубы. Все книги в подвалах были залиты водой. Их пытались спасти, выбрасывая прямо на снег через окошки. Но оказалось, что эти горы книг никому и не нужны вовсе. Утром пришел бульдозер и сгреб всё в кузова самосвалов. Вот так часть графской библиотеки оказались на городской свалке – никакого криминала, никаких «опасных откровений».

Кстати, библиотека та находилась на улице Пушкина. Но это просто совпадение, не более того. А вот то, что названия всех глав данного моего «художественно-исторического исследования» взяты из Александра Сергеича Пушкина, – не случайность, это вы понимаете.

Но это зеркало мне льстит

Как ни странно, портретные описания великого поэта Пушкина и «душителя свобод» Аракчеева удивительно похожи. Мне нравится анекдот, как Чарльз Дарвин приехал в Царское Село читать свои лекции о происхождении видов. Увидав лицеиста Пушкина, Дарвин воскликнул:

– О, вот оно, наглядное доказательство справедливости моей теории! Эта особь еще не до конца произошла от обезьяны, хотя прогресс уже налицо!

Словом, «заметил и, в гроб сходя, благословил».

Пушкин, кстати, ничуть не обиделся: он и тогда знал, что именно он и есть та самая обезьяна, от которой произошел русский народ. Потому что Пушкин – это наше всё.

Что великий поэт был похож на обезьяну – это не я придумал. Перечитайте его ранние стихи, архивные свидетельства, благо они опубликованы массовыми тиражами. Практически всё, что касается жизни Пушкина, уже напечатано. Хотя двадцать лет назад подобных книг просто не было по умолчанию. А теперь говорится во всех изданиях: лицом чёрен, родом из Эритреи, то бишь Эфиопии. Очень талантливая, очень приятная во всех отношениях, и потому очень даже симпатичная обезьяна – как на взгляд женщин любого поведения, так и самых суровых исследователей.

Аракчеева современники описывали тоже приматно. «По наружности Аракчеев походил на большую обезьяну в мундире», – так точно и прямо писали о нем многие исследователи. Естественно, после смерти графа – при жизни никто бы не осмелился. Про него также писали, что он был высокого роста, худощав и мускулист, с виду сутуловат, с длинной тонкой шеей, по которой можно было бы изучать анатомию жил и мускулов.

Он как-то особенно морщил подбородок, двигая им словно в судорогах. Уши у него были большие, мясистые. Толстая безобразная голова, всегда несколько склоненная набок. Цвет лица был у графа земляной, щеки впалые, нос широкий и угловатый, ноздри вздутые, рот большой, лоб нависший.

Глаза у него были впалые, серые, хотя взгляд казался «огневым». «Физиономия его представляла страшную смесь ума и злости», – это я уже цитирую одного из тех, кто после его смерти с удовольствием пинал всесильного царедворца только за то, что в свое время тот был всесильным.

Аракчеев долго носил камзол старого покроя, и волосы его были подобраны в небольшой пучок на затылке. В начале 1800-х годов камзол был вытеснен из дворянского обихода жилетом. Пучок или коса, на ношении которых настаивал Павел I, в 1803 году стали редкостью: мужчины стриглись, завивали волосы. Аракчеев тоже стал носить короткую прическу, но в целом остался верен моде любимой своей эпохи Павла Петровича.

Холодный, проницательный его взгляд и строгое выражение лица не смягчались сардонической улыбкой, которая появлялась порой у него на губах. Он говорил медленно, немного в нос, хотя совершенно не дружил с французским языком. Он казался постоянно озабоченным. Но упаси вас Господь спросить его, чем это он так озабочен. Несдобровать вам, не поймет всесильный царедворец, о чем можно ликовать, когда кругом в стране творится такое, когда не угадаешь, что будет завтра…

Презреть бы твое предсказанье

Зимой 1817–1818 гг. в Санкт-Петербург приехала известная гадалка, немка Кирхгоф. К ней ездили все узнавать будущее.

Очередь дошла и до Пушкина. Немка разложила карты и, коверкая русский язык, рассказала всю судьбу поэта. Во-первых, он скоро получит деньги, и ему будет сделано неожиданное предложение. Еще он прославится и будет кумиром соотечественников, хотя дважды подвергнется ссылке. В-третьих, он проживет долго, если на 37-м году не случится с ним никакой беды от белой лошади, белой головы иль белого человека, которых он и должен пуще всего опасаться.

Первое предсказание о деньгах сбылось в тот же вечер. Пушкин, воротясь домой, нашел совершенно неожиданное письмо от лицейского товарища, который возвращал карточный долг, давно забытый поэтом. Такое быстрое исполнение первого предсказания сильно поразило Александра Сергеевича. А несколько дней спустя князь Орлов неожиданно предложил ему пойти на службу в конную гвардию. Именно после этого, по признанию самого Пушкина, он и вспомнил о немецкой гадалке: «Теперь осталось сбыться лишь третьему предсказанию».

В книге «Портреты заговорили» Н. Раевский пишет, что чувство Пушкина к Наталье Николаевне за долгие месяцы сватовства несколько поостыло. Ряд надежных свидетельств говорит о том, что под венец он шел неохотно, почти по обязанности. Более того, извещая Вяземских о своей свадьбе, поэт признается, что сердце его остается несчастливым. Что это? Предчувствие?

Как известно, Пушкин венчался «в приходе невесты у Большого Вознесения». Во время венчания, когда молодые шли кругом, нечаянно упали с аналоя крест и евангелие. Пушкин побледнел, словно мел. Потом у него потухла свечка. «Всё плохие приметы», – сказал он. Перед собой он видел только лицо Натали, закрытое белой фатой. Со звоном покатилось кольцо…

«От белой лошади, белой головы иль белого человека». Так, может, причина роковая будет не одна, а целых три разных? И значит, его судьба предрешена? Ведь именно так, «решением судьбы» он назвал свою женитьбу на Наталье Гончаровой. Выходит, не обманула гадалка десять лет назад?

Вернемся немного назад. В 1828 году Пушкин делает предложение Екатерине Ушаковой, и та соглашается выйти за него замуж. Но происходит непредвиденное. Перед свадьбой поэт идет к известной московской «гадальщице», которая предсказывает, что «он умрет от своей жены». Чем дело кончилось со сватовством – известно. Ушакова отказала ему. А спустя три года она писала о Гончаровой: «Вижу в ней чистилище немалых бед».

И Екатерина Ушакова, и Долли Фикельмон, которую за дар предвиденья называли Сивиллой Флорентийской, сразу увидели в Наталье Гончаровой причину будущего несчастья для поэта. Понял это в момент венчания и Пушкин. «Плохие приметы» начали отсчет исполнения последнего из трех предсказаний немецкой гадалки Кирхгоф. Конец его отныне становился все ближе и ближе…

Нас возвышающий обман

Аракчееву в юности тоже гадала цыганка. Он еще числился в кадетах, но скоро должен был получить первый офицерский чин, такой же, как у папаши, – поручик. И раскинула гадалка карты, и сказала то, что никогда никому не говорила, да и он ни от кого такого не слышал никогда: «Красавец ты мой сладкий, а ты ведь почти царем будешь – карты не врут…»

Не обманула цыганка. Простой кадет возвысился до «и. о. императора». И в жизни Аракчеева будет немало поистине фатальных эпизодов, которые вполне могли изменить ход российской истории и «нашего русского всё».

В первый раз это случилось при Павле I. В канун переворота император, почувствовав измену, вспомнил об опальном Аракчееве и вызвал его из Грузино в столицу, намереваясь вновь призвать на службу. Если бы Аракчеев оказался в столице, заговор против императора не имел бы никаких шансов. Но военный губернатор Петербурга, один из организаторов покушения, граф Пален приказал любыми путями задержать Аракчеева на заставах, и тот не попал во дворец. «Не случись этого, Павел I и поныне сидел бы на престоле», – писал Н. И. Греч, издатель журнала «Сын Отечества».

Второй фатальный случай произошел в конце лета 1825 года. Аракчеев жил безвылазно в своем имении, когда Александру I поступил донос на тайное общество, готовящее государственный переворот. Царь немедленно поручил Аракчееву возглавить весь розыск и арестовать участников заговора. Унтер-офицер Иван Шервуд, предавший будущих декабристов, отправился с докладом к нему в Грузино. Аракчеев мигом придумал, как взять главных заговорщиков с поличным. Но его плану не суждено было свершиться: случилась трагедия, и граф тяжело заболел. Без него ничего не делалось, никто не был арестован. А потом Александр I умер, и декабристы вышли на площадь. Случись по-другому – и никто не разбудил бы Герцена…

Удивительно, но даже в этих двух эпизодах выявилась та роль, которую Бог уготовал Аракчееву и с который он справлялся совершенно блестяще. Всю свою жизнь он был ревностным слугой престола, умным и деятельным проводником царских чаяний, но никогда – самостоятельным политиком, вершителем судеб. На перекрестках истории перед великими людьми открываются бездны, но, вер ные себе, они спокойно перешагивают их и идут предначертанным свыше путем. От одного их слова зависят порой сотни судеб. И слово это бывает произнесено, и тогда жизнь другого человека складывается совсем иначе.

Так, трижды Аракчеев, порой и сам того не ведая, спасал Пушкина от верной ссылки в Сибирь или даже виселицы. Первый раз в 1818 году, второй – спустя два года, третий – в том самом 1825-м. Это не ушастый заяц перебежал дорогу поэту. Это ангел-хранитель ненароком сделал всё так, чтобы великий поэт остался в далекой псковской деревне, как и сам благодетель остался в своем новгородском имении. И оба просидели одиноко всю ночь, глядя на пламя догорающих свечей и проклиная свою судьбу: «Черт догадал меня родиться в России с душою и талантом…»

Они никогда не встретятся, но всегда будут идти по жизни рядом.

И в Летний сад гулять водил

То, что окружает ребенка в первые годы его жизни, чаще всего остается в нем навсегда. Ребенок может растратить полученное в отрочестве, может не прислушаться к тому, что было, и забыть своих нянек со всеми их сказками. А может всю жизнь носить их в душе и помнить – «что за прелесть эти сказки!» И развивать, и придумывать свои, и рассказывать их на сон грядущий своим уже детям…

У Пушкина и Аракчеева детство было разное. Какое у Пушкина – знают все. И как полугодовалый кудрявый мальчик в новогоднюю ночь выполз из детской в гостиную, где чуть ли не весь высший свет Москвы собрался встретить 1800-й год. Пенилось шампанское, сверкали сотни свечей в огромных зеркалах, и от души смеялись гости над милой шалостью сына хозяев, предрекая ему в новом веке чинов и богатства.

Знают все, и как гувернёры учили маленького Александра французскому и прочим наукам, и как в Летний сад гулять его водили. И как из года в год, где бы ни жили Пушкины, собиралось у них весьма представительное общество. Дядя будущего поэта Василий Львович был весьма популярен в литературных кругах, к нему тянулись, его стихи ходили в списках. Сергей Львович старался брату не уступать и тоже писал, и его тоже слушали на званых вечерах. Собирались у Пушкиных и историки, и писатели, и военные – фамилия была известная, хотя и не самая богатая по Москве.

Назвать бедными столбовых дворян Пушкиных язык не повернется. Маменька поэта имела от рода Ганнибалов подмосковное Захарово и земли в Псковской губернии, папенька – в Нижегородской. У папеньки 2 000 душ в Болдине; даром, что титулом княжеским или графским обойден, а по числу крепостных мало кому из них уступит. Для сравнения: Екатерина II в свое время Потемкина решила на всю жизнь озолотить, так 20 тысяч душ ему пожаловала. И тогда, заметьте, только мужицкого полу души считались, баб и девок в расчет никто не брал. У отца будущего графа Аракчеева было всего 20 душ, в сто (!) раз меньше, чем у Сергея Львовича Пушкина.

23 сентября 1769 года в семье бедного дворянина, отставного гвардии поручика, владельца крохотной деревеньки в Бежецком уезде Новгородчины родился мальчик, нарекли Алексеем. Его отец, Аракчеев Андрей Андреевич, служил в Преображенском полку, вышел в отставку в чине поручика с правом ношения мундира. От долгого и счастливого брака с Елизаветой Андреевной Ветлицкой у него было 11 детей: семеро сыновей, четверо из которых умерли в младенчестве, и четверо дочерей, ни одна из которых также не дожила до взрослых лет.

Сохранилась записка великого князя Павла Петровича к Аракчееву с соболезнованием по поводу кончины его отца в августе 1796 года: «Зная мое расположение к тебе, ты не можешь сомневаться об участии моем, тем более что я его знал твоего отца как человека доброго. Боже, утеши тебя!»