Триумф броненосцев. «До последнего вымпела»

– Даже жалко на эти калоши снаряды тратить, а, Леонид Федорович? – обратился к командиру лейтенант Афанасьев, занявший теперь должность старшего офицера крейсера.

– Оставьте этот снобизм, Андрей Николаевич, – сухо бросил Добротворский. – Пусть корабли и небольшие, но военные. Пушки на них есть? Военно-морской флаг имеется? Ну и все! Пока флаги не спустят – истреблять. А нам с вами, в случае чего, и самого мелкого их снаряда хватит. Да и вообще было бы обидно потерять хоть одного человека в таком бою – война еще не кончилась и людей надо беречь. Так что попрошу вас передать господам офицерам, чтобы не бравировали напрасно сами и матросам не позволяли на палубе без необходимости находиться. Это не цирк и не театр.

– Ну, флаги-то они не спустят. Не тот народ.

– Вот и ладненько. Открыть огонь!

Цели были мелковаты для дистанции в двадцать кабельтовых, но тем не менее уже на четвертой минуте заполыхал «Чокай» и было отмечено попадание в «Удзи». Японцы доблестно огрызались огнем, но пока безрезультатно. Что и неудивительно: пушек на канлодках было немного, пушки в основном слабенькие для боя с таким сильным противником, а комендоры… Понятно, что не лучшие в Соединенном Флоте.

Пока «Олег» со смаком «колошматил посуду в данной лавке», русские миноносцы занялись рыбаками. Словно лисы в курятнике быстрые и юркие кораблики начали торопливо «собирать урожай». На рыбацкие суда просигналили приказ: «Прекратить движение. Экипажам покинуть борт».

Несколько дерзких не вняли: обрубив сети, они попытались уйти к своим берегам, но неповиновение тут же было на корню пресечено двумя миноносцами. Малокалиберные «пукалки», находившиеся на их борту, были совершенно несерьезным оружием при столкновении с боевыми кораблями, но рыбацким лайбам, да еще при стрельбе почти в упор, тридцатисемимиллиметровых гранат вполне хватило. Две шхуны загорелись, но одной, которая изначально была дальше всех, все-таки удалось оторваться и уйти на мелководье. Однако вид горящих «ослушников» сильно дисциплинировал остальных рыбаков и те стали послушно спускать шлюпки – благо берег был недалек и стоял почти полный штиль.

Оставленная рыболовецкая флотилия была безжалостно сожжена артогнем.

– Эх, ваше благородие! – сигнальщик с «Двести девятого» обратился к командиру. – Прямо сердце кровью обливается! Какие кораблики-то справные… Да и рыбакам местным как теперь жить? Только милостыню просить…

– На войне как на войне, Клименко, – снизошел до ответа лейтенант, – да и сам подумай: разве японцы в таком случае с нашими церемонились бы?

– И то правда, господин лейтенант. Не мы эту войну начали. Это я так – шхуны жалко…

А «Олег» тем временем продолжал терзать свои жертвы. Сколько-нибудь серьезную опасность для крейсера представляло только двухсотдесятимиллиметровое орудие на «Чокай», но и то чисто теоретическую. Эта короткоствольная пушка и докинуть-то снаряд на двадцать кабельтовых могла с трудом, а уж про прицельный выстрел и говорить не приходилось. К тому же после первых же залпов этот «монстрик» был приведен к полной непригодности для использования, и русские комендоры с толком, с чувством, с расстановкой, в полном комфорте «доедали» вражескую канлодку. Да и много ли надо кораблю в шестьсот тонн водоизмещением шестидюймовых снарядов? Уже после третьего попадания «Чокай» сильно запарил и потерял ход, а после пятого стал явственно оседать на нос.

Крейсер перенес весь огонь на «Иваки», который тоже долго не продержался. Уже после четвертого попадания главным калибром взорвались котлы, и канонерка затонула даже быстрее постепенно погружающегося «Чокай».

Капитан-лейтенант Канеко даже не пытался спасти своего «Удзи». Воспользовавшись тем, что русский «большой дядька» пока не обращает на эту канлодку внимания. Было понятно, что от «Олега» не уйти. Тринадцать узлов – слишком несерьезная скорость, чтобы попробовать спасти корабль от быстроходного крейсера. Мелкие пушки канонерки продолжали исправно бить по врагу, практически не причиняя тому никакого вреда. Да никто из экипажа и не надеялся. Оставалось только погибнуть с честью и показать этим северным варварам несгибаемость самурайского духа.

И неизбежный момент наконец наступил: «Олег», уже совершенно не опасаясь «игрушечных» пушчонок «Удзи», чтобы не разбрасывать зря снаряды, резко пошел на сближение и обрушил на японский корабль всю мощь своего огня с совершенно убийственной дистанции. Буквально за пятнадцать минут канонерка была разорвана в клочья.

– Вот так вот! – мрачно выдохнул на мостике крейсера Добротворский. – Не все им впятером одного нашего расстреливать. Здесь вам не Чемульпо!

Но, несмотря на спешку, шлюпки все же спустили и даже подняли в них из воды несколько десятков японских моряков. В том числе и одного офицера. Наверное, война уже потихоньку начала терять популярность в Стране восходящего солнца. Это был хороший признак. Но обольщаться не следовало – резервисты, служившие на кораблях даже не третьей, а скорее четвертой «очереди», пока не были показателем.

Миноносцы взяли на буксир несколько шхун, но как только корабли отошли от места боя (или избиения) на пару десятков миль, трофеи были немедленно пущены ко дну – отряд не собирался терять пять-шесть узлов скорости из-за сомнительной ценности добычи. А японцы пусть думают, что гайдзины тащатся на десяти узлах.

В общем, операция к северу от Хоккайдо прошла весьма успешно. А вот у западного побережья острова все сложилось далеко не так радужно…

Глава 11

– Тень на левой раковине! – голос сигнальщика резанул по ушам лейтенанта Вурма, который с недавнего времени являлся командиром «Буйного». Коломейцев ушел командовать «Светланой», и вообще из прежних командиров эсминцев только Дурново и Рихтер остались на мостиках своих кораблей, но получили чины капитанов второго ранга и стали начальниками отрядов.

Это был первый поход Николая Васильевича в качестве командира корабля. И поход на редкость неудачный. Четыре русских миноносца были отправлены навести шороху в окрестностях Сангарского пролива, но особыми успехами похвастать не могли. Мало того – еще и напоролись по дороге на пассажирский пароход. Топить его было нельзя, а заставить молчать – тоже. К гадалке не ходи – Того уже в курсе, что у побережья Хоккайдо шляются русские миноносцы.

И Вурм мысленно материл командира отряда Рихтера уже на протяжении двенадцати часов. Нужно было возвращаться несолоно хлебавши. Но нужно! Неужели непонятно, что ничего достойного внимания здесь уже не поймать?

Но приказ есть приказ. «Быстрый», «Блестящий», «Безупречный» и «Буйный» послушно резали волны в поисках добычи. И вот вроде нашли… Охотника.

…Эсминцы типа «Асакадзе» не успели к Цусимскому сражению, но вот к августу четверо из них «поспели». А ведь на тот момент они были, пожалуй, сильнейшими миноносцами мира. Во всяком случае, при бое именно между миноносцами. Японцам пришла в голову при их строительстве простая, как перпендикуляр, мысль: бой между эсминцами ведется на малых дистанциях, поэтому дальнобойность пушек вторична – главное вес снарядов. И на этих новых «истребителях истребителей» стояло целых шесть трехдюймовых пушек. Пусть четыре из них и были короткоствольными. (Напомню читателю, что у русских эсминцев было ОДНО трехдюймовое орудие и несколько несерьезных сорокасемимиллиметровых.)

Капитан первого ранга Фудзимото получил приказ выйти со своим отрядом на перехват русских истребителей, и тут же, в течение часа, его новейшие «убийцы миноносцев» стартовали из Хакодате, чтобы отыскать и покарать дерзких.

Восходящее солнце рассеивало туман, и силуэты русских миноносцев становились отчетливо видны ищущим их. На японских «асакадзах» дружно прокричали «Банзай!», и противники пошли на сближение.

На русских кораблях тоже взлетели до места боевые флаги, тоже прооралось «Ура!» и комендоры стали хищно зацапывать прицелами силуэты врагов.

Началось! По бортам японских истребителей пробежали вспышки выстрелов и первые жестокие «приветы» понеслись к русским кораблям, чтобы посеять смерть. Ответный огонь не заставил себя ждать. Часто-часто затявкали сорокасемимиллиметровые пушки и чуть реже бахали трехдюймовки.

– Ниче! – почти весело подал голос рулевой. – Драка честная – баш на баш. Набьем морду узкоглазым!

– А ну не отвлекайся! – резко одернул говорливого матроса командир.

«Да уж! Честная! Если вымпелы считать, то конечно, – пронеслось в голове лейтенанта, – а вот то, что любой „японец“ нас вдвое по весу залпа превосходит… Что за черт?»

Все японские снаряды давали всплески одинаковой высоты. Бил один калибр. Причем крупный (для миноносцев крупный, естественно). Несколько минут японцы нащупывали дистанцию, а потом началось…

Под огнем в первую очередь оказались именно два последних в строю корабля русских, причем если по «Безупречному» бил только головной «Камикадзе», то концевой «Буйный» обстреливали сразу три эсминца противника. Он, казалось, исчез за лесом разрывов – миноносец некоторое время спасало только то, что с точностью повторилась ситуация с завязкой Цусимского сражения, когда начавшие все вместе без команды стрелять по «Микасе» корабли не могли отличить свои всплески от чужих и нормально корректировать стрельбу. Здесь же японские моряки сполна ощутили причину, почему конструкторы всех флотов того времени избегали ставить на корабли разные орудия близких калибров – для «длинных» и «коротких» пушек требовались разные данные стрельбы, и длительности полета снарядов тоже были разными. В результате три японских истребителя не могли различить «свои» всплески от обоих типов орудий на фоне таких же от двух других миноносцев – все всплески были абсолютно одинаковыми и часто повторяющиеся залпы слились в одно кипение вокруг концевого русского миноносца… Но все-таки досталось ему здорово: практически первым же попаданием была уничтожена кормовая пушка вместе со всем расчетом, затем взрывом сбило антенны, но это не фатально, еще один снаряд, не разорвавшись, прошил третью трубу. И ведь это был только «дебют» боя. Японцы настигали, и эффективность их огня возрастала.

«Быстрый» пока не обстреливался, и командир отряда так еще и не понял, на какого противника они нарвались. Рихтер продолжал уверенно держать подчиненные ему миноносцы на прежнем курсе, приказав, правда, склониться в сторону противника и изобразить нечто вроде «кроссинг Т» их головному. Небезуспешно. «Камикадзе» получил несколько попаданий, свалилась его фок-мачта, и на баке разгорался пожар. Однако при этом с «Быстрого» открылся и вид на «Буйный», на котором с неприятной регулярностью вспухали облака разрывов.

Кстати, русские сорокасемимиллиметровки первое время даже были предпочтительней: наводить эти легкие пушки было быстрее и удобнее простым нажимом плеча. А трехдюймовые орудия приходилось «перемещать» и по горизонту, и в вертикальной плоскости вращением рукоятей. За массу снаряда нужно платить массой орудийной установки, а значит, и скоростью ее наведения на цель. А в бою скоростных кораблей, каковыми являются миноносцы, скорость стрельбы решала очень многое. И град мелких снарядов зачастую был более эффективным, чем редко прилетающие крупные.

Пожаров на сражающихся кораблях почти не было – нечему гореть. Эсминцы являлись практически цельнометаллическими изделиями. По инструкции из дерева разрешалось изготовить только сиденья на унитазах в гальюнах (на то время только там древесина была незаменимым материалом). Ну, разве еще ящики для снарядов делались из дерева. Гореть, повторюсь, на русских миноносцах было практически нечему. Но это не делало летящую в «Буйный» смерть менее жадной. Визжащие осколки снарядов собирали свою кровавую жатву.

Боя без крови не бывает, но было до слез, слез ярости, обидно наблюдать, как твой корабль чуть ли не безнаказанно исколачивает противник. Да еще и невезение внесло свою лепту: один из снарядов разбил вторую рулевую машину, а другой расковырял борт так, что оказался затопленным патронный погреб баковой трехдюймовки. Матросы по собственной инициативе начали нырять туда за боеприпасами. Пушка продолжала стрелять, но темп огня заметно снизился. Еще бы! Пройди за каждым патроном по грудь в воде, нырни, найди на ощупь этот самый патрон, который весит несколько килограммов, выберись с ним, отдышись, и снова… А помещеньице-то не очень просторное, а люди и на других постах сейчас нужны до зарезу…

В общем, изредка бабахала носовая. И попадала тоже не очень часто.

Унесли уже троих наводчиков, двоих, хоть они еще и не умерли, можно было смело вычеркивать из числа живых. С такими ранами на этом свете долго не задерживаются: у одного оторвана рука у самого плеча, а у второго был разворочен весь низ живота.

К пушке встал наводчик одной из разбитых сорокасемимиллиметровок, матрос Костряков. Орудие непривычное, но в данном случае можно было поверить в японскую «Такуга-дзен»: просто доверься своим чувствам (карме, интуиции и тому подобному), наведи пушку и стреляй…

Три выстрела – три попадания в «Камикадзе».

Японский миноносец, вдобавок ко всему прочему, сильно запарил, выкатился из строя и сбросил ход почти до нуля.

«Быстрый» с остальными пытались увести преследователей от измученного «Буйного», но японцы не клюнули на эту уловку: на такой дистанции им было вполне достаточно подключить пушки ранее нестреляющего борта, чтобы наносить кораблям Рихтера вполне сравнимые повреждения, а «дожевать» отставший русский миноносец очень хотелось. Потопленный в бою боевой корабль противника – это дорогого стоило!

И шквал огня по «Буйному» не утихал. Палубную команду уже выкосило практически наполовину, разбило вдрызг первый минный аппарат (чудо, что не взорвалась мина, приготовленная к выстрелу), кроме редких выстрелов баковой, огрызалась еще только одна мелкая пушка правого борта.

– Ну сколько еще нас нужно бить, чтобы адмиралы научились не только делать выводы, но и принимать соответствующие меры? – чертыхался Вурм, зажимая порванное осколком ухо. – Ведь по результатам Цусимы было ясно, что в корме тоже нужно ставить семидесятипятимиллиметровую пушку! Даже раньше! Еще в Артуре. И ведь ставили: «Сильный» и «Статный» уже ходили там с двумя трехдюймовками. А ведь те миноносцы почти на треть меньше наших.

И не было бы сейчас этого избиения. Эх-х!..

Крен на правый борт медленно, но неуклонно нарастал, и было понятно, что «Буйный» свое отплавал. Нужно было спасать экипаж.

Положение корабля видели и японцы, поэтому, когда замолкла и баковая пушка русского миноносца, пошли на сближение, стреляя только из орудий левого борта, развернув носовые и кормовые пушки в сторону оставшихся истребителей Рихтера и наглухо парируя их попытки прийти на выручку собрату.

Японцам была очень нужна и важна эта победа в самой первой операции после сорвавшихся переговоров. Желательно было еще и не упустить остальные русские миноносцы, но, как минимум, добить подранка. Вызвали еще один отряд контрминоносцев, но подход этой четверки ожидался не ранее чем через полчаса и это только в данную точку. Значит, пока нужно задержать здесь уцелевших русских как можно дольше, тогда конец им всем…

Однако Рихтер, видя безнадежное положение «Буйного», дал приказ остальным отходить на север. Было очень вероятно, что под своим берегом противник скоро получит подкрепления. Радиостанция «Быстрого» затрещала на весь эфир попытками связаться с группой «Олега». Их услышали, но в ближайшее время помощи ожидать не приходилось.

– Уходят… Бог им судья, – командир «Буйного» с тоской смотрел на удаляющиеся дымы отряда. Теперь самым благоприятным исходом для его экипажа был плен.

«Камикадзе» все-таки дал небольшой ход и стал осторожно приближаться к тонущему русскому миноносцу. Не наглея. Японцы понимали, что хоть пушки и молчат, но насчет минных аппаратов уверены не были. Хоть «Буйный» имел уже значительный крен и был готов перевернуться, кто его знает… Вдруг шарахнут миной и тогда победа превратится практически в поражение.

– Всем спасаться по способности! – лейтенант Вурм прокричал свою последнюю команду. Последнюю… И выход в море в качестве командира корабля оказался первым и последним. И теперь уже возможно навсегда…

Шлюпка была, естественно, искорежена осколками, и команда посыпалась в воду, хватая все то, что имело длительную положительную плавучесть. А это были практически только койки. Ни спасательных кругов, ни тем более жилетов в то время еще не применяли. Изделий из древесины, как уже упоминалось, на русских миноносцах тоже не было. Оставалась только парусиновая, туго скрученная койка, которая могла держать человека на поверхности около получаса, пока не пропитается водой насквозь и не потеряет свою плавучесть.

Да и это сомнительное средство спасения досталось немногим: не побежишь же в кубрик, когда палуба уходит из-под ног и корабль вот-вот опрокинется…

А вода, несмотря на начало сентября и достаточно южные широты, была далеко не курортной – холодное течение, выходившее из жерла Сангарского пролива, вносило свою жестокую корректировку в температурный режим Японского моря в этих местах.

Командир уходил последним. Как и положено. Тонуть вместе с кораблем… Красиво, эффектно, но и бессмысленно. России слишком дорого обходится подготовка каждого морского офицера, как и любого офицера… И даже солдата или матроса. Просто погибнуть «назло врагу» – достаточно дешевая поза. И лейтенант это понимал.

Дрались до конца. Флага не спустили. А каждый офицер и матрос еще пригодятся Империи. Потом. После плена. Но пригодятся.

Наверное, и традиция гибнуть командиру (капитану) вместе с кораблем родилась из страха. Страха отвечать за погубленное судно. А потом покрылось это романтикой…

Все эти мысли промелькнули в голове командира «Буйного» менее чем за секунду. А потом он, приняв решение, скинул тужурку и рыбкой сиганул в море с уходящего из-под ног борта.

Японцы с «Камикадзе» спасать противника не особо торопились. Пока корпус «Буйного» не скрылся под водой, по нему продолжали стрелять. Близкие разрывы контузили держащихся на воде русских моряков и многие погибли в результате этого бессмысленного расстрела.

Но, в конце концов, сыны Аматерасу пошли «собирать» свои трофеи. Двадцать человек с русского миноносца были взяты на борт «Камикадзе». Из офицеров – только командир.

Именно в тот момент, когда лейтенанта поднимали на борт японского истребителя, мимо пронесло отряд из четырех «японцев», мчавшихся на подмогу своим.

– Пошли нашим салазки загибать, – мрачно бросил комендор Смык, находившийся рядом.

– Суду виням уз коциняс, – мгновенно отозвался кочегар Скуиньш.

– Что? – обернулся лейтенант.

– Это он про дерьмо на палочке, – засмеялся боцман, – все наши приговорки на свой латышский перепирает. Я уже разбираться стал.

Вурм удивленно посмотрел на матросов и боцмана. Они совсем не выглядели побежденными. Только что выловленные из холодной воды, русские моряки улыбались. Какие-то невероятные выверты человеческой психологии не дали этим людям впасть в уныние, несмотря на кровь и смерть, которые были рядом с ними на протяжении часа. Ведь всего десять минут назад ни один из них не знал, подберут его или нет. Останется он жить или навсегда будет вычеркнут из списка населяющих планету.

Может, позже некоторые из них взвоют, вспомнив о разорванных в клочья взрывами или утонувших друзьях… Но сейчас среди пленных русских моряков царил смех.

Это не могло не удивить и не возмутить стоящих рядом японцев. Офицер что-то гортанно выкрикнул и указал рукой в сторону кормы.

Во избежание ненужных конфликтов Николай Васильевич приказал своим подчиненным успокоиться и подчиняться японцам. Он и сам уже собрался двинуться на ют вместе с матросами, но японский офицер жестом удержал Вурма на месте.

– Старший лейтенант Кисика, – по-английски представился японец.

– Лейтенант Вурм, – русский офицер собрался было козырнуть в ответ, но вовремя вспомнил, что фуражки на голове, естественно, нет. – Командир миноносца «Буйный».

– Какова была задача вашего отряда?

– К сожалению, я лишен возможности ответить на ваш вопрос, – улыбнулся лейтенант, и японец, на самом деле и не ожидавший другого ответа, понимающе кивнул.

– Ну, разумеется. Сейчас вас проводят переодеться в сухое, дадут горячего чая, а позже мы с вами еще побеседуем.

Беседа оказалась не из приятных.

Когда Николай Васильевич, переодетый в матросскую робу, присел в каюте перед Кисика, он уже ощущал существенный дискомфорт: одежда категорически мала, и было очень неприятно выглядеть в ней смешным перед лицом победившего врага.

Японец весьма приветливо предложил рому, и чашка с крепким и душистым напитком была принята с удовольствием. На этом «удовольствия» закончились.

– Господин лейтенант, вы храбро сражались, и я высказываю уважение вашему мужеству. Но наши страны находятся в состоянии войны. Для меня важнее всего судьба моей Родины. Поэтому я, к глубокому моему сожалению, иногда не могу себе позволить быть рыцарем по отношению к противнику. Рыцарем в вашем, европейском понимании.

– Я не совсем понимаю, о чем вы, господин старший лейтенант. – Вурм прекрасно представлял, к чему ведет его собеседник, но нужно было собраться с мыслями и приготовиться к интеллектуальному поединку. Знать бы, о чем пойдет речь.

– Дальность плавания ваших миноносцев слегка превышает тысячу миль экономическим ходом. От Владивостока до Цугару – четыреста тридцать. И столько же обратно. Это если спокойное море и по линеечке. В реальности будем считать пятьсот миль. У вас остается запас на приблизительно сто миль. Это если не давать полный ход. А был бой и рассчитывать, что его не будет, наверняка ваше командование не могло. Не объясните ли эти несообразности?

– А если нет?

– Мне будет очень жаль. Даже не вас – ваших матросов. Начнем мы с них. Вы понимаете, о чем я?

– Разумеется. И вы пойдете на пытки военнопленных?

– Ради моей страны? Конечно! Не забывайте, что мы японцы. У нас другая психология и на некоторые вопросы морали мы смотрим с европейцами совершенно по-разному.

– Хорошо. Я могу вам преподнести несколько версий: мы выходили из порта, взяв дополнительный уголь в мешках на палубе. Нас сопровождал вспомогательный крейсер почти до самых берегов Хоккайдо. Мы забункеровались, и о его дальнейших задачах лично я ничего не знаю, далее: нас должны встретить наши корабли на обратном пути, но точку рандеву знает только командир отряда. Любой вариант не дает вам никакой полезной информации и не может быть проверен в ближайшее время.

Японец задумался секунд на двадцать и ответил:

– Ошибаетесь. Первые два случая проверяются очень легко и быстро. Очень сомневаюсь, что вы заранее приказали всей команде заучить заведомую дезинформацию и что на допросе ваши матросы выдадут именно ее. А рассчитывать, что все они будут молчать под пытками – наивно. Не так ли?

«Вот это влип! – заметались мысли в голове Николая. – Потихоньку начинаю жалеть, что не пошел ко дну вместе с кораблем. Припер меня к стенке намертво. И главное – кругом прав. Хотя…»

– Простите, а у вас на борту есть человек, говорящий по-русски? А то мои матросы английского языка практически не знают.

– Есть, можете не сомневаться. И не один, – ни один мускул не дрогнул на лице японца, видимо, он действительно был уверен в своих словах. – Я даже помогу вам не мучиться по поводу того, блефую я или нет. Не блефую.

Кисика встал и подошел к двери каюты. Хватило полутора шагов – каюты на миноносцах невелики.

Открыв дверь, он взмахом руки позвал внутрь того, кто, вероятно, заранее находился здесь и ждал приглашения. Это был совсем молоденький гардемарин и, обменявшись парой фраз со старшим лейтенантом, юноша обратился к Вурму:

– Рад вас приветствовать, господин рейтенант! – звучало достаточно чисто, а то, что японцы не могут выговаривать звук «л», Николай Васильевич знал давно. – Как ваши дера?

– Спасибо, хреново, – русский офицер чувствовал, что его опять переиграли. – Простите, а вы ездите верхом?

– Зачем вам это знать? – гардемарин позволил себе выказать удивление.

– Просто подозреваю, что вы не поняли моего вопроса и русским владеете на уровне нескольких фраз. Итак?

– Я моряк и на рошадях никогда не ездир. Этого достаточно?

И снова карта была бита. Карта последней надежды.

– Хорошо, вы меня убедили. Господин Кисика, – перешел лейтенант на английский, – все равно я не поверю, что вы опуститесь до пыток моих людей. В этой войне Япония проявила себя хоть и хитрым, но благородным противником. Не думаю, что вы, вместе с экипажем своего корабля, являетесь исключением.

– Приятно слышать, – слегка поклонился японец, – но не советую на это рассчитывать. Мы придерживались европейских принципов ведения войны, когда побеждали. Теперь же речь идет о выживании нации. Тем более что на борту нет иностранных корреспондентов и наблюдателей.