Про Иванова, Швеца и прикладную бесологию #4

– Делай добро… – вредничая, наставительно произнёс инспектор.

– И давай им по морде! – обозлённо закончила за него пустота.

***

Путешествие прошло как по маслу. Свежий вагон – милая проводница – приятные попутчики – чай с печеньем – печёная курица – снова чай – станции и полустанки – свежее, бодрящее утро чужого города.

– Предлагаю сразу к фигуранту ехать, – высказался Швец, осматриваясь в незнакомом месте. – Быстрее управимся – дольше по центру погулять успеем. Вон, – указал он напарнику на здоровенный баннер с коротким номером известного в стране оператора такси, – вызывай машину. На вокзальных бомбилах разоришься.

… Через час они прибыли по нужному адресу…

– Никита Михайлович? – довольно громко крикнул Иванов, привлекая к себе внимание.

Пожилой мужчина, возившийся с телескопической удочкой на пороге обычного одноэтажного домика, оторвался от своего занятия и подслеповато уставился на инспекторов, выглядывавших из-за невысокого забора со стороны улицы.

– Слушаю, – убедившись, что незнакомцы терпеливо ждут ответа и не собираются никуда уходить, прошамкал он беззубым ртом.

– Поговорить надо, – Швец небрежно продемонстрировал Печать.

Больше призрак ничего разъяснять не стал, краем глаза отметив снующую по соседнему двору старушку, норовящую с каждым движением оказаться поближе к забору Рваных и жадно вслушивающуюся в намечающийся разговор.

Владелец дома, тоже, по-видимому, знал про стремление пожилой женщины при первой возможности влезать не в своё дело и, отложив рыболовную снасть, с трудом поднялся, поправил очки и заковылял к калитке, давая себя рассмотреть.

Сухощавый, невысокий, вид соответствует возрасту – под семьдесят; почти лысый, от былой гривы остался лишь реденький венчик седых волос, обрамляющий загоревший на солнце череп. Почти слепой – очки на носу сидели нешуточные. Одет по-домашнему, без изысков – старые свободные штаны и расстёгнутая до пупка рубаха с острыми концами воротничка. Вещи застиранные, видавшие виды, из тех, в которых предпочитают ходить по дому или трудиться на приусадебном участке.

На ногах – китайские тапки с ближайшего рынка.

Дошаркав до середины двора, дед, не останавливаясь, обернулся к дому и крикнул в приоткрытое окно:

– Таня! Приберись! У нас гости!

Оттуда немедленно отозвались:

– Откуда гости? Ты кого-то приглашал? Или что?..

За москитной сеткой, прикрывавшей оконный проём, появилась пожилая женщина в цветастом платье. Голова прикрыта косынкой, лицо пухлое, уголки губ плаксиво опущены вниз. Возраст – сразу и не поймёшь, но за полтинник точно. Не проявляя никакой деликатности, она требовательно заголосила, уставившись на гостей:

– Вы кто? Зачем пришли? Кто вас звал?

– Отъявленная скандалистка, – шепнул Антон напарнику. – На физиономии написано.

– Угу…

Щелкнул замок в воротах, приоткрылась створка.

– Заходите, – скрипуче, неприятно пригласил Никита Михайлович.

– Собака? – на всякий случай уточнил Иванов, переживая за свои брюки.

– Привязана, не укусит, – вяло успокоил старик, отходя в сторону и пропуская гостей.

Изнутри двор не поражал. Клумба, гараж с открытыми по летнему времени дверьми, в глубине которого виднелась ухоженная бюджетная иномарка; от ворот и до самого дома уложена недорогая тротуарная плитка; сарай с пристроенным курятником; низкий штакетник палисадника, рядом с которым расположились вёдра и прочий сельскохозяйственный инвентарь. Отдельно, намекая на достойный урожай, во всей красе цвела вишня.

Хлопнула дверь и на улицу вышла та самая, мелькавшая в окне Татьяна. Не здороваясь, она довольно резво для её полной комплекции и возраста засеменила куда-то за дом.

– Не обращайте внимания, – махнул рукой Рваных. – Она всегда такая. Никого не жалует. Десять лет с ней живу – ни разу никому не обрадовалась.

– И внукам? – для завязки разговора уточнил Швец.

– Внукам радуется. Своим. Моим не очень, – довольно грубо расставил точки над «i» старик. – Я же говорю. Всего десять лет совместно живём. Старость на двоих коротаем. С тех пор, как моя вторая супруга преставилась… Вы зачем пришли?

Отметив про себя, что Никита Михайлович был женат в третий раз, Сергей никак не стал комментировать данный факт. Перешёл сразу к делу:

– На территории дома, где вы проживали в юности, было обнаружено помещение с человеческими останками. Говорить будем здесь, у соседей на виду или в комнату пройдём?

Известие о могильнике Рваных воспринял относительно спокойно. Не разразился длинными тирадами о своей невиновности, не стал никого обвинять. Лишь ссутулился, понуро опустил голову, отчего и без того многочисленные морщины на дряблой шее, растянувшись, обозначились белыми, незагоревшими полосами.

– Пойдёмте…

Дом встретил прохладой, поскрипывающими в такт шагам деревянными полами, немудрёным обывательским уютом пенсионера среднего достатка и тяжеловатым запахом старости.

На видных местах чёрно-белые фотографии молодых людей с детьми на руках, отдельно детей, одна или две групповых. В чертах некоторых явно просматривалась наследственность хозяина. Имелись и современные, цветные снимки пары младенцев в красивых распашонках да перепуганно-торжественного мальчишки с огромным букетом и лентой первоклассника. Семейство, значит, увековечено…

Расположились в зале. Никита Михайлович в излюбленном кресле напротив телевизора, инспекторы на диване у стены.

– Рассказывайте, – многозначительно потребовал призрак. – С самого начала.

– С прадеда? – сухо поинтересовался старик, безвольно упираясь затылком в спинку кресла и подняв свои бесцветные, водянистые глаза к потолку.

– Можно и с него.

– Ну, слушайте…

… Говорил Рваных долго, ровно, складно, придерживаясь в повествовании линии стороннего наблюдателя и ни разу не употребив ярких эпитетов «для красного словца».

История оказалась занимательной. В середине девятнадцатого века родоначальник семейства – его прадед, вернувшись с каторги, куда попал за какие-то грехи и где заработал клеймо КАТ(**) – по одной выжженной букве на лбу и каждой щеке, решил остепениться и заняться извозом. В лихачи его, ясное дело, с криминальной биографией никто не взял, вследствие чего перебивался бывший преступник доставкой разных грузов в далёкие и не слишком края. Откуда у предка появился стартовый капитал на телегу с лошадью и первые подряды – Никита Михайлович не знал, зато пояснил свою фамилию: «До клеймения преступникам ноздри рвали, чтобы их приличные люди издалека видели. Потому и фамилия у меня – Рваных. Членовредительство хоть и отменили в каталажках к тому времени, когда мой прадед туда угодил, однако народ ещё долго старые порядки помнил. Рваным и прозвали».

Дело у родоначальника пошло. Построил крепкий дом в предместье, завёл хозяйство, познакомился с разбойниками, принялся скупать награбленное. Для этого сделал комнатку под погребом, где хранил до поры особо приметное барахло. Выждав, продавал перекупленное в соседних губерниях, понемногу, через знакомых, отправляя опасный товар со своими обозами. Осторожный, в общем, был человек.

Годы шли, предместье разрасталось, бывший каторжанин превратился в крепкого, уверенного в себе хозяина ломовой артели. Поседел, удачно женился на приличной девушке. Когда произошло первое убийство – Рваных не знал. Однако слышал от бабки, что предка неоднократно пытались «пощупать за мошну» старые приятели. Дядя оказался не подарок – отбивался чуть ли не в одиночку, а трупы приноровился прятать в схроне, здравомысленно опасаясь, что с его буйным прошлым в законную самооборону никто не поверит. Как оно обстояло на самом деле – честно признавал старик – не известно.

Про нежить инспекторы пока не спрашивали, слушая и запоминая перипетии рода Рваных.

… Подросли дети, принялись помогать пожилому ломовику в нелёгком труде. Суровым ветром по постаревшему подворью прошлись революция, гражданская, раскулачивание и коллективизация с индустриализацией. Родоначальник давно умер, перед смертью, в качестве покаяния, передав секрет погреба сыновьям. Те отнеслись к отцовым тайнам с пониманием – сами уже были в немолодых летах и прекрасно знали, насколько вычурно может жизнь извернуться.

Отчий дом каким-то образом достался среднему сыну каторжного, остальных братьев разбросало по миру. Он оброс семейством, родил наследника – будущего отца Никиты Михайловича, радовался троим дочуркам.

Пришёл сорок первый год. Голод, бомбёжки, оккупация. Мужчины ушли на фронт. В родовом гнезде остались одни женщины – бабка Никиты Михайловича и его родные тётки. Последних, молодых и сильных, угнали на работы в Германию. Больше от них вестей не было…

Озверев, осиротевшая мать вспомнила про могильник и начала личную войну с фашистами. Убивала по одному, предпочитая не расквартированных по избам солдат, а транзитных, добирающихся на фронт после отпуска или наоборот, едущих с фронта к любимым фройляйн. Попадались ей и офицеры. Точное количество убитых Рваных не знал – бабка об этом не любила говорить, ограничиваясь коротким: «Мало! Надо было больше их, аспидов, порешить!»

Сергей попытался представить – каково это, втайне убивать врага и одновременно жить в постоянном страхе за пропавшую в той кошмарной круговерти семью, за себя, ежеминутно ожидая разоблачения и виселицы. Не смог, но бабулю зауважал. Крепкая, по всему, тётка была. Бесстрашная.

Отгремел салют Победы, фронтовики потянулись домой. Вернулся лишь сын. Израненный, нервный, пьющий. Понемногу успокоился, пошёл на работу, получил комнату в барачной коммуналке, женился, родил одного сына – Дмитрия, следом второго – сидящего перед инспекторами Никиту Михайловича. Больше семи лет мужик в нормальной жизни продержался, а потом снова запил.

Сгорел от водки быстро. Инфаркт.

Мать Рваных, поначалу перебравшаяся поближе к свекрови в обветшавший дом, ушла. Не ужились женщины. Старуха, обезумев от горя, винила именно невестку в смерти сына, не желая принимать никаких оправданий. Помыкавшись в одиночку с двумя маленькими детьми, молодая вдова была вынуждена отвести братьев к Прасковье Ильиничне ради нормальной крыши над головой. Там они и остались, в тепле и заботе.

Дальнейшую судьбу несчастной, пережившей мужа и намаявшейся по маломерным комнатам с общими кухнями, инспекторы уточнять не стали. Не те подробности, о которых приятно узнавать. Вряд ли с ней что-то хорошее случилось.

… Внуки росли, ходили в школу, в кружки. Дрались и мирились с соседской ребятнёй, обносили чужие сады. В поле зрения детской комнаты милиции не попадали – меру знали и дальше обычных шалостей их баловство не заходило. Старший, Дмитрий, пошёл в армию. Младший продолжал учиться.

Неподалёку построили фабрику, куда старуха устроилась сторожем.

Пригород незаметно влился в городскую черту и его принялись активно сносить, меняя старые избы на комфортные, по тем меркам, пятиэтажки, однако до дома Рваных высотная застройка добралась не сразу. Первоначально вокруг молодого предприятия, окрылённые послевоенной гигантоманией власти, с размахом запланировали целый микрорайон, но буквально через пару лет ударные темпы строительных работ снизились. Причина оказалась банальна – не хватало людей.

Так и жили бабка с внуками, да ещё пара десятков дворов без особых перемен.

Вернулся из армии старший брат, устроился водителем. Познакомился с девушкой Тамарой, трудившейся почтальоном. Начали встречаться.

В один из вечеров, спровадив Прасковью Ильиничну в ночную смену, Дмитрий попросил младшенького куда-нибудь свалить до утра, чтобы тот не мешал культурному отдыху с избранницей. У подростка вопросов не возникло – он в те дни был прыщавым семнадцатилетним оболтусом и великолепно понимал незамысловатое желание братца.

Придя домой с утра пораньше, как сам признавал Никита Михайлович, счастливым и пьяненьким – обнаружил, что старшего нигде нет, а Тамара лежит в кухне на полу мёртвая, с проломленным черепом.

– Утюгом её Димка приложил. Чугунным. У нас он всегда у печи стоял. По старинке гладили, электричество экономя. На печи разогреешь – и при должной сноровке не хуже этих… с паром.

… Перепугавшись, подросток вместо милиции сразу рванул к бабке, заканчивавшей трудовую смену, и всё ей рассказал.

Та не растерялась. Спокойно завершила дела на фабрике, без спешки пришла домой, осмотрелась. Поохав, дождалась сумерек и вместе с внуком перенесла девичье тело в погреб, а там спустила в люк, прикрытый железной плитой, оставшейся ещё от прадеда, к остальным покойным. Орудие преступления снесла на помойку в другом районе.

Тамару, фамилию которой Рваных не смог вспомнить, сколько не силился, стали искать через два дня. Оказалось, у неё с собой имелась довольно крупная сумма денег – получила для раздачи пенсий старикам на своём участке и, в нарушение всех инструкций, взяла на ночь с собой. По-видимому, планировала после приятных игрищ, не заходя на работу, приступить к исполнению служебных обязанностей. Сумма оказалась немаленькой. Со слов следователя – почти шесть тысяч.

Пенсии исчезли вместе с братом.

– Больше о нём ни слуху, ни духу, – печально шамкал дед. – Ходили сплетни, будто Димка на приисках под Бодайбо сгинул…

Хлопнула входная дверь. В дом вошла Татьяна. Не предлагая ничего гостям, она прошла на кухню, погремела дверцами и раздражённо позвала:

– Никита! Иди таблетки выпей!

Смутившись от такой бесцеремонности, хозяин дома невнятно извинился и направился к своей сожительнице.

Воспользовавшись моментом, Сергей шёпотом спросил у друга:

– Ты ему веришь? Я про смерть почтальонши… Мог бы просто отморозиться и сказать, что ничего не знает.

– А смысл? Мужик не тупой. Начни он открещиваться от всего – настоящая полиция ему бы все мозги вынесла. На допросы бы как на работу ходил. Зачем очевидное замалчивать? Мы же ему сразу сказали про комнатку… Так проще – да, помогал, малолеткой был, испугался. Грохнул брат, прятала тело бабуля, а он краями. Любой адекватный следак в лёгкую прекратит дело в связи со смертью подозреваемого, тем более с таким свидетелем. И ни один крючкотвор не подкопается.

Вернулся Рваных, промакивая губы краем рубахи. Татьяна опять ушла на улицу.

– Тогда все решили, что Томка вместе с братом сбежала, – повздыхав, продолжил пенсионер, усаживаясь обратно в кресло. – В розыск объявили… Дом трижды переворачивали.

– И не нашли ваше семейное кладбище?

– Нет. В погребе картошка хранилась постоянно. От неё дух тяжёлый – ни одна собака не учует, если трупной вони или крови нет. А сам лаз под полкой для консервации прятался, старой глиной присыпанный. Не вдруг заметишь. Я его сам случайно обнаружил. Лет, – тут дед замялся, припоминая, – в тринадцать. Меня бабка послала порядок наводить – старые кадушки достать, помыть, ну и вообще… Тогда и наткнулся. Открыть силёнок не хватило – плита тяжёлая сверху была, тридцатка, да и место неудобное. До сих пор помню – побежал, ног под собой не чуя, сообщил о находке, возбуждённый весь… Думал – клад нашёл, а она меня на лавку усадила и рассказала о потайной комнатке. Тихо-тихо говорила, плакала… Я засыпать предложил упокоище – отказалась. Боялась бабуля ту комнатку. Проклятой называла. А чтобы я по детскому любопытству не полез посмотреть, погреб стала на ключ запирать, который всегда с собой носила.

…Рваных пошёл в армию. Старый дом наконец-то снесли, выдав старушке однокомнатную квартиру неподалёку. Погреб засыпали…

После дембеля молодой Никита, покрутившись пару месяцев на вольных хлебах и присматриваясь к гражданской жизни, не пожелал оставаться в родном городе – переехал в другую область, где устроился на завод токарем. За ним перебралась и совсем одряхлевшая бабка. Женился, развёлся, снова женился, обзавёлся детьми, овдовел…

– Жили на Бажова? – ввернул Антон, демонстрируя осведомлённость.

– Да. Поменялись с одними алкашами. А потом я ту квартиру продал и вот этот домик купил… – последнее прозвучало зло, с нескрываемой обидой.

– А что не так с домом? Или при продаже кинули?

– Нет… Я продешевил. У меня же трёшка была. Сталинка. Потолки за три метра, места – можно на велике кататься, за мебель не цепляясь. Только продал, а через год цены вверх взлетели. Три дома мог бы купить… Ну да дело прошлое.

Внимательно слушавший пенсионера Антон негромко попросил напарника:

– Подождёшь? Я отлучусь на секунду. Вспомнил кое-что…

– Давай.

Ничего не объясняя, призрак вышел из дома под удивлённым взглядом Рваных.

– Работа, – обезличено пояснил Иванов, возвращаясь к основной теме. – Получается, брат пропал, труп спрятан, милиция в пролёте – а в душе ничего не беспокоило?

– Ты, сынок, с подобным грузом жизнь проживи – поймёшь, – холодно ответил Никита Михайлович. – Ежедневно трясясь от ужаса. Память – она ведь никуда не девается…

Не зная, стоит ли сочувствовать этому человеку, инспектор пришёл в некоторое замешательство. Что-то не вязалось в рассказе старика. Что-то, лежащее на самом виду. Или нет? Профессиональная привычка сомневаться всегда и во всём с ним шутит, заставляя искать чёрную кошку в чёрной комнате, которой там нет? Кто его знает… Попросить напарника приложить к голове Печать и допросить?

И вообще, куда Тоха свалил?

Дед тоже не спешил с продолжением. Устал. Дышал тяжело, веки опущены, на груди и лысине выступили капельки пота. Нелегко, похоже, далась ему эта исповедь.

***

Вернулся Швец быстро. Не снимая обуви, протопал прямо к Рваных и угрожающе навис над ним. Посопел, сжав зубы и поигрывая желваками.

– Чего? – беспокойно ёрзая, слегка оживился хозяин дома, нервно переводя взгляд с одного инспектора на другого.

– Врёшь ты, сволочь старая, – уверенно прошипел призрак, активируя Печать. – Как сивый мерин. Я тебе, гадине…

– Эй! Ты обалдел?! – ничего не понимая, вскочил с дивана Сергей. – Не вздумай! Дедушка старенький! Сердечко может не выдержать!

Не поворачиваясь к другу, призрак брезгливо бросил:

– Да и не жалко этого сказочника. Не сдохнет, не волнуйся, разве что своим ходом… Брат девушку убил… Ага! Конечно! Аж два раза! Возможно, в подобную байку ты и поверишь, а я нет. Квартиру он сменял…

Рука Антона молниеносно дотронулась до старческой головы и Никита Михайлович, охнув, потерял сознание.

Перепугавшись, Иванов подбежал к креслу. Проверил ауру, пощупал пульс, выискивая в пожилом теле остатки жизненной Силы. Слабенькие, но были. Выдержал дряхлый организм встряску, помощь пока не требуется.

– Его сожительница в огороде, в теньке под деревом, – не проявляя ни капли жалости, поведал напарник. – Я её на задницу усадил, корову толстомясую, вроде бы на отдых. Соседи не заметят. Пусть поскучает. Нам мешать не будет.

– В чём прикол?

– Во лжи. Старпёр нам почти не врал, кроме одного момента. Причастен он убийству. На жилье прокололся.

– А что не так?

Поуспокоившийся Швец, не отводя взгляда от бессознательного хозяина дома, сердито скрестил руки на груди, пару раз качнулся с пятки на носок.

– В семидесятых годах прошлого века квартиру нельзя было купить или продать. Её выдавало государство и собственниками, в привычном тебе понимании, жильцы не являлись. Схема владения напоминала нечто вроде пожизненной аренды с широкими правами пользования. И вариантов сменить имеющиеся хоромы на другие, поудобнее, имелось очень немного. Основные – или получить новую жилплощадь в связи с увеличением членов семьи, отстояв длинную, иногда в десятилетия, очередь; или обменять по согласию сторон. Если район получше или комнат побольше – с негласной доплатой. У меня тётка когда-то менялась – Томск на Ставрополь. Здоровье заставило… Еле-еле смогла тему провернуть. По всей родне бегала, занимала. Три с половиной тысячи по итогу вывалила бонусом, и счастлива была. Так там однушка на однушку! А этот умник махнул бабкину хрущовку с окраины на сталинку в далеко не самом плохом районе. Я город хоть и не знаю, но по карте посмотрел – недалеко от центра. Думаешь, бесплатно? Звёзды удачно сошлись?.. Ты данную тонкость мимо ушей пропустил, я же заметил…

Соображал Иванов быстро.

– На пропавшие денежки намекаешь? Те, которые якобы брат цапнул?

– На них. Зарплата токаря без разряда, после армии – сто двадцать рэ. Сам, дембельнувшись, полгода отработал в слесарке на заводе, знаю… С прогрессивкой – до ста сорока могла дойти. Старуха тоже не миллионерша была, раз сторожевала при фабрике. Рублей девяносто имела, если мне память не изменяет… Плюс мизерная пенсия. За какие шиши обмены устраивать?

– Спроси чего полегче, – промямлил Иванов. – Я и в деньгах советских теряюсь… Сто двадцать – это много или мало?

– Впритирку. Особо не разжиреешь, – напарник шмыгнул носом, посмотрел на двери. – Начинаем допрашивать. Скоро тётка в себя придёт…

Обойдя кресло сбоку, он приложил так и не погашенную Печать к голове Рваных. Поначалу ничего не происходило – мужчина по-прежнему оставался безвольной человекоподобной куклой с едва бьющимся в груди сердцем.

– Древний совсем, – расстроенно пробубнил Сергей, беря сидящего за запястье и вливая в чужое тело немного Силы.

Сидящий от такой «донорской» помощи заворочался, приходя в себя, заперхал сухим, дробным кашлем. Приоткрыл глаза. Мутные, блёклые, слезящиеся, не соображающие.

– Уверен, что не соврёт?

– Нет, – признался Швец. – Это шеф у нас разумом управлять умеет, а я … максимум под контроль взять ненадолго. Расчёт на слабоволие при таком полурастительном состоянии. Хочу задать уточняющие вопросы и сравнить ответы с ранее полученными. На нестыковках акцентировать внимание. Классика допроса.

Распределение ролей показалось инспектору бестолковым. Антон контролирует старичка, а он держит его за руку и следит, чтобы фигурант не помер раньше времени. Вроде и все при деле, а говорить неудобно. Тут глаза в глаза надо общаться, ни на что не отвлекаясь.

– Меняемся, – коротко потребовал Сергей. – Объясни принципы.

– Печать сама всё делает. Кладёшь объекту на голову, дальше он становится управляемым и способным на привычные для него, несложные действия. Идти, водить машину, если умеет, прыгать. Думать – нет, почти не способен.

– А говорить?

– Попробуем. Отстань. Не знаю я что у нас получится.

Из рта Никиты Михайловича вывалился кончик желтоватого, слюнявого языка. Обеспокоившись, Иванов влил в немощное тело новую порцию Силы, встал с другой стороны кресла, положил обе руки на старческую голову, не забыв про Печать. Напарник с нескрываемым удовольствием убрал ладонь с потной лысины и скомандовал:

– Начали!

Очередная доза энергии Жизни взбодрила Рваных. Мужчина распрямился, инстинктивно устроился поудобнее, начал смотреть строго перед собой.

– Кто убил почтальоншу? – строгим, прокурорским тоном задал основной вопрос призрак.

– Не знаю… – ответ вышел скрипящим, монотонным, будто запись на музейном фонографе.

Друзья обалдели. Не такого результата они ожидали, начиная допрос. Недоумённо переглянулись.

– Почему ты не знаешь? – старательно выговаривая слова, будто взятый под ментальный контроль человек был глухим и читал исключительно по губам, уточнил Серёга, не сдержавшись.

– Не видел… Пришёл домой, а там, помимо Димки с Тамарой, ещё две парочки… Их не знаю… Спали вповалку… Везде блевотина, бутылки, бычки… Брату получку дали… Сильно загуляли… Томка на кухне… Крови почти нет… Голова утюгом проломлена… Я бабку позвал… Мы её в подвал старый опустили… Гостям брата потом сказали, что она на работу свалила с утра пораньше… Пенсии разносить… Тамара за день до этого деньги на почте получила, а сама никуда не пошла… С Димкой кувыркалась… Потом Димке рассказали правду, едва протрезвел… Он испугался, сбежал, чтобы все подумали, что они вместе… Иначе тюрьма…

– Платье у убитой из какой ткани было пошито? Полиэстер?

– Не знаю… модное… все тогда носили…

Сердце пенсионера билось медленно, но ровно – Сергей это хорошо чувствовал. Похоже, они сейчас слушали правду.

– Деньги ты забрал?

– Бабка… Хотела дать брату, но он без вещей, на попутках укатил, не прощаясь… Не успела…

– На них ты квартиру обменял?

– Да… Не хватало… Бабка заначку распечатала. У неё было…

– Про нежить в подполе знал?

– Слышал, но не видел… Прадед завёл… На каторге способ узнал… подробностей не знаю…

– Открывая помещение, каким образом её отгоняли, чтобы не напала?

– Кошку связали… Рябуху нашу, – по старческой щеке побежало две слезинки. – Первой бросили… Пока она её жрала – бабка плиту отодвинула…

На Серёгу напала икота от описываемого кошмара. Насилу задавил.

– Что с братом? – гадливо кривясь от методики обращения с нежитью, продолжал допытываться призрак, всё более разочаровываясь в допрашиваемом. На поверку секрет, тщательно скрываемый Никитой Михайловичем долгие годы, и выеденного яйца не стоил.