Время нечисти. Мистические истории

– Ты сдурела?! – заорала Верка.

Но тут в класс вошёл учитель, и все спешно разбежались по местам. Катя больше ни на кого не смотрела. А после уроков, натягивая в раздевалке куртку, вдруг обнаружила в кармане что-то мелкое, круглое, как будто горошины. Сгребла в горсть и вынула… браслет, даже скорее чётки из деревянных тёмно-коричневых бусин. Оглянулась опасливо, не ждут ли у выхода. Вдруг специально подложили, чтобы обвинить в воровстве? Но одноклассники давно разошлись. Катя перерыла все карманы и больше ничего не нашла, ни записки, ни вещей. Хмыкнула, пожала плечами, надела чётки на худое запястье, затянула завязку. Мило. Спрятала украшение под рукав и пошла домой.

Всю неделю однокласснички потешались над «удачной шуткой» Славика, но вскоре прикол наскучил. А в следующий понедельник Катя нашла в кармане кольцо, да не какое-нибудь простенькое, а явно сделанное на заказ – вместо камня птичья голова вроде совиной, палец охватывают раскинутые крылья с тонко вырезанными перьями. Да что ж такое? Новая выдумка шутника Огневски, что ли? Он совсем рехнулся?

На следующий день Катя подкараулила Славку, выскочила из-за угла прямо перед ним, протянула кольцо и спросила в лоб:

– Твой юмор?

Огневски запнулся и внезапно опять пошёл весь ото лба до шеи пунцовыми пятнами. Глянул исподлобья, буркнул:

– Не нравится – выбрось.

Обошёл Катю и молча ушёл. Ей бы стоило швырнуть кольцо ему вслед. Очень нужны ей такие подарки, за которые потом опять терпеть издевательства! Но… Катя вздохнула и оставила всё как есть. На следующей неделе её карманы пополнились ещё парой вещичек. Катя уносила их домой и больше не приставала к Славке с вопросами. Непонятно, что происходит, но вроде бы ничего плохого… Да, она дура, конечно, если после всего ещё надеется на что-то человеческое. Опять всё закончится какой-нибудь дрянью. Но… Его пылающее лицо и бегающие глаза… Горячие пальцы, щёки, губы… А ещё ладони. В последнее время он то и дело задирал её, язвил, высмеивал. Но как только оказывался рядом, проходил мимо – его ладонь вцеплялась ей в локоть или хватала за руку, сплетая пальцы так, что становилось больно дышать…

Катя бросила вязать, рано ложилась в постель и часами грезила, прокручивая снова и снова то танец, то поцелуй возле подъезда, то эти мимолётные рукопожатия.

Гореть не страшно!

Незадолго до Нового года Верка устроила истерику прямо посреди урока литературы. Перед этим была физкультура, и кто-то стащил из раздевалки её любимый латунный браслет с выгравированными восточными узорами. Училка устроила из этого шум на весь урок, вызвала директрису, всех заставили вытряхнуть на парты содержимое рюкзаков. Браслет не нашёлся. Пока разбирались, выяснилось, что в последнее время у многих что-то пропало. Катя слушала про деревянные чётки, кольцо-сову, чокер с сердечком, феньки и готова была провалиться сквозь пол до самого подвала. Покосилась на Огневски. Тот стоял перед своим распотрошённым рюкзаком с безмятежным выражением лица. И, конечно, в кармане куртки в раздевалке Катя нашла тот самый проклятый Веркин браслет. Подумала даже вернуть, мол, нашла в коридоре. Очень уж Верка о нём убивалась, кажется, это был чей-то подарок. Но как бы это выглядело?

Славка, кажется, совсем псих. Что творит? Зачем?

Меж тем приближался Новый год. Катя снова засела за спицы. В кои-то веки у неё получилась почти нормальная вещь – большой тёплый шарф с узором косами. Странноватый, как будто два рукава от огромного свитера, но по-своему стильный. Во всяком случае, Кате так показалось. Она решила подкинуть подарок Огневски, как это делал он сам. Повесила пакет под его куртку и сбежала.

Но он её догнал. Схватил за руку, развернул к себе – и Катя невольно шарахнулась от его перекошенного бешеного лица.

– Что это?! – прошипел он яростно, едва не брызгая слюной. – Что это, я тебя спрашиваю! Как ты меня достала! Отвяжись уже, хватит меня морочить!

Катя так опешила, что молча позволила намотать себе на шею злосчастный шарф, да так, что он чуть не придушил её. Славка схватил Катю за плечи, потом за концы шарфа, притянул к себе близко-близко…

– Ведьма проклятая… ты что со мной сделала!

Дрожащие губы выдохнули это ей прямо в лицо и больно впились поцелуем. Руки обожгли щёки, шею, стащили шарф, вцепились в плечи. Катя лишь безвольно зажмурилась. Пусть делает что хочет… пусть сожжёт её дотла, испепелит прямо здесь, в душном школьном коридоре… пусть всё закончится… пусть всё никогда не кончается… Искры алого метеора шипели и плавились в её крови, прожигали насквозь, до костей, плавились в его ошалелых глазах, жгли его ошалелыми пальцами…

– Ведьма проклятая… ненавижу тебя…

Что-то холодное ударило её в спину так, что заломило лопатки. Стенка. Это Славка толкнул её и убежал, сжимая в руках несчастный шарф. Ноги подкосились. Катя сползла на пол и просидела так… никогда не вспомнить сколько. Пока вахтёрша не подошла и не отругала за то, что сидит на холодном полу. «Насидятся, дурынды, позастудят себе всё на свете, мучаются потом… Марш домой, бестолковая! Темень уже не знаю какая».

Неделя до Нового года прошла как в чаду. Катя почти перестала учиться, все четвертные контрольные писала наугад и не смотрела на оценки. Мир вокруг колыхался и плавился в золотом мареве глаз и задыхающемся шёпоте: «Ведьма проклятая… ненавижу тебя…» Вот он смотрит на Дашку, а Кате кажется – на неё. Вот он говорит с Лёхой, а Кате слышится: «Ведьма проклятая…»

Вечерами она снова пряталась дома в своём углу, спицы мелькали, как обезумевшие, а перед глазами метались незнакомые образы. Катя больше не видела деревню, что казалась ей домом. Это место больше было похоже на больницу, точнее, на роддом. Там было много беременных женщин. И даже мама. И ещё одна. Лежали в одной палате, родили в один день, вместе радовались, показывали друг другу дочек и забавлялись тому, как же они похожи. А ночью та, вторая, встала, забрала из люльки мамину дочь, положила вместо неё свою и тенью скользнула за дверь…

Мама, зачем? Зачем ты бросила меня? Я хочу домой, мама! Я не могу здесь!

Горячо. Так горячо и больно. И так хорошо…

Креслав Огневски, чтоб тебе пропасть! Если б не ты – сидела бы дома, вязала в своём углу, смотрела картинки про настоящую маму. Но нет. Нет никаких сил.

Новогодняя дискотека гремела и полыхала. Огромная ёлка в углу класса истерически моргала цветными лампочками, не попадая в ритм цветомузыки, но всем было плевать. Шелка, блёстки, мишура, усыпанные пайетками накидки и маски скакали и мельтешили в бешеном хороводе. Катя не разбирала ни музыки, ни лиц, ни голосов. Кроме одного. Сегодня он оделся в алое. Катя не поняла, что это за костюм, да ей было всё равно. Она, как всегда, в чёрном, в том же плаще с капюшоном, в той же маске. Какая разница.

The world was on fire and no one could save me but you…

Руки нашли горячие пальцы. Он обернулся, вздрогнул, но руки не отнял.

It’s strange what desire will make foolish people do…

Рука к руке. Тело к телу. Пальцы бегут по краю капюшона, срывают маску и снова вцепляются в плечи.

I’d never dreamed that I’d meet somebody like you…

Пусть весь этот класс, весь этот мир катится в ад. В пылающий плавленым золотом, прожигающий насквозь ад.

And I’d never dreamed that I’d lose somebody like you…

Катя не заметила, как и когда он увёл её в самый угол класса. Втолкнул в тёмный закуток за шкафами, где была свалена верхняя одежда и сумки одноклассников. Чёрный плащ рухнул в общую кучу. Алый плащ медленной лавой скользнул следом.

Руки, губы, глаза.

Тьма. Пламя.

Шипучие искры падают с неба, обжигают щёки, шею, плечи, спину.

Nobody loves no one…1

Горячо. Так горячо и больно. И так хорошо. Так может быть? Так должно быть? Видеть эти глаза – и гореть… гореть… и умирать… гореть не страшно…

Гостиная выглядит непривычно и как-то дико. Ах да. Это потому, что все зеркала, даже в серванте, завешены чёрной тканью… Антонина сидит в кресле, теребя манжет чёрной блузки. Муж смотрит телевизор. Диктор новостей тараторит сплошным потоком, она не может разобрать ни слова, пока не узнаёт вдруг название родного города.

– Ужасная трагедия произошла в одной из школ во время новогодней дискотеки. Из-за неисправной электропроводки в одном из классов возник пожар. Двое учеников оказались заблокированы горящей мебелью, к сожалению, пожарным так и не удалось пробиться сквозь пылающий ад…

– Петь. Выключи.

Голос Антонины так сипит, что муж даже не сразу понимает, что это она заговорила.

– Петя, выключи, пожалуйста!

Он вскакивает, поспешно нажимает кнопку пульта, садится рядом, обнимает. На подлокотнике неудобно, но что ж поделать…

– Тонечка, хорошая моя… Всё, я всё выключил, прости, пожалуйста.

Тонкие холодные руки отталкивают его, Антонина поднимает лицо с безумными отчаянными глазами, сипит безголосо:

– Петь, я ужасная мать.

– Тоня. Тонечка, ну что ты говоришь?..

– Нет, послушай! Послушай, я должна это сказать. Петя. Я рада, что Кати больше нет… Понимаешь? Я должна быть в ужасе и горе. И я в ужасе. Но не от горя, Петя. Я в ужасе, потому что мне не больно! Петя, я ужасный человек, ужасный!

Она утыкается мужу в плечо, конвульсивно вздрагивая от рыданий. Пётр укачивает её, бормочет что-то невнятное про «пойдём к психологу», жена отталкивает его, кричит в истерике:

– Ты не понимаешь, Петя! Мне не нужен психолог! Мне не нужна терапия, не нужен траур!

Она срывает платок с головы, вскакивает и принимается стаскивать ткань с зеркал, продолжая сипло выкрикивать:

– Я чувствую об-лег-чение! Она всю жизнь была мне как чужая, понимаешь. Я… я боялась её! Ты просто не знаешь, ты не видел… Ты когда-нибудь заглядывал в её комнату? Пойдём! Я должна тебе показать!

– Тонечка…

– Пойдём!

Как-то так вышло, что отец практически не заходил в комнату Кати. Уважал личное пространство. Теперь это пространство оказалось пугающе чужим и странным. Всюду разбросаны клубки и перепутанные комки ниток. Угол за шифоньером завален странными вязаными… вещами. Пётр не нашёл им названия. Эта комната, этот угол походили на логово огромного безумного паука. Стенка шифоньера оказалась исцарапана, словно её много раз драли ногтями. Обои замызганы и исписаны карандашом. Пётр наклонился поближе и, чувствуя, как волосы на затылке становятся дыбом, прочёл:

Мамочка, мама, где мой дом?Дом твой под этим мокрым кустом.Мамочка, мама, где моё тело?Тело твоё до угольев сгорело.Мамочка, мама, где моё сердце?Сердце в руке его сжато до смерти.Мамочка, мама, где же душа?Дух огнеглазый унёс в небеса.

*

По народным поверьям, черти или ведьмы иногда воровали детей, оставляя в колыбели подменышей.

Кутихой наши предки называли дух в облике женщины, который обитает в куте, то есть в углу, дома. Обычно кутиха занимается ткачеством, что сближает ее с кикиморой.

В России, Украине, Беларуси, Польше люди верили в летавцев. Летавец – нечистый дух, огненный змей, который, как верили, приходит на землю в виде «падучей звезды» (метеора) и принимает облик знакомого человека, например, покойного мужа женщины, чтобы вступить в порочную связь с вдовой.

Дитятко

Виктория Данген

– А вот зачем, – отвечал он тоненьким голоском, затем, – прибавил он густым басом, – что твой батюшка всему дому валежки сшил, а мне, маленькому, – заговорил он снова тоненьким голоском, – ни одного не сшил, а теперь мне, маленькому, холодно, на дворе мороз, гололедица, пальцы костенеют.

– Ах, жалкинький, – сказал я сначала, но потом, одумавшись, – да какие пальцы, негодный, да у тебя и рук-то нет, на что тебе валежки?

«Игоша», Владимир Одоевский, 1833 г.

Юзер Ирина Носова 31 мая:

«Эко-отдых! Бесплатно!

Добрые люди! Милости просим к нам в гости в благодатный Краснодарский край в деревушку Новозаречную. Приезжайте с детишками. Живите в нашем доме, ешьте всё, что уродится в нашем саду. Никакой оплаты не надо! Взамен лишь просим присмотреть за домом и хозяйством. Заинтересованным просьба писать в личку. Ответим всем, но предпочтение отдадим одинокой женщине с детками».

***

Татьяна несколько раз перечитала свежее сообщение в любимом сообществе в сети «ВКонтакте». Неужели бесплатно? И это в наше-то время. Чудеса…

Нужно поскорее написать заявку. Она кликнула курсором по безликому аватару автора сообщения и замерла в нерешительности.

С одной стороны, открывать душу перед незнакомым человеком не хотелось, а с другой – надо бы вывезти сына из сырого Питера. Хотя бы на месяц-полтора.

Закурив сигарету, Татьяна решила выложить всё как на духу.

Как предал её некогда любимый муж; как он, позабыв жену и сына, отвратительно счастлив в объятиях разлучницы; как «этот мерзавец» после развода быстренько состряпал липовую справку с низкой зарплатой и ежемесячно переводит алименты в размере жалких пяти тысяч рублей; как она, Татьяна Андреевна Ерёмина (ксерокопию паспорта прилагаю), перестала верить людям, и только сын, Егорушка, её отрада, её счастье, её солнышко, помогает ей жить, держаться из последних сил, с трудом сводить концы с концами; как хотелось бы ей показать сынишке абрикосовое дерево, малиновый кустик не на картинке в книжке, а так, вживую…

Письмо получилось по-бабски жалостливым. То, что надо! Татьяна скрестила пальцы на удачу и отправила. Должно же им повезти.

***

Ответ пришёл быстро.

Юзер Ирина Носова 1 июня:

«Спасибо за проявленный интерес. Приезжайте, отдыхайте. Ключ от дома у соседки напротив, адрес и контакты соседки в приложении».

Собрались за считаные часы. Билеты, самые дешёвые, на плацкартные боковушки, приобрели сразу же, на сайте ЖД-компании. Дорожная сумка со скудными летними нарядами да детский рюкзачок с игрушками – вот и весь багаж. Паспорта, деньги на жизнь. Немного, но что им в деревне может понадобиться?

***

Неестественно большие мягкие руки укачивают Татьяну, баюкают, ласкают. Откуда-то сверху тихий голос вкрадчиво выводит слова незнакомой песни:

Вновь расцветает сон-траваИ заплетает нашу речь…

Большая ладонь ложится на живот. Раз, два, три. Раз, два, три. От ритмичных движений сладко замирает сердце.

И так кружится голова,Что хочется в траву прилечь.

Голос начинает злиться. Ладонь поднимается всё выше и выше. Легко обхватывает пальцами шею Татьяны и с силой сжимает…

Резкая боль пугает, но она не сопротивляется: тело, словно ватное, не слушается. Лёгкие горят. Она по-рыбьи открывает и закрывает рот, силясь захватить воздуха. Ладонь давит на горло. Шейные позвонки хрустят под огромными пальцами.

– А-а-а!

Короткий пронзительный крик пронёсся по вагону. Пассажиры уставились на Татьяну.

– Мама, мам… – тормошил её Егорка. – Ты чего так страшно кричишь?

И без того белокожее лицо мальчика выглядело ещё более бледным, чем обычно, широко распахнутые глаза смотрели на мать с испугом.

– Сон, это был просто дурацкий сон. Не волнуйся, скоро приедем. Будем загорать, на речке купаться!

Татьяна осмотрелась по сторонам. Любопытные взгляды, не найдя видимых поводов для беспокойства, стали неодобрительными. Ну как же! Нарушительница чужого покоя…

Симпатичный брюнет, с которым она долго играла в кокетливые «переглядки», демонстративно отвернулся к своей жене. Ещё один козёл!

Татьяна поправила волосы. Откинулась на тощую казённую подушку и взяла телефон. Бледные полосочки на экране говорили о наличии непрочитанных сообщений. Неприятный сон таял под натиском реальности. И только мелодия колыбельной навязчиво крутилась в голове.

– Вновь расцветает сон-трава… – тихонько пропела Татьяна.

***

Щедрое краснодарское солнце ласково обогрело уставших путников. Шумный перрон перерос в небольшой автовокзал. Найдя нужный автобус, они отправились в деревушку.

Старенький пазик, проваливаясь в ямы, надсадно урчал. Дорога с каждым километром становилась всё хуже. У дорожного знака, где на белом фоне траурным чёрным выведено «НОВОЗАРЕЧНАЯ», автобус остановился.

– Выходим! – пробасил водитель пазика.

Татьяна покрутила головой. Ни автостанции, ни мало-мальски приличной остановки нигде не видно. Открытое поле со всех сторон. От дорожного знака тянулась пыльная гравийная дорога.

– Охрененно! И куда же нам идти? – спросила Татьяна.

– По дороге идите прямо, дойдёте за полчаса, – водитель махнул в сторону гравийки.

Двери скрипнули, медленно, словно нехотя, выпуская пассажиров в поле. Татьяна подхватила сумку, Егорка взвалил рюкзачок на щуплые плечи, и они двинулись прямо.

Идти было легко. Татьяна вспомнила мультипликационного попугая Кешу, гонявшего на тракторе по такому же полю, и затянула дурным голосом:

– Поле, русское по-о-о-о-ле-е-е-е! Светит луна-а-а-а или падает снег…

Егорка, поддерживая дурашливое настроение матери, стал ей подпевать, на ходу придумывая новые слова:

– А мы идё-о-ом с ма-а-а-а-мой, идем прям по полю-у-у и на-а-ам хорошо-о-о-о…

Впереди показались развалины деревенского коровника – памятник социалистического прошлого. За ним потянулись сады-огороды, ухоженные и запущенные. Гуси горделиво, вразвалочку, прошествовали с одной стороны деревенской улицы на другую. Егорка замер, изумлённо разглядывая птицу.

– Мама, в книжках они маленькие, а тут как… как… целый страус!

Татьяна засмеялась, отвесив сыну лёгкий подзатыльник по белобрысой макушке.

– Дурачок! А ты думал, гуси мелкие, как воробьи?

Пробежала грязная, лохматая, вся облепленная репейником собака. Деревенский мальчишка погонял прутиком упрямицу-козу. Где-то вдалеке требовательно замычала корова.

А зелени, сколько тут было зелени! Ярко-изумрудная трава, восковые листья абрикосового дерева и велюровая мягкая листва яблонь. Прелесть!

Мимо прошла полная женщина с авоськой. Татьяна окликнула её, спросила нужную улицу и номер дома. Получив лаконичный ответ и немного поблуждав, они дошли до низкого шиферного забора. На стук заливисто ответила дворовая собака.

Через пару минут из дома донёсся громкий женский голос:

– Кто там?

– Соседи! Новые… – сказала Татьяна первое, что пришло на ум.

Ещё через пару минут они услышали шаркающие шаги вперемежку с бранью, направленной на неугомонную собаку. Из-за шиферного забора вынырнула крепенькая бабулька.

– Ну? Какие ещё соседи?

– Мы по объявлению. Нам сказано, что у вас можно взять ключи от дома.

– А-а-а-а, вы новые жильцы Ирки Носовой? – с любопытством разглядывая гостей, протянула бабка.

– Да-да, мы от Ирины. Быстрее можно? Мы с дороги, если что, – нетерпеливо заговорила Татьяна.

– Ща, в дом сходю и вынесу, – ответила бабка.

Ждать, к счастью, пришлось недолго. Скоро соседка вернулась с ключами.

– Вона ваш дом, через дорогу. Меня Анной Петровной зовут, или попросту баба Нюся.

– Татьяна, а это Егорка. – Мальчик кивнул. – Мы тогда пойдём, устали.

– Идите, идите, – старуха отдала им ключи.

Татьяна двинулась к дому напротив, на полпути, меняя уставшие от сумки руки, обернулась на соседку. Бабка всё так же стояла за забором, часто осеняя их крестным знамением.

***

Непокрашенный покосившийся штакетник был таким редким, что за ним легко просматривалась вся придомовая территория. Сам домик был небольшим, одноэтажным, но добротно сложенным из белого кирпича. Два окна, покрытые облупившейся бежевой краской, выходили на улицу. Видимо, точно такой же краской когда-то была покрашена деревянная крыша.

Калитка запиралась изнутри на проржавевший шпингалет. Татьяна дотянулась до задвижки и вошла во двор.

Слева от дома стояло старое дерево грецкого ореха. Егорка подошёл к нему. С интересом рассмотрел крепкий ствол и задрал голову вверх.

– Мам! Тут ягодки какие-то! Маленькие и зелёненькие.

– Это не ягодки, это орешки. Они будут расти до самой осени, и только потом их можно будет есть.

– Жалко, что сейчас нельзя. Я проголодался, – отозвался мальчик.

– Ну началось! Пошли в дом, посмотрим, что там.

Татьяна подошла к низенькому порожку, поднялась, опустила на крыльцо дорожную сумку и вставила единственный ключ в замочную скважину. Ключ легко повернулся в замке. Она толкнула обитую красным дерматином дверь и вошла в дом.

На неё пахнуло затхлостью нежилого помещения. Небольшой коридорчик разделял дом на две неравные части: в меньшей была кухня, а в большей – две смежные комнаты. На стенах висели чёрно-белые снимки незнакомых людей. Мебель, а точнее рухлядь, пряталась под пыльными простынями. Быстро скинув с мебели саван, Татьяна поморщилась и пошла на кухню.

Стол, пара стульев, заскорузлая кухонная плита, старенький советский холодильник и раковина с зеркалом. Проверив работу скромной бытовой техники, Татьяна отправилась осматривать двор.

– Мама, мама, смотри! – послышался голос Егорки из-за дома. – Смотри, что я нашёл!

Татьяна достала сигарету, щёлкнув зажигалкой, с удовольствием затянулась и неспешно направилась к сыну. Двор оказался большим и на удивление ухоженным. Мягкая трава расстилалась аккуратным газоном. Живой изгородью тянулись по периметру участка садовая малина и смородина. А деревья! Абрикосы, вишня, черешня чёрная и белая, скороспелая яблоня-ранетка и даже персик.

Татьяна удивлённо присвистнула. Егорка уже нарвал спелых абрикосов, уписывая один за другим.

– Я там ещё домик маленький нашёл, а рядом дрова, – деловито отчитался он.

Татьяна огляделась в поисках «ещё одного домика». Действительно, в дальнем углу участка стоял маленький сарай, имевший отдалённое сходство с домом за счёт мутного окна. Рядом с сараюшкой лежала аккуратная поленница.

Татьяна отправилась было искать баню, но, так и не найдя, быстро забыла о бесполезной поленнице.

Насыщенные впечатлениями, они решили пораньше лечь спать. Татьяна обнаружила в шифоньере комплекты выцветшего, но всё же чистого белья. Застелив две скрипучие железные кровати, легли. Ночь, душная и прелая, заползала в открытое окно новыми для них звуками. Запели, заголосили хором лягушки. Залаяла и смолкла, не найдя поддержки, соседская собака. Пролетела, ухая, ночная птица.

Кто-то завозился на чердаке. Мыши, что ли? Ну конечно, в таком старом доме должны быть мыши. Татьяна поёжилась, а потом забылась недолгим сном.

Шкрап-шкрап. Тоненькие коготки царапают шелушащуюся обивку входной двери. Эти твари ещё и в дом хотят забраться! Татьяна садится на кровати, но не спускает ноги на пол.

Шшшшшкрап… Когтистая лапка настойчиво проверяет старый дерматин на прочность. Завтра же надо купить мышиной отравы!

Татьяна чувствует, как по коже пробегает дрожь, натягивает повыше одеяло и закрывает глаза. «Шкрап-шкрап-шкрап» – тихо звучит в последний раз, и всё стихает.

***

Сон это был или нет, но на следующий день Татьяна отправилась в сельский магазин. Приобретя всё необходимое и попутно заинтересовав местных кумушек своей персоной, она шла домой. Недалеко от дома встретилась баба Нюся.

– Ну что, соседушка, как обустроились? Как ночь на новом месте? – неодобрительно косясь на сигарету, завела разговор старуха.

– Ничего, привыкаем понемногу. После города нам тут всё в новинку. Да ещё мыши ночью скреблись в дверь…

– Кто скрёбся? – бабка внимательно посмотрела на собеседницу.

– Мы-ши, – громко по слогам произнесла Татьяна и потрясла пакетом. – Я вот и отравы прикупила.

– Отрава тут не поможет, Танюша, – задумчиво произнесла старуха. – А где мальчик твой? Дома?

Татьяна кивнула. Старуха закивала в ответ и пошла по своим делам, не попрощавшись.

Ночью было тихо. Наверное, грызуны передохли, подумала Татьяна, но на следующую ночь шум повторился с удвоенной настойчивостью. А ещё через пару ночей шум уже чередовался с тихим постукиванием.

Видимо, присоединились крысы. От этой мысли Татьяна содрогнулась. То, что мышиная отрава не произвела на более крупных тварей никакого эффекта, показалось разумным объяснением. Нужно бы опять сходить в магазин за новым ядом, но тратить ещё раз три сотни совсем не хотелось.

Привыкнем, решила Татьяна.

***

Неделя пролетела незаметно. Загорелый, окрепший Егорка целыми днями носился по улицам. Бегал на речку, лазил по деревьям и объедался фруктами. Кажется, даже завёл себе друга! Это особенно радовало, так как одноклассники недолюбливали тщедушного низкорослого Егорку и никогда не звали его в свои игры. Мальчик же, лишённый отцовского внимания, остро нуждался в мужской компании и болезненно реагировал на безразличие сверстников.