Демон Аль-Джибели

Наши желания просты: наполнить себя чужой жизнью, пока не утекла своя. Никакой радости. Никаких небес. Все у земли.

Бахмати понял, что не заснет сегодня, спустил ноги с лежанки и остановившимся взглядом долго смотрел в щель между окном и ставнем. Щель, словно иссиня-черной глиной, была залеплена мазком ночного неба.

Есть ли такая глина на свете, Бахмати не знал.

Когда щель треснула красным волоском восхода, он перебрался к северной стене и, прошептав несколько слов, разрыл мягкую землю. Тряпица с золотом была на месте. Бахмати выдернул ее из тайника и брякнул на стол.

Прыгнула из чаши, покатилась слива.

Узел не сразу поддался пальцам, но Бахмати посопел, подцепил нужный край, и тряпичные концы распались сами, открывая тяжелые браслеты, узорчатые пластины и горку монет давно исчезнувшего в веках шахрията Гунбу.

Вот ведь, жил-был себе славный шахрият, составляли его наверняка славные люди – и что от них всех осталось?

Бахмати качнул головой. Все проходит, все.

А пустыня поиграла золотыми цацками и выплюнула их чуть ли не к окране Аль-Джибели. Бывает и такое. Впрочем, если бы не слепой Хатум…

Гончар тогда заключил удачную сделку: Бахмати становился жителем городка, а плату получал золотом, которое никогда Хатуму не принадлежало.

Нет, далеко ойгонам до людей.

Бахмати, возможно, и затаил бы обиду, да обнаружил, что сам рад остаться. Вот так – рад. Совершенно по-человечески. Думалось, иной раз надо потерять половину себя, чтобы обрести нечто большее.

Бахмати подержал на весу один браслет, другой, затем взял пластины. Массивные, с неведомыми зверями, бредущими по узорчатому контуру, они, видимо, ковались то ли для украшения дворцовых палат, то ли для шахского доспеха. Песок слегка стер черты с выпуклых морд. Звери уже не скалились, а чуть ли не улыбались.

Хватит Зильбеку двух пластин? Вряд ли попросит больше, и так полтора фессаха веса.

Солнце забралось в щель красным лезвием, прорубилось сквозь подушки, столик и ковер к лежанке, нашло Бахмати, блеснуло золотом.

Утро.

А Кабирры не видно. Почему?

Бахмати убрал пластины за пазуху, остальное завязал обратно в узел, но закапывать передумал, придавил подушкой на лежанке. Вдруг все же понадобится.

За стенами хижины оживала Аль-Джибель.

Стучал молоток кузнеца Аммхуза, мемекали овцы Магмета и Ончой, им в ответ взревывал верблюд однорукого Салима, шелестели шаги отправляющихся к полям и оросительным канавам. Звенели детские голоса.

– Я – айхор!

– Нет, я – айхор!

Все слышно.

Матери и жены готовили лепешки и каши в тандырах и печах, тонкие запахи кизяка и саксаула затекали, крутились, уходили к небу.

Повизгивали гончарные круги. Выкрикивая: «Вода! Кому воды?», пробежал водонос с бурдюком за плечами. Шум и гам стоял в доме Обейди – то ли ссорились, то ли собирались за сливами. Щелкала рама ткацкого станка.

В короткие асаны до того, как Око Союна выкатится в зенит, Аль-Джибель спешила расправиться с делами. Потом можно будет нежиться в тени навесов и стен, потеть, пить горячий чай-карач с добавлением дикой мяты, но не сейчас, не сейчас.

Открывались двери и ставни, выплескивались ночные горшки, рыхлили землю тяпки с мотыгами, звенел цепью вол, проворачивающий мельничный жернов, мел базарную площадь Зафир, превратившись из стража в ревнителя чистоты, хлопали ткани, в ожидании полуденного каравана тянулись к торговым рядам телеги и тачки с овощами, мукой, пряжей, нехитрой утварью – руки на оглобли и вперед, вперед, заставляя проворачиваться скрипучие диски колес.

Бахмати вдохнул Аль-Джибель и выдохнул.

Хорошо! Живет город – живет и он, Бахмати. А на тонкую ниточку тревоги, вплетающуюся в утро, – плюнуть и растереть.

Кабирра, Кашанцог – далекие слова. И пусть се…

Тр-рум-тык-тум! Бахмати вздрогнул. Стук в дверь отозвался в половинке души. Дрожишь, Бахмати? С чего бы?

Светлое пятно длинной рубашки-камулы плясало в прорехах между досками. Живой, нетерпеливый, приник к щели острый мальчишеский глаз.

– Дядя Бахма!

– Чего? – крикнул Бахмати через дверь.

– У нас коза ногу сломала.

– Это ты, Наиль?

– Я, дядя Бахма.

– А что за лекарем не побежал?

– Так дядя Аскер на солончак ушел.

– Ох-хо-хо. Ладно.

Бахмати подтянул пояс халата, поправил золотые пластины и вышел в медленно нарождающийся зной.

– Это не гончар тебе посоветовал?

– Нет, дядя.

– А кто?

– Коза ногу сломала.

Мальчишка смотрел бесхитростно. Поди разбери этих людей. Особенно маленьких. Коротко, ножом обрезанные волосы. Белые зубы. Сок от персика на подбородке. Тоже, видимо, любитель незрелых фруктов.

– Что ж, пошли, полечим вашу козу, – сказал Бахмати.

Наиль запрыгал вперед, затем вернулся.

– Мама вам заплатит.

Бахмати вздохнул.

– Сегодня бесплатно.

– Ух ты!

Текла по канавке грязная водица, лежали овалами тени домов, вокруг гремела, дышала, пела на разные голоса жизнь. Дура-бабочка летела куда-то в пустыню, поднимаясь на легких крылышках выше плоских крыш. Шуршал песок. Вышел на улицу ткач Вахиб Торбани, наклонился, вытряхивая камешек из сандалии. За оградой соседней хижины, чему-то улыбаясь, толкла зерна в каменной ступе красавица Санахиб. О, был ли камешек в сандалии? Смотри на Санахиб, тряси ногой.

Солнце наливалось белесым жаром.

Наиль скакал, успевая здороваться со всеми:

– Здравствуйте, дядя Вахиб! Доброго утра, тетя Санахиб! Долгой жизни, бабушка Гимеш.

В спину ему неслось:

– Какая я тебе тетя?

– Ах, Наиль, попадись мне!

Бахмати едва сдерживался от хохота.

Оградки, неровные глиняные стены, кое-где на половину человеческого роста поднимались постройки их кирпича-сырца. Сливы и персики свешивались над головой.

Вода рядом, целое озерцо. И колодцы полны.

– Ну, где твоя коза?

Наиль перепрыгнул вывалившийся из худой стены камень, нырнул в арку двора.

– Сюда, дядя Бахма.

Коза жалобно мекала, косила шальным от боли глазом в хворостяном загончике. Мать Наиля, Зольма, прижимала ее к земле, к вороху сухой травы. Задняя левая нога у козы, мелко трясясь, торчала вбок.

– Что ж вы так… – присел Бахмати.

– Случайно, господин. Не уследила за окаянной, а она под ногу…

Зольма поклонилась ему, не отпуская рук от козы. Та, прекратив мекать, дернула хвостом.

– Вообще-то я ойгон места, – сказал Бахмати.

– Я могу жизнью… – отчаянно посмотрела на него Зольма.

Она была еще красива, только судьба ее складывалась тяжело. Когда войско Сойяндина разбило войско Даррияра, запылали благословенные края Междуречья. Сгинули родственники, от стрелы погиб муж, Зольма с трехлетним сыном вместе с тысячами людей, бегущих от узкоглазых всадников, подалась на север. Кто-то осел в Шугрене и был убит, когда Сойяндин штурмовал город. Многие повернули западнее, к Великой Порте и тем спаслись, хотя и стали считаться в Порте хуже рабов, бесправными. Зольма пошла восточнее. Кагены Сойяндина, казалось, преследовали ее по пятам. В одном из караван-сараев на Золотом пути погонщики верблюдов чуть не сделали ее «общей» женой, но она сбежала, перерезав глотку одному и лишив глаза другого. Ее бы нагнали, ее почти нагнали, но тут на пути попался Аль-Джибель, небольшой городок-оазис.

И он, Бахмати.

Иногда ему казалось, что в его действиях был холодный, свойственный всякому ойгону расчет. Две пары рабочих рук, две жизни, которые будут платить за охрану. Но иногда – что он увидел в ней себя, изгнанного в пустошь.

Не колеблясь, он пропустил женщину в город, а погонщиков и какой-то шальной, отбившийся от основных сил каген о тридцати всадниках загнал бурей в пустыню. Там они и сгинули поживой каррикам и мертвому народцу. Никто, насколько он знал, не выбрался.

Зольме отстроили хижину, и она ожила, работая в поле и по хозяйству, растя сына.

– Господин…

– Что? – очнулся Бахмати

– Так сколько возьмете за козу?

Мальчишка не дал ответить. Подсел к матери, обнял.

– Дядя Бахма сегодня бесплатно помогает.

– Правда? – спросила Зольма, и ее красивое лицо осветилось неожиданной радостью.

– Да, – подтвердил Бахмати и осторожно, на коленях, придвинулся к козе. – Я, конечно, не какой-то могущественный ойгон. Но там, где живу…

Он накрыл ладонями сломанную ногу. Коза попробовала было вскочить, но Зольма держала крепко.

– …я все-таки могу многое, – закончил Бахмати.

Объявись за плечом незрячий мастер Хатум, наверняка увидел бы, как тонкие струйки силы, похожие на завитки дыма, обвивают искалеченную козью ногу, изгибают, вытягивают, выпрямляют, как нужно. А не увидел бы, так и незачем подсматривать, чужие секреты на то и секреты, чтобы лишних глаз не было. Уговор он, видишь ли, со своей стороны исполнил! Напугал словом. Кашанцог, Кашанцог. Ай-яй. Теперь вот, пожалуйста, хочешь не хочешь, а соответствуй: лечи коз, верблюдов, слонов, собирай прочие заказы на свою глупую голову…

Фух! Бахмати убрал руки.

– Мам, смотри! – воскликнул Наиль.

Коза, мекнув, поднялась на задние ноги. Копытца взрыли землю. Обе ноги были вполне целые. Крепенькие, косматые.

– Можно отпустить, – сказал Бахмати Зольме.

– Мам, – потянул за рукав Наиль.

– Да-да.

Пальцы женщины напоследок огладили желтовато-серую шерсть.

Получившая свободу коза, взбрыкнув, умчалась в дальний угол загона и оттуда победительно стукнулась маленькими рожками об угловое полено. Глупое животное.

– Все? – спросил Бахмати, встав с колен.

– Может быть, молока, господин? – спросила Зольма.

– От нее? – показал пальцем на козу Бахмати.

И расхохотался.

Это была хорошая шутка. О, да, людям он должен был до полуночи помогать бесплатно. Но от козы… Благодарность от козы он принять мог. Козьим же молоком.

Смешно.

Он все еще вытирал выступившие от смеха слезы, когда Зольма вручила ему глиняный кувшин с узким кривым горлом.

– Возьмите, господин.

– Принимаю с козьего позволения.

Бахмати отпил из кувшина.

Молоко было жирное, прохладное, с легкой травяной горчинкой. Кто он, ойгон или человек, если получает от этого удовольствие?

Струйка, щекоча, потекла по подбородку.

– Ох, хорошо-о…

– Дядя Бахма, – невежливо дернул его за полу халата Наиль, – а ты ничего не забыл?

Черные глаза мальчишки смотрели с озорным прищуром.

– Я? – удивился Бахмати. – Нет. Ты просил, я сделал. – Перехватив кувшин, свободной рукой он потрепал Наиля по макушке. – Так что все…

– А это?

Бахмати разве что не взмекнул подобно козе. Мальчишка в обоих руках держал по золотой пластине со зверями.

Откуда?

– Ваше?

– Мое. Конечно, мое.

О, человеческая рассеянность, и ты прилипла ко мне!

Внутренне ругая себя последними словами, Бахмати передал кувшин Зольме, подтянул ослабший кушак (видит Союн, через него незаметно и вывалилось!) и принял пластины от мальчишки. Сдув прилипшие песчинки, он снова устроил зверей за пазуху. Только теперь уже проверил, не вывалятся ли – поповорачивался, понаклонялся, даже подпрыгнул.

– Благодарю тебя, о, Наиль.

– Не стоит, дядя Бахма.

Мальчишка, что-то напевая, ускакал на улицу.

– Будьте счастливы, – прощаясь, кивнул женщине Бахмати.

– И вы, – спрятала улыбку в наклоне головы Зольма.

– Ну, я-то обязательно.

Золото холодило бок липкой тяжестью.

Кто бы из ойгонов вернул найденное? Никто. Самый худой каррик охранял бы сокровище из последних сил. Мое. Мое! Шипел бы, лишался мосластых конечностей, брызгал ядовитой слюной, пока более сильный не забрал приглянувшееся.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.