Черная луна

Так продолжалось три дня, пока однажды Герда не посмотрела на Замковую гору. В тот день она бесцельно шаталась по городу и незаметно для себя оказалась вдруг на Королевский миле. Вывернула на широкий проспект из узенького переулка, прошла несколько шагов с севера на юг и, непроизвольно подняв взгляд, увидела холм, внешнюю крепостную стену и королевский замок. И неожиданно безымянное чувство обрело плоть, и Герда поняла, что все дело в том, что ей очень хочется попасть во дворец. Нет, хочется – неправильное слово. Ей просто жизненно необходимо было оказаться во дворце, хотя, спроси ее кто-нибудь, зачем ей это нужно, она вряд ли смогла бы это объяснить. Наверное, поэтому в тот день она даже не подумала что-нибудь предпринять в этом направлении, но всю ночь не находила себе места, просыпалась и засыпала, ворочалась и не знала, что с этим делать. Ответ пришел к ней следующей ночью, когда во сне к ней снова пришла другая Герда. Эта Герда была чуть постарше и намного красивее, но это несомненно была она, та самая Герда, которая показала ей тайник в секретере матери. Женщина строго посмотрела на нее и сказала жестким, непререкаемым тоном:

– Не спрашивай, зачем. Просто делай! Я тебе плохого не посоветую. Ты должна попасть во дворец. Не важно как, не важно куда, но надо бы побыстрее, и лучше всего в тронный зал…

После той ночи она целый день ходила сама не своя. Разум твердил, что это безумие, но душа не желала его слушать, и, в конце концов, он сдался, отступив там, где властвовали одни лишь чувства. Итак, все было решено, но оставался вопрос: как ей попасть во дворец? Идеи, приходившие ей в голову, были одна сумасброднее другой, но все они были бесплодны, поскольку неосуществимы. А Герде нужен был верный план, такой, который можно претворить в жизнь…

* * *

Она появилась на Игровом поле в последний предвечерний час. Было еще светло, но воздух, как говорят в Эриноре, уже пах сумерками. Кое-кто из гвардейцев все еще стрелял из луков по ростовым мишеням, и там было на что посмотреть: длинный тисовый лук, – а он, и в самом деле, длинный, – дистанция триста футов[9] и отточенные движения крепких молодых стрелков. В другое время и под другое настроение Герда наверняка уселась бы на пологом склоне старого вала и наблюдала за соревнованием лучников. Тренировка у них, едва начавшись, всегда превращалась в азартную игру «кто кого». Кто бьет точнее. Кто стреляет быстрее или, вернее, кто пустит больше стрел за одну минуту. И, разумеется, кто закинет стрелу дальше всех. Любопытное зрелище, особенно для тех, кто разбирается в вопросе. Герда разбиралась, хотя сама стрелять из лука, по очевидным причинам, не могла. Впрочем, она девушка, ей и не надо. А вот следить за ходом поединка ей очень нравилось. Впрочем, не сегодня. Сейчас ее занимали совсем другие дела, и поэтому она пошла к мечникам.

Присела рядом с отдыхающими гвардейцами, и слово за слово – со смешками, подхихикиванием и непринужденной «стрельбой глазками» – между ними быстро завязался тот род веселого, ничего вроде бы не значащего разговора, который простолюдины называют пустым трепом или болтовней. Шумно, весело и практически ни о чем. Вернее, почти ни о чем, потому что, если барышня болтает с парнями, то в таком плетении словес всегда найдется место легкому флирту. А там – слово за слово – и флирт становится все напряженнее и острее. И поскольку Герда, норовившая обычно уйти от горячих тем и опасных намеков, на этот раз демонстрировала не детское воодушевление, которому научилась у девушек Кирсы, то и гвардейцы пошли дальше. Переглянувшись и решив между собой, кому на этот раз светит девичья любовь, они быстро разошлись кто куда, и Герда осталась наедине с Питером Хоффом. Дала воодушевившемуся парню подержать себя за руку. Искренно смутилась, когда другая его рука легла ей на бедро. Притворно испугалась, что их кто-нибудь увидит, и быстро согласилась с предложением убраться с луга под сень деревьев. Опушка крошечной березовой рощи находилась совсем рядом, буквально в нескольких шагах от них, и уже там, за первыми деревьями Герда позволила Питеру себя поцеловать.

Следует отметить, это был первый поцелуй в ее жизни, но она была так напряжена и взволнована, что даже не поняла, нравится ей это или нет. А между тем осмелевшие руки Питера начали приподнимать подол ее платья, и Герда поняла, что время пришло. Она разорвала поцелуй, рванулась из рук Питера и заорала во весь голос, что-то вроде: «Караул! Насилуют!» Швы на платье были подпороты заранее. В паре мест оно и вовсе было порвано, но прорехи до времени были прикрыты лентами, наметанными на живую нитку. Достаточно было рвануться посильней, и в жалкие лохмотья превратилось не одно только платье. Порваны оказались также нижняя юбка и сорочка из тонкого полотна. Ну, а царапины на предплечьях и на икрах ног она нанесла себе заранее.

Хофф ничего не понял – просто не успел, – он был обескуражен и дезориентирован. Так бывает даже с самыми смелыми мужчинами, когда женщина в их объятьях беспричинно начинает вдруг дико орать. Естественно, он тут же ее отпустил и сам в испуге отступил прочь, а освободившаяся Герда побежала в сторону замковых ворот. Она, разумеется, знала, какое впечатление может произвести девушка в разорванном платье, с криками бегущая через Игровое поле, и она своего добилась. На ее крик обернулись все, кто мог ее слышать, – очень много очень разных людей, – а в следующее мгновение верх над законным удивлением взяла дисциплина, и за дело взялись гвардейские сержанты. Все-таки гвардейцы короля не зря едят свой хлеб. Обучены они на совесть, и каждый из них – и в особенности сержанты – отлично знает, что и как должно делать в тех или иных обстоятельствах. В случае же с Гердой ситуация была очевидна, а правила поведения на редкость просты. Один из сержантов сразу же послал несколько гвардейцев в рощу за предполагаемым насильником, который, впрочем, и не думал бежать. Другой – догнал Герду, набросил ей на плечи свой плащ и попытался успокоить, отчего она совершенно неожиданно для себя расстроилась уже по-настоящему и зарыдала навзрыд. Такой – зареванной и икающей от рыданий, – с прядями волос, выбившимися из распустившейся косы, и в разодранном в клочья платье ее и доставили в замок, где Гердой занялся уже капитан гвардейцев барон фон Вальден. Человек он был суровый. Можно сказать, жесткий, но при том решительный, чего и требует от военного мужчины столь ответственный пост. Два-три вопроса, хмурый взгляд и решение, принятое исходя из очевидных обстоятельств:

– Следуйте за мной, сударыня! – сказано было с такой интонацией и таким властным голосом, что Герда даже не подумала ослушаться.

Идти пришлось долго, поскольку резиденция эринорских королей представляла собой не столько замок в обычном смысле этого слова, сколько небольшой город, в котором королевский дворец был пусть и центральной, но отнюдь не самой большой частью. Герда была в замке всего лишь второй раз в жизни и совсем в нем не ориентировалась. Поэтому она не знала, куда они идут, но совершенно неожиданно для себя вдруг обнаружила, что чем дальше они идут, тем легче становится у нее на сердце, в котором уже несколько дней кряду поселился изматывающий душу непокой. А когда вслед за капитаном фон Вальденом она вошла в тронный зал – тут уже трудно было ошибиться, так как на возвышении у дальней от входа стены стоял трон, а на троне сидел сам король, – то успокоилась окончательно, словно сделала что-то крайне важное и, безусловно, правильное. Что-то, что она обязана была сделать любой ценой.

– Ну, что там еще? – недовольно спросил король, скорее всего, не предполагавший в этот день и в этот час заниматься «справедливым судом».

– Ваше величество! – склонился в поклоне капитан фон Вальден. – Один из молодых гвардейцев учинил насилие над этой девушкой, и, учитывая ее статус, дело подлежит рассмотрению королевским судом.

– Статус? – нахмурился монарх. – Дворянка, что ли?

– Так точно, ваше величество.

– Хм… Насилие… э… доведено до конца?

– Никак нет, ваше величество.

– Ну, тогда все просто! – облегченно вздохнул король. – Пусть виновник принесет девушке извинения и посидит неделю-другую в тюрьме. Родителям пострадавшей принести положенное им по статусу извинение от имени короны и выплатить виру за нанесенное оскорбление… Ну, скажем, пятьсот марок серебром. Как ваше имя, милочка?

– Герда, ваше величество, – всхлипнула Герда.

– Кто ваши родители?

– Я дочь барона Геммы, ваше величество.

– Герда Гемма?! – Похоже, ее имя неприятно удивило короля. – Я же сказал твоему отцу, что не желаю видеть тебя при дворе!

– Я не при дворе, ваше величество, – Герда смиренно склонила голову, начиная понимать, что, возможно, придя на королевский суд, она допустила серьезную ошибку. – Я подверглась нападению… Барон фон Вальден сказал, что я должна свидетельствовать…

Король смотрел на нее сузившимися от бешенства глазами, и до смерти испугавшаяся этого взгляда Герда могла только гадать, с чем связана такая неприкрытая ненависть? Похоже, она заблуждалась по поводу возможного отцовства. Король ей кто угодно, но только не отец. Поражала лишь сила чувств, которую демонстрировал монарх, и абсолютная абсурдность ситуации. Чем таким могла разгневать короля ее покойная матушка, что тень монаршей ненависти легла теперь на ее дочь?

– Королевский суд? – неожиданно спросил венценосец, подавшись вперед, в сторону Герды. – Значит, ты хотела королевской справедливости? Что ж, госпожа Гемма, будет вам справедливый суд!

Король отвел взгляд, немного помолчал, что-то явно обдумывая, хотя, казалось бы, о чем тут думать, если он уже вынес решение?

– Насильника повесить завтра на рассвете, – нарушил он молчание. – Девушку безотлагательно отправить домой, присовокупив письмо к ее отцу с изложением всего случившегося и нашими извинениями. Всё!

Наступила тишина. Такого жестокого приговора никто не ожидал. Собственно, на это Герда и рассчитывала. Насколько она знала, за не завершенное насилие – то есть за не имевший места акт насильственного совокупления – еще никого никогда не приговаривали к смерти. Тем более к повешению. И уж точно не королевского гвардейца. В этом смысле первое, озвученное королем решение являлось самым обычным: не слишком жестким, но и не слишком мягким. Повешение же совершенно не вписывалось в известную всем традицию. Но король вынес другой приговор, и никто из присутствующих не посмел ему возразить.

* * *

Домой ее доставили закутанной во все тот же сержантский плащ и под эскортом двух хмурых гвардейцев. Барон Гемма удивился, но промолчал и продолжал молчать, пока не закончил читать переданное ему королевское послание.

– Благодарю вас, господа! – Аккуратно сложив письмо и положив его в карман, повернулся он к гвардейцам. – Передайте барону фон Вальдену мою благодарность и засвидетельствуйте неизменное чувство дружбы.

Он дождался их ухода и повернулся к Герде.

– Прошу вас, сударыня, незамедлительно покинуть мой дом и более в нем не появляться.

«Что?!» – сказать, что Герда была ошеломлена, значит, ничего не сказать. Это было потрясение сродни грому небесному, упавшему на ее голову с голубого безоблачного неба.

– Вы… – начала она дрогнувшим голосом. – Вы выгоняете меня из дому, отец?

– Я вам не отец! – отрезал барон. – Пора бы вам, сударыня, это понять! Вы жили в этом доме из жалости, но вместо благодарности лишь позорили мою семью и мое имя. Убирайтесь!

– Но… – Герда не знала, что и сказать. – Но куда же я пойду? Ночь на дворе…

– Туда же, куда вы постоянно уходите, – усмехнулся в ответ барон.

– Вон! – повторил он, равнодушно наблюдая, как по лицу Герды текут слезы.

– Но я ничего не сделала! – попыталась она отговорить своего бывшего отца от столь жестокого решения. – Это ведь он меня попытался изнасиловать!

– С порядочными девушками такого не случается, – холодно отрезал барон Гемма. – Но вы, сударыня, шлюха, как и ваша покойная мать!

– Милена! – щелкнул он пальцами, подзывая стоявшую поодаль служанку. – Проводи эту женщину в ее комнату и проследи, чтобы она собрала пожитки и, не задерживаясь, покинула дом!

Мысли Герды путались, из глаз текли слезы, сердце сжималось от чувства горькой обиды, и она даже толком не заметила, как поднялась в свою комнату, как переоделась в другое платье и собрала в узелок – никакой сумки у нее, разумеется, не нашлось, – самые необходимые вещи. Очнулась она уже на улице. Стояла, кутаясь в плащ и прижимая к груди свой жалкий узелок, и пыталась осознать размер свалившегося на нее несчастья. Увы, беда, случившаяся с ней – и по ее собственной вине, – была столь огромна, что сознание Герды не способно было ее охватить.

В своих фантазиях Герда давно уже рассматривала возможность бегства из опостылевшего ей «отчего» дома и из этого богом проклятого города, но планы эти относились к отдаленному будущему. Она никак не предполагала, что все случится так быстро, и она останется одна так неожиданно и в столь плачевных обстоятельствах. Если честно, она и помыслить не могла, что ее попросту выгонят из дома. Вышвырнут на улицу…

«Как… как…» – она не находила слов, чтобы выразить весь ужас своего положения.

Одна. Без денег и поддержки. Ночью на пустынной улице… Все ее сбережения находились на чердаке, куда сейчас ей хода не было. Там же осталась ее наваха, не говоря уже о сундуках с отличным бельем и замечательными платьями… Воспоминание о платьях напомнило Герде о каморке, которую она снимала у Кирсы. На данный момент пойти туда было самым правильным решением, и, подхватившись, Герда заспешила в сторону Старого рынка и Продажной улицы.

Шла быстро, лихорадочно перебирая в уме события прошедшего дня и пытаясь понять, что пошло не так. Кой черт понес ее в королевский дворец! Что за странная идея, что она должна была попасть туда любой ценой? И вот цена заплачена. Она убила еще одного человека. Но если тот ублюдок, которого Герда зарезала в вечер перед балом, заслуживал смерти, Питер был совершенно не виновен. Она использовала его и этим подвела под петлю, но даже не может сказать, зачем все это было нужно? Что такого случилось тогда в тронном зале, что оправдало бы ее подлость и смерть молодого ни в чем не повинного гвардейца? У Герды не было ответа. Она вообще ничего не понимала. Все было так нелепо, что разум отказывался принимать события прошедшего вечера как обыденную реальность. За что прогневался король? И, если виновница его гнева она, зачем он приговорил к смерти невиновного? Что так взбесило барона Гемму? Он ведь и прежде ненавидел Герду, так что такого особенного произошло именно этим вечером, чтобы вышвырнуть ее из дома, словно приблудную кошку или надоевшую своим лаем собаку?

За размышлениями об этих и подобного рода вещах Герда едва ли не бегом пересекла город и в полночь – часы на башне ратуши как раз пробили двенадцать – добралась до дома Кирсы. Поспешно поднялась к себе в каморку, зажгла свечу и бессильно откинулась на спинку стула.

«Ладно, – подумала она, чувствуя, как от усталости тяжелеют и опускаются ее веки, – утро вечера мудреней. Утром я еще раз все обдумаю…»

Женщина, так похожая на Герду, что никем иным она попросту не могла быть, вошла в каморку, где им вдвоем сразу же стало тесно, и посмотрела вставшей ей навстречу Герде в глаза:

– Ты ведь понимаешь, что король приговорил не только Питера? Тебя он тоже подвел под топор.

Они стояли лицом к лицу, так близко, что дыхание говорившей Герды касалось лица слушавшей.

– Как? – не поняла она. – Почему?

– Я не знаю, зачем он это сделал, но я знаю, что он сделал. Ты оскорбила гвардейцев, но это бы они стерпели. Но из-за тебя повесят их товарища. Теперь друзья Питера тебя убьют. Вот что сделал король.

– Что же делать? – испугалась Герда, до которой дошел сейчас весь ужас ее положения.

– Бежать!

– Бежать? – переспросила ошеломленная этим советом Герда. – Куда? Как?!

Женщина, так похожая на нее, что даже дух захватывало, смерила Герду оценивающим взглядом:

– Теперь не время задавать вопросы, – сказала она твердым голосом. – Настало время действовать, и действовать быстро. Не сомневайся. Не останавливайся. Беги!

Герда проснулась, почувствовав, что в комнате уже не одна. Она подняла голову с лежащих на столешнице рук – она так и заснула, сидя за столом, – и посмотрела на вошедшую в ее каморку Кирсу.

– Что? – спросила Герда, удивившись присутствию хозяйки дома. – Уже утро?

– Нет, не думаю, – Кирса смотрела на нее каким-то странным «алчным» взглядом. – Но ты должна уйти.

– Не понимаю. – Герда и в самом деле ничего не понимала. – Что случилось?

– Ты влипла в большие неприятности, девочка, – объяснила старая проститутка. – Я не хочу, чтобы тебя прирезали в моем доме. Так что уходи!

– Кирса!

– Уходи, или я вышвырну тебя силой!

– Но…

– Без «но», барышня, – поморщилась Кирса. – Тебя по всему городу ищут гвардейцы.

– Но куда же я пойду? – Герда все еще не могла взять в толк, что, черт их всех побери, здесь происходит. Отчего все ее гонят, и никто не хочет ей помочь?

«Такова жизнь, – шепнул ей на ухо чей-то знакомый голос. – Здесь каждый сам за себя».

Эти слова ее удивили. Не смысл, смысл слов как раз был понятен, и, скорее всего, содержащаяся в них мысль была справедлива. Но это была не ее мысль. Это были слова той другой Герды, с которой она только что говорила во сне.

– Хорошо, – сказала она вслух. – Я уйду. Дай мне только собрать вещи.

– Какие вещи? – зло усмехнулась Кирса.

– Мои, – начиная подозревать недоброе, ответила Герда.

– Тут нет твоих вещей! – отрезала проститутка. – Проваливай, или я тебя выгоню кулаками!

Кирса была крупной женщиной и наверняка умела драться намного лучше Герды. Без ножа справиться с ней нечего было и думать. С ножом, впрочем, тоже.

– Хорошо, – кивнула Герда, понимая, что ни мольбы, ни угрозы делу не помогут, и, протиснувшись мимо занимавшей слишком много места женщины, вышла из каморки.

На улице было темно и холодно. Судя по положению луны, Герда спала совсем чуть-чуть.

«Куда же мне идти?»

Было очевидно, в городе сейчас небезопасно, – все-таки ночь не лучшее время для прогулок по темным пустынным улицам, – но утром станет еще хуже. Однако и из города ей не сбежать. Без денег далеко она не уйдет.

«Может быть…» – мелькнула мысль пойти к старику Эггеру, но, во-первых, идти туда было очень далеко, а во-вторых, Герда вспомнила сейчас, как он испугался тайны, связанной с ее матерью.

«Старик трус, – поняла она. – Он не станет мне помогать. И не потому что не захочет, а потому что испугается».

Оставалось, воспользовавшись ночной порой, попробовать попасть в свой дом. В свой бывший дом, разумеется. Но она там, по-любому, жить уже не будет. Герде нужен был только чердак. Ей требовалось добраться до тайника!

* * *

Судя по всему, бог, наконец, отвернулся от Герды. Возможно, это случилось потому, что она и сама с легкостью нарушала законы божеские и человеческие, а может быть, все дело в том, что мир повернулся к ней своим истинным лицом и показал то, что по наивности она не могла увидеть в нем раньше. Калитка в заборе, окружавшем особняк барона Геммы, была заперта, но Герда смогла через нее перелезть. Это было непросто, ведь никогда прежде она этого не делала. Однако ее подвиг оказался напрасным, потому что дверь в дом была закрыта изнутри. Стоя перед запертой на засов дверью, Герда испытала мгновенное чувство отчаяния такой силы, что у нее помутилось в глазах. Потом на смену отчаянию пришел жаркий, всепоглощающий гнев, и она окончательно перестала понимать, где она, что делает и зачем.

Очнулась Герда на черной лестнице. Как она смогла пройти через запертую изнутри дверь, она не помнила. В памяти не осталось ровным счетом ничего определенного о тех нескольких минутах, которые должны были ей понадобиться, чтобы добраться до третьего этажа. Смущало еще и то, что снизу отчетливо пахло гарью. Удушливый черный дым поднимался откуда-то от кухни или от кладовой.

«Пожар?!»

Это действительно было похоже на пожар, но если это правда, в распоряжении Герды оставались считанные минуты, потому что потом проснутся домочадцы, да и огонь может слишком быстро добраться до чердака. А ей еще и удрать надо было успеть. Сообразив, что к чему, Герда опрометью бросилась к тайному лазу, забралась на чердак, уже ощущая и здесь сильный запах дыма, протиснулась мимо баррикады из старой мебели и наконец добралась до своего логова. Времени на размышление уже практически не оставалось. Она вытащила из-под канапе большой кожаный саквояж – единственную вещь здесь, которая не принадлежала ее покойной матери, – и первым делом сбросила в него содержимое тайника и пачку писем, хранившихся в одном из ящиков секретера. Затем, тревожно принюхиваясь к воздуху, который все более отчетливо пах дымом, Герда запихала в саквояж одно из платьев, сапожки и какое-то нижнее белье и, схватив напоследок сверток с оружием, бросилась прочь.

Внизу уже было шумно от криков и топота ног, язычки пламени виднелись в коридоре второго этажа, и черный жирный дым заволакивал почти весь первый этаж. Выйти на задний двор оказалось невозможно, так как кухня и прилегающие к ней помещения были объяты пламенем. Шарахнувшись в сторону от пробегавшего по коридору слуги, Герда оказалась в буфетной, через которую, двигаясь по памяти – дым застилал глаза, – выбежала в столовую и уже через нее добралась до прихожей. Там она смогла открыть окно и, перевалившись через подоконник, упала на клумбу. Вскочила на ноги, пробежала через палисадник, распахнула боковую калитку, выводящую прямо на Кленовую аллею, и бросилась наутек. Бежала долго, стараясь держаться ближе к деревьям или к стенам домов, сделав лишь одну короткую остановку. Ночной город был по-прежнему опасен для одинокой девушки, несущей к тому же объемистый саквояж. Опустившись на траву под одной из лип, Герда на ощупь достала из сумки сверток с оружием. В кусок тонкой кожи, предназначавшейся, как видно, для пошива зимних перчаток, были завернуты памятная наваха, изящный дамский стилет, найденный в одном из сундуков, и рыцарский трехгранный кинжал-мизерикорд с длиной клинка в целый фут. Этот кинжал Герда нашла на чердаке недалеко от того места, куда были свалены вещи ее матери. Завернутый в белую, побуревшую от крови тряпицу, он был засунут в щель между досками пола. На клинке тоже осталась засохшая кровь. Герда не знала, ни чья это кровь, ни того, что за преступление скрывалось за этой странной находкой. Движимая интуицией, она сохранила окровавленную тряпицу, – сейчас она лежала в свертке вместе с оружием, – но мизерикорд от крови отчистила, а позже купила для него у оружейника старые потертые ножны и узкий ремень. Сейчас Герда спрятала наваху в кармашек на платье, а ремешком на рыцарский манер опоясалась так, чтобы кинжал был под рукой. После этого плотнее запахнулась в плащ – на улице было по-осеннему холодно, – подхватила саквояж и пошла быстрым шагом к дому Кирсы. И дело было, разумеется, не в том, что она собиралась отомстить старой проститутке, а в том, что в ее каморке оставались кое-какие вещи, необходимые ей для бегства из города.

Добравшись до дома Кирсы, Герда прислушалась к пьяным выкрикам, доносившимся из комнат первого этажа, и, обойдя дом, поднялась в свою каморку. Вернее, в узкий коридор, куда выходила дверь этой маленькой комнаты – сейчас распахнутая, – и другая, ведущая в комнаты Кирсы. Сама Кирса сидела на стуле Герды и рассматривала ее вещи, небрежно высыпанные на стол из дорожного несессера: костяные гребни, серебряные заколки, ножницы и пилку для ногтей, баночки с гримом и ее украшения, золотую и серебряную брошь и несколько наборов серег. Герда тихо поставила саквояж на пол и, достав наваху, подошла к увлеченной своим занятием женщине.

– Сиди тихо! – сказала она, приставив лезвие к горлу Кирсы. – Видит бог, хоть ты и хотела меня обворовать, убивать я тебя не хочу. Но не сомневайся, рыпнешься – убью.

– Девочка, да я…

– Молчи! – остановила ее Герда. – Твое вранье мне не интересно. Вставай, но медленно.

Кирса встала со стула и попыталась было вырваться из захвата, но Герда с ней церемониться не стала, разрезав кожу на горле, и старая шлюха тут же послушно замерла.

– Идем к тебе! – приказала Герда, и они медленно двинулись в комнаты Кирсы.

– У меня кровь идет…

– Сама виновата! Иди!

Но, войдя в комнату, служившую Кирсе столовой, Герда растерялась. Она не знала, что ей теперь делать. Она не могла отвести нож от горла женщины, но в то же время не могла ее и связать, держа одну руку на плече, а вторую – с ножом – у горла. Кирса это поняла, все-таки опытная женщина, и не на шутку занервничала.

– Э… Слышь, девонька! – запричитала она. – Ты только не торопись меня резать! Не бери грех на душу. А связать меня несложно. Я тебе помогу.