Сюита для скрипофона

– У-мер…

– Убили его.

– Чего?

– Убили, чего.

– Да ты чего…

– Ну…

– К-кто?

– Да черт его знает… Ну что ты на меня так смотришь, найдем мы убийцу, найдем… Главное, Лондон снова найти…

– К-какой Лондон?

Смотрит на меня, как на психа.

Вытягиваю вперед ладони.

– Счас, счас, объясню…

2016 г.

Эрик

Снова звонят в дверь – резко, нетерпеливо, так и кажется – если сейчас не открою, вышибут ко всем чертям. Холодею – а Эрик-то здесь, Эрик-то у меня, хоть и знаю – его не поймать, а так и переворачивается все внутри – а если поймают…

Звонят…

– Иду! Иду! – хочется добавить что-нибудь резкое, нецензурное, отмыкаю щеколду, распахиваю дверь…

– Алена! Аленушка, долг-то я тебе принесла…

Вздрагиваю. Вот бабульку черт принес не вовремя, да ее всегда черт приносит не вовремя. И вот уже хоп-хоп, как у себя дома, к двери комнаты, ну какого тебе там надо, какого…

– Да… давайте уж на кухне рассчитаемся…

– Ой, Аленушка, я у тебя там цветок такой видела, это же алой, да? Я все росток хотела…

Проклинаю все на свете. Вломится в комнату, а там Эрик, вот и начнется, откуда Эрик, что за Эрик, а завтра весь дом будет знать, что – Эрик, а там и до Них дойдет, там и Они придут, Они-то уже не будут спрашивать, что у меня за алой в комнате…

Они…

А может, и бабулька тоже из Них…

Бабулька…

Даже имени не знаю…

Распахивает дверь. Вздрагиваю, так и жду, что выхватит соседушка из-под кофты гранатомет, и начнется…

– Вот-вот, алой-то этот, ну я у тебя росточек-то возьму?

Захожу в комнату – на ватных ногах. Оглядываюсь. Эрика нет. Даже нагибаюсь, делаю вид, что поправляю кромку ковра, заглядываю под кровать. Уже знаю – Эрика нет. Пустая комната, распахнутое окно. Двенадцатый этаж.

– Вот, сто, двести, триста… Ты уж отвернись, Аленушка, я у тебя росточек-то…

Отворачиваюсь – к распахнутому окну, по привычке смотрю вниз, ищу окровавленные останки, знаю – ничего нет. Эрик, Эрик, все еще не могу привыкнуть к твоим вывертам…

Быстрее бы эту бабку черт унес…

– Что, Аленушка, чайку-то у тебя не най…

– На работу опаздываю.

Беру сумку. Спохватываюсь, что стою в тапочках, надеваю туфли. Уйди, уйди…

– А, ну я зайду как-нибудь… а то я у тебя еще там на балконе кактус видела…

Захлопывается дверь. Возвращаюсь в пустую комнату – спугнула-таки Эрика, моего Эрика, он птица осторожная…

– Ушла?

Вздрагиваю. Вот он, стоит у окна, не бледный – белый, как смерть, зябко кутается в рубашонку.

– Ушла…

Выглядываю в окно, на гладкие стены, крепко сжимаю подоконник, нет, не могу, страшно, шарахаюсь назад.

Эрик посмеивается. Как-то не по-людски, по своему, будто пофыркивает животное.

– Такой вот у вас… не проживает?

Человек в форме сует мне карточку. Хочется брякнуть – первый раз вижу, спохватываюсь: это будет как-то… фальшиво, что ли…

– М-м-м… не знаю, у нас много кто в подъезде…

– Да нет, не в подъезде. В вашей квартире.

Делаю большие глаза.

– Одна я живу. Еще не хватало, кого-то к себе…

– Ну… он не заходил к вам, никогда?

– Чего ради?

– И так… не встречали?

– Да не припомню.

Смотрят на меня – с ненавистью, а ничего вы со мной не сделаете, нет его здесь, нет… хоть на тридцать три раза обойди дом, не найдешь… А ведь ходят, вынюхивают, кажется, еще вот-вот – выпустят какие-нибудь антенны, щупальца… И запах от них… терпкий такой запашок, от людей так не пахнет…

Ушли… Идите, идите, дать бы вам еще пинка под зад… закрываю дверь, распахиваю окно в комнате – настежь, ночной ветер кутается в занавески.

Жду.

Ты подожди, любимая…

Мы будем вместе…

Вот увидишь, я вернусь, и все будет хорошо, когда-нибудь мы будем вместе, уже насовсем, навсегда… Только это не сейчас, это потом, когда одолею их всех, всех, вот этих, осклизлых, черно-зеленых, летящих за мной через звезды…

Бегу – отталкиваюсь от еле заметных частиц в вакууме, бегу, осклизлая тварь уже совсем рядом со мной – стреляю, выстрелом меня отбрасывает куда-то далеко-далеко, тем лучше, может, так и оторвусь от них…

Черта с два оторвусь…

Ты подожди, любимая…

Будем вместе…

Знала бы ты, что я делаю здесь, в пучинах космоса, один – наедине с галактическими армиями, знала бы ты, как долго тянется этот бесконечный бой… Ты знаешь. Когда я говорю – ты киваешь, ты делаешь вид, что веришь, может, и правда веришь, да нет, кто в это поверит, что я в одиночку сражаюсь с галактическими армиями…

Окружают… стреляю, сбиваю еще двух, да что такое эти еще два, когда имя им – легион… бегу – отталкиваюсь от пустоты, прижимаю к себе Грааль… Только бы не обронить, только бы не потерять…

Оступаюсь, чуть не падаю, что-то притягивает меня, сильнее, сильнее… Не вижу черной дыры – ее не возможно увидеть, чувствую – вон, там, глубокая бездна, из которой не возвращаются…

Бегу – ближе и ближе к черной дыре, чувствую, как меня засасывает, тут, главное, ускорить бег, разогнаться – до околосветовой, как скачет сердце, давление под двести, ничего…

Они бросаются за мной – осклизлые, мерзкие, в последний момент спохватываются, чуют беду – поздно, поздно, черный провал засасывает их…

Бегу – с пылинки на пылинку, прыгаю, огибая туманности.

Скачет давление, кровавые струйки стекают из носа. Сбавляю скорость, – опасно, как бы еще кто меня не сцапал, а приходится, а то так и замертво упасть недолго…

Прижимаю к себе Грааль, похищенный на задворках каких-то галактик.

Не потерять…

Ты подожди, любимая…

…будем вместе…

Это еще что…

Снится какая-то мутотень, распахивается окно, кто-то валится в комнату, большой, темный, крылья у него, что ли, за спиной… Тянется ко мне, оставляет на полу темный кровавый след… уйди, уйди…

Нет, это не сон, что-то на самом деле. Выдергиваю себя из кровати, щелкаю выключателем, ты какого черта не зажигаешься, ах да, я же лампу из розетки выдрала… сотовый заряжаю…

– Привет.

Эрик кое-как забирается в кресло. Смотрю на часы.

– А еще позже нельзя было? Часика так в три ночи? Или у вас на Марсе принято вот так… по ночам?

– Да говорю я тебе, не на Марсе…

– Ты бы хоть объяснил…. Где…

– Да что объяснять… по вашим звездным картам хрен что покажешь… Ты это… бинты у тебя есть?

Только сейчас спохватываюсь, что это не сон, и правда – темные следы на ковре… щелкаю выключателем, свет лампочки колет глаза… Вздрагиваю… нехило натекло, это ковер теперь стирать… Эрик кувырком валится с кресла, задергивает шторы.

– Да не дергайся ты… сейчас, сделаю все…

– Сделаешь… шторы-то закрывать надо, они видят… хотя они и сквозь шторы увидят, если надо будет…

– А кровь у тебя красная…

– А тебе что надо, чтобы слизь зеленая натекла, или еще чего? Говорю тебе, мы с землянами одной крови… еще когда разошлись с нашей общей прародины… Омолонгрен… Черт, больно же…

– Терпи… вот так… Не туго?

– В самый раз.

– Врача, может?

– Ага… ты хоть понимаешь, что вместо врача Они придут? В белых халатах? И заберут к чертям?

Киваю. Эрик сжимает мою руку, крепко, тепло, благодарит. На душе сладко, будто кто-то обнимает невидимыми крыльями.

– Это кто тебя так?

– Они, кто… Выкрал у них Грааль, вроде уже оторвался от них, нет же… подстрелили.

– А Грааль зачем?

– Ты чего? Это ж ваша реликвия, земная… Эх ты, если бы не Грааль, точно бы конца света не избежать…

Киваю. Все ясно. Что ничего не ясно. Он умолкает – знаю, ненадолго, сейчас оживет, начнет рассказывать про конец света, про Майя, про Грааль, про то, как он встречался с Пернатым Змеем, Кельц… как его там, не помню, как потом, во время всемирного потопа…

Выхожу на кухню – сготовить ему что-нибудь, все-таки кровищи потерял не меряно… выгребаю из холодильника мясо, щелкаю чайником, возвращаюсь…

Смотрю в распахнутое окно.

Шторы… шторы не забыть задернуть, потом ковер это несчастный убрать… но сначала шторы… шторы…

Как это было…

Уже и не помню, как оно было…

Странное чувство…

Бывает такое, накатит, когда одна в квартире – и кажется, что не одна. Нет, точно, надо было брать студию, там не будет такого, что вот, сидишь в комнате, и кажется, кто-то на кухне, сидишь на кухне, и кажется, кто-то в комнате… Хоть сиди в коридоре, где видна вся квартира, хоть кровать туда переноси…

Так и кажется, что-то шевелится в кухне… Так, похоже, с ума начинаю сходить, уже представляю себе черт знает что… Кто сюда заберется на двенадцатый этаж… Марсиане, разве что… вот так зайдешь в кухню, а там сидит какой-нибудь в серебристом скафандре, кофеек потягивает…

Так… хватит…

Накрываю голову одеялом, вот так – ползком-ползком – добираюсь до выключателя. Иду на кухню – тихонечко, бочком-бочком, так, а чего это я боюсь, тут, в собственном доме, еще не хватало, мои владения, вон, у меня и документы есть, ипотека оформлена, не к ночи будь помянута…

Толкаю дверь кухни, точно свихнулась, свет зажженный оставила. Замираю на пороге.

…точно…

…и скафандр серебристый…

– Вы как сюда попали? Через стены ходите?

Пугаюсь собственного голоса.

– И не только.

– У вас на Марсе все так делают?

– Да не на Марсе. Я… – размахивает бледной, бескровной рукой, – долго объяснять…

– А русский откуда знаете?

Улыбается. Неестественно, не по-человечески.

– Да не первый раз уже на Земле.

– И как оно вам тут?

Снова улыбается.

– Три тысячи лет назад было лучше. Вот честно… Теперь… – взмахивает рукой, белой, бескровной, – все спешат куда-то, опаздывают… жить не успевают.

Голос – хрипловатый, нечеловеческий. Подсаживаюсь к нему, сжимаю руку – неожиданно холодную, прямо-таки сосулька какая-то, а не рука…

– Ну что? Настоящий я, настоящий… Вот что, хозяйка, кофейку не найдется?

– А вы что… едите? Как люди?

– А вы как хотели… одной крови с людьми… одна раса… еще когда разделились на две расы… покинули Омолонгрен…

– С сахаром?

– Спрашиваете. Вот что… до утра у вас тут перекантуюсь, а то что-то следят за мной… служба такая… На смену выходишь, не знаешь, домой вернешься или нет…

Киваю. Надо бы снеди какой-нибудь принести… а холодильник все еще в коридоре… куда его на кухню поставить, хрен пойми…

– Вы это куда, хозяюшка? Милицию звать?

Недоуменно смотрю на него.

– Какая милиция…

– Ну как… в дом к вам тут залез… какой-то…

Смотрю. Не понимаю.

– Да вы же не человек…

Смеется. Холодно, неестественно, люди так не смеются… Ах да, кофе, кофе… с сахаром… и из холодильника что-нибудь…

Ты подожди, любимая…

Будем вместе…

Когда-нибудь – когда кончится эта война, которая только кажется бесконечной.

Бегу – ступаю по мельчайшим частицам, рассеянным в вакууме. Теряюсь в сияющем тумане.

Любимая… знала бы ты, как здесь красиво… когда-нибудь я покажу тебе все это… когда-нибудь возьму тебя… с собой…

Война… я не помню, с чего началась война. Никто не помнит. Я знаю только одно – эта война кончится.

Любимая… Ты даже не знаешь об этой войне, там, на земле – не знают. До вас доходят какие-то обрывки сводок, которые растворяются в легендах и мифах, Председатель Конфедерации стал у вас Князем Тьмы, перебежчик Про-Мэ – Прометеем, что-то знаете про подвиг Фаэтона…

Они спешат за мной – через миры и галактики, не слышу – чувствую выстрелы, чувствую смерть – по пятам…

Ты подожди, любимая…

Что-то подсказывает мне – победа близка, ближе, чем кажется…

Чувствую, как все кипит и клокочет внутри. Хорош… Ой, хорош… сидит, завтракает, как ни в чем не бывало…

Убила бы…

И не хочется скандала – а будет, тут уже никуда не денешься – надо… Хотя… что я ему скажу… будет все начисто отрицать, сделает большие глаза…

– Деньги… ты брал?

Сама пугаюсь своего голоса.

Сейчас скажет – какие.

– Брал.

– Пятихатку последнюю? Нехило.

– Верну.

– Когда?

Сама удивляюсь себе, что это со мной, убить его готова, или меня его спокойствие бесит, так говорит, будто это его деньги.

– Ну… через недельку. Тут понимаешь, на вооружение…

– Врешь.

Сама себя – не понимаю. Как я его ненавижу…

Смотрит на меня – какой-то непривычный, неожиданно земной, ничего космического не осталось в нем…

– Слушай, я тебе врал? Я тебе когда-нибудь – врал?

Не владею собой – да что на меня накатило, сама виновата, пустила в дом какую-то тварь, он думает, все тут его…

Распахиваю входную дверь.

– Пошел вон!

– Ты чего, а?

– Пшел вон! – хватаюсь за телефон, – сейчас милицию…

Что-то изменилось в комнате. Что-то… вхожу, оглядываюсь, не понимаю. Вроде бы окно закрыто. Наклоняюсь, смотрю под диван, под шкаф, иду на кухню… Похоже и правда – пошел вон, как только он один умеет, сквозь стены, сквозь пространства, из кухни – на погасшую звезду в соседней галактике…

Распахиваю окно.

Жду.

Ну, будет тебе… домой иди…

Тишина. Какая-то странная, пугающая…

– Эрик!

Не слышит. Да что со мной… Набросилась на него, а он же и не человек вовсе, он и не понимает, где свое, где чужое, у них там, может, вообще все общее…

Допиваю недопитый им кофе, мерзкий, терпкий, это что за дрянь… Эрик, бедный, как он это пил… Эрик… не слышит меня Эрик, он сейчас где-нибудь по ту сторону пространства и времени…

Мир покачивается под ногами – иду к распахнутому окну, ветер зябко ежится, кутается в занавески.

Это что… померещилось…

Нет… не похоже… Вижу, черт возьми, вижу, звезды на небе сбиваются в кучу, складываются в буквы, слова…

П Р О С Т И М Е Н Я

Прыгает сердце… это обычно на заборах пишут, в подъездах, на тротуаре под окнами… Но чтобы так…

Только бы он убрал эту надпись… до утра… Астрономы с ума сойдут…

Ты подожди, любимая…

Ты прости меня…

Прости… все будет хорошо, вот увидишь… все будет просто замечательно…

Ты не поймешь… да как я тебе объясню, не поймешь, дело-то такое… в космос просто так не попасть, без глотка живой воды, а живая вода не то, что прежде, где попало не течет, стоит недешево…

Они же знают… Знают, что без живой воды в космос не поднимемся… сволочи, торгаши проклятые…

Бегу… прыгаю – с песчинки на песчинку через вселенную. Бегут за мной – злые, как черти, еще бы, увел у них очередной артефакт, очередное сокровище, – маленький шаг к большой победе…

Ты подожди, любимая, все наладится, заберу тебя отсюда – с собой, в звезды, ты не думай, я не какой-нибудь странник, там, по ту сторону пространства и времени ко мне обращаются не иначе как ваше величество… Отвезу тебя на планету, всегда повернутую к звезде одним боком, там никогда не заходит солнце, там мой дом – в зоне вечного рассвета, там…

Прыгаю…

Ловлю опору…

Не нахожу…

Падаю в бездны космоса…

Это что…

Вот черт, ни раньше, ни позже…

Хочу обойти стороной, понимаю, что обходить некуда, хочешь, не хочешь, иди напрямую… а там уже оцеплено все, полиция, журналюги, люди столпились, им-то какое дело…

Кто это так… взорвал себя, что ли, на глазах у всех… или с крыши упал… ну да, скорее с крыши… здорово его раскурочило… Опять какой-нибудь из этих, у которых жизнь не удалась… А у кого она вообще удалась, вы мне скажите. И ничего, живем…

Прохожу мимо.

Не удерживаюсь, смотрю в бескровное лицо.

Мир валится на меня всей своей массой.

– Вы знали этого человека?

– Знала.

Так-так, а говорили, что не знаете… за дачу ложных показаний знаете, что бывает?

– Догадываюсь.

– Так когда вы врали, тогда или сейчас?

– Тогда.

– Точно?

– Точно… это… Эрик.

– Э-эрик… он такой же Эрик, как я Наполеон Бонапарт.

– А настоящее имя у него какое?

– У него этих имен… – следователь отмахнулся, – что на нем десять ограблений, знали?

– Нет.

– Что двоих охранников убил, видно, тоже вам не сказал…

– Нет.

– Что наркотики употреблял, знали?

– Да… не думала.

– Сами не пробовали?

– Нет.

– А это что?

Смотрю на чашку – не понимаю, ах да, вечером оставила, не вымыла, это Эрик не допил, я потом прихлебнула кофе, еще вкус такой мерзкий…

– Это он пил?

Сама пугаюсь своего голоса:

– Он.

– Ловкий был парень…

– Да уж… как он по крышам туда-сюда, прямо жуть брала… Куда только не проникал…

– Допрыгался…

Выходят. Как-то быстро они провернули свой обыск, аккуратненько так, сразу видно, дело свое знают. Остаюсь – наедине с собой, и даже как-то странно, что не забрали, не увели, не…

Распахиваю окно.

…такой же Эрик, как я Наполеон Бонапарт…

Озябший ветер кутается в занавески.

…что на нем десять ограблений, знали?

Щелкаю чайником.

…что двоих…

Смотрю в звезды, жду, во что он их сложит сегодня.

…что наркотики употреблял, знали?

Ночь заглядывает в окна.

…Да не с Марса я… по картам вашим не объяснишь…

Жду.

2012 г.

Это ваше

И вот скажите мне, что у него на уме?

Что ничего хорошего, это понятно, у таких не бывает на уме ничего хорошего. Замышляет что-то, так смотрит, что казалось бы, убил на месте, если бы мог. Вот каждый раз к двери подхожу, думаю – точно, убьет. Даром, что здесь умереть невозможно – убьет.

А куда денешься, если двери наши рядом находятся, догадался идиот какой-то, поставил. Вот так вот выходишь, а он уже в коридоре стоит. И хоть бы Здрассте сказал, или еще что, а то ведь ничего, ни-че-го-шень-ки, вот так вот подойдет к ящику, он у нас один на двоих, вытащит наши допуски, мой и его, на номера посмотрит, мне протянет:

– Это ваше.

И всё.

Вот не люблю таких, вот терпеть не могу, уж лучше бы поругались с ним, или я не знаю, что. А то вот так – это ваше – и всё. Другие люди на других этажах обнимаются, целуются, а-аа-а, сколько лет, сколько зим, давно не виделись. Где-то и поругаться уже успели, выходят из дверей, друг другу тумаков навешают или еще чего…

Ладно, нечего об этом вспоминать.

А как не вспоминать, если сейчас опять то же самое будет. Вот только зарезал меня ревнивый муж, скотина паршивая, черт его принес раньше срока домой, вот только отмучилась, отызвивалась в реанимации, вот только…

И все. И снова открываю дверь в коридор, и он уже стоит в коридоре. Нет, не муж, а этот самый. Уже стоит перед ящиком, вынимает разрешения.

– Это ваше.

И мне сует. Как собаке кость. Обидно так, тут еще злоба на мужа накатывается, так и хочется вслед ему крикнуть – дурак, или что похуже.

Ладно, некогда.

Иду через коридор, за занавеску, сейчас опять начнется, поздравляем, у вас девочка, ути пуси, какие мы красивые… И дальше по кругу, первый раз в первый класс, Иванова, не вертись, платье на выпускной, первая любовь, еще раз тебя с этим хлыщом увижу, ноги повырываю, кому, мама, мне или ему, обоим, блин… Потом развод с хлыщом, мама причитает, ах, что за мужчина был, счастья ты своего не ценила…

Ладно, что я себя накручиваю… Может, в этот раз все хорошо будет, может, выбьюсь в люди, на обложку журнала, ну, когда мне предложили эту роль, я, честно сказать, не поверила, подумала, что это розыгрыш…

Иду по коридору, и этот обгоняет меня, уходит за свою занавеску, куда торопишься, все там будем…

Пару раз видела его там, в мире между занавеской и дверью, то он где-то снимался, то изобретал какой-то гаджет, то устраивал государственный переворот. С тех пор стала понимать, почему он мне даже не кивнет, когда встретимся, что ему мелкая сошка какая-то…

Это ваше.

Вот так, опять. Протягивает конверт с моим разрешением. И все. И обидно до слез, хочется разорвать этот конверт и швырнуть ему в лицо, да пошел ты, да не нужно мне ничего от тебя, да…

Вот вы мне скажете, тебе-то что до него, не обращай внимания.

А не получается не обращать внимания, люблю я его, люблю. Сердцу, блин, не прикажешь…

Идем по коридору, хоть бы обернулся, что ли, хоть бы что, а тут ничего. и что у него на уме, нехорошее у него что-то на уме, черт пойми…

Говорила уже с ними. С кем, с ними… ну, с этими… которые наверху. Нет, я не про тех людей что выходят из дверей этажом выше. Я про тех, которые сверху, над всеми над нами. Ходила к ним, спрашивала, нельзя ли как-нибудь меня к кому-нибудь другому в коридор поставить, сил моих больше нет. Разводили руками, говорили, ну да, конечно, посмотрим, у нас тут знаете, сколько таких заказов, не вы первая, не вы последняя..

Так до сих пор и смотрят.

– Это ваше.

Беру бумагу у него из рук.

– Спасибо!

Как же, ответит он мне Пожалуйста, тут скорее люди в коридоре пойдут обратно, чем он ответит.

А я его видела.

Только сейчас спохватываюсь – я его видела. Там. По ту сторону занавески. В той жизни он был премьером Конфедерации, подмявшей под себя полмира, и готовой подмять под себя вторую половину мира.

Такой на меня и не посмотрит.

– Это ваше.

Просыпаюсь, как от удара. Только сейчас вспоминаю, кто я, кто он, стоящий у почтового ящика, что за коридор тянется от двери к занавеске. Но вспомнить – это полбеды. Сейчас, главное, не забыть, что было там, по ту сторону двери, откуда я вышла в коридор, было же, было же, было…

Ну же…

Точно. Вспоминаю. Даже горделиво приподнимаю голову, ага, все-таки и я выбилась в люди, в правительственные залы, ваше превосходительство, что вы об этом думаете… Кончилось все, правда, не бог весть, отравили-таки, а я даже не знаю, какая сволочь отравила…

Не забыть, не забыть… ваше превосходительство. Бегу наверх, к тем, кто наверху, прошу, чтобы снова родиться там, там, в маленькой стране, продолжить свой путь. Краем глаза вижу, что и этот тоже бежит в высшие инстанции, просит, чтобы его оставили там же…

Ну-ну…

Кричу.

Только сейчас понимаю – кричу, как никогда не кричала, в детстве и то так не было. А куда денешься, и не хочешь кричать, а кричится само собой, чувствуешь, что паришь в невесомости, Плавучий остров падает сквозь облака. Еще думаешь про себя, на землю упадет или на воду – да какая разница, один хрен, разобьемся насмерть.

Тихонько думаю, какая сволочь это подстроила, если на Плавучем острове были мы оба – и я, и он, ваше превосходительство, вашей стране придется войти в состав Конфедерации – только через мой труп, господин премьер, только через мой труп.

Как будто сглазила.

Плавучий остров стремительно приближается к земле. Премьер подбирается ко мне, хочет то ли помочь, то ли наоборот, уже не успеваю понять.

Вспышка света.

И темнота.

Последним усилием воли сжимаю в руке столовый ножичек, чтобы перерезать ему глотку, если он подберется ко мне. А он подберется, уже там, в коридоре, за дверью…

…вхожу в дверь.

Он уже стоит в коридоре, сжимает ножичек.

Вот черт…

Здесь, конечно, не умирают. Потому что уже умерли.

Хотя… кто сказал, что не умирают…

Сжимаю нож за пазухой, только бы не промахнуться, только бы рука не дрогнула. А ведь самое обидное, первой я ударить не смогу, а если буду ждать, пока он нож выхватит, фиг я его пырнуть успею…

Он не смотрит на меня, открывает ящик, вынимает одно разрешение. Жду, когда достанет второе, вот он проводит ладонью по дну ящика…

Нет.

Ничего нет.

Разворачивает разрешение.

Смотрит.

Земля уходит из-под ног, нет здесь никакой земли, а все равно уходит из-под ног. А что делать, и так бывает, живешь себе, живешь, делаешь что-то, а там посмотрят на тебя сверху – нет, не годится – и все, и нет тебе допуска, добро пожаловать в небытие.

– Это ваше.

– А?

– Ваше.

Сует мне в руку листок, листок падает, еле-еле заставляю себя наклониться, чтобы его поднять. Он уже куда-то по коридору, не туда, где занавески, а черт пойми, куда.

Иду к занавеске, ноги меня не слушаются, вот, блин, бывает, и так легко-легко на душе, злорадство какое-то неуместное, аг-га, так тебе и надо…

Вот, блин…

Прохожу через занавеску, в последние доли секунды читаю, на чье имя выписано разрешение.

Я всё-таки узнала, как его зовут…

2014 г.

Это же деньги…

– Пачку Бонда, – я протянул деньги, положил на прилавок, стал ждать.

Там, где за прилавком обычно сидят миловидные девушки, был парень, угловатый, тощий, как нескладное дерево, выросшее в лесу и забитое другими деревьями. Парень пошарил под сеткой, покрывавшей прилавок, вытащил синюю пачку, потом еще раз посмотрел на пятьсот рублей, которые я ему дал. Проверил на свет, под углом, и под другим, и под третьим, сладко пошуршал ею, наконец, вздохнул:

– Извините… может, у вас другая есть?

– А эта вам чем не нравится?