Не твоя…

***

Карим медленно закрыл за собой дверь. С минуту, несмотря на полумрак, они пристально вглядывались друг в друга. Во взгляде Влады не могло не читаться смятения и страха, в то время, как пронзительные черные миндалины ее пленителя, окаймленные белоснежными белками, источали превосходство и триумф. Его тонкую линию губ искривила усмешка. Он вальяжно прошел вглубь комнаты и, не отводя от нее глаз, стал медленно снимать с себя вещи. Одну за другой. Карим был без оружия, но все еще в военной форме. С лязгом им был расстегнут ремень. Снята рубашка, под ней–  белая майка. Потом он избавился от штанов и трусов. И вот в полных ужаса и паники глазах Влады отразился образ абсолютно обнаженного мужчины, без краски смущения, с молчаливым спокойствием взирающего на беззащитную девушку, которая через несколько минут должна была стать его жертвой. Он не чувствовал ни грамма стыда от своей наготы, словно использовал ее как оружие, показывающее его абсолютное мужское превосходство. Как истукан из оникса.

– Ну и где твой Васель? Что до сих пор тебя не спас?–  никакого сострадания или симпатии, которая, казалось, изначально сквозила в его взгляде еще там, в комнате на допросе.

– Что он скажет на то, что я тебя сейчас трахну, как думаешь?

– Хайван, животное,–  самопроизвольно вырвалось у Влады отчего чернота его глаз стала еще более глубокой.

– Да, животное. Будь по– твоему. Люблю удовлетворять женские желания,–  с издевкой проговорил он, вальяжно, в раскорячу, не скрывая своей наготы усевшись в кресло напротив. Казалось, он был одним большим средоточием мускул, ни миллиграмма несовершенства на этом теле, словно каменная скульптура. За таким совершенством всегда стоит очень жесткая работа над телом, а в его случае–  это не просто ради того, чтобы красоваться. Это тело было словно боевой машиной. Оно пугало.

– Гет ап (англ– встала).

Влада не пошевелилась. Тогда он подошел и дернул ее с силой за руку, заставил встать на ноги. Одна ее нога была обута в туфлю, в которой она так и осталась, провалившись после рыданий в сон, другая–  босая. Коснувшись ею холодного пола, Влада не смогла удержать равновесия и чуть было не упала, но Карим, так и не ослабивший свой захват, не дал ей свалиться с ног. Она судорожно нашарила вторую лодочку и обулась. Наконец, он отпустил ее, невозмутимо повернулся к ней спиной и сверкая голым задом, продефилировал обратно к стоящему в углу креслу.

– Дресс эвэй (англ–  снимай платье),– послышалась вторая команда с повелительным и небрежным взмахом руки.

Влада не шелохнулась. Лицо Карима искривила гримаса жестокости. Такие появляются у тех, кто уже успел почувствовать свою абсолютную власть и не терпят более неповиновения.

– Арджук (араб.–  прошу тебя),–  взмолилась Влада,–  плизз (англ– пожалйста). Ее губы полушептали эти слова, но глядя на его непроницаемое лицо, на котором явственно читалось ожидание запретного, надежда таяла на глазах…

– Я же сказал тебе, что не отпущу. Неужели ты думала, что я собрался играть с тобой в карты?– этот саркастичный тон, наглое поведение.–  Я ведь животное. Зачем строить из себя джентльмена?

Влада ненавидела его. Если бы рядом был нож, она бы, не задумываясь, пырнула его.

– Я прошу тебя… Я думала, ты не такой…

– Не какой? Как же! Хайван! Животное. Звери, вы все звери– не твои слова? Раздевайся, я жду! Ай ор олл (араб.– я или все),– показал он указательным пальцем в сторону двери, из– за которой продолжали доноситься оживленные крики его побратимов,–  ты так страстно извивалась от пальцев старухи, я сразу представил, что же будет, когда я насажу тебя на свой член. Сукин сын Увейдат знает толк в бабах.

Второй раз в жизни Влада начала всхлипывать от отчаяния. Соленые капли сами собой стали катиться из глаз, с чем она поделать ничего не могла. Как в далеком детстве, когда она на Новый год осталась совсем одна в пансионате. Никого, кроме злой уборщицы и ненавистной гувернантки… Еще секунда–  и слезы полностью затуманили ее взор. Девушка уставилась в пол и начала снимать с себя одежду. Казалось, это происходило не с ней, как в дурном сне… Она отбросила в сторону накинутую им же самим куртку с его "барского" плеча. Перед сном она надела ее и даже застегнула. Так было намного теплее. Почти одним движением избавилась от своего вязаного свитера, куском черной материи соскользнувшего с ее тела на пол. Осталась в одних чулках, лифчике и трусах. Карим довольно причмокнул. Слезы продолжали застилать ей глаза. Она не видела этой надменной усмешки, не видела пронзительного взгляда, в котором все больше читалась похоть. Не видела своего позора…

– Кам (англ.– иди сюда),– произнес он голосом с хрипотцой, по которой можно было понять, как сильно его возбуждение. Влада тупо повиновалась, ненавидя себя за это.

Сделав несколько шагов, она остановилась, не дойдя до него около метра.

– Акраб (араб.– ближе),–  тяжело дыша, уже на арабском продолжал он приказывать.

Девушка сделала еще шаг–  и вот– она почувствовала его жгучее дыхание на своем теле, где– то на уровне живота…

Одна его грубая большая рука скользнула по ее талии и вверх. Нащупала лифчик, умело расстегнула его сзади и, не церемонясь, сорвала, откинув в сторону. Другая тем временем по– хозяйски прохаживалась по бедрам и ягодицам. Потом на уровне талии обе его кисти снова встретились. Он стал поглаживать ее зад уже двумя руками, после чего с силой с обеих сторон разорвал трусы. Влада осталась перед ним почти голой–  только в чулках и туфлях. Карим нагло смотрел на ее тело, трогал его, словно золотой трофей…

– Хороший вкус у твоего любовника,– шептал он с хрипотцой в голосе.– Такая нежная кожа…

Руки ее мучителя снова устремились вверх– к грудям. Наконец, он встал и плотно прижался к ее телу своим. Только сейчас она заметила, что он был выше ее головы на две. Она почувствовала его тяжелое учащенное дыхание, когда Карим аккуратно утер большим пальцем очередную скатывающуюся слезу, заключив ее лицо в крепкие оковы своих рук.

– Красивая,– прошептал он на арабском, прижимаясь к ней ближе и ближе. Его дыхание становилось все более резким и обжигающим.–  Не плачь. Ты же знаешь, что это бывает приятно. Он ведь научил тебя…–  Карим приближал свои губы к губам Влады, не давая ей возможности высвободиться из его захвата. А когда, наконец, ее рот накрыл его поцелуй, Влада инстинктивно укусила его что есть мочи за губу.

Как ошпаренный, мужчина с криком отпрянул от нее, схватившись за губу. И в этот момент Влада поняла всю глупость своего поступка. Она стоит полностью голой в революционном Хомре в доме, набитом боевиками, которые могут сделать с ней такое, о чем ей даже догадываться не приходится… В этот момент она почувствовала, резкую боль– вспышку на щеке, которая отдалась во всю голову. Еще мгновение – и так же вспыхнула вторая щека, из глаз полетели искры. Карим с силой дважды дал ей пощечину, после чего схватил за волосы и поволок к кровати. Он опрокинул ее на живот, повалился сверху и без промедления с силой вошел в ее лоно, отчего Владу пронзила жгучая боль, замешанная на чувстве стыда и жалости к самой себе. Оказавшись внутри нее, он сладострастно застонал, прошептав:

– Хильв, ктир деййика (араб.–  как хорошо, очень узкая)....

Его толчки были сильными и жесткими. Потом он остановился, просунул свою руку ей под живот и потянул ее наверх, поставив на колени. Не успела Влада перевести дыхание, как его член с новой волной силы вторгся в нее. От его резких толчков у нее сводило внизу живота, как это бывает при сильном беге. Карим же, воспользовавшись удобной позицией, вовсю мял ее грудь. Когда темп его толчков возрос многократно и разрядка была близко, он надавил своей рукой на шею Влады сзади так, что ее голова еще больше вжалась в постель, а вожделенная им часть тела стала для него еще более доступной. С бурными стонами и последними резкими толчками он кончил, повалившись всей своей массой на девушку.

Она лежала обездвижено. Дышать было почти невозможно, то ли от тяжести тела ее насильника, сдавившего ее легкие, то ли от неверия в реальность пережитого…

Только что ее изнасиловали. Унизили и изнасиловали… Влада крепко зажмурила глаза, надеясь, что все это жуткий сон… Но увы, ее мучитель был столь же реален, сколь и пережитая ею несколько мгновений назад пытка.

Наконец, Карим поднялся с нее. Влада оставалась лежать в том же положении, не в силах сдвинуть с места хотя бы какую– то часть своего тела.

По доносящимся звукам – шелесту ткани, лязгу металлической бляшки – она поняла, что Карим одевается. Завершив процесс, он сел обратно на кровать. Начал бесцеремонно гладить ее руками по телу от шеи до зада.

– Я говорил тебе, что со мной все просто. Совершаешь глупость– получаешь по заслугам. Делай выводы, асфура (араб.– голубка).

– Гори в аду, урод,–  проговорила она сквозь слезы.

Карим смачно шлепнул, и нагнув свое лицо к ее уху, шепотом проговорил:

– Мы уже в аду. Ахлян ва сахлян, асфура (араб.– добро пожаловать, голубка),– запечатав свои слова быстрым резким поцелуем в ухо. Он встал, повернул в скважине ключ и уже в дверях бросил ей в своем привычном повелительном тоне:

– Ит энд слип (англ.–  поешь и поспи).

Дверь закрылась. Влада с минуту лежала в том же неподвижном состоянии. Его шлепок, завершающий унизительный аккорд сегодняшнего жуткого вечера, все еще горел на ее коже. Она чувствовала себя настолько ничтожной, настолько зависимой, настолько бесправной и униженной… А главное абсолютно, абсолютно беспомощной. Не помня себя, она встала с кровати, на ходу стащив с нее смятую простынь. Обмотавшись ею, шатаясь, поплелась в ванную. Температура комнаты ее уже не волновала. Вся она внутри и снаружи горела. Ванную освещала такая же слабая масляная лампадка. Бедная девушка встала у раковины и подняла глаза на свое отражение. На нее смотрела не молодая самоуверенная девушка в дорогом брендовом платье, которая стояла в Фениции и наслаждалась предвкушением взрослой жизни, это была слабая, загнанная, пятнадцатилетняя девчонка, тихо, втайне от строгих и равнодушных гувернанток, плачущая о своем одиночестве и ненужности в душе интерната– единственном месте, где бы она могла уединиться. Словно тени прошлого снова приобрели силу реальности. Лицо искривила гримаса боли и обиды, но слезы не текли. Глаза словно высохли. Внезапно к горлу подступила резкая потребность вырвать. Она быстро открыла унитаз и опорожнила свой желудок. Судороги рвоты сотрясли ее еще несколько раз, после чего Влада, наконец, стала приходить в себя. Она умылась и провела мокрыми руками по волосам. Она вышла из комнаты и не глядя на еду, упала навзничь на кровать.

Девушка не помнила, сколько она так пролежала В реальность ее вернул стук в дверь.

Глава 4

– Нууу, так совсем не пойдет, девочка. Давай– ка приходи в себя,–  услышала она вдруг у себя над ухом русскую речь с характерным волгоградским акцентом. Точно такой был у одной из ее однокашницы в интернате из Волгограда.

Тут же она почувствовала, как под звучный "пффф" ее лицо орошается холодными брызгами воды. Влада резко открыла глаза. О боже, кто– то только что окатил ее лицо водой, набранной в рот…

– Ну вот, милая, сейчас покушаешь, придешь в себя,–  вновь затараторила представшая перед ней женщина лет пятидесяти пяти–  шестидесяти. Она была одета в черный хиджаб. Так же, как большинство сирийских женщин из консервативных мусульманских семей, но по ее явно славянскому лицу было понятно, что эти края отнюдь не являются ее исторической родиной… Не говоря уже про идеальную русскую речь…

Влада поднялась на локтях, до конца не осознавая, что происходит.

В это время расторопная тетушка уже деловито водружала поднос с едой на стоящую рядом с кроватью тумбочку.

– Давай, моя хорошая. Бутербродик хочешь? – по матерински спросила она.

– Спасибо, я не голодна,–  настороженно ответила Влада.

– Ты же совсем худая и изможденная. Давай подкрепимся.

На подносе стояла классическая сирийская закусь – оливки, бараний сыр, лепешки с мясом – сфихи, хуммус. Не богато, но очень питательно и сытно.

Женщина умело навертела ей бутерброд из лепешки с мясом и большим куском сыра и безапелляционно вручила его Владе, а сама, нежно гладя ее по волосам, начала ворковать своим успокаивающим голоском.

– Я когда приехала сюда с мужем тридцать лет назад, думала все– не приживусь…И семья его меня не жаловала, и языка я не знала, и обычаев. А этот платок чертов. Уж как я его носить не хотела. У нас ведь в России такого вообще принято не было. Все одевались скромно, но по– светски, без всяких этих религиозных излишеств. Плакала я каждую ноченьку. Думала, видит Бог, сбегу. А потом началась тошнота, головокружение–  родственники мужа заметили, что слабая–  велели пойти к врачу. Пошла к докторше, тоже из наших была, замужем тута, но только они с мужем лет пять как в Алеппо переехали У него там с Турцией бизнес какой– то. Так вот, говорит мне, мол, беременная ты. Сиди, не рыпайся. Вот я и сидела, не рыпалась. А потом сын родился. Меня отец мужа сразу принял. Говорил, никак не могли наследника получить. У старшего брата одни девки рождались Ну а там и мать его оттаяла. Я язык стала понимать. Подружек себе нашла. Из русских и украинок в основном. А нас тута таких много будет. Мужиков– то на родине, сама знаешь, мало. А всем хотелось за принца…А вот они как раз и принцы были–  из– за моря, при деньгах, красивые, а как ухаживают. Вот мой– то как на меня смотрел, как будто железо плавил, как будто сердце у него остановится, если он от меня отвернется. А мы ж оба в институте познакомились. Учились на инженеров в Волгограде. Он приехал и еще трое арабов– двое из Египта и его друг из Сирии. Вот так и жили. Но были и пару местных подружек. Очень религиозных. Их свекровь в дом привела, чтобы они меня всему местному учили. И детей у меня трое от него. Сына старшего женили четыре года назад. А как женили, муж– то и, яани (араб.– часто встречающееся слово– паразит в арабском языке, соответствует русскому «как бы»), преставился. Сосуды.– женщина тяжело вздохнула, но лишь переведя дух, продолжала тараторить,–  ну вот с тех пор– то я теперь и одна… Живу ради детей…

Влада тупо и без эмоций жевала свой гигантский бутерброд и никак не могла понять, зачем эта баба обрушила на нее свой велеречивый волгоградский поток слов… Вообще, как она сюда попала? Воспользовавшись, наконец, кратковременной остановкой в речи своей собеседницы, она спросила:

– А вас кто подослал? Вы тут живете или что?

– Попросил меня, попросил, голубчик наш попросил, Каримик.

– Голубчик,– поперхнулась со злости Влада.

Женщина вскинула голову и продолжила, –  он наш спаситель. Добрый парень. Всем помогает. Дети его любят. И он детей тоже. Он тут вроде царя. Всем заправляет. Все его слушаются. Газовые баллоны, кому что в дом надо, у кого сын пропал, у кого муж. Всем помогает. Это он нас приведет к победе, чтоб эти окаянные кляб (араб.– собаки) Али сдохли. Вот тогда все мы заживем.

Влада закатила глаза. Как же наивны и узки были представления этих людей об истинном положении вещей… И как далек образ "Каримика", описанный этой дамой, от того жестокого похотливого зверя, которого она имела "счастье" видеть всего несколько часов назад.

– Вот только до юбок охоч больно. Хотя и бабы сами, дуры, уж как ему на шею вешаются…Вот говорят, сирийки, скромницы, а сами потаскушки первые. Уж сколько у нас разврату в России, но все равно такого нету. А они просто стыд потеряли. Как видят его, так такой визг. Если бы не религиозные наши дедушки, имамы, так вообще стали бы раздеваться и перед ним напоказ титьки свои и прочие прелести оголять. Фу, срамота.

– Ваш Карим наглый и жестокий преступник, которому я еще отомщу.

Интонация женщина переменилась. Она стала какой– то по– деревенски строгой.

– Ты эти разговоры и мысли брось. Ничего ты ему не сделаешь. А если сделаешь, головы тебе не сносить. Тогда тебе точно не жить. Ты, это, не обольщайся. У него таких, как ты, много. Целый гарем. И каждый день ведет к себе ту, которую пожелает только. Любая готова., потому что он наш герой и освободитель. Ночь, две–  и все. Так с большинством. И с тобой так будет. А поведешь себя правильно– глядишь, и выберешься. Вон, у тебя какая сумка красивая, лакированная. Небось, небедная…Выкуп дадут за тебя–  и вернешься восвояси. И будешь знать, как разгуливать по странам, где война за свободу идет.

– Где моя сумка?– резко спросила Влада.

– Не знаю, ничего не знаю,– стала отнекиваться женщина,– я просто видела. Мне до этого дела нет. Велено– сделано. Сказали прийти тебя покормить – я и пришла. А так это дело не мое. Я вообще свой нос никуда не сую. А то давно бы без него осталась…

– Что– то не видно– смотря в пол, пробубнила про себя Влада.– Послушайте,–  нетерпеливым голосом, но с надеждой громко заговорила Влада,– я российский журналист. Не просто девка какая– нибудь. И Вы как росгражданка должны мне помочь. Свяжитесь с консульством. Или с моим агентством. Позвоните в ЭРА, пожалуйста! Это все, что я от Вас прошу!– уже умоляла ее Влада. Как ей хотелось сказать–  позвоните моему Васелю, но весь ужас ситуации был в том, что его телефона у нее так и не было… В самый нужный момент его конспиралогическая теория подвела. Не было здесь его всевидящего ока… Оставалась еще одна мало– мальская надежда на выключенный и разряженный телефон, но гарантии того, что он все еще в ее сумке, не было никакой. Если бы только она могла его найти и активировать…

– Ты это брось,– еще более строгим тоном проговорила женщина,– и кто тебе сказал, что я росгражданка? И не росгражданка я вовсе. И не надо мне вашего паспорта российского. Мой паспорт как закончился, так я больше никуда не ходила. А зачем? Муж араб, дети тоже арабы. По– русски– то с трудом понимают. Нам что от России? Они о своих– то позаботиться не могут, не то, что о наших. Я вот, инвалид третьей степени, а кто мне что дал? А где пенсия? Неет, не надобно мне ничего от вас. И детям моим не надобно. И зачем им гражданство нужно ваше? И что оно им даст? Только попрекать будут больше на улицах за то, что чужаки.

Влада закатила глаза. Разговаривать с ней было бесполезно. Эта женщина действительно мыслила в жестких рамках стереотипов, навязанных теми, кто ежедневно ведет пропаганду в этой бесчестной войне, где правды нет ни на одной стороне.

– Спасибо Вам за еду, – выдавила из себя улыбку Влада, насильно заглатывая последний кусок пресловутого бутерброда. Говорить с этой женщиной было бесполезно. Хотелось лишь побыстрее от нее избавиться.– Я очень устала и хочу спать.

– Давай, милая, давай. А меня Мария Павловна зовут. Для местных Мариям.

– Очень приятно,– мечтая побыстрее отделаться от собеседницы, быстро ответила Влада.

Мария Павловна убрала с тумбы поднос, бережно накрыла Владу одеялом и поспешила к выходу.

– Отдохни, милая,– произнесла она напоследок. Но тут Влада вспомнила, что забыла за всей этой болтовней задать один вопрос:

– А чей это дом? Они тут все живут или…?

– Так это ж мой дом. Наш дом с мужем. Сыночки мои тоже солдатиками стали. А дом у нас просторный, места много. Так что они тута и бывают. Но они не только тут бывают. Они в разных местах.

И в эту минуту Влада вдруг осознала, что за столь рьяной защитой новоявленных «героев» и их образа жизни, возможно, стоит не слепая преданность и всецелая поддержка, а банальный страх. Страх за себя и своих близких. Страх, что если ты не откроешь дверь боевикам, они откроют ее сами и выкинут тебя из собственного дома. Таких случаев по Сирии было сплошь и рядом. Такие случаи происходили всегда… Влада вспомнила, что во всех старых частях древних сирийских городов, где сохранилась аутентичная архитектура, входные двери были на удивление маленькими. Такие маленькие, что человеку приходилось нагибаться, чтобы спокойно зайти внутрь. Попав туда, однако, человек оказывался в райском месте с богатым внутренним двориком. Таким, какой был у Васеля в старом городе… Эти маленькие двери были построены так, чтобы захватчики на конях, будь то турки– османы, монголы или кто– то еще, не могли врываться в дома на своих лошадях. Тогда это могло спасти хозяину и жизнь, и имущество. Сейчас такие меры уже против незваных гостей не помогали…

Тяжелый сон камнем навалился на разбитое тело Влады. И в нем она летела обратно в Дамаск, к Нему, тому, кто покинул ее и оставил на растерзание этому «героическому» самцу. Она летела, но никак не могла найти верного пути…Над серыми землистыми дорогами, желтыми скалами и редкой порослью бледно– зелёных оливковых деревьев.

Глава 5

Выйдя из комнаты, Карим прямиком направился обратно в штаб, где всего несколько часов назад встретил Ее. При входе в комнату справа в коридоре весело старое зеркало. Он недовольно вздохнул, увидев в нем свою опухшую губу с кровоподтеком.

– Стерва, он еще заставит ее за это заплатить,–  пронеслось у него в голове. Мысль о проведенных с ней минутах не выходила из головы. Несмотря на острый оргазм, он не почувствовал удовлетворения. На душе было скверно. Не так он привык брать женщин, да и не хотел ее боли и унижения. Она и без того была унижена и затравлена, эта бедная милая девочка, почему– то так зацепившая его с первой минуты, как он увидел ее в багажнике автомобиля. Хотел ненавидеть ее, потому что она была этого гребаного ублюдка, но не мог, даже специально накручивая себя. Карим вспомнил о ее красиво очерченной спине, изгибающейся под ним, о теплоте и узости ее женского лона, упругих грудях, нежной на ощупь коже, медовых длинных волосах, которые так хотелось нежно перебирать, а не жестко трепать… Она подействовала на него подобно магниту, послав к паху волну тока. Что в ней было такого, что его так влекло, вопреки логике и застилавшей глаза ненависти к Увейдату и всему, что с ним было связано… Карим любил сочных женщин с формами, а сам потерял контроль от этой худой девчонки… Не просто потерял контроль… Говорил себе, что сделал ей больно потому, что шлюха Васеля, а на самом деле, вскипел, как мальчишка, что не стала заигрывать и флиртовать с ним, как другие, что осмелилась кричать и обзывать его, демонстрируя свое пренебрежение, что непроизвольно начала их сравнивать, превознося своего любовничка… И вот, он сорвался, и теперь чувствовал себя полным дураком. Она в его комнате, греет его постель, обливается горючими слезами, проклиная его, а он, как юнец, мечтает, что она еще будет стонать под ним от страсти, а не от боли… Это наступит очень скоро–  в потом он выкинет ее,–  внушал себе Карим– . Потому что она женщина врага. Потому что сам Увейдат бы поступил на его месте именно так… Уже поступил, даже хуже… Он снова вспомнил все то, что заставило их когда– то пересечься, и руки с силой сжались в кулак, обелив костяшки пальцев… Он стиснул зубы, но вовремя взял себя в руки, понимая, что не один, что на него смотрят люди, и это знать они не должны…

В штабе как всегда было много народу. Когда Карим туда зашел, все по привычке оживились. Кто– то молча кивнул ему без каких– либо эмоций, кто– то явно уже обсудил его «уединение» с пленницей, кто– то лишь бросал на него косые, полные зависти взгляды. Карим подошел к креслу, где оставил свое оружие. Его тут же окликнул Валид.

– Давай выйдем, есть разговор,– сухо и сдержанно попросил он Карима.

Тот молча кивнул. Они направились наружу. Карим понимал, что скорее всего, разговор сведется к какому– нибудь очередному нравоучению. Валид был его лучшим другом с детства. Отец Валида работал конюхом на ферме отца Карима. Поступив в регулярную армию два года назад, оба они были счастливы, что их распределили в одну часть. Решение о дезертирстве и переходе на сторону оппозиции ими тоже было принято коллективно. Валид был надежным товарищем и хорошим советником, но его постоянное вмешательство в личные дела Карима, замешанное на высоких моральных принципах с того момента, как Диб получил неограниченную власть, популярность и внимание женщин, которым любил пользоваться, все больше его тяготили.

Они вышли на большой балкон, выходящий во внутренний дворик, украшенный небольшим палисадником. Он был превращен бойцами Карима в склад разной техники, однако растущие там несколько деревьев лимона и дикого апельсина все еще напоминали о его былом предназначении.

– Это она тебя так отделала?– с сарказмом поинтересовался Валид, глядя на распухшую губу Карима.

Тот злобно выдохнул, тронул свой ноющий рот, но ничего не сказал.

– На. Смотри, тебе будет интересно,– деловито проговорил Валид, протянув другу планшет с интервью Васеля Владе. Глаза Карима быстро побежали по строчкам, он нахмурился.

– Интересно, он оприходовал ее до интервью или после?–  горько усмехнулся Диб,– но почему она не сказала, что журналистка сразу? Это не может быть подставой…Ее не могли подослать специально?

– Исключено,– замотал головой Валид,– люди Абу Лейса даже не знали, что она русская. Они вообще не думали, что там будет баба в машине…